Эту историю рассказал мне один грузинский пастор, мой хороший друг
Сваны – это такой народ, что лучше его не задевать. Это которые в горах живут в таких круглых башнях из камня. С ними связываться нельзя – они чуть что, и за нож хватаются. Шуток не понимают вообще. И перечить им тоже нельзя – снова за нож. Вот если сказал он тебе: «Дай насос», а нет у тебя насоса, ты ему не скажи: «Нет у меня насоса». Дай ему что угодно, палку какую-нибудь, или ключ, или резинку и тогда уже скажи: «Вот все, что я нашел». Только с серьезным видом. Иначе – может и убить.
Но если сван адвентистом становится – он другой человек. Конечно, ты его лучше все равно не задевай, но его уже по глазам видно, что он добрый. Знаешь, если сван твой друг - он за тебя в огонь и в воду.
Вот у нас в церкви есть один сван – Гога. Он долго ходил в церковь, прежде чем решил стать адвентистом. Они вообще не скоро все делают. Ну уж если что-то решат, то это у них навсегда, в этом можно быть уверенным. И вообще – они умеют своего добиваться. Уж не знаю, как это у них получается, но чего они хотят, они добиваются.
А то, что медленно они все делают – ну что поделаешь. Вот он звонит ко мне как-то со своего мобильника и говорит: «Гриша, это ты?» «Да». «Здравствуй, Гриша». «Здравствуй, Гога, здравствуй, дорогой». «Как жена, как дети, как мама, как дядя Серго, как бабушка…» «Хорошо, хорошо, спасибо». «Гриша, знаешь что?» «Что?» «У меня на мобильнике несколько центов всего, поэтому я постараюсь быстро сказать» «Хорошо, давай, говори» «Гриша, только смотри, у меня денег мало на мобильнике, поэтому я сразу к делу, хорошо?» «Хорошо, хорошо». «Гриша, а то если деньги закончатся, оно же рассоединится, правильно?». «Ну да, да, ты говори скорей». «Гриша, я тут далеко, а карточки купить негде, поэтому если рассоединится, то я не успею ничего сказать». «Да, да, говори скорей». А он еще говорит медленно, с расстановкой, как будто конспект диктует. Прямо как Сталин. «Гриша, я тут…» На этом деньги у него кончаются.
А вообще – очень честный народ. Врать не умеют. Как-то я иду, а навстречу Гога. Я ему «Здравствуй, здравствуй», а он мимо проходит, не замечает и не здоровается. А было это в пятницу. Ну, ладно, думаю, наверное задумался глубоко. Вечером того же дня встречаю его в церкви, на служении и говорю: «Гога, ты чего со мной сегодня не поздаровался на улице? Не заметил?» Другой бы сказал: «Когда это? Ой, прости, наверное не заметил». А он мне прямо: «Почему не заметил. Заметил. Вижу, ты идешь. Хотел поздороваться, а потом думаю – да ну его». Вот так. И не обидишься – он как ребенок.
Ну вот, поехали мы однажды в Заокский. Из Грузии. И что-то в пути с ним долго проковырялись, и уже поезд должен был вот-вот отойти. Такси прямо на платформу заехало, а у нас еще вещей куча. Мы все на себя накрячили, так что разве что еще в зубы что-то взять, и бегом к поезду. А уже объявили, что поезд отправляется. Бежим мы, а у Гоги нашего внешность – ну абрек абреком, ему только в фильмах боевиков играть. Ну и милиция к нему: стой, куда бежишь? А он бежит с этими сумками, весь груженый и молчит. Сваны они только одно дело могут делать хорошо в одно время: или бежать, или говорить. Вот он бежит и молчит. А милиционер за ним: Стой, куда ты? Стал свистеть. Тут другие милиционеры кинулись им вдогонку. И такая картина: я бегу впереди, потому что у меня сумки полегче и я первым из машины выскочил, за мной по платформе бежит Гога весь обвешанный сумками, а за ним – толпа милиции. Все свистят, кричат, а он как будто их не замечает. А они боятся его трогать: видят, что не то сван, не то чечен. А что глаза у него добрые, того не видно – он бежит.
Так до поезда и добежали все вместе до нашего вагона. А поезд вот-вот отправится, уже и ступеньки подняли. Милиционер кричит ему: «Ваши документы». А Гога: «Подожди, дорогой», и сам сумки в вагон закидывает. Тут ему все стали кричать: «Документы давай». И проводник тоже кричит. Он тогда милиционеру, который за ним первым побежал, протягивает две последние сумки и говорит: «Подержи, дорогой». Тот растерялся, взял эти сумки, а сван в карман за документами полез. Копался там что-то копался, не может найти. А время идет, поезд вот-вот тронется. «Давай, - говорит он милиционеру, - сумки». А когда сваны говорят, то они так уверенно говорят, что ни у кого и мысли не возникает не слушать их. Он взял сумки, забросил в поезд, и снова стал рыться в карманах. Наконец, нашел он этот свой паспорт, но в этот момент поезд тронулся. Он им и говорит: «Паспорт я нашел, но не покажу, потому что мне пора ехать». Я вижу, что ситуация, что называется, фифти-фифти: они могут его отпустить, а могут и нет – шансы равны. Тогда я с поезда кричу: «Он – сван. Он едет учиться в духовную Академию». Как они это услыхали, так вообще остолбенели. А он, тем временем, уже в вагон запрыгнул. Поезд поехал. Так мы в Заокский и приехали. Конечно, учиться Гога в Заокском не стал – понял, что сложно ему будет. Русский еле-еле знает, писать по-русски вообще не умеет. Но ему понравилось.
В Заокском с ним тоже весело было. Мы были студентами и жили в общежитии. А Гога с нами в комнате нелегально жил – мы его там прятали. Как-то раз ушли мы на занятия, а его, как всегда, закрыли. А потом нам еще куда-то надо было, и еще куда-то. В общем, до вечера нас не было. Забыли о нем как-то. А он сидел, сидел, потом ему это надоело, и он решил выбраться из комнаты и погулять. Ключа у него не было, и он вылез в окно и по крыше добрался до окна соседней комнате. А там жил Валик Н. Он тогда как раз молился. И рассказывает: «Я стою на коленях напротив окна и молюсь. Вдруг в окне шум. Я глаза не открываю, пока молиться не закончу, и уже произношу про себя последние слова: и избави нас от лукавого… аминь. Глаза открываю, а из окна (а это же верхний этаж) ко мне в комнату лезет что-то волосатое и страшное. Я как закричу… А оно посмотрело на меня и говорит: «Э, слушай, не кричи». Меня тогда чуть инфаркт не хватил».