Е. А. Круглов
Греческие боги-огненосцы в древнем Риме
"Борьба всех против всех", - так определял, согласно традиции, суть и характер процессов мироздания знаменитый философ из Эфеса в VI в. до н.э., диалектически увязывая этот всеобщий агон с огненной природой Макрокосма, каковая представлялась Гераклиту и первоисточником, и вечным движителем Бытия. Логически вытекавшая из этого тезиса идея обладания огнем, видимо, должна была сообщать владельцу некие особые качества и обосновывать его право на роль Демиурга-Отца.
Не это ли обстоятельство, приобретя в мире греческих мифологем известный сюжет похищения огня Прометеем, обеспечило в конечном итоге в эллинском менталитете устойчивый троп о длительном (если не вечном) противостоянии двух богов: Зевса-Кронида и сына Иапета?
В наследии же римлян ничего даже отдаленно напоминающего этот сюжет не найдено, что с учетом известной воинственности сынов вечного города выглядит довольно-таки поразительно. Ведь религиозно-мифологический мир этого социума принадлежит, как показал еще Ж.Дюмезиль,1 к тому же пласту тогда еще только формировавшейся индо-европейской общности, сходную мифологемную парадигму каковой исследователи находят ныне от кельтов Западной
- 206 -
Европы до ариев Индии и где у будущих демиургов античности функционально-ролевой дистрибутив богов и героев оценивается на достаточно высоком корреляционном уровне.2 Да и истоки обоих этносов давали тому немалые основания.
Вспоминая легендарные времена начала Рима и народа, его основавшего, антиковед мысленно реанимировал из небытия и первого Латина, родного сына или внука Одиссея (Verg., Aen. VII, 47), и радушно принявшего Энея на земле Апеннин аркадянина Эвандра (Liv. I, 7, 8) и сына его Палланта, давшего затем свое имя одному из семи холмов раннего Рима (Dion. Halic. I. 33)... С учетом того, что миф, по Элиаде,3 - сакрализованное (и отчасти искаженное) прошлое любого этноса в дописьменный период его истории, то при всех искажениях изустной передачи следует, очевидно, признать, что в этой традиции о Латине и Эвандре (добавим сюда еше и полугрека Сервия Туллия) звучит отчетливый
- 207 -
отголосок эллинской реальной лепты в истоках древнего Рима.4
Правда, в этот период Рима в его культовой сфере заметно преобладал автохтонный пласт италиков, а затем - этрусков. Этот апеннинский субстрат начинает испытывать воздействие эллинов (своего рода культурную экспансию Балкан) лишь с времени Ганнибаловой войны, когда мир балканских культов начинает активно "осваивать" Италию с параллельно ему идущим процессом отождествления небожителей: Зевс-Юпитер, Хронос-Сатурн, Гера-Юнона, Афродита-Венера и т.д. Даже хтонические Аид и Харон не остались сиротами, найдя на Апеннинах себе подобных - этрусских Эиту и Хару.5
Однако в этом показательном, хотя и весьма неполном, перечне конвергируемых культов, как наглядном примере достигнутой синхронии античных социумов, внимательному наблюдателю не может не броситься в глаза поразительное отсутствие в "открытом обществе" Рима...Прометея! Родной дед первого в мире Эллина (Apollod. I. 7, 2) на Апеннинах так и не прижился. И не потому, думается, что был из типологического ряда культурных героев - эвергетов только для Балкан: творил-то он для всего спасенного от Девкалионова потопа человечества. И огонь (огонь разума, по мнению стоиков) похищал с Олимпа для всех.
Стоп: похищал! Не тут ли, согласно греческой поговорке, "тот Родос, где надо прыгать"? Не здесь ли исток диахронии демиургов античного мира?
- 208 -
То, что "все критяне - лгуны", известно было еще со времен Гомера. Правда, критяне - не вся Греция, а во времена Миноса это и вовсе не греки, а пеласги. Но ведь нарушение договоров и несоблюдение клятв было известно уже в самой Греции начиная с Пелопса и Миртила (Paus., VI. 21, 9) и кончая (?) срывом Никиева мира 421 г. до н.э.
И хотя срыв договоренностей и нарушение норм дипломатии публично осуждались (вспомним историю с послами Персии в Спарте накануне Мидийских войн),6 сама эта столь протяженная во времени печальная практика создавала у соседей по отношению к Балканскому миру вполне устойчивую репутацию. После этого склонность к философии и музыкальная одаренность, проникнутые агональным духом высокие творения архитектуры и скульптуры, театра и поэзии эллинов - т.е. все то, что Э.Ренан назвал "греческим чудом",7 уже в глазах Рима как бы не замечалось. Во всяком случае, явно не компенсировало того наследия, что передал эллинам Прометей. Отчасти "способствовал" этой репутации и сам сын Иапета, когда не только передал детям Девкалиона основы грамоты и искусства, огонь знаний и навыки ремесла, но почти одновременно "подсунул" Зевсу в качестве жертвоприношения от своего (!) народа прикрытые жиром кости (Hes. Theog., 560 сл).
В ответ, согласно традиции, Пантократор только усмехнулся, сказав, что то же самое впредь ожидает и самого титана, насколько он, Зевс, знает природу человеческую...
