Эта история началась, когда Зоя ещё под стол пешком ходила. Семья девочки была самая обыкновенная: отец, мама, бабушка Прасковья и она. Родители постоянно пропадали на работе, за что бабушка сердито называла их трудоголиками. Для Зойки это слово звучало странно. В их подъезде жил вечно пьяный, косматый и дурно пахнувший Прохор Печёнкин. Взрослые говорили, что он алкоголик – пьёт много водки. Выходило, что Зойкины родители – трудоголики, пили много работы? Девочка пыталась представить, как мать с отцом это делают, и ей становилось смешно.
Сама бабушка не работала, она уже вышла на пенсию и занималась воспитанием внучки и домашним хозяйством. Зойка исправно посещала детский сад в осенне-зимне-весенний сезон: копалась в лужах на участке, как все, облизывала сосульки и дегустировала свежий снег – и ни насморка, ни кашля. Стоило только отправить её летом на детсадовскую дачу, как разнообразные инфекции моментально прилипали к детскому организму. Родители в панике таскали дочь по врачам, пичкали таблетками и микстурами, кололи болезненные уколы, но выздоравливала Зойка только, когда её и бабушку Прасковью отвозили в деревню. После нескольких неудачных попыток приобщить дочь к коллективному отдыху родители смирились. С тех пор, год за годом Зоя каждое лето проводила в деревне.
Деревушка была небольшая, но очень живописная. Дома ютились на высоких косогорах, сбегавших к цепочке неглубоких проточных прудов, которые брали начало от множества студёных ключей и стремились к неширокой речушке. За них селение назвали Прудно. За домами во все стороны простирались поля, на которых клонились к земле тяжёлые колосья пшеницы. А за полями начинались непроходимые леса с диким зверьём: зайцами, лосями, лисами и кабанами.
Ровесников девочки в деревне не было. Ребята постарше не очень привечали малявку, только ведь та была приставучая, как репей. Сначала они прогоняли её, а потом махнули рукой. Так Зойка везде за ними хвостом и ходила. Компания подобралась озорная: то телеги от нарядной* оттащат и припрут оглоблями двери изб самых злобных деревенских сплетниц, то цветы в палисадниках оборвут. Лазили в огороды за ягодами, огурцами и яблоками, а ближе к осени воровали картошку, чтобы испечь в углях костерка. Зойку, как самую младшую, обычно оставляли на стрёме.
На окраине стояла кривобокая изба бабки Гыли. Изнутри окна дома закрывали плотные занавески, весной и летом скрытности способствовали буйно разросшиеся перед ними кусты калины. Вид избы и палисадника наводил на мысль о запустении и разрухе. Откуда и когда странная женщина появилась в деревне, не смог припомнить ни один старожил. Время словно в какой-то момент остановилось для старухи: годы шли, а внешне Гыля не менялась. По этому поводу не раз вполголоса спорили на посиделках местные кумушки.
Никто из села не бывал в жилище таинственной бабки. Собственно, люди не стремились к общению с ней. Старуха была безобразна. Взглянув на неё, хотелось зажмуриться и убежать прочь. Уродство Гыли трудно описать словами. Казалось, сначала лицо женщины разделили на небольшие фрагменты и потом собрали неправильно. К тому же, на левой стороне, от виска до шеи, как огромный паук, бугрилась тёмно-коричневая родинка, покрытая жёсткими чёрными волосками.
Ребятня обходила дом старухи стороной, но в ту ночь их будто бес попутал. Как обычно, вся компания собралась в овраге за деревней. Разожгли костёр, расселись вокруг огня. Парни по очереди бренчали на гитаре и курили сигареты, которые им удалось стащить из отцовских запасов. Тогда белокожая и белокурая Любаша, отчаянно влюблённая в подпаска Матвея, цыганёнка с озорными глазами и дерзкой улыбкой, и рассказала поразительную новость.
