Ч.II. ОБЕРЕЖНЫЙ КРУГ. Гл.5.Коник, где ты свет на лужайке щиплешь?
Взгляд голубеньких глазок Светлинки покинул экран монитора. Она вылезла из интернета, выключила комп и грациозно, по-кошачьи, потянулась – расправила зацепеневшее тело. Лёгкий ночной сквознячок пошевелил занавеску. Кошачьи коготки выскользнули из мягких подушечек лапок и нацелились на шевеление. Но она не прыгнула, а подошла к окну, втянула коготки и сдвинула воздушную ткань, разомкнув пространство маленькой комнатки в большой мир.
Августовское бездонное небо глянуло на Светлинку и улыбнулось ей россыпями звёзд.
«Вот она – моя звёздочка». – Взгляд отыскал в звёздных соцветиях голубую искорку и вобрал в себя её нежный свет.
Кажется, это было совсем недавно. Потрескивал по пустынной аллее лёгкий зимний морозец. Они шли с Таней и Юркой Игнашенковым с вечернего концерта, до краёв наполненные музыкой Вивальди. Искрился под фонарями снег, и ребятам чудилось, что это сверкают в белоснежном небе звуки музыки. Но у снежных искр отсутствовала та переливчатая жизнь, которой было наполнено звенящее звёздами небо.
Когда они оказались под перегоревшим фонарем, Таня вскинула вверх голову.
– Моя звёздочка светит, – радостно засмеялась она.
– Где? – Юрка прижался к её щеке, чтобы проложенный Таниным взглядом путь увёл его в вимую только ей точку.
– Во-о-он, видишь, две звёздочки рядышком. Моя справа, – протянула Таня руку, чтобы подправить направление Юркиного взгляда.
– Да ты что!?.. – удивился и обрадовался Юрка. – А моя слева. Ещё в детстве загадал, что это моя звезда.
– Здорово! Наши звёздочки рядом! – Таня прижалась к Юрке, приподняла свисающее ухо мохнатой шапки и что-то ему шепнула.
– А у тебя, Светлинка, есть заветная звёздочка? – спросила она, когда Юрка побежал в киоск за мороженым, ибо звонкий морозец не силах был загасить огонь чувств, раздутых до жаркого пламени «Временами года».
– Есть. Вон она! – Светлинка сняла пушистую рукавичку, связанную в Славневе бабушкой Ниной, и протянула руку к своей голубенькой звёздочке.
– Одинокая она у тебя. Все другие звёзды в отдалении. Но очень красивая. Такая же красивая, как и ты.
– Моя звёздочка не всегда будет одинокой. Посмотри повнимательнее: видишь, она стоит на дорожке, выстланной звёздными лучами. И ждёт, когда по этой дорожке пойдёт предназначенный ей человек. Я знаю: он уже идёт… Звёздочка ждёт его… Он идёт вон в ту звёздную россыпь и возьмет меня в её сияние.
Только перед Танюшкой, лучшей подругой, Светлинка могла раскрыть свои грёзы, но и то отнюдь не все. Многие из них были невыразимы словами, и невыразимое она держала внутри себя.
– Мечтательница ты, Светлинка. – Танюшка обхватила её, закружила, и они, звонко смеясь, шлёпнулись в сугроб.
Сейчас звёздочка стояла тоже одиноко. Она терпеливо ждала того уверенно шагающего к ней по трудной небесной дороге человека. Девушка проследила взглядом лучистую дорожку, задержалась в звёздной россыпи, представила, как будет купаться в её сиянии, когда дойдет туда рука об руку с любимым… Она обязательно дождётся предназначенного ей человека!
С трудом Светлинка оторвала взгляд от звёзд и приглушила занавеской сверкающее небо, оставив маленькую щёлку. Через эту щёлку в большом старинном зеркале, окаймлённом резной деревянной рамой, отражались только она и её голубенькая звездочка. Это была её придумка, её маленькая тайна. Даже когда родители хотели переселить Светлинку в другую комнату, она не раскрыла им эту тайну, а наотрез отказалась. А когда они настояли, чтобы она хотя бы попробовала поспать на новом месте, мотивируя это тем, что «приснится жених невесте», Светлинка насмерть перепугала их: закричала и заплакала ночью в кошмарном сне, который разлучил её с голубенькой звёздочкой. Родители вынуждены были отказаться от своей нелепой затеи.
Если соединить в зеркале своё отражение с отражением звёздочки и долго-долго смотреть на их соединение, звёздочка растворяется в Светлинке и пробуждает смутные, но удивительно волшебные в своей неопределённости мечты и чувства. Светлинка любила перед тем, как юркнуть в пушистую девичью кровать, совмещать в зеркале отражения. Звёздочка проникала в самые глубины чувств, и в призрачном ночном свете зеркало проявляло в девушке что-то новое, доселе незнаемое. Голубенькая звёздочка вместе с ней радовалась и печалилась происходящим изменениям. Неизменным всегда оставались только её свет и свет, излучаемый Светлинкиными голубыми глазами.
Чаще всего она видела себя пантерой. И когда стаскивала широкую футболку, в таинственном ночном полумраке зеркало являло ей гибкое кошачье тело. В окно зеркала, удвоившего призрачный мир, мягко струился солнечный загар и чётко обрисовывал два холмика из белого мрамора. Светлинке представлялось, что холодное безразличие холмиков распускается теплом и начинает сочиться жизнью… вот сейчас к ним подползут и начнут посасывать, смешно причмокивая, два маленьких пушистых котёночка!..
Ей хотелось открыть себя миру, протянуть руки к звёздам, раствориться в их сиянии, а потом напитывать звёздным светом своих пушистых котят. Но мир не располагал к открытости. Он жаждал не небесной красоты, а земной красивости, не любви, а низменных страстей и удовлетворения похоти. Потому-то Светлинка предпочитала прятать своё изящное тело в грубых бесформенных свитерах, широченных футболках и штанах – точно так же, как в непрозрачной скорлупе скрывала она от любопытствующих взоров свою душу.
Зеркало дарило ей фантазии. И фантазии её – как хорошие, так, к сожалению, и плохие – с неизбежностью сбывались…
Однажды, когда пантера струилась перед зеркалом плавными изгибами линий своего тела, ей привиделось, что сзади из тьмы выступил наглый кот и обхватил её грязными лапами. Реакция пантеры была мгновенной: тело спружинило, подушечки лап выпустили железные когти! Расцарапанный кот, визжа, выскочил через форточку…
На следующий день Светлинка решилась представить миру свою восхитительную красоту. Она надела подчеркивающую фигуру блузку, оттеняющую стройные ножки юбочку и новые остроносые туфельки на неудобных высоких каблучках, выголубила тенями и без того голубые глаза, увлажнила помадой сочные губки. Университетская группа ахнула, узрев богиню во плоти. В библиотеке сумрачные учёные мужи, которых, казалось, не могла оторвать от пыльных талмудов даже ядерная война, подняли головы и расцвели улыбками, обвеянные ароматом её духов. В столовой молодые люди, за которыми она встала в очередь, поспешно уступили её место, и Светлинка оказалась в самом начале обычно нескончаемой очереди. Преображение золушки в принцессу явно несло в себе многочисленные преимущества.
