Нас забыли в колымской тайге. Оставили дожидаться вертолетов, которые (как потом оказалось) вывозили с залитых пастбищ совхозных коров. Было мясо, было море рыбы, но не было соли и хлеба. Я уже и не упомню, сколько дней мы слушали небо, каждый комариный звон, воспринимая как далекий рев борта. Местный гнус наплевательски относился к ночным заморозкам и ел археологов нещадно. Еще в самом начале экспедиции, когда накрытые сплошным облаком насекомых, мы горстями мазали по робам молочный «демитил», аспирант Саня опытно посоветовал:
- Перетерпите. Яду на сезон все одно не хватит, а организм к насекомым дня за три адаптируется.
Так и получилось. За исключением банных дней, гнус гостей не трогал.
Ожидание выматывает нервы и порождает мысли. Накаленная обстановка (когда цепляют по мелочам даже друзей) сменяется обидами и поглощается общей апатией. Сидеть на бревнах и смотреть на свинец вяло текущей воды, в общем-то – удовольствие. Река вымывает обиды, бытие уходит куда-то в закоулки мозга, а случайная рябь оживляет и очень меняет отражающуюся в стремнине действительность. Иногда, так метнет глазами чужой блик, что и откинешься в испуге. Потом, завалишься на спину, и… идут облака над головой, так низко, что ниже бывают лишь разливы полярного сияния!
- Линчуем летунов?
- На муравейник посадим, к частоколу прибьем!
- Колесовать или на кол?
Зачатки исторического образования, обеспечивают археологам полчаса оживленной беседы, где книжные познания переплетаются с живостью молодой фантазии. Сидим на остатках казачьего острога, что спрятан под буртами законсервированного раскопа. Интересно, а могли быть среди первопроходцев мои предки? Я уже тогда знавал пару человек, чьих прадедов упоминают в учебниках по освоению Якутии. Мои предки по матери, записаны в городовых полках Сибири как раз в начале 17 века. Казаки и боярские дети. «Дети» к боярам да князьям имеют отношение опосредованное. Это служилое сословие, располагавшееся в самом низу мелкопоместной шляхты и, задача была у них одна – воевать, осваивать и оседать на границах. Не часто выпадает человеку «жилой» почувствовать связь времен. В 85-м, сидел я на оплывшем бруствере старых окопов под Цимлянской станицей. Перебирал труху гильз и знал, что в этих местах (а может и в этом окопе) из последних сил держал оборону мой дед Сергей. Его утюжили, вбивали, кололи и жгли. И горела степь, горели в ней редкие танки и дымились мундиры на убитых немцах. И жуть меня брала от выжженной степи…
А в 90-м я сидел на мысу, среди диких рек и думал о предках, которые и сюда могли прийти за сотни лет до отца с матерью. Нет, наверное, не было прадедов моих здесь. Из Томска ходили они на бурят, к китайской земле и толковать с башкирами. Гоняли табуны из Манчжурии, воевали с японцами, германцем, а потом между собой. Кто-то осел в Харбине, кто-то в Югославии, а кому-то выпало исчезнуть в таких же диких лесах. Путаные времена - в русской традиции.
Отцовские предки, чубатые «черкасы» веками держались на границах Дикого поля. Родовой хутор расположен у Чегерина - древней казачьей столицы. Ничто не могло их оттуда выковырнуть. До конца 18-го века числились пращуры в Миргородском полку. Был он основан князьями Вишневецкими, предок которых - Байда основал Запорожскую сечь на Хортице. От того и звали казаков «байдаками». Он был одним из последних польских магнатов, что сохраняли православную веру, держался Московского царя и защищал границы от крымских набегов. Страшно казнили его османы в Стамбуле, подвесив за ребра на крюк. Три дня умирал, ругал палачей и был добит. Не поручусь, что не было моих пращуров среди польского гарнизона оборонявшего Московский кремль от Пожарского. Как могли они быть и среди казаков Трубецкого, осаждавшего столичную твердыню. Бились мои предки с крымчаками, ходили с Хмелем на поляков, а с Петром на шведов. И не простив Екатерину (после роспуска полков) частью ушли под руку Варшавы. Кто-то водил тачанки по Таврии или рубился с уланами на Висле. Наша фамилия прописана по всей Европе, на обелисках братских могил больших войн. И тянула густая кровь моего отца и мать на Крайний Север. Теперь я тут местный. Потому, сидел на берегу и пялился на низкий горизонт…
Борт без всякого жужжания вывалился из облачности и с неожиданным ревом завис над таежной плешью. Винты еще вяло крутились, а пилоты уже разминали затекшие члены, скалились нагло и всех одаривали сигаретами. От «вертушки» густо несло навозом. Мы были им очень рады, хлопали летунов по кожаным плечам и «раскурили» экипаж до последней папироски.
