Гоша Пронин почти ничего не видел из-под тугой повязки на голове. Вафельное полотенце белой, в кровавых разводах, чалмой стягивало череп, неумелым завитком больно давило нос и верхнюю губу, оставляя маленькую щёлку для правого глаза. Левый глаз был замотан наглухо. Клетчатая фланелевая рубашка пропиталась кровью от ворота до пупа и, уже подсохнув, жёстко царапала ссадины на шее и животе. Спине было холодно. Гошу бил озноб. Сжимающие колени пальцы противно дрожали, а ступни в резиновых сапогах плавились и потели.
Гоша сидел в кожаном медицинском кресле и единственным глазом смотрел на огромные, поросшие густым чёрным ворсом кисти рук, бесцеремонно ощупывающие его заполненную болью голову.
– Так-так-та-ак, – мягким баском прогудел голос хозяина волосатых кистей, – спеклось, хоть отмачивай... Танюша, ножницы!
Противно захрустела разрезаемая ткань. Две скорлупы чалмы половинками грецкого ореха отпали от головы Гоши Пронина, обнажив страшную картину разрушения. Доктор тихо присвистнул.
– Чё там, Роберт Николаич? Роберт Николаич, чё там?! – забеспокоился Гоша.
– Сиди тихо... Сейчас разберёмся. Танюша, тампон и перекись!
На Гошиной голове что-то зашипело, запузырилось и тонкими холодными струйками потекло по лицу.
– Так-так-так... Танюша, записывай: открытая рваная рана лобной части черепа с полным отслоением кожно– волосяного покрова... Скальп с тебя сняли, уважаемый!.. Рваная рана левого надбровья... Глаз... Глаз, кажется, цел... Везунчик ты, Гоша!.. Вертикальный разрыв обеих ноздрей и правой щеки... Носовой хрящ не задет... Рваные раны верхней губы... Две. Вроде, всё.
– Роберт Николаич, – упавшим голосом прошепелявил Гоша, – ещё не всё. У меня на животе... и на шее... кажется...
– Дойдём, дойдём, не спеши, кровотечение кончилось... Танюша, разрежь рубашку!
Доктор ощупал живот.
– Обширный кровоподтёк и лёгкое повреждение кожи... Ссадина. А на шее у тебя ничего нет – просто натёрло.
Он отступил на шаг от кресла и оценивающим взглядом окинул пострадавшего.
– Эк тебя! Круто – но не смертельно. Будем штопать. Танюша, готовь инструмент!
– С заморозкой? – слабым голосом спросил Гоша.
– Местная анестезия. Не дрейфь, больно не будет.
– А вовнутрь... Чистенького граммуличку нельзя?...
– Нельзя. Сейчас – нельзя. А потом – можно.
Гоша понимающе кивнул и сморщился от боли.
– Не мотай башкой! Все лоскутья расползутся... И где же тебя так угораздило?...
* * *
Этим утром линейный обходчик Гоша Пронин крупно поскандалил с женой. И дело-то, кажется, выеденного яйца не стоило. Ан нет! Вот надо ей, зануде, с утра настроение испортить! Ну, чего особенного – рюмка перед завтраком? Первый раз, что ли?.. Всегда так делал. Почти. А тут – упёрлась! И кричать – не кричит, и давать – не даёт.
Ну, ладно, с похмелья бы ему хотелось. А то ведь не пил уже неделю. За ради воскресенья хотел, для настроения... Не-ет! Упёрлась:
– Ты, – говорит, – щас начнёшь и к вечеру налижешься! – Мы, – говорит, – чё с тобой собрались делать? Ягоды закатывать и грибы солить. Одной мне, что ли, кувыркаться?
Ну, дальше-больше...
Нервы у Гоши поднялись и, что бывало крайне редко, он решил настоять на своём. Не говоря ни слова, он спустился в погреб, взял с полки «бомбу» самопальной настойки, прихватил пару солёных чебаков и, опять же ни слова не говоря, вышел из дома.
– ...Крутишься, крутишься целый день, ног не чуешь, а ему – только бы зенки залить! – донеслось ему в спину. – Иди, иди! Может, загнёшься где-нито под своей трубой...
Гоша на эти обидные слова не среагировал и только ускорил шаг.
Четвёртый кордон Прониных находился на трассе газопровода Уренгой–Помары–Ужгород в сорока двух километрах от посёлка. На местной карте он так и значился: «К № 4 Пронин». Кордон включал в себя рубленый, приличных размеров дом с погребом, два сарая – дровяной и хозяйственный, конюшню с одной лошадью и небольшой участок распаханной земли под картошку и овощи.
