На фото 1942 года старший политрук Виктор Григорьевич Печерский
Витька Печерский характер имел несерьёзный. Шутник и балабол. А также – ловелас известный на всю Калантыровку. Не зря батя, Григорий Семёныч с юности чуть ли не ремнём охаживал за белые парусиновые штаны, травяной зеленью после ночных гуляний на коленях помеченные. Срамота! А Витьке все смешки! И чего ради девки за таким скалозубом сохли? И коли б только девки! Как такому должность серьёзную доверили? Государственной важности! Не иначе недосмотрел кто-то в кадрах.
...Рождение первенца Григорий как положено отметил. А как Витьке год исполнился, самолично в фотографическую студию Когана мальца отвез. Ту, что на Екатеринославской, прямо напротив Покровского собора располагалась.
Фотографироваться в семье Печерских любили. Занятное дело. А Григорию сызмальства к технике различной неравнодушному и любопытное. Ну и память, конечно. На вечные времена! Когда брательник с семейством в Канаду навострился, все Печерские в родительском доме собрались у деда Семёна. В парадной одежде. С жёнами и с детками. И Григорий со своей Марусей. А Витька шельмец у бабушки на руках устроился. В самом центре. Да ещё и палец, сосать удумал. Всю торжественность момента на нет свёл.
А когда в семье дочка появилась, Верочка, да повзрослела чуток, то и с ней Григорий сфотографировался. Осенью, в тезоименитство. В день её ангела. Вера тридцатого сентября родилась – как раз это имя в святцах прописано.
Чинно вышло, солидно. Дочь с бантом атласным, в матросском костюмчике, как и положено, к отцу тянется, за шею родителя обнимает. А Витька в красной косоворотке и сапожках юфтевых подле с книжкой – взрослый уже совсем. Ну и Григорий достойно выглядит – в гимнастёрке под широкий ремень и штиблетах начищенных. Как и положено успешному мастеровому человеку. А что с военным уклоном одёжа, так, небось, не мирное время - шестнадцатый год на дворе! Война с германцем.
Григорий тогда на Александровском заводе столичного акционерного общества «Дека» работал. Это тебе не жнейки с лобогрейками – моторы для бомбометательных аэропланов собирали! Для самого «Ильи Муромца», что повсеместно страх на прусаков и австрияк наводил.
Работа ответственная. Мудреная даже. Так ведь и Григорий не лыком шит! И слесарное дело знал, и токарное, и даже по электрической части соображение имел. Незаменимым работником слыл. Уважением пользовался. И при царе-батюшке. И при новой власти большевистской, когда заводы после разрухи отстраивать стали.
И Витьку Григорий сызмальства к делу готовил. На завод к себе взял, чтоб, значит, продолжал трудовую династию. Ведь для пролетариев теперь державу строили. Для себя, значит!
Слов нет – хорошо Витька работал. И руки золотые имел. Но серьёзности в мыслях никакой. Все девицы на уме, да прогулки до утра среди плакучих ив у тихой Московки. Оно, конечно, дело молодое, но ведь и меру знать надобно. Особливо когда девицы опосля в расстроенных чувствах рыдают.
Но всему свой срок. Нашла коса на камень. Хотя коса – громко сказано. Тростиночка! Цветочек неброский полевой. Стебелёк тонкий, хрупкий, того и гляди переломится. Одно слово – девица-краса. А глазищи – бездонные. Любовью и нежностью до краёв налитые. Наденька. Надежда Алексеевна! И не ждал никто – думали, будет с ней, как и с иными. Ан, нет – захотела девка, и вмиг стреножила жеребеца.
Словно подменили Витьку. Был гулёна – да весь вышел! Отец с матерью нарадоваться не могли на невестку. Да на внучат – Толика и Гришу. Когда Витька отделиться решил, сообща помогли дом у завода на Кутузовской возвести. Нельзя иначе – большой и крепкой семье дом соответственный полагается.
А в отцовский дом Верочка, уже после смерти Григория, своего мужа привела: не должен дом без мужика пустовать, не дело это. Александр, избранник её, хоть и из дворян происходил, правильный мужик был, надёжный. До директорского кресла на электротехническом дослужился. Дело своё добре знал. И в семейной жизни – опора. За ним Вера как за каменной стеной была.
И с Витькой они скорешились. Всерьёз. С полуслова друг друга понимали. А при нужде плечо друг другу подставляли без опаски. Хоть и наступали времена бесчестные, лживые, липким ночным страхом пропитанные. Тридцать седьмой окаянный!
Как в партийных рядах всех реальных и придуманных врагов повывели – прорехи латать стали. Виктора тогда с завода на партийную работу выдвинули. В педагогический вуз. Укреплять, стало быть, пролетарской косточкой интеллигентскую прослойку. Тем более, что на язык бойкий – не стушуется и при институтском грамотее за словом в карман не полезет. Ну, и политику партии правильно разумеет. Это само собой! Даже не обсуждается!