- 209 -
Как представляется, в случае с Римом Зевс-Юпитер не ошибся. Переходя теперь к Городу, уместно вначале отметить, что во все его времена, а на рубеже эр в особенности, доминантами в системе ценностей римского квирита, с тенденцией к их усилению, были отнюдь не эллинская любовь к красоте, музыке и поэзии, а virtus (воинская доблесть), fides (верность слову), misericordia (сострадание), facilitas (любезность), prudentio et clementia (мудрость и прощение), gravitas (твердость, стойкость).8 Даже в условиях прогрессирующей в первые века новой эры "варваризации" социума, когда вне-италийское население начинает медленно, но неуклонно превалировать над коренным, внося свои обычаи и нормы,9 вышеуказанная этическая парадигма римской "доброй старины" не только не устаревала, но в соседстве с "варварами" только укреплялась. И не случайно литература "Золотого века" Октавиана, ориентир последующим временам, столь последовательно восхваляет римские добродетели и столь же методично эксплуатирует образ Прометея в одной и той же плоскости.
Так, Проперций в своих "Элегиях" (III. 5, 7-12) ставит в вину титану, что тот от потопа спас только тело человека, но не его душу; отсюда - все последующие и беды жизни, и вражда среди людей.
Прощенный за былую оппозицию Октавиану и им же обласканный экс-либертин Гораций идет дальше своего современника Проперция. Описывая в послании "К кораблю Вергилия" благую жизнь при отпрыске Венеры и Энея (намек прозрачен), он явно не случайно упоминает и другого отпрыска:
- 210 -
"с дерзким вызовом, все презрев,
... дерзкий отпрыск Япета нам
не к добру дар огня хитростью выманил.
Только был им похищен огонь,
тотчас хлынула хворь ордой лихорадок".
( I, 3, 27; Перевод Я.Голосовкера).
В другом, еще более кратком, послании "Неизвестной" Гораций как бы дополняет картину деяний титана. Ведь тому при создании людей в их души вместе с огнем "пришлось частицы злобы и ярости льва добавить" (I, 16, 13).
Правда, хитрец Гермес - бог торговли - был и у римлян. Под именем Меркурий он покровительствовал vigilantia (предприимчивости) купцов. Но предприимчивость - еще не обман, а скорее - легитимный метод обретения вожделенной престижности в Риме плебеями-нуворишами типа Тримальхиона из "Сатирикона" Петрония, "героев" эпиграмм Марциала или сатир Ювенала. Так что язвительные стрелы этих сатириков, фиксируя падение планки шкалы этики в Риме, не вызывали у сограждан тревожных раздумий, а рассчитаны были лишь на вызов смеха.10 И хотя еще за век до Петрония Саллюстий и Тацит отмечали у сограждан, помимо упадка этических добродетелей (см. выше), в качестве печальных реалий еще и рост arrogantia (высокомерие), superbia et saevitia (надменность и жестокость), но и это, быть может, в Риме появилось откуда-то извне? Возможно, от отпрыска Иапета?..
Последующие века ситуацию в этом вопросе, мягко говоря, не улучшили. Изгнанный однажды Домицианом и возвращенный в Рим при Траяне лидер кинизма Эпиктет был открытым сторонником противопоставления жизни государственной (с властолюбием знати, ее
- 211 -
роскошью и развратом) и естественной, "по природе". И если Лукреций Кар положительно оценивал присущие цивилизованному бытию ремесло и искусство (заметим, наследие титана. - Е.К.), то у Эпиктета и Диона Хрисостома во II в. н.э. они ассоциировались - в духе кинической реанимации примитивизма - с извращением и злом. У выходца из Вифинии Хрисостома этот подход в ряде работ получил едва ли не законченную концепцию "анти-прометеизма".11
Так, в речи "Диоген, или о тирании" он вполне солидарен с карой Зевса в адрес похитителя огня, ибо с этого-то и начались, по мнению Диогена, все грехи человечества, неестественные желания и изнеженность. А между тем, природа никого не рождает неспособным к существованию в своей среде; следует лишь довольствоваться тем, что она (природа) дает добровольно. Потому-то боги, звери и птицы живут беззаботно (VI, 22-39).
В другой своей речи, "Диоген, или о доблести", тот же автор открыто нападает на софистов, чьим олицетворением у Диона служит опять же сын Иапета. Он погибал в горах Кавказа не от орла Зевса, а от людской молвы: у Прометея раздувалась печень, когда его хвалили, и сморщивалась, когда его порицали. Жалея титана, Геракл освободил его именно от этого безрассудства и честолюбия (VIII, 33).
Итак, Прометей в римской среде как бы обрастает все новыми чертами анти-добродетели. И если прежде в подобной трактовке титана преуспевали собственно римляне, то с ростом державы в орбиту их ценностной иррадиации постепенно начинал втягиваться и вне-италийский мир.
Особенно это стало заметным в "золотой век" Антонинов. Конечно, он знал и Парфянскую войну 161-165 гг.,
- 212 -
и усугубленную под конец эпидемией чумы Маркоманскую эпопею Марка Аврелия.