В доме из четырёх комнат Гоша с женой занимал только две. Остальные, впрочем, тоже не пустовали, но жильцы в них менялись довольно часто: в одной ночевали случайные и неслучайные охотники, другая была предоставлена разному зверью, попадавшему в руки обходчика по причине увечного нездоровья. Гоша с женой таких бедолаг подлечивали, подкармливали и сгоняли из комнаты в естественную среду. Обычное дело на таёжных кордонах.
В конюшне вместе с лошадью жили две собаки: одна сторожевая, другая охотничья. Правда, которая из них какая, разобраться было трудно – обе служили и тем, и другим целям одинаково хорошо.
В тот день Гоша от лошади отказался и в досаде отмахнулся от собак – нервы не те; пошёл на внеплановый осмотр в одиночестве. Задача линейного обходчика проста и понятна: визуальный контроль состояния трубы газопровода на вверенном участке. Нет ли опасных прогибов, свищей на теле трубы, повреждений наружной изоляции и других, неблагоприятных для эксплуатации газопровода причин и явлений. Раз в три дня (по собственному графику) Гоша объезжал на лошади правое и левое «плечо» газоносной артерии, делал запись в журнале и, при необходимости, сообщал по рации в Центр о выявленных отклонениях от нормы. Участок ответственности четвёртого кордона имел протяжённость двадцать километров в каждую сторону. Не много, не мало, а в самый раз. Правда, зимой приходилось не сладко. Холода и снежные заносы усложняли задачу на порядок, а Центр без регулярных сводок жить не хотел. Требовал.
Сделав полукилометровый крюк по тайге, Гоша вышел на трассу и ещё столько же прошёл вдоль трубы. Ходьба успокоила нервы и разбудила дремавший с утра аппетит.
– Наше время пришло-о-о-о... – тихонько пропел Гоша и достал из тормозка бутылку. Он расположился на ровной маленькой полянке недалеко от трубы, постелил чистую тряпочку и ошкурил одного чебачка.
– От-тери-бам-барбия! – ещё раз пропел Гоша и с удовольствием осушил раскладной стаканчик.
Настойка привилась без задержки, и Гошину душу обдало волной теплоты. Отслаивая тонкие длинные полоски от красновато-прозрачной спинки чебака, он медленно отправлял их в рот и тщательно разжёвывал оставшимся, не очень большим количеством зубов. По лицу его блуждала светлая всепрощающая улыбка. Повторив ритуал, Гоша ещё немного посидел, блаженствуя, и, сложив аккуратно припасы в тормозок, поднялся для продолжения работы.
Собственно говоря, поход был сверхурочный и ни к чему особенно не обязывал, но раз уж пошёл – так смотри, контролируй. И Гоша, в прогулочном темпе, смотрел и контролировал.
Труба взобралась на искусственную насыпь, преодолевая неглубокую, но длинную, с километр, лощину. Верхний край трубы возвышался над Гошиной головой где-то на полметра. Этот участок приходилось проходить дважды: с одной и с другой стороны насыпи. Но сегодня дважды топтать одну тропу не хотелось.
– Не пойду, – сказал Гоша вполголоса. – Не пойду, и всё тут.
За трубой ответили:
– Ур-р-р-агх! – и смачно почмокали. Гоша замер.
– Э-эй, кто там? – тихонько позвал он.
Из-за насыпи послышалась какая-то возня, но ответа не последовало.
– Опять глухари, – хитро усмехнулся Гоша, – вечно они чего-то возле трубы ищут. Бездельники. Ну, я вас...
Он сломил длинную сушину, подкрался к трубе и, подпрыгнув на сколько смог, шумнул ей на ту сторону.
На долю секунды его взгляд проник за край трубы, но и этого хватило, чтоб увидеть: мохнатая бурая лапа с огромными загнутыми крючьями когтей ловко зацепила конец сушины и, обломив его, пропала.
Гоша вспотел.
– Эх, ничего себе! Мишка!
Отскочив в три прыжка от насыпи, Гоша нырнул в кусты и притаился. Сглотнув слюну, он попытался сообразить.
Летом медведь незлобивый, успокаивался Гоша, значит, в песке поваляться пришёл. Да и малинник на той стороне богатый... Ко-ормиться, значит.
Он посмотрел отрезвевшим взглядом на насыпь, на трубу и прикинул общую высоту преграды.
Не-ет, перебраться на мою сторону ему не под силу. Высоко. Да и зачем?
Гоша совсем успокоился.
– Эт, ты гляди! Не блондится по лесу косолапому, всё к человечьему миру тянет... Эй! – осторожно крикнул Гоша, – ты ещё там, когтястый?!
