Пьеса-миниатюра
Сцена 1
Серо-коричневая комната, как старая фотография. Жесткая кушетка, стол, 2 стула, этажерка с толстыми яркими томами Данте и Петрарки. Тусклое окно.
Некто в углу комнаты, в пальто на стуле сидит сгорбленный, как раненная птица. Медленно поднимает голову, острый подбородок (профиль – как у грача):
- Наденька, голубка моя! Как ты там в этой серой Москве? Как я без тебя?.. Они…
Встает и начинает энергично мерять комнату шагами, отстукивая свою речь:
- Без директивы сверху
местный союз писателей
вопрос о предоставлении работы
ставит принципиально!
Ждут указаний сверху,
чтобы позволить писать
рецензии на их книжки
про городские штанишки…
Резкий стук в дверь, ее раскрывают, не дожидаясь позволения: огромный квадратный мужчина военной выправки появляется на пороге с мышью, зажатой за хвост, в руке, она болтается, как маятник. Этот некто громогласно заявляет:
- Вы позволите прервать ваши марш-броски из стороны в сторону? из угла в угол? Разрешите поджарить? (протопывает к плите в углу, демонстративно стучит сковородкой).
О.М. обессилено падает на стул и кричит:
- Жарьте, жарьте! Это будет самый вкусный ваш ужин?
Гость рассерженно оглядывается и нехотя убирается восвояси, продолжая качать мышью. Пока О.М. опять медленно, задумчиво задирает, сидя на стуле, вверх свой птичий подбородок, дверь вновь распахивется, врывается растрепанная ярко размалеванная девица:
- Осип Эмильич, здрасьте! Опять он вам натоптал, этот ирод! Давайте, я вам быстренько подотру! (лихо подтирает пол и улетает, взмахнув подолом и шваброй).
Дверь медленно раскрывается снова, на пороге некрасивая, но очень харизматичная дама – большеглазая, в строгом полумужском плаще – эмансипе… О.Э. вскакивает и кидается к ней:
- Надя! Наденька! Голубушка! Они…
- Ося! Ося, все в порядке (обнимает его), я дома, нам дадут работу, я добилась – у тебя есть работа! А еще… посмотри, что я принесла! Сейчас мы устроим пир!
На стол торжественно водружается коробка рыбных консервов.
- Надюша, что это? Неужели сардины? Жизнь чудесна и удивительна и в этом вороньем городе!
Приплясывает почти лезгинку вокруг стола, пока она собирает нехитрые пиршественные бутерброды и ставит на горелку чай.
Затемнение.
Сцена 2
ОН и она мерно шагают вдоль сцены по вертящемуся кругу, им навстречу уезжают здания старого Воронежа, коричнево-охристо-серые сквозь голые зимние ветки деревьев, иногда мелькают за ними похожие на древнегреческие портики и кариатиды.
- Надя, ты заметила, какое лицо было у этой лепнины? Какое…дышащее лицо!
- Ты хотел сказать – одухотворенное, Осип?
- Нет, Надя. Есть лица… одышливые… есть…заскорузлые, как стоптанный старый башмак…А это – живое, хотя и из гипса (останавливается резко и бежит назад, всматриваясь, тянет ее за руку, она едва поспевает). .. Дышит, она ведь дышит! (вместе, слегка покачиваясь и обнявшись, долго рассматривают гипсовую лепнину…)
Сцена 3
Комната в рассветном полумрауке. О.М. в углу, вскакивает на кушетке, один. Он, кажется, только проснулся, но, как всегда, в пальто и с поднятым воротником – словно прячется в него… или хочет вырваться из него?
- Надя, где ты? Скорее! Надя! Они… Они опять говорят! И Оська – он опять уверяет, что за песни у нас не убивают, и тот мужик с топором – он что-то рассказывает своему соседу, и глухо стучит басом, как топором – тук-тук…И тот комендант…он опять твердит, что его классовое чутье его не подведет, и он накажет меня, накажет, за всех, кого я бессовестно стихами губил…
Стук в дверь (он дергается ощутимо) – и в дверях появляется молодая прихрамывающая женщина:
- Простите, у вас было не заперто! Здравствуйте!