Но, с точки зрения культуры II век, при всех войнах и эпидемиях, был временем подъема как в центре, так и в провинциях. Не случайно литература той поры дает новые имена выходцев по преимуществу из провинций: вышеупомянутые Эпиктет - из Фригии, Дион Хрисостом - из Вифинии, земляком Диона и учеником Эпиктета был Флавий Арриан, из Александрии Египетской - Аппиан, из римской Африки - Апулей, из Сирии - Лукиан, из Греции - Павсаний и Плутарх. Основной язык литературы того времени - соответственно, греческий, а сам II век - эпоха греческого возрождения.12
Правда, этот Ренессанс не был простым и одномерным. Среди его составляющих были и вторая софистика, и порожденный на ее основе античный роман, и кратковременный всплеск язычества в виде неопифагорейства. В борьбе с последними особенно отличался Лукиан, в своих памфлетах не щадивший ни пифагорейца Аполлония Тианского, ни раннехристианского Перегрина, ни языческих Зевса и Прометея. За свои религиозно-релятивистские насмешки уже в X в. н.э. Лукиан был порицаем Свидой. Через девять веков за те же качества Т.Моммзен и У.Виламовиц-Меллендорф справедливо характеризовали его как "невысокого газетчика" и "античного фельетониста", а веком спустя И.М.Нахов - как "гастролирующего ритора без твердых убеждений и ценностей".13 Такова, видимо, была цена расплаты за неглубокое скалозубство в адрес языческого наследия, в том числе и сына Иапета (Luc. Dial. Deor. I, 1-2).
- 213 -
Впрочем, попавшие в сферу римского господства провинции Малой Азии, откуда были родом Эпиктет, Лукиан и другие, едва ли в этом плане выглядели намного лучше: их эпиграфический материал I-III вв. н.э., при обилии посвящений богам олимпийского круга и даже пеласгического прошлого (Геката, Ма, Рея-Кибела), имени титана-огненосца до нас уже не доносит. Чуть лучшую в этом плане картину дает Боспор, где имя Прометея (весьма редкое, как отмечал А.И.Доватур)14 в виде теофорных посвящений несет целый ряд надписей IV до н.э. - I в. н.э. (КБН, №№ 221, 499, 912, 1137). В более позднее время эта традиция не прослеживается и здесь.
И лишь в Элладе своего времени Павсаний еще отмечает следы культа огненосца у гончаров афинского Керамика, где ежегодно устраивались хоры мальчиков на празднествах прометий. В это время в роще пригородной Академии проводился ритуал ночного бега с зажженными факелами от жертвенника Прометея. Донесший первым горящий факел до Керамика и объявлялся победителем этих празднеств (Paus., I, 30, 2).
О популярности этого ритуального бега - лампадедромии - до нас доносят сообщения, помимо Павсания, еще Геродот (VI, 105) и Платон (Rep. I, 328a; Leg. 776), а позднее - Лукреций Кар (II, 77) и Филон Александрийский (II, 176). Любопытные детали в этом плане дает нам эпиграфический материал: если в V-IV вв. награждался лишь итоговый бегун, первым донесший горящий факел, то в позднее время (IG, III, 122, 124) премировалась вся цепочка из 12-14 человек эстафеты,
- 214 -
составленная из юношей одной конкретной филы,15 а также их тренер - гимнасиарх (IG, III, 124, 1096).
Сходный ритуал факельного бега проводился в Афинах и на гефестиях в честь Кузнеца (IG, II, 2369; III, 111): ведь не случайно оба божества были связаны с огнем и именовались theoi pyrphoroi.16
В святилище же возле Фив Прометей почитался уже не с Гефестом, но вместе с хтоническими хранителями огня Кабирами, чей гнев был не отвратим для святотатцев (Paus., IX, 25, 6 сл.). А неподалеку от родины Плутарха, Херонеи, располагалось святилище титана и Асклепия (X, 4, 4).
Пусть в синкретизированном виде, но огненосец еще сохранялся в памяти эллинов и, вопреки мнению И.М.Дьяконова, не был подобен "амбивалентному эддическому Локи, тоже без культа".17 Культ и память о сыне Иапета здесь сохранялись еще при Павсании, похоже, дожив до эры христианства.
Но этого нельзя сказать об "открытом обществе" мира римлян: оно далеко не сразу допустило на Апеннины даже культа Исиды18 и Митры (из почти ста митреумов большинство располагалось в среде армейских гарнизонов II-IV вв. н.э.19 за пределами Рима, на периферии). Три века преследований "галилеянина" были обусловлены, помимо прочего, и теми чертами этно-психики ("римский дух"), где virtus, gravitas et fides латинян
- 215 -
своему государству практически не оставляли места иррациональной вере в Божье Воскресение: его признавали все, кроме рационалистических римлян!
Смутные же предощущения Вергилия в его IV эклоге прихода Мессии не получили в Риме иной трактовки, кроме как появления Спасителя Рима (=мира) в лице принцепса Августа. И никакого иного Спасителя вплоть до варваризации за счет массированных волн гуннов-нестериан и готов-ариан...
Итак, Прометея - этого греческого бога-огненосца - в Риме ждала, как мы постарались показать, весьма незавидная роль перегрина, кто самим своим поведением богоборца и обманщика Владыки Небес не мог стяжать себе никакой доброй славы в глазах и сознании квиритов.
Впрочем, "открытое общество" с вышеупомянутым Августом и верноподданным Вергилием не всегда было столь сурово к перегринам: некоторые из них получали льготное бытие и равноправие по отношению к римлянам задолго до эдикта Каракаллы. Здесь уместно будет вспомнить и карьеру Вергилиева коллеги - Горация и уже цитировавшегося выше киника Эпиктета, но то все были персонажи земного порядка.