Счастливая своим превращением, вечером она летела домой, словно на крыльях, звонко и уверенно постукивая по тротуару острыми каблучками. Фонари, как обычно, светили рваными клочьями и лишь усиливали окружающий мрак. Вдруг в перегоревшей тьме сзади Светлинку обхватили чьи-то руки: одна рука бесцеремонно полезла в разрез блузки, а другая, скользя по ноге, начала задирать юбку. В шею дыхнул пьяный перегар:
– Красавица какая! Развлечёмся? Не обижу.
Светлинку потащило с тротуара в сторону. Мозг ещё не успел ничего сообразить, а пантерино тело не задумалось ни на мгновение. Оно извернулось, подушечки мягкой лапки выпустили бритвы когтей, вырвали из-под блузки чужую хамскую лапищу, стрельнули назад и пробороздили что-то противно-мягкое.
– Глаза-а-а!.. – истошно взревел кот.
Гибкое тело развернулось к нему, и не менее острый, чем когти, носок туфельки впился воющему наглецу между ног. Кот присел и сжался в комок, его вопль смялся в стон и грязную матерщину. Лучше бы он поскорее удрал от разъярённой пантеры! Носок второй туфельки впился коту в подбородок, а когти требовали немедленно разодрать обидчика в клочья… Но Светлинке стало до гадливости противно от его жалостливого ора…
– Хулиганка какая, – пробурчала шедшая навстречу интеллигентного вида тётка с портфелем. – И куда милиция смотрит? Девки, а дерутся, как парни…
Её возмущение увязло в возмущении другой, шедшей за Светлинкой нагруженной авоськами тётки:
– Хорошо да мало дала кобелю поганому! Убивать их всех надо!
Светлинка не стала обращать на них внимания. Вырвавшуюся из глубин тела ярость она смачно сплюнула на кота, который катался по тротуару и жалобно завывал, и уже торопливо застучала каблучками дальше.
Только когда она пришла домой, сняла блузку и увидела на груди грязный пятипалый след, её заколотило от омерзения. Светлинка долго упругой мочалкой тёрла испачканное похабностью тело, включала поочередно то горячий, то ледяной душ до тех пор, пока тело не одеревенело. Когда она перестала чувствовать на себе грязные лапы, только тогда завернулась в пушистый халат и провалилась в такой же пушистый, ещё не затянутый безжалостным к красоте гнусом девичий сон. Но с тех пор больше уже никогда не надевала никакого привлекающего похотливый взгляд наряда.
После этого случая она даже попыталась заняться модными восточными единоборствами – их рекламой была обклеена вся университетская доска объявлений. Ребята подсмеивались над объявлениями и подрисовали над ними лозунг: «Компьютерным мозгам – кунфу-реакцию и ушу-пластику!» Восточные единоборства не сильно привлекли Светлинку; они почему-то всегда вызывали то чувство гадливости, которое пришлось пережить ей в тот достопамятный вечер.
2
Светлинка училась на факультете информатики и вычислительной техники. Обучаться на властелина умных машин она поступила вполне сознательно, несмотря на то, что учителя пророчили ей великое будущее в гуманитарных науках.
Ещё в детстве, когда папа не был занят работой, она садилась за его компьютер, вперивалась взглядом в таинственный экран монитора и, щёлкая мышкой по цветастым ярлычкам программ, пыталась понять принцип действия нечеловеческого мозга. Программы раскрывались и дразнили Светлинку разноцветными кнопочками. Но дальше этого, как она ни старалась, компьютер не пускал её в свой загадочный мир. В те времена ещё не было браузеров, которые позволяли даже малым детишкам стать полноценными юзерами, а наполненный кипучей жизнью Интернет был недосягаемой фантастикой. Как стремительно всё изменилось!
Безмерно уважаемый Светлинкой за громадность знаний, втиснутых в обычную по размеру человеческую голову, папин деревенский дружок и однокашник Пётр Васильевич, с которым они вместе уехали из соседних изб в город, как-то сказал:
– Будущее за компьютерами. Свободными и независимыми останутся немногие, только те, кто не поддастся мёртвому машинному рассудку. Это очевидно. Мир стремительно вливается в единую бездушную сеть, где нет ни границ, ни народов, ни жизненных проблем, ни человека.
– Какое же за ними будущее, Петруха? – поддел друга Светлинкин отец, раскуривая трубку и выпуская клубы ароматного дыма – так он обычно сигналил о своей готовности к серьёзному разговору. – Любой железякой управляет человек. Компьютеры – это железяки, хоть и умные! Умишком-то их человек снабжает.
Светлинка замерла в уголочке, боясь дыхнуть и стараясь не пропустить ни слова – разговоры под раскуренную папину трубку велись нечасто и всегда уходили в глубины недоступной для неё и необычайно притягательной взрослой мудрости.
Пётр Васильевич устроился в кресле поудобнее – приготовился нападать и отражать атаки. Он всегда так делал – расслаблял тело, чтобы напрячь мысль.
– Ты, Колька, не видишь, что мировая война перешла в другую плоскость? В этой войне либо люди освободятся от мировой паутины, либо погибнет жизнь. Компьютеры – мозговитые железяки; с лёгкой руки безмозглого человека, отдавшего им свои мозги, они противостоят человеку. А через Интернет компьютеры объединяют свои сознания и разъединяют людей, чтобы передавить их как тараканов, которые нажрались отравы и потеряли всякую ориентацию в окружающем пространстве.
Светлинка никогда не видела тараканов и знала их только по известной детской сказке. Её передёрнуло. «Ворона прилетит и склюёт отравленных тараканов, сама ими отравится и усядется чучелом у бабушки на огороде», – подумала она, но высказать свою глубокую мысль не решилась, чтобы не отправиться восвояси к себе в комнату.
– Не нагнетай, Петруха. Не так страшен чёрт, как его малюют. Ты через Интернет почти всех ребят из нашего класса отыскал. Это называешь разъединением? – пыхнула папина трубка.
– Отыскать-то отыскал… А проку? Былые отношения не смогли восстановить... Я понимаю, что все мы с возрастом изменяемся, но не до полного же безразличия друг к другу. Лучше бы и не разыскивал… По крайней мере, сохранились бы светлые воспоминания. А сейчас что? Сидят жирные дядьки и расплывшиеся тётки у своих компов, сдвинуться навстречу друг другу и не думают. Из сети информацию черпают да с себя, словно с тряпки, капли выжимают. Тем и довольствуются.
– Так ведь и ты жирный, и у компа сидишь. И информацию черпаешь, и сливаешь в это сетчатое корыто, – поддразнил друга папа.
