Глава V
Рука в боксерской перчатке раскачивалась у него прямо перед носом. Он уже разглядел подозрительные темные пятна, явные следы крови на синей обтяжке, и самое омерзительное было сознавать, что сейчас здесь же окажутся кровяные брызги и с его лица. Руки были привязаны к подлокотникам тяжелого железного кресла. Так что увернуться или ответить он не мог никак.
…Это происходило как во сне. Своими ногами он зашел в мрачную комнату, где в углу стоял старый-престарый стол, а в центре кресло с прикрученными к полу ножками. Ясное дело, что бить будут, он не раз слышал, что в милиции бьют задержанных – иногда просто так, для профилактики - но десять минут назад он добровольно сел в это кресло и покорно ждал, пока ему ремнями привяжут руки к подлокотникам. И только бурное дыхание выдавало волнение. Скрутивший его верзила при этом только ухмыльнулся:
- Молодец. Иначе тебе пришлось бы еще хуже. А так ничего, только немножечко носик поперчим – и отпустим. Впредь будь вежлив с милицией и не наступай на ноги политикам, никому на ноги не наступай!
Разборка уже бы давно началась, но Петровича отвлек запах варившейся картошки. Поэтому он на несколько минут вышел. Вернувшись, грозно спросил:
- Ну, давай, рассказывай. Мы про тебя все, конечно, знаем, но хочется проверить, насколько ты честный.
- Про что рассказывать-то?
- Про все хорошее. Не зря же мы тебя посадили. Вот и Вениамин Дмитриевич - большой души и большого полета человек! - тебя на заметку велел взять. А это значит, надо будет доложиться, за что ты у нас посажен, а мы и сами того не знаем пока. Словом, давай, рассказывай о чем-нибудь самом скверном, что ты сделал в своей жизни. Вспоминай хорошенько – обязательно должен ты был преступить где-то закон, без этого не бывает. Безгрешных и законопослушных, сам знаешь, Бог не любит, так что колись - иначе нос щекотать начну.
- Я ничего плохого в своей жизни не совершал.
Удар пришелся чуть ниже виска, скула даже хрястнула немного. Звон в ушах заставил сильно сморщиться. Открыть глаза было страшно.
- Хорошо-хорошо. Я расскажу. Хотя, может, она сама была виновата немного…
Алексей приоткрыл глаз.
- Ну, дальше! – допросчик нависал над ним тушей потного мускульного мяса.
- Дело было так. Мне очень надо было отлучиться. В лапту как раз собирались попрыгать, а она ни в какую не отпускала, боялась, что я опять руку сломаю или шею себе сворочу, прыгая. Тогда я сказал, что хочу попробовать варенья, того самого, малинового, что она сварила в позапрошлом году. Варенья у бабушки всегда было много, но сахару она жалела, и потому банки пенились, кислились - варенье пропадало. Она с готовностью пошла в чулан, а я закрыл ее снаружи на щеколду. Бабушка кричала и ругалась, очень громко, просила выпустить ее, старую женщину, потому что она боится мышей и темноты, боится задохнуться, а я все не открывал и не знал, что же мне делать.
- Ну, что же, это серьезная статья: незаконное лишение свободы, - Петрович сложил руки в боксерских перчатках крестом и тяжко вздохнул, словно ему дров нарубить пришлось. - Терроризмом попахивает. Пару лет тебе дадут. Когда и где это было?
- В доме моей бабушки. Мне было тогда пять лет, а сейчас двадцать пять, но мне и по сей день стыдно вспоминать об этом. Как я мог так с ней поступить?! Даже не знаю, как она простила меня потом. Бывало, рассказывает соседям про это и смеется, а мне стыдно донельзя…
Удар пришелся в левое ухо.
- Да ты, никак, издеваешься надо мной, сопляк? Рассказывай что-нибудь еще, да посерьезней, не то форшмак из тебя сделаю!
- Хорошо-хорошо. – Алексей часто дышал. - Дело было не так давно.
- И это было самое страшное преступление в твоей жизни, так ведь?
- Без сомнений.
- И ты приведешь веские доказательства, что именно ты его совершил, так? – смотревшие на него в упор глаза налились кровью, и Алексей спешно отвел взгляд.
- Конечно. Отметка об этом есть на моей лодыжке. Можете посмотреть – это следы от укуса немецкой овчарки. Вернее, это прапорщик Ропщук считал ее таковой, на самом деле эта сука была с какой-то странной примесью и страшно кусалась. Построят, нас, бывало, в шеренгу на утренней поверке, а она подбежит сзади и укусит за ногу. Боль страшенная! Все ее ненавидели за это, но попробуй скажи что – и сам, и товарищей оставишь без обеда. Прапорщик каждый день на кухню приходил с утра. Для проверки – чтобы другие не крали, только он. Как суп нам повар начинает готовить, он уже там со своим ранцем. Вырезку заберет, подлец, а кости голые на суп оставит. Мы ели почти пустое варево вплоть до того дня, когда меня назначили в наряд дежурным по кухне. Мне удалось заманить его собаку на кухню. Думал, подкормлю, и она, тварь, добрее к нам станет, а она и повара за ногу хватанула. Ну, он ее тесаком столовым и рубанул сгоряча, да насмерть. Животина взвизгнуть как следует не успела, как уже стала кровяной тушкой. Поняли мы тогда, что не жить нам, если быстро следы не уберем. Так мы ему сумку с мясом его собаки приготовили, а ребята первый раз поели тогда досыта.
