Война

 
  Такой зимы у нас никто не помнил. В то утро мы проснулись от воя ураганного ветра, принесшего нам необычно обильный снег. Мне по причине тогдашнего воскресного дня не нужно было идти в школу, где учился во втором классе. Через окно я любовался мощным снегопадом и редкой для нас суровой погодой.

  В этом году у нас тоже выдалась настоящая зима. Сообщали, что такого не было аж с 1969 года. А я помню! Именно - 1969 год - точно! Январь-месяц. Только встретили новый год; на праздники погода выдалась вялой, бесснежной и вот недели через две что-то случилось на небесах: взорвалась зимняя непогода с бураном, снегозавалом и небывалыми для наших краев морозами.

  Во все прежние годы стоило только похолодать и пойти снегу, как начинались перебои с подачей природного газа и поставками хлеба. Это - как правило. Были такие незыблемые проблемы, свойственные только советской власти и ей одной: квартирный вопрос, например или нескончаемая многомиллионная очередь за получением бесплатного государственного жилья и хронический недостаток зерновых. Хотя до революции почти вся Европа ела хлеб из муки, произведенной из импортной российской пшеницы. После отмены советской власти половина населения бывшего СССР сразу же бросилась распродавать свои приватизированные квартиры, а к середине 90-х годов невиданные урожаи зерновых уже не могли вместить никакие закрома...

  Так вот, в то воскресное утро января 1969 года мой отец, уйдя за хлебом, вернулся с пустыми руками и не снимая своего пальто, с тревожным видом сел на стул:
-- Нет ничего. Что будем делать?

  Наступило тягостное молчание.
-- А нет ли у вас дома муки? Я бы могла что-нибудь испечь, -- заявила, гостившая у нас моя тетя из провинции.
-- Совсем немного, -- спохватилась мама.
-- Нужно идти за мукой, -- был неизбежный вывод из создавшейся ситуации.

  Легко сказать! Оказалось потом, что вся мука уже раскуплена предприимчивыми гражданами, а в особенности самими же работниками советской торговли, быстро среагировавшими на обстановку и надежно пристроившими весь складской запас: пшеничную - высшего, первого и второго сорта, ржаную и даже обойную. Всё, как по прейскуранту.

  Мы же пока об этом ничего не знали и решено было нам с отцом отправляться на поиски насущного продукта. Я хорошенько оделся и мы вдвоем тронулись в путь. Не знаю, почему меня, так оберегаемого и лелеемого выпустили в такую погоду? Наверное, сам напросился. Уже точно не помню.

  На улице оглушительное завывание урагана хищным зверем пригрозило нам расправой. На небо страшно было смотреть: свирепый ветер гнал перед собой низкие свинцовые тучи и те в жуткой панике рвались друг с другом наперегонки, роняя в спешке свой весь свой годовой снегозапас. Казалось, навсегда укрытое серой пеленой, солнце, больше никогда не будет радовать теплом землю.

  Бешеный норд аккуратно сметал снег с мостовой и бил его о подножия деревьев на тротуаре, где прямо у нас на глазах росла стена из сугробов. Дыхание перехватывало. Если бы не держал за руку отец, то могло попросту унести. Ветер дул мне то в спину, подгоняя вперед, то пристраивался сбоку, пытаясь свалить наземь, а то и вставал на пути плотной преградой, мешая идти. Порой казалось - он намеревается поднять меня высоко на свои упругие руки, чтобы услужливо пронести несколько шагов и бросить затем, как надоевшую игрушку. 

  Как-то, учась ещё в средней школе, я пытался выяснить какая разница между постоянно пестрящими в русской классической литературе, но неактуальные в наших краях, понятиями: пурга, вьюга и буран. Не помню уже, в чём там разница, но к описываемой мной тогдашней погоде, выдавшейся в тот далекий и неласковый день, подойдут одновременно все эти определения. А ещё бывает метель...

  Мы обошли несколько гастрономов и ларьков в довольно большом радиусе городских застроек - не было ни хлеба, ни муки. Никакой - ни ржаной, ни пшеничной - ни первого, ни второго сорта. Однако,.. ситуация складывалась нешуточная. Мне передалась тревога отца. Голод? Неужели? Хлеб - всему голова. Не зря сказано!