Светлинка внимательно осмотрела Петра Васильевича. Он совсем не был жирным. Круглое лицо под золотистыми волосами напоминало добродушное солнышко и лишь подчеркивало его деревенскую коренастость, не скрываемую даже за городским шиком. Если Петр Васильевич и черпал, то совсем не информцию, а полные вёдра воды, чтобы наполнить огромную деревянную бочку, которая занимает угол насквозь прожаренной дяди Васиной бани. Но Пётр Васильевич неожиданно согласился:
– И я… Жирный. У компа бесцельно жизнь из пустого в порожнее переливаю! С компьютером общаюсь, не с людьми. Информацию из сети получаю и в сеть сливаю. Информацию! В сети информация курсирует. Нормальные человеческие чувства в неё если и попадают, сетчатое корыто их не пропускает. Они в нём скапливаются, плесневеют и гниют.
– А я думаю, что в сети мы всё же общаемся с людьми. Компьютеры – это инструмент, с помощью которого происходит общение. Как ручка с бумагой… Человек получил дополнительные коммуникативные возможности и активно их использует.
Отец увлёкся спором. Пётр Васильевич умел его зацепить, и, бывало, их обсуждения, пропитывающие всю квартиру ароматами табака, затягивались далеко заполночь.
– Нет! Нет! И нет! – вскипел Петр Васильевич, вскочил с кресла, выхватил из папиной коллекции и тоже начал набивать трубку. – Давай в разные комнаты сядем и через Светлинку попробуем с тобой поговорить? Даже она, человек, не сможет передать наши интонации, чувства, эмоции, свет глаз, наконец. А мы бездушной машине доверяем! Ручка с бумагой… Да, они тоже дают нам информацию. Для раздумий, для развития не только интеллекта, но и чувств. А интернет перенасытил человека бездарной информацией. В нём, конечно, есть зёрна, но попробуй отделить их от плевел. Интернет целенаправленно дезориентирует человека в море информации, эксплуатирует его предрасположенность к познанию нового. А задуматься не позволяет. Говорит: хватай на дармовщинку больше, больше, больше. Набивает жадного до информации человека пустопорожней болтовнёй. Нет, Колька, не убедишь меня в благости пребывания в сети.
– Но идёт же общение в интернете. И даже интенсивнее, чем в жизни.
– Идёт… Действительно интенсивней... Трёп бесцельный! В точности, как бабы бельё в проруби полощут. В сети люди грязь с себя смывают, других этой грязью обляпывают. Разве ты не видишь этого, Колька? Ты же умный мужик. Приглядись! Раньше на исповеди чистились, сейчас весь негатив, все проблемы с себя в интернет соскребают, других напитывают этой, так сказать, информацией. Приобщают к Сети! – выделил последнее слово Пётр Васильевич. – Сам принцип сетевого общения позаимствован у иудейской миквы: чем больше людей в микве искупалось, чем больше наносов в ней оставило, тем чище и святее после омовения в ней правоверный иудей.
– У каждого народа свои обычаи. Давай на общечеловеческом уровне зафиксируемся, не будем спускаться на национальный. Интернет – это мировая сеть и, я согласен с тобой, общечеловеческая проблема. А информационная перенасыщенность грозит перерасти в космическую проблему. Если так дальше пойдёт, скоро Вселенная в нашей никчёмной информации захлебнётся.
Папа с Петром Васильевичем, кажется, поменялись местами в споре. Светлинка всегда с азартом футбольного болельщика наблюдала за их спорами и отслеживала изменение позиций.
– Нет, Колька, все бытийные уровни между собой взаимосвязаны. Общечеловеческие проблемы исходят из проблем национальных, а личностные – из общечеловеческих. Раньше мир делился на народы и нации. При таком раскладе обычаи помогали выживать народам в самых невероятных условиях. Наброшенные на мир сети вырвали людей из живого мира национальных культур, перегруппировали их по абстрактным общечеловеческим ценностям, ссыпали горстками по отдельным сетевым кластерам вне зависимости от национальной принадлежности. Сеть раздробила человечество на мелкие осколки. Сообразно увеличению количества сетевых ячеек, сеть становится всё более плотной. Уже сейчас сквозь неё удаётся проскочить редкой рыбёшке. Утратили в общечеловеческом национальное, в общечеловеческом рассыпаемся на отдельных индивидов-особей, ждём, когда рыбак сеть со всей пойманной рыбой на берег выберет – то-то у него богатый улов будет! Но, впрочем, ты прав, мы сейчас отнюдь не об обычаях речь ведём…
Светлинке, как обычно, неясного в их разговорах было больше, чем понятного. Она была рада хотя бы тому, что отец не гонит её из-под клубов ароматного дыма, чувствовала себя сопричастной разговору двух мудрых, безмерно уважаемых и любимых ею людей и сидела тихо, как мышь, не решаясь переспросить непонятное. Но одно высказывание Петра Васильевича она запомнила прочно и вечером записала в свой порядком потрёпаный дневничок: «Только тот, кто понимает действие компьютерных мозгов, сможет не попасть под их власть, сможеть прорвать накинутые на мир сети. Силой жизни и бойцовским духом он сможет противостоять объединению машин». Главным образом, именно эти слова побудили Светлинку учиться на властелина компьютеров.
***
Пока ещё компик не был врагом, хотя, наверное, когда-то они повздорят. Он был лишь неподкупным поверенным её маленьких секретиков.
До тесного знакомства с компьютером, с самых ранних школьных лет Светлинка поверяла и свои мысли, и чужие слова, которые казались ей гениальными, дневничку. Растрепанная разбухшая тетрадь в дермантиновом переплёте терпеливо сносила любые бредовые, как оказывалось по прошествии лет, записи. К сожалению, дневничок умел отвечать Светлинке только её же собственными мыслями. Перед поступлением в университет на последнем чистом листочке она написала: «Прощай, дорогой мой преданный друг. Мир стал другим. Я пока не знаю, лучше или хуже. Твоя жизнь продлится в компике. А ты будешь хранителем моего почерка и моих мыслей. Я обязательно буду к тебе возвращаться, чтобы не потеряться в новом мире». Она немножко всплакнула и спрятала дневничок в нижний ящик письменного стола.
Компьютер не только не любил мечтаний, но активно пытался построить девушку, будто солдата на плацу. Светлинка прощала ему эту маленькую слабость, ибо, как и дневничок, он всё же понимал и принимал её такой, какая она есть. Просто, в отличие от дневничка, компик пытался подсказать, как стать чуточку логичнее, как придать форму реализма украшенным её грёзами воздушным замкам.
