Меня зовут Жан. Мне шесть лет. Сейчас десять часов вечера и я сижу на корточках в чужом подъезде, спрятавшись за коваными перилами. Наверное, мне сильно влетит от мамы, уже слишком поздно и темно. Но я готов понести наказание, съедать всю капусту в супе и беспрекословно слушаться всю неделю. Знаете почему? Сегодня произошло что-то необыкновенное! Впрочем, позвольте, я начну с самого начала.
Я живу в самом прекрасном городе на свете. У меня самая красивая мама, и самая уютная квартира в самом красивом пятиэтажном доме. Вам, наверное, обидно слышать, что у Жана все самое лучшее. Но, мне кажется, что если бы каждый человек на свете любил и считал самым лучшим то, чем он владеет, то весь мир засветился бы счастьем.
Самое любимое занятие - сидеть во дворе на альпийском луге и любоваться волнистыми линиями фасада дома воображая, что происходит в окнах квартир. Люди пьют чай, заводят граммофоны, делятся впечатлениями, или как моя мама творят волшебство на кухне? Но, историю одной квартиры на пятом этаже, под номером десять знают все в нашей округе. За обтянутыми желтой кожей дверями жил дедушка Лукас – пожилой худощавый мужчина, невысокого роста. Растрепанные светлые, едва тронутые сединой волосы обрамляли смуглое лицо. Из-под косматых светлых бровей сверкали серьезные голубые глаза. Когда дедушка Лукас смотрит прямо на тебя, руки сами прячутся в карманы штанишек, и становится очень неуютно. Я сразу убегаю. Сколько себя помню, он всегда жил один. Друзья не стучались в несуразную дверь, потому что их не было. Был только Доминик - его сын. Красивый, высокий мужчина с грустными голубыми, как у его папы глазами. Мама как-то рассказывала, что дед Лукас выгнал Доминика из дома за непослушание. Я был очень удивлен и долго думал над этим странным поступком. У меня была уверенность в том, что родители очень любят своих детей. Я даже переспросил, а не постигнет ли меня та же участь, не выгонит ли мама меня из дома, если я вдруг поступлю плохо. Мама только рассмеялась и назвала меня «глупеньким». Позже, когда я лежал в темноте и вглядывался в потолок,то услышал как мама, смеясь, пересказала наш разговор папе. Папа тоже смеялся. Странные эти взрослые!
Доминик приходил навестить отца каждую неделю. Весь дом следил за тем, как безуспешно стучался он в родительскую дверь. Но никто не открывал. И, однажды, в один прекрасный день на деревянной лестнице второго этажа появились 10 туфель. Тетка Аннет - наша соседка, очень любила порядок, и чтобы все на свете было «правильно». Я не очень люблю слово «правильно», оно какое-то сухое и невкусное, словно мел жуешь. Так вот, она принесла мусорное ведро и наклонилась к ступенькам, пытаясь отодрать туфли. Но ничего не получилось - туфли были наглухо прибиты гвоздями. Я тоже наклонился и с удивлением разглядел на каждой туфле цифру. Десять туфлей, десять цифр, десять квартир в нашем подъезде.
- Жан, папа дома?- Тетка Аннет недовольно сложила губы и смешно скрестила руки на груди.
- Да, а зачем он Вам?- Я не понял, причем тут вообще мой папа.
- Сбегай домой и попроси его спуститься сюда с клещами. – Распорядилась она таким тоном, будто бы мой папа должен выполнять ее прихоти.
- Зачем?- Удивленным голосом спросил я.
- Какой-то негодяй и хулиган испортил нашу лестницу.- Закричала тетка Аннет, багровея. Ей, видимо, не нравилась моя непонятливость и непослушание.
- Тетя Аннет, это красиво!- Возразил я и осекся заметив в туфле под номером десять торчащее письмо в голубом конверте. – Смотрите! Тут письмо! – Воскликнул я.- Это почта!
- Для чего существуют почтовые ящики, Жан?- Вы бы слышали, какой у тетки Аннет противный голос, особенно когда она его повышала.
– Зови отца, или я подумаю, что ты покрываешь преступника!
На шум выбежали другие соседи, и к моей радости, кроме тетки Аннет никто не возмущался. Все-таки у нас самый замечательный и самый лучший дом, открытый для всего нового. Дядюшка Рене вынес несколько шоколадных конфет и засунул их в туфельку под номером три. А я живу в третьей квартире! Старшеклассница Эмми вынесла коробочку пилюль и затолкнула мадам из седьмой квартиры, страдающей странной болезнью «гипертонией». Я был счастлив и озадачен одновременно. Счастлив от того, что моя третья туфелька будет чем-то вкусным и интересным, впредь, пополняться и озадачен вопросом, кто же прибил и пронумеровал туфли?
