Такая жизнь. Эпилог (Людмила Волкова) / Проза.ру

            ПРОШЛО ПОЛТОРА ГОДА

            Мария Денисовна, выйдя не пенсию, обнаружила, что она сова! Да, сова, которую просто силком заставили стать ранней пташкой! И теперь она с блаженством просыпалась в половине десятого утра. Муж уходил на работу в восемь, завтракал и собирался бесшумно, точно в доме спали дети.
            Иннокентию Валерьевичу так и казалось – в доме ребенок – беззащитный, доверчивый, которого раньше, до него, жизнь трепала безжалостно. И он должен отогреть, откормить своей любовью, насытить радостью существования.
            В этой роли Иннокентий Валерьевич уже побывал, пока растил Леру. Но потом, расслабившись, дал себе волю пожить эгоистом и даже циником.
            Маша вернула ему себя, прежнего, способного беречь семью и отвечать за всех любимых. Она даже не догадывалась о своей благотворной роли в его судьбе, считая своего Кешу совершенством, а потому доверилась ему без остатка.
            Не думал Иннокентий Валерьевич раньше, что опекать взрослую женщину в малом и большом – такое удовольствие! Ее ответная благодарность за подаренные маленькие радости была такой искренней, что хотелось без конца продлевать это удовольствие – цветами, которые она, оказывается, любила, духами, которых раньше никогда не имела, билетами в театр, кино, в цирк, Она и цирк обожала! Правда, гастролеры столичные больше не приезжали, и местная культура варилась в собственном соку, стараясь выжить за счет нового репертуара.
            Когда они стали жить вместе, Иннокентий Валерьевич обнаружил, что в шкатулке у Маши – пусто! Не считать же украшениями обломки браслетов из пластмассы под янтарь или разорванные бусы из чешского стекла!
            – Это от Лары осталось. Рука не поднимается выбросить.
            – Я сделаю это за тебя, можно?
            Перед регистрацией он подарил ей золотое обручальное кольцо, узкое, как было в моде, а она смутилась:
            – Зачем? Я же не девушка-невеста… Оно же стоит дорого, Кеша!
            И расстроилась, видя, как он огорчен, хоть и отделался шуткой:
            – А куда в наши дни деньги девать, если только ювелирный магазин и стоит нерушимо? Золота полно, а покупателей - нет. Вот, выручил страну.
            – Ты меня балуешь, – говорила Мария Денисовна в другой раз, надевая на тонкий пальчик серебряное колечко, купленное в Художественном салоне. – Какое изящное!
            Она сияла улыбкой.
            – Кеша, а камешек этот сильно дорогой? Может, лучше Лерочке его подарить?
            – Лерочке от мамы многое досталось. А ты забываешь, что я больше не рядовой врач, а все-таки заведую отделением. И денежки, что получаю за лекции в институте, прикарманиваю от тебя. Плохая ты хозяйка – не знаешь, каков наш семейный бюджет.
            Она тут же пугалась, а Иннокентий смеялся:
            – Да я не критикую! Я просто поражаюсь, какая ты у меня доверчивая! Другие жены по карманам лазят, а ты…
            Он умалчивал, что денежки ему платили через раз, и все меньше. Как и всем остальным…
            И сегодня Мария Денисовна проснулась с этим замечательным чувством покоя. Полежала, глядя в окно, куда стучался знакомый вяз, сейчас голенький, но такой изящный, кружевной, припорошенный инеем. Потом прошлась по комнатам, на ходу делая зарядку. Выпила кофе с крошечным бутербродом. Вчера удалось достать сыр, «российский», что было большой удачей. Она выстояла за ним длиннющую очередь…
            Такого рода удачи – мелкие, бытовые – тоже относились к радостям жизни – отдельной, личной. А страна словно замерла в ступоре, не понимая, что с нею творится. Заводы еле дышали. Магазины закрывались – за ненадобностью. Коровы перестали давать молоко, не хотели идти на бойню – мясо совсем исчезло. Летом выручали огороды: люди кинулись на свои «сотки», как полоумные. Пригородные поезда были забиты дачниками – как теплушки во время войны, перевозившие оголодавший народ. Люди теряли работу – под сладкоголосые обещания Горбачева построить новое счастливое государство. Ему больше не верили и митинговали активно, от всей души. Но это в столицах, а в промышленном Днепропетровске только «Народный Рух» призывал украинских патриотов встать на защиту национальных интересов. Сейчас они казались выше интересов желудка.