Строгому компьютеру Светлинка доверяла даже больше, чем дневничку или Танюшке, всегда готовой обсудить с подругами всё, что щекочет и покалывает язык. Умная железячка умела хранить под паролями, известными только Светлинке, любые тайны. А при интернет-общении компик выдавал собеседнику всего лишь одну тоненькую ниточку мысли и тщательно скрывал все остальные. При этом, совсем не нужно было отводить и прятать предательские глаза; даже и через веб-камеру их выражение оставалось для собеседника недоступным. Сам собой исчезал и язык тела, который мог рассказать о тебе больше, чем ты знаешь сам.
Светлинка на всю жизнь запомнила ту перемену после урока литературы, до самого основания перевернувшую её понимание человека.
Они – уже юноши и девушками – ещё сидели за школьными партами, учительница не успела закончить урок до объявления громогласным звонком перемены. Ребята напустили на себя заинтересованный вид и тянули руки, чтобы побыстрее ответить на вопрос Надежды Николаевны – всё равно, правильно или неправильно, лишь бы она удовлетворилась их заинтересованностью и поскорее выпустила в жужжащий улей школьной столовой. Но Надежда Николаевна вдруг погасила свой разгоревшийся взгляд, согнала со щёк заигравший румянец и холодно сказала:
– Мне не нужны ваши ответы. Ни меня, ни Александра Сергеевича Пушкина, ни друг друга, вы уже не слышите. Звонок прозвенел. Вы вправе покинуть кабинет. Урок окончен.
Светлинка не побежала за взвывшим от предоставленной свободы классом, а осталась с расстроенной учительницей.
– Надежда Николаевна, почему вы подумали, что мы не восприняли бы взаимоотношения Онегина и Ленского, которые остались за рамками поэмы? Всем же было так интересно!
– Ноги сказали, что неинтересно, – коротко ответила учительница, глядя в окно, за которым бушевала молодым бесшабашным буйством весна.
– Как это ноги сказали? Мы же не ногами разговариваем.
– О внутреннем состоянии своей души мы не сообщаем словами. «Мысль изречённая есть ложь». Если только это не гениальные стихи… Обычно всё о человеке рассказывают глаза. Но и в глазах можно себя глубоко спрятать. Весь класс сделал это прекрасно, очень артистично. А вот ноги подвели – из-за парт наизготовку высунулись, чтобы поскорее отсюда убежать, – ответила учительница. Она так и не повернулась к Светлинке, только плечи её дрогнули, подтвердив сказанное.
Нет уж, в виртуальных, ни к чему не обязывающих знакомствах с десятками людей, по какому-то недоразумению называющихся дружбами, проще быть одной головой – без глаз и без тела. Машина, даже и очень мозговитая, никогда не раскроет то, что раскрывать совсем не хочется. А если мысли сетевых знакомых пойдут вразрез с твоими, можно ведь и не отвечать, сослаться на проблемы со связью, если они не забудут начатый разговор, что вряд ли. Или можно внимательно проследить тоненькую ниточку мысли собеседника и найти тот кончик, из которого она завилась. В конце концов, для расторжения нежелательных знакомств есть специальная кнопочка. В сети десятки тысяч людей, готовых подружиться без дружбы, только лишь потому, что они волею судьбы они попали в один сетевой кластер с тобой.
Компьютер, в отличие от дневничка, изначально не был ни другом, ни врагом. Он был машиной. Да, на первом курсе Светлинка пыталась представить компьютерное будущее человечества, пыталась помечтать, как мир вольётся в сети. К тому времени, думала она, учёные смогут вычислить формулу хлеба, молока и других продуктов, и, кто знает, может быть ей, Светлинке, придется писать программы, обеспечивающие всеобщее благоденствие? И тогда бабе Нине не придется садить по весне картошку, а осенью выковыривать её из чёрной земли и потом целую неделю охать, потирая натруженную спину. А славневской подружке Иришке не нужно будет раным-ранёхонько бежать в село на ферму, чтобы накормить телят и подоить коров…
В своих мечтах Светлинка только никак не могла представить, как может из системника выливаться молоко, и в каком виде будет высыпаться картошка? Хотя… к тому времени, наверное, изобретут какие-нибудь периферийные устройства? Подключишь такую штуковину, и из неё не только картошка высыплется! Можно будет наслаждаться персиками, прогуливаясь по виртуальному саду, или съесть огромный кусок только что вынутого из печки пирога с творогом, дополняя его вкус ароматом мёда и запивая парным молоком.
К старшим курсам, по мере освоения электронного чудовища, как и упреждал Пётр Васильевич, компьютер всё более становился врагом. Его мир оказался холодным, сухим, тупым и жестоким; в таком не рождается ни жизнь, ни радость, ни всеобщее процветание. Несколько железяк, которыми управляют стройные, похожие на деревянных солдат Урфина Джюса, ряды команд, сжимали жизненное пространство до размеров системника, холодный глаз монитора подчинял человека своей воле и бесстрастно выжимал из него чувства. Но Светлинка продолжала упорно изучать этот мир. Чтобы когда-то объявить врагу войну, надо уметь проникать в его сознание, считала она.
Когда после очередного семинара она поделилась своим восприятием виртуального пространства с Танюшкой, оказалось, что у неё точно такие же ощущения.
– Он меня как будто выпивает всю, оставляет одну набитую скриптами оболочку. Я сопротивляюсь: стихи читаю на ночь, Моцарта слушаю, чтобы сухая дрянь из мозгов вымывалась.
– Мне не за себя страшно. За наших будущих детишек… ведь и у тебя, и у меня они когда-то будут, – потупилась Светлинка. – Мы-то в нормальном мире родились, и детство по человечески прошло, а малышня?.. Ползать не умеют, а в компах живут, взгляды от мониторов не могут оторвать.
– Я тоже боюсь, что у моих детей будут бесцветные компьютерные мозги, – согласилась с её опасениями Танюшка. – Может быть в курсовике какие-нибудь непрямые разноцветные извилины компам нарисовать?
– Ага. Можно ещё программу написать, чтобы мышки шерстью покрылись, отрастить волосы на мониторах и соорудить им «ирокеза», – подхватила её фантазию Светлинка.
– Неужели мир из этой кластерной серости не вылезет? – вздохнула Танюшка. – Прямо руки опускаются, как подумаешь о том, что нас ждёт. Неужели кульминацией цивилизации будет завёрнутая в блестящие обёртки серость?
– Блеск – он холодный какой-то. Вот у бабушки в деревне ничего не блестело, там всё светлое, тёплое. А серое – как серебро – всеми красками играет.
– Без мишуры и блеска, наверное, люди ярче жили? А вот куда из жизни краски пропадают? Как будто их кто-то пылью присыпает. Только после дождя, когда солнце и радуга, ненадолго краски проявляются, а потом опять исчезают. Мир уже весь таким стал, Светлинка. С этим ничего не поделаешь. Смиримся… Наденем розовые очки и будем жить. И дети наши будут жить. А, может быть, даже и внуки. Привыкнут к блестящей серости. Человек – такое животное – ко всему привыкает.