- Вы себя на мысу знатно обозначили, прям стрелу изобразили, - ржали покорители неба.
Еще в начале лета, слоняясь по Зырянке в ожидании погоды, мы посетили местный универмаг. Было время типовых строек, когда в любом более или менее значимом населенном пункте возводили одинаковые здания. Самый сюрреалистический объект упомянутой эпохи высится на берегу Угрюм-реки в Туре. Огромная бетонная коробка бывшего обкома, с высокими потолками, гулкими от пустоты коридорами и мебельной обшивкой стен набольших кабинетов. Был я там, в году 98-м – депрессуха эвенкийской тайги, с главой администрации таджиком и чеченцем-ресторатором. В упомянутом ранее магазине, кроме лодочного мотора «Вихрь», кирзовых сапог малого размера и скучавшей продавщицы, были все полки забиты дефицитнейшей по тем временам туалетной бумагой. Обвесившись ей, как папуасы бусами мы отбыли метить тайгу. Как оказалось – с пользой для аэронавигации...
Парадоксальность причинно-следственных связей никого в России не пугает. Это у рациональный европейцев, за «А» всегда должна идти следующая буква. У нас будет идти нужная. Когда мы пытаемся иронизировать над необъятным «авось», в нас говорит воспитанная толерантными никчемами стыдливость за долгую лапотность, медвежью простоту. А стоит ли? Наш «Авось» сродни флибустьерскому «Avante». Когда нет рациональных причин двигаться вперед, эти термины позволяют сделать следующий, пусть неочевидный шаг. И только так достигается победа! Европа давно утратила способность к иррациональному движению. Теперь мы, как обезьяны пытаемся скопировать их сытый, пропахший нафталином угол. А оно нам надо? Моя бабка Мария три раза ходила замуж. С первой свадьбы убежала домой. Прадед Фрол, явившемуся утром жениху, дочь не отдал. Второго мужа она любила и от коллективизации сидела с ним в тайге до самой статьи Сталина «Головокружение от успехов».
- Баба Мария, так ты в банде была!?
- Какая банда… вся Сибирь в тайгу ушла, и никто не мог силой взять. Сибирь, она только добро принимала.
Речь у бабки была очень чистая, правильная. Косы густые и седина в них на седьмом десятке пошла. Муж ее очень любил, ничего по дому делать не давал и когда замуж звал, казан с золотыми червонцами на стол выставил. Был он высоким, жилистым (говорят – видным) мужчиной. Охотник, хозяин, а очень спокойный, даже - тихий. Умер Тихон. Косил в жару берега и воды с ключа хлебнул. За неделю сгорел. Плакал перед смертью, будущую вдову с дочерью малой жалел. Казан потом долго родня искала. А дед Серьга тихим не был. Норов имел фамильный. Однако, честен был до крайности и справедлив до жестокости. Я больше по жизни не видел человека, которого так уважали простые люди и так боялись люди не простые…
- И где вас носило? - вполне миролюбиво поинтересовались «сидельцы» у летчиков.
- Вода разлилась, скот спасать пришлось с дальних выгонов, - не менее вежливо рассказали водители «ведра с болтами».
Шли времена плановой экономики и, люди с правом принятия решений рассудили, что студенты в лесу не сдохнут, а коровы – могут. В общем, правильно мыслили и, обид никто на них не держал. Были мы прошлогодними дембелями и слово «надо» - помнили. А ведь тогда по-разному дела складывались. Как-то охотник, заброшенный в тайгу приятелями-вертолетчиками, по слову летного начальства оказался в ней же и оставленным. Выжил, выбрался по первому снегу, пришел на аэродром. И выстрелил виновнику мытарств в лицо…
Хорошо сидеть в «вертушке» и смотреть на текущую в иллюминаторе тайгу, пятна миллионов озер, идущие на юг бесконечные стаи гусей. Лес на горизонте облаками сливается с небом и кажется, что смотришь на отражение в воде. У студентов отрешенные лица. Бортмеханик, молча сует в руки ближайшего к нему пассажира бутылку водки, крепкий шмат сала и буханку черного хлеба. Пьем «горькую», закусываем – это и есть счастье. Очень редко чужой человек может одарить счастьем. Северные люди таким умением наделены. Шофера, пилоты, геологи – те, кого духи по тайге носят…
Я никогда не видел, как гуртовщики скот гонят. Нет, табуны или отары я наблюдал, но именно гурт, как о нем рассказывали – никогда. Говорят, что так еще скот в 70-е гоняли. Один из бабкиных дядьев гонял табуны для царской армии, водил гурты. Тысячи и тысячи голов идут китайской и монгольской степью. До горизонта гудящая степь, с десятками конных, щелканьем бичей, криками гуртовщиков. Черные лица, рубахи сопревшие сползают кусками по дубовым спинам, сутками в седлах окостеневшие. Спят на ходу чутко, оружие всегда под рукой. Ночами, парами уползают за караулы. Хунхузы лезут на огни костров часовых резать, а пластуны их раньше в ножи принимают. Потом хвалятся новыми японскими карабинами, безделушками или поясами китайскими. Дойдут до тайги – спиртоносов корейских стерегутся. «Косачи» на золотые прииски контрабандный спирт таскали, а домой песок несли. Охотники их ловили, они – охотников, кто ловчее тот и богат. Когда каторжане «за весной» бегали, на них тоже охотились. В Якутии этот порядок и при советской власти сохранялся. А как иначе? Беглец – всегда зверь, ему жить хочется…
Районный центр, еще пару месяцев назад казавшийся убогим захолустьем, сейчас воспринимается как столица мира. Женщины с голыми коленками, столовая, где на столах бесплатная горчица и комсомольский работник в ожидании своей гитары. Осваивая Колымск перед броском на Алазею, мы были озабочены несколькими темами, но большую часть из нужд в этом рассказе пропущу.
