День, когда выписываются сразу несколько человек, всегда получается суматошным. Старшая медсестра не успевает отстучать на раздолбанной машинке выписки из истории болезни. Те, кто ждут их, сидят на своих койках с тем настроением, когда ничего не слышишь и не видишь, а уши настроены только на одно: когда тебя позовут на последнюю беседу с врачом. Мужья и дети тоже маются внизу – с пакетами и сумками. Мамы выглядывают из окон в нетерпенье, машут руками:
– Сейчас, сейчас!
Вера Ефимовна и ее вечная оппонентка, Зинаида Кирилловна, тоже на взводе ожидания. Инну задержали на денек – плохие анализы мочи. Она расстроена, потому что пришлось Яшу с вещами прогнать домой – до завтра.
Наконец дверь палаты распахивает медсестра, Лидия Петровна, и бодро зовет:
– Глущенко, на выход! С вещами! К вам дяденька в очках пришел, вот, держите!
– Счастливая, – вздохнув, сказала Анюта под своей капельницей.
На Веру Ефимовну уставились со всех сторон, словно ее переодевание было интереснейшим зрелищем. Ее коренастая фигура как раз не вызывала эстетического удовольствия – походила на мужскую. И маленькая, какая-то подростковая грудь, не спасала положения.
Лена первой отвела глаза и встала, чтобы выглянуть в окно. Под ними, со стороны улицы, всегда и поджидали кого- то посетители.
– Стоит ваш Сергей Иваныч, покуривает и на наши окна поглядывает, – доложила она. – А ничего мужичок! Джинсики-варенка, футболочка молодежная… Он что – моложе вас, Вера Ефимовна?
– А тебе не все равно? – огрызнулась Глущенко.
– Так интересно же! Если его ваша подружка уволокла, значит…
– Ничего это не значит, любопытная ты сорока!
Прощание с Верой Ефимовной особой душевностью не отличалось. Она покинула палату – и все одновременно забыли о ней, словно эта женщина приснилась.
– Леночка, мне спать хочется, – подала голос из своего угла Анюта, лежавшая под капельницей. – Ты проследи, когда конец. Позовешь Лидию Петровну?
Лена молча опустилась на опустевшую постель учительницы биологии и уставилась на перевернутую бутылочку с лекарством.
– И долго ты будешь так сидеть? – удивилась Инна. – Там же еще на час хватит.
Лена послушно вернулась на свою территорию, улеглась на спину, глаза уставила в потолок. Воображение рисовало собственную квартиру, лишенную хозяйского ухода. «Где они шляются сейчас – мои детки?» – подумала она с легкой тревогой.
И вдруг – обухом по голове – снова мысль о смерти, ее смерти, после которой осиротевшие дети пойдут без всякого направления кто куда. Надо жить! Изо всех сил жить! Пока Любочка не поступит в техникум или институт. Пока Васька-мерзавец не закончит школу! Что это она – о смерти вспомнила? Дура какая! Вот переведут ее в областную онкологию, положат под пушку, станут облучать… Интересно, какая она – пушка? Похожа на настоящую, что стреляет? Говорят, не больно это. Но бывают ожоги…
Она заснула незаметно. Не слышала, как вошла в палату медсестра, отключила капельницу. Как потом пришла Дина Семеновна, села возле Анюты и стала с нею шептаться, словно были они подружками. Анечка при этом застенчиво улыбалась и кивала головой.
– Инна, – пересела она на другую койку. – С почками были когда-то проблемы? Похоже на пиелонефрит. Надо повторно анализ сдать. Полечим сначала. У вас дома дети не плачут, правда?
От голоса Дины Семеновны и проснулась Лена, дернулась, испуганно вскочила:
– Ой, я должна была проследить…
– Павленко, в постель. Ваша очередь.
Это Лидия Петровна уже вносила штатив для капельницы. Ободряюще улыбнулась Лене, пока та укладывалась под простынку.
– Вот кто у нас молодец! – сказала Дине Семеновне, кивая на Лену. Она симпатизировала Лене и кое-что знала о ее жизни – со слов самой же почтальонши. Такие оптимистки и нужны в онкологических палатах – для поднятия общего тонуса.