– А мне кажется, что мир должен измениться, – не согласилась Светлинка. – Как после дождя: умоется, очистится, и снова все цвета в нём проявятся и засияют. Мы с тобой, Танюшка, ещё поживём в ярком мире.
3
Вчера, когда они с Танюшкой и Юркой, пытаясь хоть как-то спастись от августовского зноя и чёрной городской пыли, быстро перепрыгнули на уютную лавочку, которая освободилась в тени развесистой липы, Юрка неожиданно спросил:
– Девчонки, не надоело вам в городе душиться?
– Ждём, когда ветерок подымется и пригонит корабль с алыми парусами, – съязвила Танюшка. – Ты нас на пикник за город хочешь пригласить? Шашлыками побаловаться на природе?
Она знала, что Юркин карман был чаще пуст, чем полон, и мечтания его не распространялись далее столовской котлеты.
– На природу. Только не на пикник, а в деревню. Здесь не очень далеко настоящий гусляр живёт. Давайте к нему съездим? Сказка! Это вам не банальные нажористые шашлыки. Представляете? Самый настоящий гусляр!
Танюшка призадумалась:
– Я бы куда-нибудь выбралась из города… если только Светлинка поедет…
Светлинка после смерти бабушки уже года четыре не была в деревне. Последний раз съездила в Славнево только после школы: попрощалась перед университетом с речкой, с лесочком, с лугами, с родничком, предполагая, что закрутит заводная студенческая жизнь. И к дяде Васе не съездить – тоже умер. Он играл на гуслях. Деревенские воспоминания окутали Светлинку запахом луговых трав, тенистостью лесочка, прохладой речки; ей безумно захотелось вернуться в радостное детство.
– Я поеду! У нас в деревне тоже на гуслях играли. Хочу ещё раз их послушать, тогда ничего не понимала.
– На гу-у-услях играли? – удивлённо протянул Юрка. – Ты сама видела!?
– Ну гу-у-услях, – передразнила она Юрку. – Точно, что не на самоварной трубе. Не видела бы, так и не говорила. Петра Васильевича, папиного друга отец играл.
– Ну и ну!.. – Юрка абсолютно не умел скрывать чувства. Лицо его отразило смесь недоверия, удивления и восторга. – Сказки вокруг нас… прямо в жизни… рядом с нами… Чего же ты раньше-то об этом молчала, Светлинка!?
– Ты не больно и спрашивал.
– Как он играл – дедушка этот? Как Садко? Вот бы послушать!.. – клещом вцепился в Светлинкино признание Юрка, так, что она уже пожалела о сказанном.
Сухой изнурительный зной совершенно расквасил Светлинку, и Юркин восторг вызвал у неё лёгкое раздражение: и чего пристал? В такой жаре можно только о речке думать… И ещё мечтать о любимом Славневе. Там была речка. И родничок с ледянушкой… Да, дядя Вася бренчал в гусли. Его музыка была простая, совсем не похожая ни на классическую музыку, ни на пошлую попсу. Играл себе и играл. Что тут особенного? А послушать гусли хочется – слишком много с ними связано детских воспоминаний.
Она отмахнулась от надоедливых Юркиных вопросов:
– Как-как играл… Звёзды с неба снимал, свет из них сливал, бабульки свет в ладонях держали да песни ему напевали. Ну что ты прицепился с этими гуслями? Музыку же не словами объясняют – слушать надо. Поедем к твоему гусляру, и увидишь, как играл.
Впрочем, наверное, и на самом деле из незамысловой дяди Васиной игры веял свет, как веял он и из бабушкиных песенок. Светлинка прикрыла глаза и представила, как играет дядя Вася. Сквозь сомкнутые веки запереливалось яркое солнце, откуда-то дохнул лёгкий прохладный ветерок, и ей показалось, что это коснулись её звоны дяди Васиных гуслей. Как же она раньше-то не подумала о гуслях!?
***
Все последние годы Светлинка искала свет. Поначалу это было смутное ощущение нехватки чего-то внутри себя. А после одного студенческого конфликта она будто задохнулась без воздуха, осознав, что это туманное ощущение рождено дефицитом света. «С именем Света нельзя жить без света!» – записала она в электронный дневник. И начала искать свет. Пожалуй, только голубенькая звёздочка понимала её искания и сопереживала им.
Тот конфликт с однокурсниками спровоцировал сам Володька – смазливый и до безобразия выпендрёжный парень. Ребята заперли изнутри дверь аудитории, припёрли Володьку в угол и только благодаря кунфу-реакции и ушу-пластике мозгов Володька вырвался непокалеченным. Подобной этому собранию яростной бури группа не знала ни до, ни после за всё время учёбы.
Володька учился из рук вон плохо, но ему удавалось, как он похвалялся, «подмазывать» преподов.
– Нищете много ли надо? – изрекал он, выставив в грязный потолок университетской аудитории холёный палец. – Стольник баксов в зубы преподу на тетрадки и карандаши, и зачёт у меня в кармане, два стольника на ботинки – и экзамен сдан.
Он не жалел баксов на собственное возвеличивание, хотя тщательно подсчитывал и записывал в толстой тетради, кому и сколько дал в долг, а давал он под процент, кому и сколько положил задарма в «мохнатую лапу». В графе «приход», как рассказывали перехватывавшие из Володькиных накоплений до стипендии ребята, он записывал, как траты отразились на его благополучии.
Володька гордо именовал себя геройским словом «трейдер», что переводилось на язык «деревенщины», каковой он считал одногруппников, как «валютный спекулянт».
– Пора бы из дремучести вылазить вам, – поучал он ребят. – Мир испокон веку на спекуляции держится: купил-продал, разницу себе взял. Спекуляция валютой – самый наичестнейший вид заработка, честнее, чем пряниками торговать. Валюта – кровь мировой экономической системы. А валютный рынок – это же целая космическая симфония! Оттуда не только я, но и весь шоу-бизнес мелодии для своей музыки черпает!
Володька баловался сочинением музыки, которая была ни хорошая, ни плохая – никакая… Он не был музыкантом, не знал нот, не умел играть на музыкальных инструментах, да это, как считал музыкальный баловник, вообще-то, было ненужным излишеством, отвлекающим человека от творчества.
– Сочинение музыки давно стало занятием программистов, – вещал он, взгромоздясь на стол. – Сочинитель музыки – это примитивный пользователь программ, которые для него пишут боги программирования. За пределы этих программ сочинителю выбраться невозможно. Музыка – это простейшие скрипты. Только управляют они не сетями и компами, а сочинителями и обывательской толпой.
– Ты-то сочинитель или музыкальный программист? – съехидничали ребята.
– Пока ещё сочинитель, а после универа в программисты перейду, – обиделся Володька. – Вами, обыватели несчастные, с помощью музыки буду управлять.