В июне сорок первого, как только в газетах речь Молотова пропечатали, не дожидаясь повестки, явился Витька в военкомат. Только не на фронт отправили, а на восток. В самую среднюю Азию. В Наманганское училище, где политруков готовили. Комиссаров, если по-прежнему. Должность ответственная. И с привилегиями, конечно: первым из окопа навстречу пулям, чтобы, значит, личным примером бойцам любовь к родине показать. Или из строя под расстрельный пулемёт, ежели, упаси господь, в плен угодить. Вместе с евреями и комсоставом. Оно ведь, хоть у Красной Армии пленных и не было – только редкие предатели, которых самим со всей строгостью военной полагалось к стенке ставить, но, почитай, к концу сорок первого все предвоенные армейские кадры, коли не погибли в летних «котлах» то в плену у немцев оказались. Многотысячными колонами по большакам на запад под редкой охраной гансиков отрешённо брели. Этому и учили Витьку. А ещё как дух к победе в бойцах поддерживать, не смотря на временные неудачи, и любовь к товарищу Сталину. Чтоб на смерть за него! Даже если доведется на танки с голыми руками! Без страха. Безо всякого сомнения и бесполезной жалости!
К тому времени Надежда с сыновьями в Киргизию из Запорожья эвакуировалась. В город Гакмак. А Александр, Веркин муж, свой завод и семью в Ташкент вывез. Перед самой отправкой на фронт свиделся в Намангане по случаю с Витькой. Выпили. За встречу недолгую. И за прощание. Витька учебу комиссарскую хорошо усвоил. И все про судьбу свою дальнейшую понял. «Ты, - говорит,- Саша, не бросай Надежду ежели что. И племяшей, когда сиротами останутся. Воспитай, как своих. И зла, коли было за что, на меня не держи». Обнялись крепко, по-мужски. А рассиживаться долго не стали – не ко времени.
Дали Витьке пару эмалевых кубарей в петлицы, «ТТ» с истертым синеватым воронением в рыжей неудобной кобуре и отправили на Западный фронт. Политруком в роту стрелкового полка сто семьдесят четвертой дивизии. Дивизия славная. Ещё в летних боях под Полоцком и Великими Луками славой себя покрывшая. За оборону Москвы да за наступательные операции весны сорок второго Витька и другие, кто жив остался – гвардейцами стали. И сама дивизия – двадцатой гвардейской. Кроме того Витьке ещё третий кубарь навесили и, когда из госпиталя вернулся, золотую нашивку за тяжелое ранение. А медали не дали – комиссару не положено. Да и писать представление было некому – в тех боях и комбата, и комполка убило. Жив остался – и ладно.
Витька тогда фотографию домой отослал – чтобы помнили о муже и отце. Всё лето и начало осени подо Ржевом из боёв не выходили. Даже писать домой недосуг было. Уж больно жёстко время спрессовалось. Да и что писать? Что опять ранен был, что в петлицах уже две шпалы – старший политрук. Что комиссаром батальона назначили. Только в ноябре, перед самым новым наступлением весточку жене отправил чтобы не тревожилась.
Разве знал он, рядовой командир, то, что и генералу Жукову не было известно: судьба войск, изготовившихся для наступления, уже решена на секретных совещаниях в самых высоких штабах.
Второе Ржевско-Сычёвское наступление. Кровавое и обрекшее на смерть сотни тысяч бойцов. Операция «Марс». Задача – отвлечь силы немцев от начавшегося под Сталинградом контрнаступления Кто знает, о чем речь – лишних вопросов не задаёт. Военные историки до сих пор спорят об успешности «Марса» и целесообразности агентурной передачи "СМЕРШЕМ" планов наступления в руки вермахта.
…Тридцатого ноября, заменив выбывшего из строя комбата, весельчак Витька, старший политрук Виктор Григорьевич Печерский повел остатки батальона в последнюю, четвёртую по счёту за день, атаку на малоприметную высотку в шестистах метрах юго-восточнее деревни Арестово. На ней после боя, в захваченной немецкой траншее превращенной в братскую могилу его и похоронили.
Про это уже после войны написал Надежде Алексеевне однополчанин Виктора. Она вместе со старшим сыном даже съездила на могилку к мужу, поплакала. Вроде отпустило сердце. Вернулась в Запорожье на Кутузовскую. Работать пошла бухгалтером. Сыновьям на хлеб зарабатывать. Тяжко было, спасибо – Александр Степанович, муж Веры помогал. Денег присылал. Продукты. Отрезы габардиновые, что ему на форму полковничью полагались для обновок пацанам. А замуж снова так и не вышла. Хоть сыновья и разрешали. И сватались многие. «Обстирать, приготовить – оправдывалась, – смогу, но чтобы вместо Вити со мной в постель... Не любо мне это. А без любви, – какой брак? Так вдовой и померла. На Кочубея похоронили.
Летит время. Уже и сыновья, Анатолий и Гриша, рядом с мамой легли. Совсем немного Печерских на белом свете осталось. А в Запорожье и подавно. Разлетелись по миру. Не сыскать.
А вот старые фото сохранились. Прав оказался Григорий Семенович – на вечную память!