Павел Игнатьевич – крупный чиновник, у которого было впереди много дел и планов, а личный бизнес приносил обильные плоды на бюджетной ниве, помирать не собирался. Пятьдесят лет – не тот возраст, чтобы «собирать пожитки», хотя поразмыслить о прошедшей жизни иногда приходилось – в минуты душевной слабости. Тогда он вынимал из холодильника початую бутылку водки, нарезал тонкими ломтиками сервелат и соленое с прожилкой сало, выкладывал на тарелку зеленый лук и укроп, ставил на стол домашнего соления огурчики. А потом, пригубив для начала стопочку беленькой, вспоминал прошлое, перебирая его, как старые выцветшие от времени фотографии. Такие моменты случались все чаще и чаще – видимо подкрадывалась старость, обожающая ностальгировать.
В этот раз, придя домой после трудового дня, он, почувствовав внезапную усталость и головокружение, прилег на диван, чтобы отдохнуть. Сердце, неожиданно задребезжав, как сломанный мотор, остановилось и Павел Игнатьевич, не успев даже испугаться, умер. По-простому – испустил дух. Выпорхнувшая из темечка душа взвилась под потолок, посмотрела на бренное тело и по открывшемуся тоннелю, помчалась вверх, в рай. Да и куда же ей было мчаться, если, как считал Павел Игнатьевич, им за всю жизнь было переделано столько добрых дел?
Как склоняются все пассажиры резко вперед, толкая друг друга, если автобус неожиданно тормозит, так и полет к свету был внезапно прерван примерно посредине пути. Душу тряхнуло, грубо потянуло влево и по какому-то темному проходу втолкнуло в обычную комнату, практически пустую, если не считать стола с настольной лампой, и двух табуретов по бокам. На выкрашенной в салатовый цвет стене висел яркий плакат, где над улыбающимся заключенным размашисто было написано: «На свободу с чистой совестью!». Единственное окно было зарешечено, а стекла забелены.
Душа, сделав кульбит под потолком, плавно опустилась на табурет. Павел Игнатьевич пошевелил босыми пятками, чувствуя холод бетонного пола. У души появились пятки, руки, голова, одним словом – тело, то самое, которое он оставил там, на земле. И это было неправильно. А комната вовсе не походила на небесные кущи.
Увлеченный размышлениями, Павел Игнатьевич не сразу заметил, что в помещении появился кто-то еще.
-А ты сразу хотел в рай? – услышал он насмешливый голос.
Напротив, на табурете, сидел некто. Крупный нос пятачком, близко посаженные глазки, грива нечесаных волос, острые кончики ушей, высовывавшиеся наружу и коротенькие, словно лакированные рожки по обе стороны макушки. Некто был одет в клетчатый пиджак, давно вышедший из моды и брюки в полосочку. Закинув ногу за ногу, незнакомец с ухмылкой смотрел на Павла Игнатьевича. Из штанины торчало самое настоящее раздвоенное копыто.
-Ты кто? – Поперхнувшись от испуга, прошептал Павел Игнатьевич.
-Бес, а ты кого ожидал увидеть, херувимов, что ли? – Осклабился лохматый.
-Так это самое, я же в рай летел…
-Недолетел, значит.
-Так Вы что, из ада?
-Нет, из «Красного креста», - скорчил гримасу хозяин раздвоенных копыт.
-Постойте, постойте, - заторопился с выводами Павел Игнатьевич, - Вас не должно быть на моем пути. Я ведь столько добрых дел сделал за всю свою жизнь!
-Раз я здесь, добрых дел было маловато, - не согласился бес. – Вот и прислали меня разобраться. Ты у меня уже тысячный по счету – юбилейный!
-Разобраться? – Онемел от испуга Павел Игнатьевич.
-Ну да, это самое.
Бес закурил ароматную сигарету и выпустил колечко дыма под потолок.
-Сомнения есть наверху, что в рай тебе надо. Ангелы, они больше праведниками занимаются, хорошими людьми, а меня, видишь, к тебе определили. Да ты не дрейфь, долго мучить не буду – поговорим по душам и баста. Я в одну сторону, ты – в другую. Или оба в одну, как получиться.
Душа Павла Игнатьевича съежилась, словно ее окунули в ледяную воду.
-С чего начнем? – выпустив еще колечко дыма, спросил бес.
-А с чего нужно?
-Давай, ты будешь называть свои добрые дела, а я – недобрые, которые ты совершил. Добрые я буду класть на правую чашу весов, недобрые – на левую. Какая чаша перевесит, там и правда.
Бес протянул руку вверх и из пустоты выудил обычные аптекарские весы, которые тут же поставил на стол.
-Начнем?