Он, гордо стараясь выпрямиться, самому себе:
- Спокойно, Осип, спокойно, она совсем не страшная – сама, как раненная птичка, к земле припадает.
Ей:
- Что привело вас, дитя мое, в это бедное жилище?
- Да, Осип Эмильевич, у вас здесь… так скромно (окидывает взглядом обстановку)! Меня зовут Наташа, Наталья Евгеньевна Штемпель, я преподаю в местном железнодорожном техникуме литературу и очень люблю ваши стихи.
Выпалив все на одном дыхании, она испуганно останавливается. Он смотрит на нее все еще настороженно и вдруг требует:
- Любите? Почитайте мои стихи – я так давно не слышал своих стихов!
Она подходит к стулу напротив, обходит его, припадая на одну ногу, как подбитая, но легкая птичка, и, опираясь на спинку, сосредоточенно декламирует:
- Бессонница, Гомер, тугие паруса…
Я список кораблей прочел до середины,
Сей длинный выводок, сей поезд журавлиный,
Что над Элладою когда-то поднялся…
Он распрямляется горделиво, а она, не прерываясь, продолжает:
- - Я потеряла нежную камею,
Не знаю где, на берегу Невы.
Я римлянку прелестную жалею,—
Чуть не в слезах мне говорили вы…
- Стойте, стойте! Что вы читаете! это ужасное стихотворение, отвратительное, одно из самых слабых!
Она слегка приседает, словно хочет спрятаться за стул:
- Осип Эмильевич… ну, что поделаешь? Ведь его тоже … вы… написали…
Он поднимается, взрываясь:
- Прекратите! Не смейте мне читать!
Слезы наворачиваются на ее глаза и она неловко, припадая на одну ногу, выбегает прочь, а он кричит ей вслед:
- Стойте, куда же вы?.. Как вас зовут?..
Сцена 4
Круглый стол посредине комнаты, за ним Надежда Яковлевна и О.М., она что-то штопает, он, облокотившись на стол, вслушивается в музыку, доносящуюся из репродуктора. Это Глюк, «Орфей и Эвридика»
- Как он светел, Наденька, ты слышишь? Я горжусь, что сумел про это рассказать, и из каждого репродуктора сейчас раздается хоть и не мой, но все-таки именно мой голос, правда? Наденька, греки здорово ведь совершили эту придумку! Даже если ничего подобного не было на свете, - а я верю: было, было! – Эвридику-голубку следовало бы придумать!
Он распаляется, вскакивает, начинает метаться-вышагивать по комнате, разгоняя ее шагами, шепчет тоскливо:
- Я слово позабыл, что я хотел сказать … Слепая ласточка в чертог теней вернется на крыльях срезанных… Наденька, у нас дверь не заперта? Зачем они меня здесь заперли? Разве это возможно: меня – запереть???
А вчера на рынке, когда мы ходили с Наташей, баба, которая приценялась к сушеной ягоде, так забавно спросила (произносит и кидается записывать в тетрадь на столе): « Це шо за вышенки?» надо обязательно записывать эти великолепные малороссийские наречья! А помнишь, какие замечательные летуны в Никольском? Сами! Делают крылья! Раздают пожитки, уверенные, что не вернутся к своей прежней жизни! Падают! И… опять!