А между тем, римский мир дает примеры и порядка явно небесного (правда, с хтоническими корнями, что в нашей теме не суть важно: ритуал всегда консервативен по определению, хотя его форма и может со временем меняться). Роль же ритуала для римлян была не просто формально-определяющей, но именно функционально-важной: в мире Рима царил ритуал как в домашнем культе (лары, пенаты), так и в общегосударственном, где чтили Квирина (мир плодородия) и Марса (военный успех), Юпитера (Порядок, верность - Fides) и Весту (союз civitas). Причем здесь трудно различить гентильные связи небожителей, в сравнении, скажем, с "Теогонией" Гесиода. Но это квиритов, похоже, и не
- 216 -
волновало: по мнению Ж.Байе,20 римская религиозность была в своей основе столь "анти-мифологична" (!), что общеиндоевропейский пласт мифологем, который у греков питал философию вплоть до конца античности,21 здесь уже в период архаики заметно секуляризировался. И когда во времена Пунических войн началась на Апеннинах культурная экспансия Балкан, о чем уже говорилось выше, она приобрела весьма своеобразный, управляемый характер именно благодаря специфике римского менталитета: из всего арсенала сказаний традиция сохранила и донесла об аркадце Эвандре только эпизоды приема им на Палатине в качестве гостей Геракла (точнее, Геркулеса...), а затем Энея. Тогда же получает распространение сказание о Венере, матери Энея, и Кибеле, богине-матери троянцев - предтеч квиритов Рима. "Трезвомыслящие" римляне, как именует их Г.Радке,22 весьма избирательно включают в свой мир чуждые им сюжеты - лишь те, что вписываются в еще только формирующуюся эпико-патриотическую традицию. В мышление календарного уклада (каждый год - это вбитый в стену этрусский гвоздь) начинают проникать прежде чуждые идеи Вечного времени (опять же этрусский Янус) и Судьбы (Тюхе-Фатум). Причем эта Судьба, дабы быть ей для Рима благостной и счастливой, тесно увязывается вначале с доблестью самих квиритов Рима - в период Республики, а в эпоху Принципитата - с культом императора как носителя Pax в Риме.
И вот здесь-то, когда на менталитете римлян, как Рубиконе, "споткнулся" Прометей, другой бог-огненосец оказался куда более удачлив. Время его появления в Риме оценивается по-разному. По одной точке зрения,23
- 217 -
это эпоха Пунических войн, когда культы Балкан начинают осваивать Италию, находя здесь свои аналоги (Зевс-Юпитер, Гера-Юнона и т.д.). Так и не нашедший себе аналога у "чуждых эллинским сантиментам" римлян покровитель искусства Аполлон был принят-таки в Рим per se со всеми девятью музами - каменами.
По другой версии,24 аналогом-матрицей эллинского Аполлона на Апеннинах был этрусский Аплу, восходящий в своих истоках к фригийско-анатолийскому Апулуну, "богу ворот" и защитнику Трои. Есть и третий вариант, который прослеживает проникновение Мусагета в Италию через Мантую и Пизу с севера, с галлами-кельтами,25 чей царь считался сыном Аполлона Гиперборейского. Впрочем, каковы бы ни были пути появления Феба в Италии, важнее то, в какой роли и с какими функциями он был здесь принят. А о последних совершенно недвусмысленно говорит обильный эпиграфический и нарративный материал. Если в мире эллинов эпохи классики Аполлон был прежде всего покровителем искусства - Мусагет, а в эпоху эллинизма Боспор и Малая Азия чтили его также в качестве охранителя стад от волков и Врача (Le Bas-Waddington, № 339, 415, 501; КБН № 6, 10, 25, 974, 1037), то у жителей Италии в его честь едва ли не изначально отправлялся аргейский культ26 запретителя (вместе с
- 218 -
Геркулесом) прежних человеческих жертвоприношений (Dion. I, 19, 2-3; Plut. Rom. Quaest. 86; Macr. Sat. I, 7, 28 sqq), а также отвратителя засухи, чумы и других сугубо земных бед и напастей. Так, в 461 г. из-за чумы и других бед римляне обратились за предсказанием к находившимся под патронажем Аполлона Сивиллиным книгам (Liv., III, 7, 7-8). В 433 г. история повторяется: Рим вновь посещают чума и засуха, и вновь римские квириты-рационалисты апеллируют к Сивиллиным книгам (Liv. IV, 25, 3), на сей раз по обету возведя на Палатине храм покровителю этих книг и всех пророков (обойдя при этом стороной древнейшего из провидцев - Прометея...).
Два момента бросаются в глаза в этом сообщении Тита Ливия: а) в только что основанном храме организуется коллегия Аполлоновых жрецов-квиндецимвиров27 по охране Сивиллиных книг в святилище (Dion. IV, 62, 4-6; Plin. NH, XIII, 88; Tac. Ann. IV, 12), которая стала первой в Риме доступной для плебеев, в то время как в Греции и многие века спустя культ Аполлона продолжал оставаться элитарно-аристократическим; б) демократичность нового для Рима культа, помимо состава коллегии жрецов, находила свое выражение и в его функциональной ориентации: это не балканский Мусагет "избранных", а всеиталийский Врач и отвратитель чумы, к которому с мольбами о помощи позволительно обращаться каждому свободному. Римский Apollon Medicus доступен мольбам о здоровье и простых торговцев в комедиях Плавта (Mecr., 671), и массовым молениям квиритов Рима в 180 г. до н.э., как о том сообщает Тит Ливий (XL, 37).