Павлу Игнатьевичу очень не хотелось находиться в этой комнате в присутствии непонятной сущности. Происходи все не земле, он бы уже давно отзвонился по телефону своему личному адвокату, и тот вытащил его из любой передряги. Здесь этот номер не проходил.
-Я выстроил церковь! – привел он самый, казалось, главный аргумент.
В правую чашу весов упала золотая монетка.
-Строил ее не ты, - парировал бес, - а рабочие. Да и выстроил ты е на ворованные деньги, которые отнял у людей. Нет, чтобы тайно, свои кровные на храм отдать, не гордясь и не ожидая награды. А тут понадеялся, что семи твоим поколениям грехи загодя отпустятся за такое дело. Не угадал.
На левую чашу весов упало несколько медных монет, и она заметно пустилась вниз.
-Я помогал нуждающимся!
-У тысяч отнял, сотне помог - это разве правильно? Вспомни, когда ты был руководителем крупного предприятия, твои рабочие вместо зарплаты получали по просроченные консервы и ржавую селедку. Им не на что было даже собрать детей в школу! А ты богател не по дням, а по часам.
-Но так жила вся страна!
-Сейчас ты отвечаешь за себя! – Резанул бес. И в левую чашу весов сыпанулась горсть медных монеток. – Ты разве считал, сколько, пока ты руководил людьми, их умерло от болезней? Сколько свели счеты с жизнью? Сколько из них встали на преступный путь? Сколько распалось семей? А у меня здесь всё записано, - постучал бес толстым, желтым от табака ногтем по замусоленной записной книжице. – В то время зла ты совершил больше, чем добра, особенно, если учесть сказочное обогащение за счет распродажи бывшего государственного имущества.
-Я всегда поддерживал стариков…
-Ради выгоды, - скривился лохматый. – Они нужны были тебе, чтобы набирать голоса, чтобы пробраться еще выше во власть, а власть давала большие возможности незаконно обогащаться.
-Но я выстроил столько домов, столько другого нужного людям! Если бы не я…
-Выстроив на сотню миллионов, ты украл миллиарды, разве не так? Ты всегда жил ради денег. Отдавая рубль, ты наживал значительно больше – власть это позволяла делать. За счет других ты обеспечил своим родственникам безбедное будущее. И до последнего момента вкладывал в них деньги, которые продолжал отнимать у простых людей.
-Но я их зарабатывал!
-Зарабатывают горбом, а ты их «делал»!
Павел Игнатьевич покосился на весы. В правой чашечке прибавилось монеток, но их прибавилось и в левой!
-Я всегда верил в Бога!
-Опять же из корысти, - парировал бес. – Вера только тогда искренняя, когда ты за нее ничего не просишь.
-Да я и не просил!
-Вслух, да. А в душе перечислял, чтобы тебе еще нужно: очередная должность, деньги, здоровье, благополучие родных. Ты, как ростовщик, оценивал каждый вложенный в доброе дело грош за червонец.
-Но другие вообще ни с кем не делились!
-А ты за других не расписывайся, им тоже будут предъявлены счета! - Докурил до фильтра сигарету бес, и швырнул окурок на пол. – Что можешь еще сказать в вою защиту?
Павел Игнатьевич съежился еще сильней. Всё основное было перечислено.
-Твой суд несправедлив!
-Зато скор, - хохотнул рогатый. – И так все ясно – ты вор, а вор должен сидеть в тюрьме!
-Но в аду нет тюрем!
-Откуда тебе знать, грешник, что там есть, и чего там нет? Впрочем, собирайся, видишь, моих – медных монеток, куда больше, чем твоих – золотых. Так что нам по пути.
Петр Игнатьевич с тоской посмотрел на плакат, который предлагал чистую совесть и свободу, и, скоренько сведя три пальца в пучок, забормотал молитву, вкладывая в нее искренность, на которую был только способен.
Настольная лампа замерцала и со звоном взорвалась, откинув человеческую душу прочь от весов. Мигнул далекий свет и теперь падение, а не взлет вверх по тоннелю, вытолкнуло ее обратно в гостиную, к дивану, на котором лежало бездыханное тело. Душа с лету врезалась в макушку …
-Ах! – Хватанул широко открытым ртом воздуха очнувшийся Петр Игнатьевич.
Он спустил ноги на пол и осмотрелся – это был его дом: трехуровневый, со множеством комнат, с бассейном и сауной, большим гаражом под дорогую машину. За вымытым домработницей окном покачивало на ветру ветвями зеленое дерево.
-Пригрезилось, - облегченно вздохнул он. – Надо же…
Где-то в углу что-то щелкнуло, и на пол упала монетка, которая, совершив несколько замысловатых зигзагов, остановилась, стукнувшись о босую пятку Павла Игнатьевича. Монетка была медная, старинная и горячая, словно ее только что вынули из печи.