  Я ещё смутно помню трудности с хлебом в ранние 60-е годы, но они были связаны с "кукурузной политикой" советского правительства. Прибывшая из Северо-Американского континента, "Царица полей" оттеснила тогда пшеницу, вызвав серьезные сбои в хлебопекарном производстве. Плакаты с улыбающимся и бодро шагающим на фоне сельских просторов, початком можно было встретить повсюду. Потом, видимо, в руководстве страны всё же поняли, что царица и даже королева полей для нас - пшеница, но это - другая история.

  Когда я уже устал ходить, с трудом пробираясь через растущие сугробы, мы набрели на магазинчик - полуподвал, где стояла плотная очередь за темной по цвету мукой. Это была удача. Мы тоже пристроились. Тогда ещё не было универсамов - это, много ездивший по миру, первый секретарь компартии Н.Хрущев, как и многое из его нововведений подглядел заграницей и привез идею к себе, но крупные и светлые торговые залы с высокими потолками тогда ещё только-только проектировались. Правда, были ещё старые роскошные центральные гастрономы больших городов, как Елисеевский в Москве, но их можно было воспринимать и как исключение или даже пережиток прошлого, где простой советский человек чувствовал себя подчас маленьким и растерянным, как простолюдин во времена средневековья, очутившийся вдруг в величественном готическом соборе. 

  Хмурый продавец с озабоченным лицом отвешивал всем дешевую черную муку, ставшую вдруг такой востребованной. Рядом с ним стоял заведующий магазином и внимательно следил за его манипуляциями. Больше двух кило никому не отдавали. Снаружи бушевали пурга, вьюга и буран вместе взятые, а может быть ещё и метель...

  В тесной лавке со спертым воздухом был собран разношерстный, но сплошь советский люд: рабочие с недавним крестьянским прошлым, осторожные во взглядах и телодвижениях интеллигенты - физики и лирики (по-моему ещё сюда надо было добавить медика), пенсионеры - ровесники тогдашнего века - свидетель самых различных эпох: царской, установления советской власти, сталинской и хрущевской, дородные домохозяйки в накинутых на плечи дешевых шубах с воротниками из искусственного меха, выбежавшие закупать муку, узнав, что опустели полки хлебных магазинов и русские старушки, вероятно из тех, кого сюда занесла эвакуация 42-го года в своих неизменных серых и коричневых пуховых платках.

  Забрав с собой бумажный кулёк, мы вышли наружу. Оказалось - погода ещё больше ухудшилась, хотя только что казалось - дальше некуда.   
-- Фу ты, что, творится,.. --  с трудом услышал я голос родителя через грохотание ураганного ветра. Теперь ветер, как на зло дул нам в лицо, мешая идти вперед и видимо не желая терять двух пешеходов - большого и маленького, которые отчаянно трепетали в его объятиях. Я уже выбился из сил, когда мы пришли домой.

  -- Что-то невероятное,.. -- сообщил отец, то ли о погоде, то ли о положении дел с хлебом и взгромоздил наш трофей - два килограмма черной муки на стол. Это была, скорее всего, мука второго сорта или же обойная, потому, что обе женщины - мать и тетя, увидев, что мы принесли, разом всплеснули руками:
-- Так она же совсем черная!
-- А что делать? Другой нет, -- резонно отвечал отец.

  Тетя, уронив руки, вдруг с беспомощным видом опустилась на табуретку. На её лицо быстро набежала тень.
-- Это к войне.., к войне.., -- неожиданно запричитала она.

  Война? Я встрепенулся.
-- Что?! Да, ладно тебе! -- удивился ей отец.
-- Точно вам говорю... Так бывает перед войно-о-о-й, -- заголосила она, приняв сразу обреченную позу. То, как быстро переменилась эта простая женщина, упоминая войну, впервые дало тогда мне понять, каким тяжелым бременем она явилась для наших советских людей.
-- Ну, ладно, ладно... Не пугай нас,.. -- сказал отец.