Когда ребята попытались возразить и сказать, что они тоже учатся на программистов и его двоечные программы просчитают как дважды два, Володька рассмеялся и переместил холёный палец в их сторону:
– У вас в ушах-то что – сосиски или наушники? Что же вы, такие умные, не только двоечные программы, но и их музыкальные производные не просчитали? Вас, тупиц, может быть на бойню гонят. Ну-ко, пораскиньте бараньими мозгами… Или в ваши дремучие головушки свет новой жизни вливают, чтобы на чипы для всяких недоносков ресурсы не тратить?
Эти его «тупицы» и «недоноски» группа сочла за оскорбление. Собрание возникло спонтанно и постановило: ходатайствовать перед деканом, а если Володька его «подмажет», то перед ректором об отчислении его из университета. И ни в коем случае не оставлять это дело, довести его до конца.
Володька, красный, как варёный рак, вырвался из угла, прорвал полукруг бывших одногруппников, дрожащими руками провернул ключ, пнул дверь ботинком «за двести баксов» и напоследок выплюнул скопленную за годы учёбы ненависть:
– Скоты! Были скотами и останетесь неблагодарными деревенскими скотами, лишёнными всех радостей жизни! Под пастушескую дудку нового времени как плясали, так и будете плясать, в беспросветности нищенской как жили, так и до конца дней своих проживёте!
После его ухода ребята бурно обсуждали Володькину музыку, даже попытались вычислить, как музыка может управлять людьми. Но поскольку так ни до чего и не додумались, решили понаблюдать за собой и отследить, какие изменения происходят в их сознаниях. А поскольку никаких таких особых изменений не обнаружили, то вполне удовлетворились Володькиным изгнанием и успокоились.
Однако Юрка, который постоянно рыскал по книгам – не только специальным, но и не относящимся к делу – не унялся. Как-то перед лекцией он встал за кафедру и торжественно провозгласил:
– Ребята, я нашёл!
Он потряс томиком Платона, раскрыл его. Цитата была долгая, скучная и непонятная: «Надо остерегаться вводить новые виды музыкального искусства – здесь рискуют всем: ведь нигде не бывает перемены музыкальных приёмов без изменений в самых важных государственных установлениях. В область музыкального искусства легко и незаметно вкрадывается нарушение законов. Под прикрытием безвредной забавы нарушение законов мало-помалу внедряясь, потихоньку проникает в нравы и навыки, а оттуда, уже в более крупных размерах, распространяется на деловые взаимоотношения граждан и посягает даже на сами законы и государственное устройство, в конце концов переворачивая всё вверх дном как в частной, так и в общественной жизни». Платон. Государство. Книга 4. – завершил Юрка ссылкой на источник своё сообщение.
На ребят его находка не произвела никакого впечатления.
– Ты нам ещё египетских фараонов на свет извлеки. Мир давно изменился, пусть Платон и иже с ним вся древность спокойно почивает в бозе.
Но Светлинка поняла. Её будто молнией озарило: как же просто! – свет надо искать в своей старинной музыке, другая музыка – это «новые виды музыкального искусства»! Она и раньше не жаловала электронную попсу. Попытки отыскать свет в классической музыке тоже ни к чему не привели: свет классической музыки был подобен стелющемуся над предрассветной землёй туману. И после каждого концерта в филармонии почему-то вспоминалась та простенькая, но такая светлая песенка-сказочка, которую ей маленькой пела бабушка, когда они лежали на печке.
***
Наверное, это было в первом классе: папа привез Светлинку на зимние каникулы в засыпанное по самые крыши снегом Славнево. Дядя Вася прорыл в сугробах от дома к дому туннели, и Светлинка бегала между искристыми стенами, каталась на деревянных саночках-чунках с берега на замёрзшую речку, лепила снеговиков, навещала любимых славневских старушек и дядю Васю.
У бабушки, как у всех в деревне, не было электричества. Обычно они ложились спать, как только пригасал дневной свет, сочившийся сквозь прирасчищенные от снега окошки. В тот вечер бабушка почему-то подзамешкалась. Она нащепала большим ножом ровной берёзовой лучины, вставила лучинину в светец, достала из сундука и обрядилась в старинный красивый сарафан, пристегнула к сарафану медные брошки-пуговицы, обвила шею солнечными янтарными бусами, надела никогда не виданную Светлинкой шапочку с вышитыми серебряными узорами, зачем-то повязала поверх шапочки большой цветастый платок.
Вскоре пришли трое других, оставшихся на зиму в деревне старушек. Пришёл дядя Вася с гуслями. Они чинно расселись на лавку, дядя Вася забренчал в гусли, а старушки пошли в плясовой деревенский кружок. Они припевали весёлые песенки, после которых одновременно притопывали ногами, разворачивались и шли в другую сторону.
Нас четыре, нас четыре
Нас четыре боевых,
Запоем, четыре девушки –
Не надо семерых.
Светлинка запомнила эту песенку, потому что старушек было четверо, и она пыталась сосчитать, наберется ли летом в пляску семь человек. Ещё она пыталась представить старушек молоденькими девушками – какими, по всей видимости, они когда-то были, по крайней мере, бабушка об этом рассказывала. Сама пляска Светлинке была не особо интересна. А вот когда бабушка достала лодыжки, все уселись за стол, стали выщёлкивать звонкие старинные косточки и кричать: «быка», «попа» «моя», – её охватил азарт. Она мысленно тоже щёлкала по косточкам и переживала, когда бабушка промахивалась.
– Ну вот, святочный вечерок освятили, – сказал на прощание дядя Вася, выиграв у старушек все лодыжки.
– Молодяжка погинула, так хоть старики свет в мире поддержат, – согласились с ним старушки.
Когда гости ушли, бабушка загасила лучину, и они улеглись на жаркую печку. В окно светила одинокая голубенькая звёздочка – тогда-то Светлинка и загадала, что это её звездочка.
– Спой, баба, сказочку, – попросила она.
И бабушка запела:
– Уточка-горожаночка,
Где ты была?
– Коней пасла.
– Где твои кони?
– Миколка увел.
– А где Миколка?
– В клетку ушел.
– Клетка где?
– Водой унесло.
– Вода-то где?
– Быки выпили…
– Баба, а кто такой Миколка? – перебила её Светлинка.
– Так Микола Милостливый, за людей перед Богом заступник – эвоно, который на иконке-то, – показала бабушка в угол, где теплилась лампадка, освещая добренького седого старичка.
Светлинке было непонятно, как такой добрый старичок взял и увёл коней.
– Баба, он что – вор, Миколка? Коней-то пошто он увёл? – прошептала она.
Бабушка погладила её по голове и рассмеялась.
– Кони – это светлые Божии деньки, Светлиночка. Друг за дружку уцепились, за уточкой утятками плывут, под воду один за другим ныряют. А Микола на дне моря-окияна их дожидается, за собой по незнаемому миру проведёт, грязь, что люди в них набросали, с утяточек смоет и чистенькими в мир начнёт выпускать. Завтра Рождество, вот они с завтрева и будут один по-за другому выныривать и новыми деньками разгораться.