С этого дня жизнь в нашем подъезде стала еще лучше. Туфли бесконечно наполнялись и опустошались. Третий туфель то и дело забивался конфетами, правда в него же иногда папа засовывал цветочки для мамы и маленькие записочки. Я не читаю чужие письма, но мама всегда улыбалась, пробегая глазами по маленьким листочкам. Туфли пополнялись небольшими вещицами, письмами, безделушками, только один под номером десять никогда не проверялся. Голубые не вскрытые конверты практически не умещались в туфель, а дедушке Лукасу до них не было дела. Скоро весь подъезд сообразил, кто создал «инсталляцию» - так обозвал нашу новую почту художник из квартиры восемь. Доминик искал новые способы примирения с отцом, и это было понятно даже тетке Аннет. Но, дедушка, с отсутствующим видом спускался вниз, не замечая, как за ним подглядывают соседи в глазки своих дверей.
Однажды, я спросил у Эмми, почему дедушка Лукас не любит своего сына. Для меня не внимание, было признаком не любви. Эмми поправила лямочки цветастого сарафана и вздохнула:
- Ты был еще очень маленький. Орал в коляске и ничего не понимал. У дяди Лукаса смертельно болела жена, а Доминик учился в институте на юриста. Тетю Патрисию не смогли вылечить и она скончалась. Дядя Лукас перестал разговаривать. Даже прекратил со всеми здороваться. В то время очень страдал и Доминик. Насколько я знаю, он бросил университет и связался с компанией свободных художников. Дядя Лукас разозлился и выгнал его из дома. Их скандалы слышал весь подъезд. В добавок ко всему, Доминик хотел жениться на девушке из творческой компании. Дядя Лукас никак не мог простить выбор сына. Несколько лет они не общались. Но, потом у Доминика родился сын. И он вернулся наладить отношения.
- Почему дед Лукас до сих пор не простил сына? – Сокрушался я, но Эмми, видимо, не переживала и пожав плечами отправилась гулять во двор. Что-то не складывалось в моей голове.
Одним прекрасным утром, расправившись с завтраком, я сбегал вниз, дабы проверить пополнились ли запасы конфетами. Слезы потекли из глаз, но я не зарыдал! Пришлось закрыть ладонью рот, и я сдерживал вой. ТУФЛИ ИСЧЕЗЛИ! Это ужасно! Неописуемо, не честно, катастрофически, подло! Ступеньки сиротливо пустовали. На них темнели дырки. Все пропало! Я кинулся обыскивать каждый сантиметр подъезда, проводя собственное расследование. Кто посмел разрушить нашу красивую сказку? До пятого этажа я не нашел ни единой улики. Отчаявшись, собрался спуститься домой, как вдруг заметил обрывок голубого конверта на коврике у входной двери. Я сразу все понял - дедушка Лукас не хотел мириться с сыном и не возражал, чтобы люди дарили друг другу хорошее настроение. Во мне затаилась обида на дедушку, огромная, как школьный автобус, на котором Эмми ездит в школу.
Поздним вечером я играл в мяч во дворе и почти упустил из вида дедушку Лукаса. Он вышел из подъезда и куда-то направился, закинув цветной тканный мешок на плечо. И, хотя, уже смеркалось, и мама вот-вот должна была позвать, я бросил игру и направился следом. Мы шли минут десять, мне стало жутковато, представив неминуемое наказание, но я не мог побороть любопытство. Я буду развивать силу воли завтра, торжественно пообещал я себе и мы пришли к неизвестному дому. Он не был красивым, как наш. Я осторожно прокрался следом за дедушкой в подъезд. Дедушка открыл сумку и тихонько, чтобы его не услышали, извлек туфли. Десять штук. Я замер и заворожено следил за тем, как в его руках появилась баночка с клеем и маркер. Дедушка тщательно приклеил к каждой цементной ступеньке каждый туфель и поправил маркером номера квартир. Выстроенная обувь наполнилась конфетами, а туфель номер девять пополнился белым конвертом, исписанным тонким почерком. Дед Лукас собрал свое добро и тихонько пошел вниз. Я спрятался за дверью, когда он выходил на улицу и изо всех сил, умирая от страха, что мама ищет меня, побежал наверх, стучать в дверь номер девять. Отчаянно ударив в деревянное полотно кулаком, я спрыгнул на пролет вниз, пытаясь спрятаться, но так чтобы все видеть. Доминик в одних джинсах рассеянно выглянул и огляделся. Никого не заметив, подался назад, чтобы закрыть дверь, но к моему восторгу, замер. Да, я не зря проделал такой длинный путь поздним вечером. Он открыл письмо и я вытянул шею, чтобы что-то увидеть, но кроме «excusez moi» не разглядел ничего. Доминик протер глаза рукой. Неужели мужчины плачут? Странные эти взрослые!