  В конце 60-х годов Великая Отечественная для многих ещё не так далеко ушла в прошлое. Хотя светлым накатом прошлись по ней благополучные вторая половина 50-х и радужные и светлые 60-е, но натолкнувшись на первую же невзгоду, воспоминания о той войне черной стеной вставали перед теми, кто смог её пережить. Слишком грозной она была, слишком тяжелой даже в тылу, слишком было много безвозвратных потерь и горьких и обидных слез...

  -- Что такое человек, ничего не знающий о войне? -- говорил мне однажды контуженный ветеран "афгана", -- это - червячок, уютно устроившийся внутри сладкой ягоды и не подозревающий, что есть на свете компот и что его варят из ягод. Там, на войне ты сразу становишься потенциально трупом и все это понимают, но никому до этого нет дела. Все остальные также считают себя таковым и каждый смотрит на другого, как на вероятную единицу из списка потерь. То же самое чувствует и твой враг и это, как ни странно, вас объединяет! На войне легко можно потерять человеческий облик, но если ты его не теряешь - может тогда ты и есть человек?
 
  Духовка газовой плиты не нагревалась должным образом. Хлеб получился сырой, невкусный и черный. Я давился, ел и чуть не плакал.
-- Ешь, ешь, -- сочувственно уговаривала меня мама, -- другого ничего нет...
Хлебобулочные изделия той поры я не могу забыть и по сей день: пышные булки на молоке с начинкой из яблочной повидлы, французские с умопомрачительно вкусной горбушкой, булки, испеченные с большой заботой о детях в виде фигуры рыбы с изюмом вместо глаз, бублики с маком и без...

  "Куда это делось?" -- думал я, жуя неудавшийся домашний хлеб, -- "Ведь, два дня назад у нас всего было достаточно!" Скоро погода выправится и подобные прелести быстро вернутся на прилавки, но мог ли в ту минуту я быть в этом уверен?

  Снегопад продолжал бушевать. Вечером вдобавок ко всему отключился и свет. Зажгли керосиновую лампу. Без электричества, без хлеба, без работающего телевизора, вероятность новой войны под завывание невиданной силы урагана стала ещё более осязаемой.
 
  Все вчетвером сидели за столом. Маленькая сестренка спала. Отопительные батареи еле грели. Ветер громко свистел, проникая через щели между оконными рамами. Тетя все время вспоминала войну. Отец, тоже родившийся в провинции, также заразился невеселыми думами и в один момент они оба, сидя друг напротив друг-друга, молча и недвижно уставились на огонек лампы и застыли. Мама с любопытством переводила взгляд со своего мужа на сноху. О чем они задумались? Какие картины прошлого вставали перед их глазами? Видно было, что нахлынувшие воспоминания буквально поглотили их...

  ...Приближается фронт. Что ещё придумают и без того репрессивные власти? Говорят, всех депортируют в Сибирь. Соседям приходили похоронки. Там, в провинции все жили одной семьей. Как успокоить родных? Матерей? Жен? Как говорить с детьми? Какие слова найти? Больше всего пугает неизвестность. Что в действительности происходит на фронте? Верно ли сообщают по громкоговорителям? Не отменят ли хлебные карточки? А что если враг доберется и сюда?..

  Тяжелые 40-ые для мамы - это просто история. Войну она не помнит, будучи на много лет младше моего покойного отца. Когда тот наконец отвел свой взгляд от огня, сказал:
-- А вдруг нас опять на хлебные карточки переведут, а? Может ли быть такое?

  Тетя горестно кивнула головой:
-- Вот и я говорю...
-- Знаешь?.. -- обратился ко мне отец, -- Во время войны мне приходилось каждую ночь стоять в очереди, чтобы утром получить хлеб по карточкам за всю нашу семью. Дорожили каждой крошкой хлеба, каждой, -- повторил он,  глядя на меня.

  Предощущение войны в конце концов заразило и его.
-- Да.., -- задумчиво произнес отец, глядя в темное окно, за которым неистово рвался бешеный ветер, -- может быть! Кто его знает? Вот придет утро и скажут: война,.. и я отправлюсь на фронт.