            И Маша с Иннокентием пару раз сходили на митинг, где критиковали местную партийную верхушку. Прямо под Обкомом партии. Правда, Иннокентий сомневался в пользе этой затеи:
            – Душу, конечно, греет, но свалить этого монстра вряд ли скоро получится. «Шумим, братцы, шумим!»
            Он был доволен, что в свое время не вступил в партию – отбился, когда его выдвигали на должность заведующего отделением. Правда, наказали – поставили другого, не такого строптивого. А два года назад, после истории с хирургическим корпусом, его уже назначили без оглядки на мнение Обкома.
Правда, Иннокентий Валерьевич стал заведовать терапией в самый драматический период ее существования. Оживить медицину, находящуюся в глубоком обмороке, он физически не мог. А вот не дать помереть родной терапии окончательно он старался изо всех сил.
            Так что Мария Денисовна, осевшая на пенсии, в радостном настрое от личного счастья пребывала только первую половину дня, пока окончательно не просыпалась. А потом невольно подключалась к общим тревогам и заботам. Не государственного масштаба, конечно, а вполне конкретным, можно сказать – профессиональным.
            Каждый вечер после работы Иннокентий Валерьевич рассказывал о прошедшем дне, ничего не скрывая, как было принято с самого начала их совместной жизни.
            – Как можно работать без антибиотиков и обезболивающих? – сокрушался он. – Но-шпы обыкновенной нету! Папаверин не получили. Магнезии! Выклянчиваешь у больных: вспомните, что у вас дома осталось! О сроке годности уже молчим.
            Мария Денисовна слушала с таким горестным видом, что Иннокентий уже жалел об этом договоре – держать ее в курсе всего. Ну что она может?
            – Маруся, – сказал ей однажды, – а ведь ты меня спасаешь! От отчаянья. Я бы сейчас выл в одиночестве! Или Леркин телефон обрывал, прося помощи! Она все-таки работает в Лечкомиссии, где начальство лежит партийно-профсоюзно- кагебешное. Там пока коммунизм. А я душу облегчаю за счет твоего сострадания. Позор мне!
            – Молчи! – Мария Денисовна положила ему ладонь на губы . – Это ты меня спас. Знаешь, хорошо, что есть еще дом, семья, родные стены, то есть личная жизнь. Ну, просто жизнь, от политики хоть и зависящая, но не настолько, чтобы желать себе смерти. Все равно мы живем, и непременно куда-то выплывем. Ну, не может это продолжаться бесконечно!
            – Дине твоей завидую! – вздохнул Иннокентий.– Как она вовремя умотала из страны!
            Мария Денисовна не могла забыть тот день, когда подруга пришла к ней – подозрительно притихшая, не похожая на себя. Это случилось через месяц после развала хирургии.
            Но до этого произошло еще два события, и она уже была неспособна воспринимать очередной сюрприз судьбы, пусть и желающей исправить свою многолетнюю ошибку.
            Только-только удалось отстоять квартиру от размена, и обиженный Петя даже не звонил матери. А утром следующего дня позвонил с работы Иннокентий Валерьевич и сказал весело:
            – Марусечка, ты, конечно, будешь смеяться, но мой дом тоже… обвалился!
            И нервно засмеялся.
            – Жертвы есть?! – снова испугалась Марусечка. – Тебя не задело?!
            – Я же с тобой разговариваю! Какие жертвы?! Крыша провалилась. Трещины пошли. Нас отселяют. В какое-то заводское общежитие. Я, конечно, к Лерке пойду, не переживай.
            – Ты ко мне пойдешь! Иначе смертельно обижусь! – неожиданно для себя сказала Мария Денисовна, уже не думая, что этим решением устраивает свою судьбу.
            Он согласился легко:
            – С одним условием, что завтра же мы подаем заявление в загс. Ты чего замолчала?
            – Неожиданно как-то, – шепнула Мария Денисовна, убежденная, что Кеша предпочитает быть любовником, и к этому себя готовя.
            Два дня они в компании с Лерой и ее семейством перевозили вещи отца и обустраивали его на новом месте. И все были довольны, один Иннокентий Валерьевич чувствовал себя не в своей тарелке. Но прагматичная дочка быстро нашла нужные слова для его утешения:
            – Пап, ты глянь, как счастлива ОНА! Чудная женщина!