За трубой было тихо. Осмелев, Гоша вышел из укрытия и, крадучись, подошёл к насыпи. Прислушался. Тихо.
– Ну, развелось зверья по тайге; приличному человеку ступить некуда, – уже в полный голос сказал Гоша и, подняв уроненную сушину, постучал ей по трубе. Ответный звук заставил его вновь отпрыгнуть в сторону.
– Да что ты пристал ко мне! – в сердцах крикнул обходчик. – Ты гуляешь, я гуляю, пш-шёл от моего хозяйства!
Но медведь по каким-то причинам исполнять приказ не желал. Он негромко, но уверенно рявкнул и заскрежетал когтями по трубе.
Этот скрежет привёл линейного обходчика в ярость.
– Ты что, скотина, изоляцию мне портить!? Ну, диверсант, я тебе сейчас сделаю!
Он заметался в поисках предмета для укорота разбойника. Не найдя ничего более подходящего, Гоша сломил высокую тонкую сосёнку, обломал с неё лишние сучья, оставив мохнатую вершинку и снова бросился к насыпи.
– От, тебе, клещ приставучий! Что, не нравится?!
Гибкая вершина за что-то там задевала и чувствовалось, что тому, супротивнику, это было не по душе. Он порыкивал, двигался вдоль трубы, но уходить, похоже, не собирался. Может, потому, что так же не видел реальной опасности, а может, охранял свои владения.
От ярости, прошлого испуга и бесполезного труда Гоша устал.
– Ну, нельзя же так! – горестно воскликнул он. – Ну, не ведут себя так приличные звери!
Он присел на пенёк и скорбно опустил голову.
– Господи! И когда же такое было? Чтобы зверь посреди лета и так нахальничал... Весь мир становится задом наперёд... Ты что думаешь, – крикнул он за трубу, – на тебя управы не найдётся? Счас вызову вертолёт – мигом тебе дырок в шкуре понаделают!
На мишку устные угрозы не подействовали. Он чего-то уркнул и вновь скребанул по трубе.
– Во-во, это ты умеешь... Тебе что, скотина, деревьев не хватает когти точить?! Ты что, бестолковкой своей не соображаешь, что нарушение изоляции – прямой путь к аварии...
Гоша замолк на полуслове, осознав, что разговаривает со зверем казённым языком инструкции.
– Эй, я тебе в последний раз говорю: или ты уйдёшь к чёртовой матери, или я к чёртовой матери тебя пристрелю! – и он симитировал языком щелчки взводимых курков.
За трубой стало тихо. Гоша подошёл вплотную к насыпи и постучал по трубе. Противник молчал. Подняв увесистый ком земли, обходчик швырнул его на ту сторону. И этот недружественный жест остался без ответа.
– То-то... – Гоша удовлетворённо хмыкнул, – а то: «я-я, хозяин тайги, чё хочу то и творю»... Хренушки! Моя здесь епархия... С добром – пожалуйста, а нагличать – не позволю! – уже в голос крикнул Гоша.
Тайга по ту сторону насыпи молчала.
Гоша присел на пенёк, вынул из тормозка и зажал в коленях «бомбу», очистил вторую рыбину.
– Это надо перекурить, – пробурчал он себе под нос и налил полный стаканчик. Выпив и закусив, он немного посидел, домысливая происшествие.
– Испортил, гад, изоляцию... Как пить дать – испортил! Так и придётся ту сторону обследовать.
Идти до конца лощины, чтобы там перебраться через трубу, не хотелось. У него вообще пропало желание бродить по тайге.
Прикинув ещё раз высоту насыпи и диаметр трубы, Гоша решил осмотреть повреждения сверху. Приставив внаклон пару валежин, он вскарабкался на гребень и, вытянув шею, заглянул за обрез...
Дальнейшее вспоминалось с трудом.
Перед глазами сверкнула чёрная лакированная пятерня. Гошина голова резко дёрнулась вверх и словно бы распалась на несколько частей. Кожа лица собралась ко лбу, а редкая шевелюра с противным хлюпом отделилась от черепа и задралась на воротник. На одно мгновение Гоша как бы завис в воздухе и, словно рыба, сорвался с крючка, больно шлёпнулся животом о трубу. Рассадив о валежину бок, он скатился с насыпи. На свою сторону...
Обратный, до кордона путь Гоша не помнил вообще. Ощущение жизни к нему вернулось уже в вертолёте (жена вызвала), после укола медсестры...
Ощупав чалму из вафельного полотенца, он спросил:
– У меня там чего-нибудь осталось?
На его мычание медсестра улыбнулась:
– Зашьёт, зашьёт... Роберт Николаевич это умеет... Баиньки, давай, баиньки...