- 219 -
Тот же автор добавляет, что очень скоро культ Аполлона-Врача пополнился в Италии почитанием его близкой родни в лице матери Лето-Латоны и сестры Артемиды-Дианы, на чем настаивали Сивиллины книги (V, 137-138). Они же наставляли квиритов, чтобы те возносили молитвы Фебу молча, имея при этом покрытые головы (V, 71), тогда как эллины этих двух условий могли и не соблюдать... Что стояло за этими двумя условиями, обязательными для римлян и чисто внешне поразительно напоминающими нынешний ритуал хасидов у Стены Плача в Иерусалиме, сказать с определенностью не беремся (может быть, это для избежания отвлекающих факторов?), но именно так, соблюдая оба эти условия, молились Аполлону и Артемиде в Таренте, Пренесте и других местах Италии с III в. до н.э., согласно надписям магистратов эпохи Республики (CIL. I, 59, 384, 1696).
II-я Пуническая, или Ганнибалова, война вновь не один раз заставляла гордых квиритов припадать к свиткам мистических пророчеств Герофилы и других Сивилл, хранившимся тогда еще в храме Юпитера Капитолийского. Тексты Сивилл раз за разом направляли римские делегации с приношениями в Дельфы к Аполлону (Liv. XXIII, 11, 2; XXVII, 26, 37; XXVIII, 45), дабы греческий theos pyrphoros не только отвратил от Рима болезни и беды, но и даровал Городу победу над пунийцами. Ради ее достижения в Риме с 214 г. вводятся ежегодные июльские игры в честь Аполлона, а с 207 г. еще и Идейские игры в честь анатолийской Ма-Кибелы, что напрямую связывало патрициев - "потомков Энея" с легендарной прародиной, Троей (Liv. XXV, 12; XXIX, 11). Так еще в самый разгар Ганнибаловой войны в Римском социуме начинает вызревать героическая легенда о славном прошлом вечного города. Победа же над Карфагеном необычайно усилила и заслуженный патриотизм, и желание квиритов идеологически
- 220 -
обосновать закономерность и неизбежность успеха "народа-господина", чьим победам всемерно способствовали как италийские небожители, так и балкано-анатолийский сын Латоны. Первые кирпичики в здание этого римского мифа заложил еще Гн.Невий, участник I Пунической войны, подобно тому как когда-то участник Мидийских войн, Эсхил, создавал трагедию "Персы"... Вслед за Невием свою лепту внесли переводчик "Одиссеи" на латынь грек Ливий Андроник, а затем и одержимый заочным соперничеством с Гомером квирит Энний в своих исполненных рифмованным стихом "Анналах". На страницах этого опуса образ Трои (пра-Рим!) так и остался неразрушенным, поскольку "не побежденный тот, кто себя таковым не считает" (Aen. XI, 307) - а это было уже не столько заветом патриарха, сколько программным лозунгом веку грядущему.
Последний не заставил себя ждать. Эпоха столетних гражданских войн обозначила кризис civitas не только в социальном плане, но, как водится, в подобных глобальных потрясениях прежде всего деформируются основы традиционного мировосприятия социумом Макрокосма и своей связи с ним.
Среди многообразных проявлений этих исканий отметим лишь то, что лежит в русле нашей темы. По-видимому, в этом плане все еще недостаточно оцененной в отечественной романистике28 оказывается роль переведенной тем же Эннием на латынь "Священной хроники" Эвгемера, где вся древняя мифологическая традиция в духе эллинистического обожествления царей была методично переосмыслена и заземлена таким образом, что былые небожители Хронос-Сатурн, Иапет-Титан
- 221 -
и Зевс-Юпитер обретали зримые хронологические и географические привязки к Криту, Греции и, конечно же, Италии.
Начало, как кажется, было положено, но трактат Эвгемера-Энния (последний не просто переводил эллина, но и переосмысливал его труд с позиции традиционных римских добродетелей) все-таки тяготел к элите "небожителей", между тем как в традиционалистском мышлении основной массы римлян более значимыми были ежедневные домашние покровители - лары, пенаты. Последние же в I в. до н.э. интересовали знатока наследия этрусков и, особенно, пифагрейцев Нигидия Фигула. Если в народе пенатов насчитывали то ли пять (куреты Самофракии), то ли девять (кузнецы перунов для Юпитера), то Нигидий Фигул с определенностью высказывался29 только за двоих пенатов Рима, но каких! Строителей стен Трои Нептуна и Аполлона.
Так эвергет Эвгемера в бурных перипетиях гражданских войн I века стремительно становится пенатом римских патрициев вообще и отдельных "сильных мира сего", в частности.