- Да уж, история. Подлог, грубое обращение с животными… Постой-постой, и ты надрал сундука? Ну, молодец, хвалю! – Петрович смеялся от души, его волосатая грудь ходила ходуном.
- Браво, не ожидал от такого сопляка, как ты! Ты, значит, тоже в пехоте служил, как и я! Однополчане, выходит… - Алексей почувствовал дружеской теребление рукой по плечу. - А знаешь, у меня тоже история была: сборы уже закончились, и деды все демобилизовались кто куда, а меня в наказание за все прошлые грехи оставили еще на недельку. Деть меня некуда было, и тоже отправили на кухню помогать. А там как раз полугодовой запас сухофруктов, шоколада, печенья, сгущенки пришел. Ну, я и помог - за те две недели все перетаскал, представляешь? Вот это была история, вот это приключение, скажу тебе!
Алексей попробовал через силу посмеяться, чтобы поддержать глупый хохот палача, но не помогло:
- Значит, так – за собачку ты мне сейчас ответишь, подленыш, но для протокола это не годится. Вспоминай еще, сукин ты сын! – посерьезнело вдруг лицо за перчатками.
После двух прямых ударов кровь пошла носом, и, захлебываясь, Алексей продолжил:
- Это самое постыдное, что было в моей жизни! Я подглядывал за Кариной, своей подругой. Она не показывала мне свое тело, такое красивое, когда мы только стали жить вместе, и я залезал на унитаз и с помощью зеркала через отдушину смотрел в ванную, как она моется. Я клянусь, я даже сам себе этого не рассказываю, так мне стыдно. Только не бейте меня больше, дяденька, мне нечего рассказывать больше.
- Тяжелый случай, - Петрович снял перчатки и бросил их на пол. – Да ты прямо неудачник какой-то. Что тут смотреть на них? Мы вот берем этих телок в городе, привозим сюда как задержанных для выяснения личности и делаем с ними, что хотим. Кто сопротивляется – наручники одеваем. Они, дряни такие, часто даже не противятся. Бесполезно. Жаловаться – так это опять к нам надо идти, верно?
Петрович опять вдоволь посмеялся, затем посмотрел на Алексей и наставительно попросил:
- Только ты никому не рассказывай, ладно? Что-то я разговорился сегодня. Сам понимаешь, работа у меня такая…
Экзекутор сходил за котелком с картошкой. Скинув крышку, он, как дикий зверь, смачно вдыхал пары, раздражая собственный аппетит. Алексей не мог чувствовать запахов и вообще был рад, что его хоть на минуту оставили в покое. Подольше бы длилась эта трапеза, думал он. Насытившись, гигант кулачного боя явно подобрел, и его потянуло к задушевным разговорам.
- Куришь? – предложил он совсем по-приятельски.
Алексей не курил и только помотал головой в ответ. Дико хотелось пить, но попросить он не решился.
- Ты знаешь, меня ведь тоже били. Ага. Палками и кабелем таким, знаешь, набитым камнем. Боль была страшенная, как сейчас помню.
Петрович глубоко затянулся, выпустил дым в Алексея и продолжил:
- В деревню я тогда приехал, на танцы пошел и с девкой одной познакомился. Она так льнула ко мне, словно сучка к кобельку. Пошел ее провожать, а там по дороге парни местные уже ждут. Две недели потом отлеживался – веришь? Бока страшно болели, ребра вот тут и вот тут были переломаны, голова ой как гудела. Кровью харкал. Бабка меня отходила потом и ничего, вырос, как видишь.
- У меня тоже бабушка есть, - Алексей не придумал что сказать больше.
Петрович поднял брови и на момент задержал сигарету у рта. Но ничего не сказал. Сделав последнюю затяжку, он с раздражением кинул окурок в угол комнаты, потом стал одевать перчатки, зубами затягивая шнуровку, и продолжил:
– Люди, кстати, даже не обижаются и зла на меня не помнят. Это ведь служба у меня такая. Недавно с одним своим клиентом, большой такой рыжий парень, в пивной нос к носу встретились. Вот встреча! Узнали друг друга, по кружечке выпили, так он мне даже спасибо сказал за то, что я его не сильно избил тогда. Нос у него покривился немного, стал с горбинкой, но это так, мелочи. И ты, Леша, не сердись на меня – сейчас напоследок придется художественно поработать над твоей физиономией, ты уж потерпи, у нас порядок такой. Я ж по сути своей добрый, просто работа у меня такая. Бабуля, бывало, так про меня всем и говорила: «Тимочка у меня и комара не зашибет, что Вы, такой робчик».
Со следующим ударом Алексей потерял сознание и уже ничего больше не помнил.