- А ты на гитаре играешь?
- Олег играет, - вспоминаю я.
Гитары у нас нет и, все озабочены упущением. Тезис «кто ищет – тот всегда найдет» был вбит в молодые головы с октябрятских значков. Мы еще не знали, что через год закончится советская власть, партийные органы будут запрещены, а комсомол подастся в разгульный бизнес. Вторые секретари потом стреляли в ветеранов ДРА, деля беспошлинные сигареты и «левую» водку. Но не тогда, и мы подались в райком ВЛКСМ. Залетные, нагловатые парни в новеньких «энцефалитках» всегда нравятся девушкам в провинциальных приемных. А комсомольские вожаки девушек из приемных (которым нравятся нагловатые парни), никогда не откажутся помочь студентам найти гитару. В конце лета он, выслушал историю про раскисшую деку и петли на зайцев из серебряных струн.
- Не грусти… хочешь обойму к СКСу?
Возможные претензии сразу превратились в устойчивую симпатию. А меж тем - время шло, но в самолет нас не грузили. На поле было много аэродромного начальства, к которому мы и отправились:
- Вон, «двадцать четвертый» - лезьте, - с легким напором разрешил летный чин в щегольски замятой фуражке. Стоявший рядом милицейский майор чему-то саркастически хмыкнул. Хлопцы пошли тариться, а мы, с Саксом и Табутом двинули к порту за сигаретами…
Я еще со школы знаю, что энергия никуда не исчезает, а лишь трансформируется в иные формы. Особенно это утверждение становится ясным в ситуациях, про которые потом пишут: «В воздухе чувствовалось напряжение». Участвовавший в погрузке ящиков с надписью «археологические находки» Жук семенил к нам по полю с недобрыми вестями. Поглядывая на толпившееся у «взлетки» начальство он громким шепотом зачастил:
- Там… эти… ящики выбрасывают и Коле в морду дали!
Даже в этот момент мы, расслабленные цивилизацией не сразу обратили внимания на многочисленность милиции. Хотя сам факт ее присутствия нас волновал чрезвычайно. В ящиках с находками была рыба в «тузлуке» и падать с высоты ей - не рекомендовалось. Штраф за «хвост» был в полста рублей. Через пару минут передний грузовой отсек «АНа» превратился в наглядное пособие для раздела «бой в условиях ограниченного пространства». Крепкие, геологического вида мужики территорию отдавать не хотели, но противостояли не долго. Часть из них вылетела в открытую дверь грузового отсека, а самый упертый (Вася) – ретировался в салон.
На плечах убегающего противника, студенты ворвались в самолет, и… растерянность войск мгновенно уничтожила приобретенные завоевания. Самолет был полон. Возмущенные женщины, ревущие дети! Студентов вымело на улицу, и подались мы требовать ответа у местного начальства:
- Какого… кто… это что за «похохотать»!?
- Самолет захвачен пассажирами, - с нажимом (глядя на демонстративно курившего майора) ответствовал обладатель щегольской фуражки. Потом, он ткнул пальцем в грудь бородатого Табута и, продолжил прерванный ранее диалог с милицейским начальством:
- Не примешь меры, я студентов попрошу! Это их борт, как освободят – так полетят!
Мы стояли, пытаясь нащупать ускользающую нить странной реальности. Тогда самолеты захватывали каждый месяц. Но это было «там», а мы-то были «здесь»!