И почему ты мне не дала купить уточек – всех-всех? Да-да, я знаю, конечно,знаю, 300 рублей на месяц, да, и то только с этими радиопередачами, но, ты знаешь, уточки были … такие веснянки! И вообще: давай разоримся на бутылочку Кахетинского? Один раз живем, а? (она улыбается, молча слушая его и иногда кивая в такт музыке)
А ты знаешь, я ведь выгнал тогда, когда она в первый раз к нам приходила, Наташу… Выгнал, выгнал… Она читала стихотворение… дурацкое… мое… А она такая славная! И весь Воронеж… прекрасен! Совершенно чудный город, не правда ли? Его ждут великие свершения! О! Здесь строил свои форпосты сам Петр! И государство у нас великое – где еще так ценят поэзию, что за нее … убивают??? (музыка все более печально нарастает, Надежда Яковлевна поднимается, обнимает его, а он все бормочет, смеясь) А я выгнал Наташу, представляешь?..
Музыка стихает… Темнота…
Сцена 5
Очень солнечное утро.
Посредине комнаты О.М. и Наташа. Он подходит к ней, наклонив голову набок и как-то снизу пытливо заглядывая ей в лицо, берет ее руки в свои:
- Какая вы милая, Наташа. А я даже чаем вас напоить не могу: Наденька уехала в Москву по делам, и… я как-то всегда теряюсь без нее…
- Что вы, Осип Эмильевич, что вы! Я вовсе не за чаем! А… вы знаете наш город? Давайте, я вам его покажу! И там сейчас солнышко, а у вас…
- В самом деле, я неважно знаю Воронеж, и там… солнышко, да, и …воздуху, воздуху хочется, вы знаете, Наташа?
Он шагает широким шагом, задирая голову кверху – острая бородка, птичий профиль; она весело и женственно, несмотря на прихрамывание, поспевает за ним; они идут перед нами в профиль по катящемуся им под ноги барабану сцены, пока по кругу мимо пролетает панорама города. То скрипач мелькает в окне дома напротив, то вороны раскаркиваются, но, главное, солнце хлещет на синем-пресинем ясном небе!
- Вы только посмотрите, Наташенька, какое нынче небо! Прямо ботичеллиево!...Нет, микельанджелево небо! Где больше неба мне — там я бродить готов…Где больше неба мне — там я бродить готов…
Сцена 6
Среди ночи. Трясет за плечо Надю:
- Надя… Я сейчас понял… Анна Андреевна арестована!
- Почему ты так думаешь?
- Она арестована и сейчас ее ведут на допрос. Я так чувствую!
Она обнимает его, укачивая, как ребенка… Ложатся… Через некоторое время опять – вспышка. Вскакивает:
- Надя, Надя, они ушли! Я опять их забыл – такие строчки приходили ко мне во сне…И …сгинули…
- Ах, Ося - Ося! Они же живы! Они… здесь (очерчивает обширный круг всей головой и руками), они… везде… ты вспомнишь! Спи, Ося! (гладит его, как ребенка)
- Да, да, Наденька, прости…
Встал посредине комнаты. Мотает головой и скачет на одной ноге, как тогда, когда вытряхивают из уха воду - пытается избавиться от побудки… Ложится…
Сцена 7.
Резко выхвачена снопом света телефонная будка посредине пустынной улицы. О.М. в ней кричит:
- Слушайте же, слушайте! меня некому слушать, а вы никогда ничего подобного не услышите! Вы, мой надзиратель, еще мемуары об этом напишете! Ну, что ж, если меня больше слушать некому! Только вырванный с мясом звонок… Зато синее небо – микеланджелевское – все мое!!!
Финал.
Очень темная комната. Только в окне – месяц, как нож.
О.М. на своей кушетке, лежит, слушая Скрябина. Грач за окошком. Дождь. Поэт водит пальцем по стене рядом, над собой, словно считывая незрячими пальцами узор, и бормочет:
- Воронеж-нож воронеж-нож воронеж-нож… в петрополе прозрачном мы умрем.. запихай меня лучше, как шапку, в рукав жаркой шубы сибирских степей… Пусти меня, пусти меня, Воронеж!!!
Внезапная вспышка солнца в окно, сквозь синее-синее, на всю сцену, небо! И тьма со смертным вскриком птицы. И звонкая тишина.