А что эта женщина хорошего успела в своей жизни увидеть? Мужа-алкаша, раннее вдовство, нелегкий труд почтальона, таскающего тяжеленную сумку в любую погоду по своему участку? Где, кстати, в девятиэтажках не работали лифты. Не всякую корреспонденцию можно было оставить в почтовом ящике. Многие выписывали толстые журналы и множество газет – не запихнуть. Приходилось топать и на верхние этажи, чтобы вручить прямо в руки драгоценные эти «Новый мир», «Знамя», «Дружбу народов», «Работницу». Да и почтовые ящики у большинства были поломаны, открывались ногтем. В таком ценное письмо или журнал не оставишь, сопрут.
– Я ж копейки получать буду, если еще не подключусь телеграммы разносить! Там на лапу дают кто сколько. Иногда, правда, и не дают… Обувка на моем охламоне Ваське просто горит! – в одно из дежурств Лидии Петровны откровенничала с нею Лена.
Были у нее и любимые жильцы, что приглашали на чай или даже пообедать. К таким она приходила в конце рабочего дня, чтоб не торопиться.
– Эти иногда передавали деткам моим гостинцы разные. И знаете, кто? Старушки интеллигентные, пенсионерки. Им от своих деток перепадало, а мне – от них.
И вот теперь медсестра поймала себя на мысли, что ей хочется взять телефон у этой простодушной женщины с двумя детьми. Вдруг той понадобится помощь, а рядом не будет человека, способного поддержать? За всем этим стояла все-таки мысль о смерти Лены…
– А как вы думаете, Дина Семеновна, Павленко Елена сколько…протянет? – однажды спросила Лидия Петровна.
– Лет сто, – бодро ответила доктор Бессмертная. – С ее-то жизнелюбием и установками! А что?
Лидия Петровна уклонилась от ответа.
– Вы уже как наша Маша – тащите в дом чужие беды, словно мало своих, – догадалась Дина Семеновна. – Будете опекать? Признавайтесь: и мою Машу к этому процессу подключили?
– Лене я нашла работу полегче, – негромко сказала Лидия Петровна,– – у нас, в лаборатории. Там не так много уборки, как в палатах. Пробирки помыть, стеклышки… В общем, когда инвалидность установят, возьмут, заведующая обещала.
– Ну, за это хвалю, молодец! Я вижу – у нас в отделении две матери Терезы.
Зинаида Кирилловна уходила после обеда. За ее переодеванием тоже следила вся палата. Это было зрелище поэстетичнее, чем стриптиз Веры Ефимовны.
– Красивое платье, – похвалила Лена. – Это крепдешин?
– Японский шелк.
– Ух ты-и! – по-детски восхитилась Лена.
Инна молча созерцала босоножки Зинаиды Кирилловны – с открытыми пальцами. Ногти их были ярко накрашены, что Лену удивляло, а Инну почему-то злило. А когда нарядная профессорша уселась рисовать стрелочки на веках, та подумала: «Старуха, а туда же!»
– А в это время ваш Вячик ждет под окошком, ждет, – не выдержала она.
– И что? Судьба у него такая – ждать любимую женщину. Между прочим, пришел не он, а сын. Этот терпеливей.
– По-моему , они оба у вас потрясающе терпеливые мужики.
– Что ты этим хочешь сказать?
Зинаида Кирилловна расправила плечи, улыбнулась надменно:
– Мадам, нельзя быть такой злюкой. Рано постареешь.
Обмен любезностями прервала Резникова:
– Женщины, дорогие, вы же больше никогда не увидитесь! Зачем друг другу душу травить? В церковь вам надо идти, каяться. Грех это – зависть.
– Какая зависть? Кому тут можно завидовать? – возмутилась Дубенко. – Инночке? Так пусть она сначала образование пополнит, книжек больше прочитает, а потом…
Дина Семеновна вошла так стремительно, что обе дамы не успели собраться с мыслями и достойно ответить.
– Держите, Дубенко, выписку. Я вам все сказала. Раз в полгода – к онкологу. Киста имеет дурную привычку возвращаться.
Она ушла и вслед за нею – Инна и Дубенко, попрощавшись на ходу, а Резниковой неожиданно пообещав:
– В церковь я схожу. Но не каяться, пока мне не в чем… вроде бы. А просто так. Присмотрюсь… На всякий случай. Один раз меня уже спас ваш Бог.
Когда они вышли, Резникова застонала, хватаясь за сердце:
– Бо-оже, прости ее, грешницу! Такая потрясающая гордыня! Ее спас… мой Бог! Почему – мой?
продолжение следует
http://www.proza.ru/2012/06/28/991