К примеру, Felix Сулла имел покровителями не только Венеру,30 но и Диану с Аполлоном (Plut. Sulla, 34, 3; App., B.C. I, 97). Чуть позднее тот же златокудрый Феб окажется главным помощником уже Октавиана. Причем в битве при Акции на сторону Августа, которому уже помогал Аполлон, перешел-де от Антония еще и Дионис (Plut. Brut, 24; Ant., 75; Suet. Div. Aug., 70). Помимо курьеза с Дионисом, пропаганда Августа впоследствии выработала и еще один, куда более внушительный аргумент, долженствующий свидетельствовать об особом отношении к Октавиану балканского Мусагета:
- 222 -
оказывается, усыновленный Цезарем Август был некогда зачат его матерью Атией в храме от бога Аполлона в виде змея (Suet. Div. Aug., 94, 4).
На эту своеобразную параллель между Августом-Атией и Христом-Марией позднее обращал внимание и Евсевий (Hist. Eccl. IV, 26, 7), отвергая, естественно, таковую, ибо змей в храме Аполлона напоминал Евсевию скорее Змия - искусителя Евы... На снижение этой аллюзии, на наш взгляд, во многом подействовала и последовавшая уже много позднее Августа безудержная аполлономания Нерона, от сооружения гигантской статуи и храма Аполлону перешедшего незадолго до гибели к прямому отождествлению себя с Фебом-Мусагетом (Suet. Nero, 53; Tac. Ann., XV, 74)!
Впрочем, эти перегибы относятся уже к I в. н.э., тогда как при Октавиане, с его умеренностью и осторожностью, эта линия "аполлонизма" проводилась с методичной аккуратностью. Именно в эпоху Августа расцветает идея особого пути Рима в мире и роли в нем самого вечного города. В "Энеиде" Вергилия этот римский миф, сплетаясь с "мифом Августа", трансформировался в концепцию возвратившегося именно при Октавиане "золотого века" и царства Аполлона как покровителя рода Юлиев. Август отныне гарантирует Pax Romana, а Аполлон - "золотой век" "нового Ромула". Об этом недвусмысленно говорит Вергилий в 4 эклоге своих "Буколик":
"...Tu modo nascenti puero, quo ferrea primum
Desinet ac toto surget gens aurea mundo,
casta fave Lucina, tuus jam regnat Apollo" (I. 8-10).
Здесь Вергилий призывает Луцину (или Диану) быть благосклонной к новорожденному (т.е. Августу. - Е.К.), при котором пресечется железный род и поднимется золотое поколение, ибо уже правит брат Дианы Аполлон. Очевидно, что после 27 г. до н.э. Октавиан уходит от нарочитого аполлонизма и коррелирует его с исконно
- 223 -
римскими легендами о "царстве Сатурна",31 не отставляя, тем не менее, своего эвергета-пената: в 12 г. до н.э. Сивиллины книги из храма Юпитера Капитолийского по указу Октавиана были перенесены в специально сооруженный храм Аполлона Палатинского. Наконец, именно к Аполлону (и Диане) в 17 г. обратил по воле Августа Гораций мольбы римлян о возвращении "золотого века" в своем Секулярном гимне:
"...Вещий Феб, кто шлет исцеленье людям в тяжелых недугах,
Он узрит алтарь Палатинский оком и продлит мощь навеки Рима.
....Так решил Юпитер и сонм всевышних"
(ст. 23-26, 33) (Пер. Н.Гинзбурга).
Вспомним, как те же Вергилий и Гораций в это время откровенно поносили "дерзкого отпрыска Иапета". Создавая "Меру в жизни" и воспевая там римское "золотое поколение" за его душевные (?!- Е.К.) качества, Гораций в очередной раз шлет инвективу сыну Иапета:
"...У меня ни золотом, ни белой костью потолки не блещут...
А меж тем, вернее нет дворца, что ждет у жадного Плутона...
Прометея хитрого не спас Харон за злато" (ст. 29-32, 35).
(Пер. Н.Гинзбурга).
Таким образом, это нарочитое противопоставление двух Огненосцев, в чем мы пытались разобраться в первой части нашего анализа, продолжено было деятелями кружка Мецената и тогда, когда речь уже шла преимущественно о сыне Латоны: судьба этого пришельца в Риме складывалась, не в пример Прометею, куда более благополучно.
- 224 -
Тот же потомок вольноотпущенника, прощенный Августом и отрабатывавший его милость до конца своих дней, так восклицает в послании "К Аполлону":
"...Дай же прожить мне тем, что имею я,
О сын Латоны! Дай мне, молю тебя,
Здоровья и с рассудком здравым
Светлую старость в союзе с лирой"
(ст. 17-20)(Пер. А.П. Семенова-Тян-Шанского).
В послании "К Августу - Меркурию" Гораций наряду с Венерой и Марсом вновь возвращается к Фебу и, рассуждая о необходимости прекращения внутренних усобиц, восклицает:
"Звать каких богов мы должны, чтобы Рима
Гибель отвратить? <...>
Ты ль, Аполлон-провидец, к нам придешь?.."
(ст. 28-32) (Пер. Н.Гинзбурга).
Помимо пророческих прерогатив (как бы отказывая в них Прометею), Гораций в "Одах" (I, 21) отмечает ряд других добродетелей Феба, столь полезных для квиритов Города:
"...Пусть он ... горе войн отвратит с мором и голодом
От народа, направив их на персов и британцев"
(ст. 9-12) (Пер. А.П.Семенова-Тян-Шанского).