Время было очень подлое. Опаска еще была, но людей уже валили «почем зря». У меня друг, годом ранее шел на Карабах, так чехи в Гудермесе уже пытались автоматы забирать. Правда, десант вопрос решил быстро (как и полагается армии великой страны) – весь перрон кровью захаркан был и никто в спину бронепоезду не стрелял. Баба Мария рассказывала, что еще и в 30-е годы мужчины на областной рынок только вооруженным отрядом ходили. 100 верст по тайге. Раз стоят бабы и ждут обоза. Вот показалась первая упряжка… в ней никого! Вторая… следующая, а в ней – мужики вповалку лежат! И так весь обоз. Заголосили жены:
- Банда, мужиков побила!
Бросились к телегам, а мужья – в лоскуты пьяные!
И пили не всегда от пристрастия к алкоголю. Ко второй волне коллективизации уже опытные были, да и местная милиция своих односельчан, кумовьев предупреждала. Скот, птицу резали, а продать как? Лето на дворе. Что в город не свезли – на стол. Потому, собирались и пили. Страшная, горькая сытость, которой больше никогда у них не было. А какие хозяйства под нож пускали!
- До германской войны, бедных в Сибири не было, - рассказывали старики. – Богатых было мало, а в основном – справные. Все в сапогах ходили и часы имели. Если есть в селе пару забулдыг, так их все знают.
- Батраков, поди, держали? – дразнили мы бабку Марию.
- А откуда им взяться-то? На посевах всегда сами (семьи большие да и работать умели). А вот на уборочную, приезжали с города жены рабочих и чиновников. Помогали убрать, за долю в урожае. У Отца (Фрола) и пасека была и стадо, и отара. А еще коней выездных держал (уж очень верхами любил ходить). А к коллективизации, крохи сохранилось…
Когда пришли имущество описывать, в большом доме остался стол, комод, кровать и гулко мычала во дворе единственная корова. Пес, жалея ее – выл.
Дед мутными глазами из угла оглядел сельсоветчиков и подписал зачвление о вступлении в колхоз. Бабка в колхоз не пошла…
- Куда летим, Карачи, Фербенкс или Тайвань? – громко в «никуда», поинтересовался Олег.
- Зырянка, - презрительно сплюнув остатком папиросы, ответил невозмутимый майор…
Хохотали так, что заулыбался и разъяренный до тихой вежливости начальник аэропорта. «Большая вода», задержавшая нас в тайге, залила ВПП Зырянки. Самолеты там и по сей день принимают на отсыпанный берег реки. Рейс из Якутска отменили, и пассажиры привычно начали обустраиваться к долгому ожиданию. Но, как это часто бывает, нашелся «умник» имевший в аэропорту Колымска «корешка», что «обязательно всех отправит домой». Бред всегда заразительнее здравого смысла (особенно при наличии билетов в кассе). Как итог, все оказались в чужом районном центре, а вода в Зырянке уходить не собиралась. Времена были нервные, и мысль о захвате борта пришла в головы пассажиров очень быстро. Как ни странно, наличие студентов, очень быстро от веселья переходящих к буйству, процесс принятия верных решений ускорило. Тут же, «захватчикам» пообещали вертолеты (освобожденные от коров и студентов) и ситуация нормализовалась на глазах. Благодарный экипаж «24-ки» выставил освободителям всю имевшуюся в наличии газировку и конфеты и, приготовился к взлету…
Через полчаса дверь пилотской кабины открылась. Задумчивый пилот изрек внимательному стюарду:
- Сань, сходи в порт. Скажи – мы готовы к вылету. По связи – молчат!
- Я туда один не пойду, - возразил опытный бортпроводник.
- Студентов возьми. Их сейчас милиция любит.
Как оказалось, аэродром уже начал праздновать счастливое завершение не разрешимого ранее события. Про нас все забыли. Огорчившись невозможностью усадить дорогих гостей за стол и наградив в дорогу куском жеребятины, самолет обещали выпустить «прямо вот сейчас».
Расслабленные мы шли к борту, вяло следя за бегущей по полю женщиной внушительных габаритов:
- Ва-а-ся-я! Нас обманули, вертолетов – не будет!
Ворвавшись в салон загудевшего винтами самолета, стюард Саня орал экипажу через оставшееся пространство:
- Уходим! Они их с вертолетами… обманули!
Когда убирали трап и закрывали дверь – лайнер уже катился по полосе. Стюард Саша, скользнув глазами по ящику с газировкой молча, достал из «кандея» флакон малознакомого тогда спирта «Роял». Без разговоров мы начали вскрывать подаренную комсомольцем банку «Великой стены». Колымский вояж был закончен, нас ждал жаркий Якутск…
В то лето мой друг, из аэропорта Нерюнгри перелетел в аэропорт Карачи. Уголовники сумели разоружить конвой и махнули в Пакистан. Кроме впечатлений Джаб прихватил на югах «лихоманку» и любовь к авантюрам. А бандиты быстро почувствовали разницу между русскими тюрьмами и азиатскими «зинданами». До повешения…