            И вот пришла Дина с этим своим странным выражением на лице и стала кружить вокруг да около:
            – Как живешь, подружка? Все окей?
            – Сама знаешь, – удивилась Мария Семеновна. – А у тебя в поликлинике все нормально?
            – А я ухожу.
            Дина Семеновна, наконец, перестала слоняться по комнате, села, улыбнулась:
            – Вернее, уезжаю.
            И быстро, избегая укоризненного взгляда подруги, рассказала, как весь этот месяц бегала оформлять документы на выезд в Израиль. Что, впрочем, давно уже затеяла под давлением дочки, у которой все было готово. А почему утаила от Маши? Ей казалось, что все может сорваться. А теперь, когда та пристроена…
            – Смешно: всю жизнь мы скрывали свою национальность, а теперь она пригодилась. Ты ведь знаешь, я по маме еврейка, так что мне повезло: в паспорте я русская – по папе. А тут оказалось – счастье-то какое: моя дочь тоже еврейка, потому что я еврейка! Так за границей считают – по маме. Есть идиоты, что нам теперь завидуют. Думают, что это сладко – бросать свою страну. Маш, я загнусь в этой поликлинике. Не мое! Не сердись, родная моя, мы будем переписываться!
            Теперь каждое письмо Дины было праздником. Его читали вслух. Был момент, когда Дина хотела вернуться, так не понравилось. Но как удалось им уже через полтора года перебраться в Соединенные Штаты, оставалось тайной. Дина боялась, что письма читают – «сами знаете – кто».
            – Твоя подружка нигде не пропадет. Она еще пристроится в клинику – хоть медсестрой, вот увидишь, – говорил Иннокентий Валерьевич.
Телефонный звонок вернул Марию Денисовну из прошлого в реальность. Звонила Катя.
            Вот кому она была рада всегда! И благодарна за то, что Катюша не давала забыть дорогих людей. То приведет к ней Лидию Петровну в гости, то пригласит на свой день рождения бывших медсестер, на одной из которых женился Игорь Иванович. Так что и он украшал их девичье застолье.
            – Мария Денисовна, у меня новость! – голос Катюши от волнения поднимался все выше. – Я знаете, кого встретила сегодня? Лену! Лену Павленко из третьей палаты! Вы помните? Почтальоншу!
            – А как же, девочка моя! Говори!
            – Жива, поправилась! Приходила к нам – с учета сниматься! Ой, как мы обрадовались! Вам привет передавала! Я у нее телефон взяла, а то не успела тогда! Можно, я к вам в гости с нею приду?
            – Катюша, ты же знаешь – все можно. Как там наша Галина Кимовна?
            О Резниковой Катюша могла говорить без конца. С момента, когда она разыскала в областной онкологии Галину Кимовну, они не просто сдружились. Катюша и стала вроде дочки в этой семье двух нездоровых людей. Правда, Резникова тоже была жива, но с учета ее не снимали.
            – Галина Кимовна предлагает мне из общаги к ним перебраться. Как вы на это смотрите, Мария Денисовна?
            Та помолчала немного, вздохнула, честно ответила:
            – Смотрю… так себе. Тебе надо учиться. Ты не потянешь… Одно дело – приходить и время от времени помогать, другое… Не надо, погоди, Катюша.
            – А вы всегда говорили, что надо помогать изо всех сил…
            – Ты только на втором курсе, тебе еще учиться сколько. Ты так мечтала поступить в медицинский! Боюсь за тебя. Время покажет, подожди.
            Только об Анюте они не заговаривали никогда. Девочка умерла через полгода, как и предсказывала Дина. Замуж она не успела выйти, но пожить со своим Толиком до обещанной свадьбы успела…
            А «благополучные» - Инна, Вера Ефим овна и Зинаида Кирилловна – выпали из жизни Марии Денисовны, оставив смутные и не очень болезненные воспоминания.
Все шло, как и положено: одни люди терялись, оставляя легкий след в воспоминаниях или не оставляя, другие находились, заполняя освободившееся пространство в сердце.
            Например, как было у Марии Денисовны. Внук Василек бегал к ней часто и с радостью, потому что заполучил нового друга, Павлика – внука Иннокентия Валерьевича.
            И теперь они дурачились в гостях у бабушки с дедушкой, словно тут и выросли.
            Только Лера старалась пореже встречаться с Петей и его женой. Разные были.
            Ну что же, такая жизнь…

Май-июнь 2012 г
;