В бесхитростных строках этих трех вышецитированных посланий бросается в глаза не только подобострастие прощенца, нарочито сопоставившего первого принцепса с Меркурием, но, что куда важнее, откровенно прозвучавшие утилитаристские нотки в зарифмованных мольбах. Этот несомненный прагматизм римской религиозной жизни, начисто лишенной столь присущих эллинам мифологизма и орфического эзотеризма, уже давно известен в науке: его не раз отмечали цитированные выше Байе и Радке, Дюмезиль и Гаже. И если в 4 эклоге "Буколик" Вергилия по поводу народившегося
- 225 -
младенца-Мессии еще есть нечто квази-мистическое, то обласканный Августом сын либертина демонстрирует в своих религиозно-поэтических (политических) опусах рационализм на грани сверх земного утилитаризма. Да и в последующем аполлонизме Нерона с его ложным монументализмом уже не было ни капли истинно религиозного пиитета: в пространственных конструкциях форумов, Пантеона и Колизея справляла свой пир не pietas Deorum, но Державность "гаранта" Pax Romana. Этим целям никак не подходил "дерзкий отпрыск Иапета", даром что спас от потопа людей и дал им огонь знаний: добился-то этого через обман, а это - не доблесть в глазах истинного квирита. Другое дело - Феб. Он тоже огненосец, к тому же с хтоническим прошлым из Анатолии. Но, во-первых, его хтоника Риму не опасна: он - повсеместно признанный на Апеннинах Врач и отвратитель засухи, чумы и т.д.(Гораций даже призывает его поразить голодом и мором врагов Отечества...).32 А во-вторых, и это главное, анатолийское прошлое только на пользу Аполлону в Риме, ведь сын Латоны - создатель стен Илиона и защитник его в ходе Троянской войны с ахейцами. Одним словом, этот перегрин для Рима - свой!
Не удивительно, что пришедшие на смену брутальному "поэту" Нерону императоры II-III вв. н.э. возвращаются к чисто римской религиозной умеренности и практицизму, не забывая среди прочих почитаемых ими культов и Феба-Аполлона. Изображение детей Латоны, наряду с Юпитером и Марсом, можно увидеть на Беневентской арке Траяна; на монетах Пия уже целый блок троянских персонажей - Аполлон и Венера, Анхиз и Эней - демонстрируют мощь Roma Aeterna. Веком спустя при Филиппе Арабе и Галлиене, когда пышно отмечался
- 226 -
Римский Миллениум, юбилейные монеты рядом с Юпитером, Янусом и Церерой вновь дают нам четкий чекан Геракла-Геркулеса и Марса, Дианы и Аполлона.33 Похоже, к этому времени неримские корни перегрина Феба были совершенно элиминированы в массовом сознании народов Империи. И если один поздний неоплатоник Дамаский в комментариях к "Филебу" Платона (р. 29-30 Westerink) откровенно предпочитает Эпиметея Прометею, осуждая последнего за отход от старого идеала и переход к "чему-то новому, неясному",34 то в это же время другой неоплатоник, римлянин Макробий, в своих "Сатурналиях" отождествляет другие божества как эманации доблестей (virtutes) Юпитера-Солнца: его разум - Дионис, добродетельная сила - Геркулес, солнечная мощь - Аполлон (Macrob., Sat. I, 17, 2-4). Так парадигма ценностей психо-генного римского менталитета с его консервативным "рационализмом" находит свое частное преломление в судьбах двух божественных перегринов с Балкан.
Примечания
1 Дюмезиль Ж. Верховные боги индоевропейцев. М., 1986. Правда, его трехчастная схема пантеона европео-индоариев позднее не раз подвергалась критике. См., например: Штаерман Е.М. Социальные основы религии древнего Рима. М., 1987, с. 13 сл. Тем не менее, правильность общей картины единства религиозно-мифологических представлений древних индо-европейцев не подлежит сомнению.(назад)
2 Только в отечественной европеистике за последние 25 лет см. в этом плане: Мелетинский Е.М. Поэтика мифа. М., 1976; Мифологии народов мира / Под ред. В.А.Якобсона. М., 1977; Борнгард-Левин Г.М., Грантовский Э.А. От Скифии до Индии. М., 1983; Клейн Л.С. Индоарии и скифский мир: общие истоки идеологии // НАА. 1987. № 5; Дьяконов И.М. Архаические мифы Востока и Запада. М., 1990; Иванов В.В., Топоров В.Н. Индоевропейская мифология // МНМ. I. С. 527-533; Широкова Н.С. Культура кельтов и нордическая традиция античности. СПб., 2000 (см. в особенности гл. IV).(назад)
3 Элиаде М. Аспекты мифа. М., 1995. С. 23.(назад)