– Баба, как же они утятками плывут, если кони это?
– А ты на избу-то глянь – конь над ней или утка?
Светлинка закрыла глаза, вспоминая крыши деревенских изб. Над ними летели кони. Кони эти были крылатыми – такими же, как те большие белые птицы, что осенью пролетали над Славневым. Конь над бабушкиной избой опустил крылья и прикрыл ими от снега, ветра и стужи и Светлинку, и бабушку.
Светлинка попросила:
– Коник-коник, возьми меня туда, где ты свет на солнечной лужайке щиплешь.
Конь подхватил её на крылья и понёс между сияющих звезд к той голубенькой звёздочке, которая светила в окошко.
4
Когда Светлинка осознала простую истину, и наметила цель своего пути – искать собственную старинную музыку, у неё гора свалилась с плеч. Правда остались две маленькие проблемы: где найти эту музыку и как извлечь из неё свет. Она не стала разыскивать на теле- и радиоволнах, ибо ещё из школьного курса физики помнила, что они настроены на другие, отличные от световых частоты, а сразу начала искать в филармонии, в музыкальных магазинах, в интернете, в котором, казалось было всё. И нашла лишь отблески света или же подобную свету мишуру. Тем не менее, надежды Светлинка не теряла.
Она штудировала учебники и книги по физике, перелистала всю папину подшивку журналов «Наука и жизнь». Толкования света её отнюдь не устраивали. Наконец, не найдя ответа, Светлинка решила спросить у самого близкого и наиболее авторитетного человека – папы. Наверняка, как инженер, он хорошо знал физику и, если не сможет разъяснить природу света, то, по крайней мере, направит её на путь поиска.
Подступиться к папе следовало аккуратно, чтобы сразу не получить от ворот поворот. Он не любил неопределенных мыслей и бесплодных мечтаний. Подвигаемый Петром Васильевичем, папа даже хотел защитить диссертацию. И, уже написав её, отказался от своей затеи.
Светлинка хорошо помнила эту совсем недавнюю историю. Когда папа с Петром Васильевичем завершали вонючей жидкостью пролетевшую серой вороной очередную рабочую неделю, разлив по стопкам прозрачное пойло, папа спросил:
– Петруха, всё же никак не могу в толк взять: зачем нужно защищаться? Науку кандидаты в учёные не только не продвигают, но ещё больше путают. Ко всему научному трёпу приходится кандидатскую болтовню учитывать. Только без напыщенности и демагогии, по-человечески мне объясни: зачем?
– Если без демагогии, то единственно, чтобы доказать самому себе, что чего-нибудь стоишь.
– То есть, для возвращения утраченной веры в себя?
– Вобщем-то, так…
Папа зло прищурил глаза:
– Веру потеряли, жизнь на существование променяли и возникшую пустоту знаниями пытаемся набить?
– Прав ты, Колька. Прав! По больному бьёшь! Да! Оторвались от земли, перестали себя людьми чувствовать, пытаемся вернуть себе хоть какое-то умственное их подобие, если уж душевного не получается. Ищем в знаниях, – обвёл широким жестом набитые книгами шкафы отца Пётр Васильевич, – с какой стороны человеческий облик себе можно вернуть.
– Я стараюсь не терять… Мне не стыдно за свою жизнь!
Папа не грешил против истины. Он старался всё делать по-человечески. За это его уважали на заводе – даже больше, чем за профессионализм. Однажды его даже хотели выдвинуть от коллектива завода в депутаты. Но, в ответ, он встал и, внутренне закипая, низко поклонился собранию:
– Благодарствую за доверие. Видимо, заслужил, чтобы дежурным дятлом записали? Ну, спасибо вам, коллеги!
– Николай Сергеевич, объясните, что вы имеете в виду, – строго спросил его председательствующий.
– Объясню. Самоотвожусь от вашего доверия. У чинообразных дубов червяков из-под коры головного мозга ковырять – функция исключительно дятлов. Долбоё…в, – матькнулся он. – Не гожусь я на эту должность! – и, хлопнув дверью, покинул заводской зал заседаний.
Вечером, пересказывая Петру Васильевичу случившийся на собрании инцедент, папа возмущался:
– Леса повырубали, вместо них гнилые деревины пестуют. Как они не могут понять, Петруха? Ведь чем больше в механизме деталей, тем сильнее трение. Чем сильнее трение, тем больше сопротивление, тем тяжелее механизм работает. А сбой даст? Поищешь тогда среди миллионов шестерёнок неисправность. А у нас – одни деревянные шестерёнки и сервисные службы для обеспечения работы механизма. А смазку на людей возложили, чтобы эта гигантская машина худо-бедно могла ковыряться хотя бы в собственных мозгах.
– Видишь ли, Колька, мир перевернулся с ног на голову. Раньше свет сверху светил, сейчас – сверху тьма, свет только внизу сохранился. Я не про божественное, про человеческое… Чем выше человек по властной лестнице поднимается, тем внутри него непрогляднее. Представь градацию оттенков от чёрного сверху до белого – внизу; каждый вышележащий уровень чуть посветлее нижелешащего, – разъяснил Петр Васильевич – так, что даже Светлинке стало всё понятно.
– Чернота вниз течет и через уровни фильтруется?.. Потому-то между чёрным и белым серость разной насыщенности, – уточнил папа.
– Примерно так. Весь ужас в том, что чернота до самого низа протекла и там распространяется. Хотя… на всех уровнях иногда искры вспыхивают.
– Вот именно, что иногда… Морось искры всё равно загасит… Если мрак сверху спускается, то все уровни скорёхонько заполонит. – разлил отец по рюмкам прозрачное пойло, и они, не чокаясь, опрокинули его в себя; Светлинка явственно увидела, как из перевернутой рюмки стремительно и неотвратимо проливается и начинает распространяться в них Мрак.
Пётр Васильевич, чтобы прекратить неудобный спор, ибо и он был причастен к одному из уровней серости, заключил:
– Переставай, Колька, хандрить. До нас такой мир выстроен, мы его обустраиваем, а после нас пусть наши дети думают, как дальше жить. Давай лучше споём.
И, не дожидаясь согласия отца, затянул любимую отцом песню:
Зеленая рощица,
Что ж ты не цветешь?
Молодой соловьюшко,
Что ж ты не поешь?
Запел бы я песенку
Мне голосу нет,
Клевал бы я зернышки,
Мне волюшки нет…
Несмотря на попранную диссертацию, папа постоянно что-то читал, писал, чертил, считал – безотносительно к работе, о которой он забывал сразу, как только переступал порог дома. Если кто-нибудь интересовался, чем он занимается, папа рассказывал анекдот о шамане, которого спросили, знает ли он, что на почитаемую им Луну высаживались американские космонавты? Шаман не просто знал, но воочию наблюдал это событие, и теперь ломал голову: зачем они таскали за собой на Луну столько железа?