Мать девушки разносила по деревне не только почту, но и пенсионные деньги. Так уж вышло, что в тот раз она прошла дальше калитки палисада бабки. Сначала почтальонша долго звала старуху. Не дождавшись ответа, стала с опаской продвигаться вглубь подворья. Миновала пышные заросли калины, обогнула угол дома и замерла в изумлении. Скрытый от людских взоров огород радовал глаз ухоженностью и изобилием. Ровные, как будто вымеренные по линейке, гряды, поляна клубники, усыпанная крупными багровыми сердечками ягод, низкорослые вишни с гроздьями тёмных, налитых плодов и множество благоухавших цветов. Неожиданно, перед ней, как чёрт из табакерки, выросла старуха в чёрном балахоне и головном платке, повязанным так, что тот оставлял открытыми только глаза. Гыля исподлобья смотрела на почтальоншу и молчала. Мать Любаши испуганно протянула ей пенсию. Бабка рывком выдернула деньги, зло прищурилась и приказала женщине убираться вон.
Затаив дыхание, молодёжь дослушала рассказ девушки. Некоторое время все молчали, только ветки шипели соком и трещали в гудящем огне. А потом бесшабашный Матвей предложил ночью залезть в огород старухи и нарвать спелых ягод. Но у каждого тут же нашлись какие-то отговорки и причины отказаться от опасной затеи. В итоге, на вылазку отправились трое: отчаянный цыган, храбрившаяся перед парнем Любаша и тринадцатилетняя Зойка.
Они прокрались к огороду Гыли с задов, но на этот раз Зойка наотрез отказалась караулить за оградой и полезла через забор вместе с парнем и девушкой. Едва народившийся месяц слабо освещал землю. Вокруг воцарилась тревожная тишина. Окна домов были черны. Собаки, обычно изредка брехавшие для порядка, забились по конурам и молчали. Изба бабки Гыли утопала во мраке. Дети перелезли через покосившийся, но всё ещё крепкий забор и, осторожно ступая, пошли по огороду. Наконец, они добрались до клубничной поляны. Шёпотом посовещавшись, ребята присели на корточки и принялись обрывать ягоды. Они собирали их в картуз Матвея, не забывая при этом самые крупные отправлять в рот.
Неожиданно со стороны избы послышался тихий скрип. Дети замерли от испуга и стали пристально вглядываться в темноту. Сначала ничего не происходило, а потом от дома отделилось чёрное пятно и зависло в воздухе. Оно было похоже на огромную кляксу, расплывавшуюся и менявшую очертания. Через некоторое время неизвестная субстанция начала медленно парить по направлению к перепуганным воришкам. Первым опомнился Матвей. Он вскочил, схватил за руку Любашу и потащил её к забору, на ходу бросив остолбеневшей Зойке: «Беги!» Девочка начала было приподниматься, как страшная тёмная масса стремительно метнулась к ней и повалила на землю. Друзья, не дождавшись её, перемахнули через ограду и понеслись со всех ног по просёлочной дороге в сторону нарядной, освещённой единственным в деревне фонарём.
Зажмурившись и не шевелясь, Зойка лежала на клубничных кустах. Сладко пахло раздавленными ягодами. Опять воцарилась тишина. Девочка открыла глаза и вскрикнула от ужаса. Склонившись над ней, стояла Гыля, и взгляд старухи сверкал алчным красным огнём. Внезапно безобразная родинка на её лице шевельнулась, выпустила из себя восемь тонких ножек и моментально превратилась в омерзительного паука, который шустро пополз вниз. Насекомое направлялось к Зойке, а та чувствовала, что тело у неё будто ватное: ни руки, ни ноги не подчинялись желанию мозга защититься, бежать. Мерзкая тварь соскользнула со старухи, вскарабкалась на руку девочки и засеменила к голове. От отвращения Зойка застонала. Но абсолютно беспомощная, она не могла сбросить с себя чудовище. Паук подобрался к её правой щеке. Он принялся кружиться и выпускать клейкую нить, которая разъедала и внедрялась под кожу. Сильная вспышка жгучей боли пронзила мозг девочки, как будто ядовитая паутина проникла внутрь черепа. И Зойка потеряла сознание.