4 Маяк И.Л. Рим первых Царей. М., 1983. С. 53-59; Ильинская Л.С. Легенды и археология. М., 1988. С. 65 сл., 102 сл.(назад)
5 Pallottino M. Etruscan painting. Geneve, 1952. P. 111 f.; Акимова Л.И., Кифишин А.Г. О мифоритуальном смысле зонтика // Этруски и Средиземноморье. М., 1994. С. 216, 265 сл.(назад)
6 Курилов М.Э. Институт спартанских глашатаев // ВДИ. 1996. № 4.(назад)
7 Подробнее о ренановом "греческом чуде" и его природе см.: Зайцев А.И. Культурный переворот в древней Греции VIII-V вв. до н.э. Л., 1985. С. 3, 75 сл.; Кессиди Ф.Х. Новая концепция истории, или еще раз о греческом феномене в книге Ю.В.Андреева "Цена свободы и гармонии" // Syssitia. Памяти Ю.В.Андреева. СПб., 2000. С. 450-459.(назад)
8 Hammond M. Augustan principate in theory and practice. Cambridge, 1931. P. 34 ff.(назад)
9 Kajanto J. The Significance of Non-Latin Cognomina // Latmus. 1968. V. 27/3. P.P. 517-524; Ляст Р.Е. Некоторые проблемы номенклатуры рабов и отпущенников в зарубежной литературе // Античная древность и средние века. Вып. 11. Свердловск, 1975. С. 81-84.(назад)
10 Кнабе Г.С. Категория престижности в жизни древнего Рима // Быт и история в античности. М., 1988. С. 164-165.(назад)
11 Чернышев Ю.Г. Социально-утопические идеи и миф о "золотом веке" в древнем Риме. Новосибирск, 1992. Ч. 2. С. 59-60.(назад)
12 Свенцицкая И.С. К проблеме "греческого возрождения" в полисах II в. н.э. // Быт и история... С. 170 слл.(назад)
13 Нахов И.М. Лукиан из Самосаты // Лукиан. Избранное. М., 1987. С. 16, 20.(назад)
14 Корпус Боспорских надписей. М., 1965. С. 179 (комментарий А.И.Доватура к надписи № 912); Чуистова Л.И. Новые находки из некрополей Керченского полуострова // Некрополи Боспорских городов. М., 1959 (МИА, № 69). С. 245.(назад)
15 Juthner J. Lampadedromia // RE. Bd. 32. 1924. Sp. 571-575; Бондарь Л.Д. Гимнасиархия в Афинах // Античный мир. Проблемы истории и культуры. СПб., 1998. С. 145-147.(назад)
16 Deubner L. Attische Feste. B., 1966. S. 211.(назад)
17 Дьяконов И.М. Указ. соч. С. 207; cр.: Дюмотц И. Прометей // Энциклопедия символов. М., 1998. С. 176 сл.(назад)
18 Штаерман Е.М. Указ. соч. С. 199-200, 218, 223 сл.(назад)
19 Иванов П.В. Митраизм в Риме // Запад и Восток. Владимир, 1995. С. 14.(назад)
20 Bayet J. Histoire politique et psychologique de la religion romaine. P., 1969. P. 16 sq.(назад)
21 Шичалин Ю.А. Античность. Европа. История. М., 1999. С. 9-10.(назад)
22 Radke G. Die Gotter Altitaliens. Munster, 1979. S. 7-8.(назад)
23 Лосев А.Ф. Аполлон // МНМ. Т. I. C. 95; Штаерман Е.М. Указ. соч. С. 89-90.(назад)
24 Немировский А.И. Этруски. От мифа к истории. М., 1982. С. 57, 198.(назад)
25 Gage J. Apollon romain. P., 1955. P. 173-178; Селиванова Л.Л. Аполлоновы лебеди // Человек и общество в античном мире. М., 1998. С. 396.(назад)
26 Wissowa G. Argei // RE. 1896. Bd. 2. S. 694-698; Кофанов Л.Л. Роль жреческих коллегий в архаическом Риме // Жреческие коллегии в раннем Риме. М., 2001. С. 26 слл.(назад)
27 Подробнее о деятельности этой римской жреческой коллегии в честь Аполлона см.: Radke G. Quindecimviri // R.E. Stuttgart, 1963. Hbbd. 47. Sp. 1141 sq; Сморчков А.М. Коллегия жрецов священнодействий // Жреческие коллегии... С. 269 слл.(назад)
28 К примеру, Ю.Г.Чернышев лишь вскользь (Указ. соч. Ч. 1. С. 40, 109) фиксирует эту знаменательную для духовных исканий эпохи работу Эвгемера. Чуть больше места и внимания его сочинению уделено в работе Е.М.Штаерман (Указ. соч. С. 118 сл.).(назад)
29 Ельницкий Л.А. Социально-политические аспекты "бронтоскопического календаря" Нигидия Фигула // ВДИ. 1971. № 2. С. 107 сл, 115-116.(назад)
30 Balsdon J.P.V. Sulla Felix //JRS. 1951. V. 41. P. 6 ff.(назад)
31 Ельницкий Л.А. О социальных идеях Сатурналий //ВДИ. 1946. № 4. С. 64 сл.; Забулис Г.К. "Земля Сатурна" Вергилия //ВДИ. 1960. № 2; Чернышев Ю.Г. Указ. соч. Ч. 2. С. 35 сл.(назад)
32 Gage J. Op. сit. P. 490 sq, 585-610. См. посвящения фиасов Италии Аполлону во 2-3 вв. н.э. (CIL. XI. 1916. 6362).(назад)
33 Подробный перечень подобных примеров, включая "Сатурналии" неоплатоника 5 в. Макробия, см. в работе Ж.Боже: Beaujeu J. La religion romaine a l'apogee de l'impeire. P., 1955. P. 27, 30 sq.(назад)
34 Шичалин Ю.А. Указ. соч. С. 9.(назад)