– Ищу возможность летать, не таская за собой тонны железа, как тот шаман, – отвечал папа.
Это был хороший повод, чтобы начать разговор, поскольку свет представлялся Светлинке всё же чем-то из области мечтаний, подобных полёту шамана. А за бесцельные мечтания папа мог строго отчитать и вручить читанный-перечитанный томик стихов, которые хотя бы облекают мечтания в слова.
– Папа, вот ты – инженер, думаешь, что в будущем можно будет найти возможность летать без космических кораблей? – подсела как-то к нему Светлинка.
Папу всегда трудно было вытащить из его исследований. Но, видимо, Светлинка нашла правильный подход. Папа оторвался от компьютера, подсел к ней на диван:
– Знаешь, дочка, раньше думал, что можно будет найти. А сейчас понял, что всё необходимое для себя человечество уже давно нашло. Теперь лишь стремительно теряет. Смех смехом, а ведь тот анекдотический шаман и в самом деле на Луну летал. Без железа, без космического корабля, без скафандра. На одном только своём бубне… По деревне говаривали, что дядя Вася к звёздам летал, у них силу черпал. Потому и колхоз лучшим в области был. Я раньше не верил в это, а сейчас верю.
– А как он у звёзд мог силу подчерпнуть? Звезды – это же раскалённые космические тела – как наше Солнце? – состорожничала Светлинка, боясь раскрыть свой идеалистический интерес.
– Не знаю, Светлинка. И как летал не знаю, и как силу черпал не знаю. Может быть на гуслях? Так говорили… По молодости смеялся над деревенскими спетнями, а сейчас начинаю верить. В книгах ответов на этот вопрос не могу найти. И спросить уже не у кого – никого в Славневе не осталось. И Пётр Васильевич не знает. Не рассказывал дядя Вася ему. Думаю, что как-то дядя Вася умел звёздный свет умел в себе концентрировать и на землю спускать, а этот свет силу земле давал. Пытаюсь понять.
Ура! Это было как раз то, на что Светлинка исподволь и направляла разговор с папой!
– Папа, а какой он – свет, если не с точки зрения физики его рассматривать, а с… – не знаю, с какой? – она замялась. И вдруг испугалась: вот теперь-то за неопределенность вопроса отец точно вручит ей томик стихов. Но он приобнял дочку за плечо, прижал к себе и задумчиво ответил:
– Если бы я это знал, Светлиночка! Чувствую только, что физика трактует свет как-то приземлённо, что не такой он… Перестал я книги по физике читать. Ерунда! Ковыряются в мире, как малыши в песочнице. Песочный пирожок испекут и разламывают. А мира и не видят…
Вот как! Папа тоже ищет свет! Светлинка идёт по его следам, изучая им давно изученное. Она прошлась взглядом по корешкам аккуратной стопки книг на столе: «Мифы Древней Греции», «Ригведа», «Авеста», «Библия», «Русские волшебные сказки», «Народная культура»… Да, книги и впрямь далёкие от точных наук. И от музыки тоже… Вряд ли следует спрашивать папу про музыку, он ищет в другом направлении. Но о том, непостижимом её разумом свете, всё же спросить можно…
– Папа, ты думаешь есть он – другой свет, не тот, о котором физика говорит?
– Есть, дочка! Точно есть! В детстве в деревне он всегда светил. Когда дядя Вася в гусли играл – сияло все! Когда бабульки песни свои старинные пели – светилось. Когда праздники справляли – как будто лучи от деревни исходили – знаешь, как солнце сквозь тучи пробивается. Сейчас вспоминаю – это же не физические явления были. Есть свет, Светлинка, другой, не тот, о котором физика толкует! В книгах только отблески его нахожу. В них он Добром называется. Никогда физике его не определить! Какое-то другое знание здесь нужно. Наверное, оно не в книгах хранится, в людях…
Нет, всё-таки они ведут поиски где-то рядом! Папа видел свет в дяди Васиной гусельной игре, в бабушкиных песнях… В книгах, конечно, только отблески мелькают. Но отблески света высвечивают в них самое важное!
Взгляд Светлинки скользнул по страничке раскрытой книжки. Табличка представляла древнюю славянскую азбуку.
– Аз, Веди, Глаголь, Добро, Есть… – вслух прочитала она. – Так по-твоему получается, что в добре другой свет?
– Не знаю, Светлинка. Не знаю… Но в добре свет точно есть! Только вот добра-то в жизни всё меньше остаётся… трудно определить. Мельтешит всё… А оно где-то за этим мельтешением. Кажется, будто бы мир от добра оторвался и в пропасть валится, а добро его из последних сил пытается удержать и сверху на падающий мир горестно смотрит.
– И что делать? Сможем мы избежать этой пропасти? – содрогнулась Светлинка, представив, как мельтешит, кувыркаясь и падая в пропасть, мир.
– И этого я тоже не знаю, дочка! У меня прямо физическое ощущение пущенного под гору автомобиля без тормозов… Он катится и всё ускоряет своё движение… И остановить уже невозможно… Можно либо выпрыгнуть на ходу, как фантасты предлагают – найти другое место жительства в космосе, что совсем не факт, либо разбиться. Этот ужас человечество само себе уготовило. Мы-то, возможно, успеем своё дожить, а вот вам, молодым, как-то проблему придётся решать, что лучше – разбиться или на ходу выпрыгнуть в никуда: повезёт – не повезёт.
– А мне кажется – какой-то ещё путь должен быть. Добро-то ведь ещё осталось в мире. И свет – свет добра – тоже остался…
***
Светлинка попрощалась с голубенькой звёздочкой, задёрнула занавеску и нырнула под одеяло. Завтра! Уже завтра они с Таней и Юркой поедут в деревню! Уже завтра она вернётся туда, где сияет утраченный свет! Уже завтра она вновь услышит гусельные звоны! А если звёзды сойдутся, – загадала девушка, – и гусляр – это тот бородатый парень Слава, который приезжал в её последнее вольное лето к дяде Васе, то мир пойдёт по третьему пути – пути Добра и Света. И, может быть, её одинокая звездочка не через зеркало, а наяву растворится в ней, в Светлинке. Славневский гость – Слав, как она его мысленно называла, делал гусли, и дядя Вася учил его на них играть. Бабушка говорила, что дядя Вася учит его творить обережный тынок – такой же, какой выстроен вокруг Славнева. А если Слав научился!.. Должен быть третий путь! Должен!
Она закрыла глаза и превратилась в голубенькую звёздочку. Звёздочка одиноко стоит на сияющей дорожке и ждёт предназначенного ей человека. Уже видно, как он идёт вдалеке и совсем скоро возьмёт в ладони её чистый свет. Он пойдет с ним дальше – в то сверкающее скопление звёзд.
Только лицо суженого-ряженого Светлинка никак не могла рассмотреть…