  На Великую Отечественную он не попал - по возрасту - не хватило года. Наша Красная Армия так постаралась. Продержись война до конца 46-го - и он тоже ушел бы. Его брат - мой дядя был старше. Забрали в первые же дни. В конце 41-го пришла бумага: "Пропал без вести". Так и не отыскался...
-- Вот так-то,.. -- произнес мой папа, припомнив брата, хлебные карточки и свою подростковую жизнь впроголодь, -- не дай бог, если все это повторится! -- прибавил он, с беспокойством смотря на меня.

  Языки пламени, освещая причудливой игрой света его лицо и стены комнаты усиливали впечатление от всех этих слов и опасения за нашу мирную жизнь. В тот зимний вечер, как-будто демон, окончившейся почти четверть века назад, войны, ненадолго восстал из тьмы ада, чтобы ещё раз огрызнуться мертвым оскалом и пылающим огнем пустых глазниц.

  Что такое война? Вот солдат. Он сидит в окопе и видит шагающего по крошечным кочкам, муравья.
-- Ему можно жить, а мне нет! Его никто не собирается убивать! А меня пытаются уничтожить день и ночь! Почему? Потому что я человек? -- спрашивает солдат.
-- А как же! Вот именно! -- отвечает ему война.
-- Разве это грех - быть человеком? Почему меня так упорно и жестоко стараются убить?
-- А зачем ты родился?
-- Я же не виноват, что родился!
-- Ха-ха, ха-ха, -- смеется война.

  Идет бой. Солдат смертельно ранен. Рядом никого нет. Кровь из разорванной артерии струится на землю и она ненасытно её впитывает: -- Это моё! -- кричит земля, -- он питался моими соками!
Солдат все ближе и ближе к ней.
-- Дайте его мне! -- просит сырая земля, -- сколько хлебов я ему родила!
-- Не трогай нас, -- говорит ей душа, -- дай нам ещё пожить...
-- Уйди, -- отвечает земля, -- ты мне не нужна. Теперь здесь тебе не место.

  Душа уходит. Мозг у солдата гаснет, последний вздох. Артерия зияет. Больше нет вольной крови. Сердце ещё несколько раз бьется впустую и всё, конец...
-- Иди ко мне, -- шепчет земля мертвому, -- Я тебя ждала... Ведь ты - плоть от меня.

  Придет похоронная бригада и закапает юнца в землю и она проглотит свое дитя. Дома у него остался альбом со стихами, которые он посвятил своей девушке. Он положил альбом в ящик письменного стола, чтобы дописать потом. Ему недавно подарили электрическую бритву. Она - новенькая лежит в коробке.

  Мать его не знает о том, что он только что погиб. Она что-то там стирает. Но почему это ей вдруг кажется бессмысленным и пустым? Все вокруг становится пустым и ненужным.
-- Зачем? Зачем все это? -- спрашивает она себя и удивляется своему новому состоянию, -- и что со мной? И почему белый свет так потускнел?

  На сердце её ползет догадка, но она её отстраняет. Ещё раз и ещё. Но догадка продолжает ползти как змей и не отстает. 
-- Не уйдешь! -- шипит тоненькая черная змейка и вползает ей прямо в сердце.
-- О-о-й!!! -- громко восклицает мать солдата, и мир вокруг неё рушится.

  Это ничего не меняет. Война продолжается - так надо. Летит снаряд, стремительно, разрезая воздух, мчится пуля. Их сделал человек. Они сами не мыслят, они не виноваты. Гул приближающейся ракеты. Силы взрыва достаточно на сотни метров. Куда она попадет? Вот лежит солдат, прижавшись к земле. Больше от него ничего не зависит. Он лежит и всё. Пронесет? Через несколько секунд будет известно, убит он, ранен или остался цел. За эти секунды он вспоминает, как в школе с соседкой по парте как-то ели вдвоем шоколад тайком от остальных, как справляли дома елку, свою первую любовь, выпускной бал... Перед глазами мать. Зачем я её тогда обидел? Напрасно, нехорошо...