Металлический звон вырвал девочку из сна. Она удивлённо приподнялась с подушки в собственной постели. Аккуратно сложенная одежда лежала на стуле. В окна заглядывали робкие солнечные лучи, пробивавшиеся через тёмные космы грозовых туч. С улицы неслись возбуждённые тревожные крики и гулкие удары о рельс, который был подвешен к столбу около нарядной и служил набатом на случай тревоги. Девочка поспешно оделась и выскочила из избы.
Возле калитки стояла бабушка Прасковья и обеспокоенно всматривалась в сторону окраины, где находился дом страшной бабки Гыли. Оттуда валили густые клубы чёрного дыма. На фоне синевы туч он принимал причудливые очертания. Зойка зачарованно смотрела, как в вышине дымовые фигуры преобразовывались одна в другую: то китайский мандарин, вот вместо него дракон, потом ворон, затем паук. Девочку зазнобило, и она вспомнила ночной кошмар. Зойка принялась ощупывать лицо и собралась уже бежать в избу к зеркалу.
Тут бабушка, наконец, повернулась к ней и заплакала: «Ой, деточка! Вот несчастье! Слава Богу, ты дома была. Спала крепко и не слышала, какая страшная гроза пронеслась утром! Натворила она бед. Казалось, конец света наступил. От грома дома дрожали, молнии раскалывали небо на части. Одна попала в старый тополь, а под него цыган – подпасок стадо овец загнал, да сам от дождя спрятался. А с ним вместе дочка почтальонки – Любаша. Никто не выжил. Мать девочки обезумела от горя, бегает по деревне, кричит: Гыля – ведьма её прокляла, что за калитку к ней прошла. Только ведь саму Гылю стихия тоже не пощадила. Другой разряд ударил в её избу, и вспыхнула та, как сухая солома. До сих пор тушат. Говорят, старуха выла и кричала жутко. Но вытащить её не удалось, так и сгорела заживо».
Закрыв ладошкой рот, девочка слушала бабушку.
Лето пошло на убыль. Ребятня уже не плескалась в местной речке. После Ильина дня родители не разрешали им заходить в воду, пугая, что вскочат гнойные чирьи, потому что олень помочился в реку. Сумерки всё раньше сменяли свет дня. Зарядили тоскливые, почти осенние дожди.
Зойка постоянно сидела в избе. На правой щеке у неё появилось тёмное пятно, совершенно нечувствительное к боли, словно в него вкололи анестезию. Гулять Зойка больше не ходила, со старыми друзьями не встречалась. У девочки как-то резко испортился характер. Она стала угрюмая и нелюдимая, грубила бабушке. Иногда на Зойку накатывали беспричинные вспышки ненависти, и в ярости она могла что-нибудь сломать или разбить.
В один из таких приступов девочка схватила со стола чашку и бросила в сторону бабушки, которая пыталась образумить строптивицу. За спиной старушки стояло старое трюмо с большим зеркалом, и кружка угодила прямо в него. С глухим звуком стекло хрустнуло, и от места столкновения во все стороны поползли кривые трещины.
Бабушка испуганно охнула и укоризненно покачала головой: «Зоя! Что ты творишь? В тебя словно бес вселился. Не подходи к зеркалу и не смотрись в него. Не к добру это!»
Бормоча себе под нос, старуха вышла в сени. Зойка не торопясь приблизилась к разбитой амальгаме. Трещины покрыли поверхность странным узором, словно в зазеркалье сплели паутину. Отражение девочки перекосилось, стало непропорциональным, уродливым. Внезапно пятно на лице шевельнулось и материализовалось в паука, который резво перебежал с одной щеки на другую и исчез, оставив вместо себя уродливую родинку. Облик в зазеркалье зло улыбнулся, и в искажённом отражении девочка узнала помолодевшую на несколько десятков лет бабку Гылю.
* нарядная – помещение, где выписываются, даются наряды на работу.