Опять перекрыли трассу. Укладывают дорожное покрытие. Пропускают по одной полосе. Затор из машин. Жара. Выхлопы. Этак долго ползти будем. С ума сойти! Но вот, к счастью, знакомый спуск на просёлочную в объезд, которая по старым деревенским улочкам выведет на шоссе. Мы, местные, знаем. Но нет, тяжело мне бывать здесь. Впору зажмурить глаза и проехать мимо этого дома.
Лишь контуры его проглядывают через огромные окна коттеджа, который возводят вокруг синих знакомых стен. Скоро домик окончательно сломают. Уже выброшены ветхие доски. Без жалости разбиты рамы. С хрустом сапогами раздавлены стёкла, что когда-то заботливо натирались смятой газетой. Откуда-то из-под застрехи выпал забытый ржавый серп. Коробка со старыми фотографиями и письмами, никому больше не интересными, валяется среди мусора, и глаза давно ушедших, сиротливо и безнадёжно устремлены в небо.
Долго, проданный внуками после смерти тётки дом, стоял нетронутым. Так же цвели в палисаднике мальвы, и густой спорыш-гусятник пробивался между плитками дорожки.
Как войти мне хочется опять
В этот двор, шагнуть под эту крышу,
К косяку прижавшись, постоять,
Тихий возглас радостный услышав.
Я любила бывать у неё. Старый двор, заплетённый диким виноградом и хмелем, облезлый Джек, который уже не лаял, а хрипел от старости, и моя старушка в вязаной кофте и заплатанном фартуке встречали меня и радовались, как долгожданной гостье. У меня всегда было припасено что-нибудь к чаю и какая-нибудь новость или шутка, которую она, необыкновенно смешливая, с готовностью подхватывала и торопилась к плите ставить чайник. Всё-то, бывало, за чайком переговорим с ней, вспомним да обсудим. И так-то мне было тепло в этой крохотной кухоньке.
Муж её, тишайший дядя Миша, давно умер. А сын утонул поздней осенью на рыбалке. Перевернулась лодка. Оставил двух мальчишек-подростков, которые теперь выросли, да, видно, без отцовского пригляда пристрастились к выпивке. Тёткина беда. Не навещают. Вот и радовалась она мне, дальней - предальней родне.
Как-то нечаянно застала её за нескончаемым вязанием очередного носка, рассказывающей старухе-соседке историю, что вроде бы в её родной Фёдоровке в давние года произошла. Пока разувалась да раздевалась в сенях, слышу:
- Это у Полинки, соседки нашей деревенской, случилось. Помню, две девчонки у неё были, погодки, а разные, как и не родные вовсе. Одна-то беленькая, Олька. Смешливая такая, только её, бывало, и слышно. Как колокольчик. А вторая, Танька, всё в книжку уткнувшись сидела. Стала Олька с парнем встречаться, приезжим одним. Студент что ли был, не помню. Прямо к свадьбе дело шло. Вот раз приезжает он (Володей звали) с другом, Женькой. Вертлявым таким, всё не по-его. И надо было Таньке в него влюбиться! Прямо сохнет по нём, а он и не глядит, а будто нарочно, всё на Ольгу. Ну и сцепились парни-то! Стреляться взялись. Уж не знаю, откуда ружья-то взяли. Да, у нас там, в деревне, много их было. От волков ведь тогда отбоя не было...
Прямо шпарит тётка по "Евгению Онегину". Где уж премудрость эту почерпнула? Может, у сына, когда тот в школе учился.
А соседка, ей тоже за 80 далеко, только головой качает да руками всплёскивает.
С отцом моим дружила, любила, когда заходил. Шкалик для него держала. Она была старше него лет на десять. Но он её Манькой
звал, по-свойски. Она не обижалась.
Помню его кончину. Как ни готовься, "старая штука смерть, а каждому - вновь". Стояли мы, растерянные, не в силах осознать беду. Мама, единственная, произнесла:
- За тёть Маней поезжайте, зовите её.
Мы ещё бестолково суетились, не успев ничего предпринять, как у калитки нашей послышались горькие причитания и плач, на которые из дворов выбегали, выглядывали люди. Наша старушка, вся в тёмном, возвещала о беде, о смерти. Слёзы, горе её были настоящими, но и ритуал блюсти она не забывала. В дом вошла уже с соседками, наскоро повязавшими головы платками, и плачем и сочувствием наполнился наш дом.
Когда через несколько лет мы хоронили её на старом кладбище, где покоились рядышком её и наши родные, мама, утирая слёзы, произнесла:
- Встретит нынче отец наш её, скажет: "Ты что, Манька, с ума сошла, померла-то?" А она, как всегда рассмеётся и рукой отчаянно и озорно махнёт.
Прибежала, помню, в больницу, узнав, что увезли её с инфарктом. Попросила у дежурной разрешения навестить тётю, Марию Николаевну, в первой палате. На что та небрежно заявила, что в первой никакой тёти нет, одна бабка древняя лежит.
Чуть не уморила мою дорогую этим рассказом о том, как радостно воскликнула, что мне к этой "древней" и надо.
Рассмеялась, не остановится и я - с ней. Сестра испуганно заглянула, думала - плачем. А мы веселимся в реанимации.
- Выздоравливай, живи, моя дорогая, - просила я.
А она так просто в ответ:
- Болеть страшно. А умирать - нет, не страшно. Там меня ждут. Выйдут встречать: и Миша мой, и Анатолий-сынок, и мама моя, и отец твой, соседи... На Родительские ездили с тобой на старое кладбище, почитай, каждая могилка знакомая. Нет, умирать не страшно!
Как сейчас, я голос тихий слышу
Про её нехитрые дела.
Не войти уже под эту крышу,
Десять лет, как тётка померла.
http://www.proza.ru/2010/10/25/1137