  Воздух, ставший вдруг разгневанным чудовищем, поднимает его вместе с глыбами земли и отдает на растерзание свирепо пышущему огню, который спешит деловито пощупать ему лицо, тело. Одновременно с этим несколько осколков с пронзительным визгом, который он, оглушенный, уже не слышит, пролетают мимо  и его рывком бросает обратно вниз, сильно ударив головой об уступ каменной плиты. Все! Жив ли он или нет? Во всяком случае главное уже случилось. Самое страшное позади, чтобы там теперь не было! Неужели это может когда-нибудь повториться? Неужели, он выживет, поправиться, вернется на фронт и снова это переживет? Не надо... Лучше так: лежать здесь и умирать... Рядом лежит разорванное тело другого солдата. А артобстрел ещё не закончен...

  Укладываясь спать, я был почти уверен, что где-то идут боевые действия. Романтический ореол воображаемой войны в таком возрасте ещё не перечеркнут реалиями настоящей. Кино сделало свое дело - я тут же представил себе танки и автоматчиков со "шмайссерами" на нашей улице.

  Решил так: лягу, но не буду спать. Как только услышу выстрелы и отрывистую речь на чужом языке - всех разбужу. Проспав всю ночь и проснувшись рано утром, чтобы идти в школу, я первым делом  бросился к окну - танков не было. Сразу приуныл.

  Соседи перекликались друг с другом, отправляя детей в школу. Нас сбили в стаю, чтобы идти всем вместе. Старшеклассники через несколько шагов предательски ушли вперед, бросив остальных. Я взял командование на себя и предупредил всю группу, что нас по дороге могут ожидать сюрпризы и поэтому нужно идти тихо и не шуметь. Дойдя до очередного перекрестка, я жестом останавливал всю процессию и заглядывал за угол: не видно ли противника - вражеских солдат на мотоциклах? Девчонки послушно застывали, мальчишки вырывались вперед. Не найдя никого взглядом, я делал знак и все двигались дальше.

  Школьный двор, с чернеющими на снегу толпами учеников, их родителей и учителей походил на мобилизационный пункт. Мне вдруг пришло в голову, что уроков сегодня не будет - всех прямо отсюда заберут на фронт. Конечно, кроме первоклашек - им же ещё расти. А девочки? Наверное будут брать доброволек. Доброволька? А есть ли такое слово?
 
  Оказалось - везде ходили такие же слухи. Лик, прошедшей Великой отечественной дохнул тогда в лицо не только нам.
-- Война будет! Так моя бабушка сказала. Потому что хлеба нет и света, --  безапелляционно заявил второгодник из пятого класса, -- а я в пулеметчики пойду, -- сказал он между прочим. Высокий его рост не оставлял у нас сомнений, что его обязательно возьмут. Мы с завистью смотрели на него снизу вверх.

  Сразу же бросились в глаза встревоженные лица учителей. Электричества в школе не было, отопление не работало. В классных комнатах было холодно. Всем пришлось сидеть в пальто. Начались обычные занятия. Уже на втором уроке ветер начал стихать. Неожиданно выглянуло солнце. Вскоре возобновилась и подача электричества. К третьему уроку тучи на небе окончательно рассеялись. Недолгая в наших краях непогода быстро сдаавла свои позиции и начала стремительное отступление.

  Яркое, даже зимой, южное солнце щедро заливало классную комнату и усердно грело всем руки и щеки. Ночные тревоги быстро улетучивались. Все с нетерпением поглядывали в окна. Кое-где начала уже тонко струиться талая вода. Солнце спешно принялось наводить везде свой порядок. Как-только закончился последний урок, мы всем классом шумной ватагой ринулись наружу.

  Кособокий снеговик стал быстро расти посреди школьного двора. Веселые детские голоса огласили окрестные улицы, эхом отражаясь от близлежащих домов. Мысли о войне сжались в маленький комочек и улетели куда-то далеко-далеко, как брошенный чьей-то сильной рукой, снежок, быстро таявший на солнце. Великая отечественная снова стала историей. Теперь уже далекой...

                2012