Венецианов. Девочка в платке

 
ДЕВОЧКА В ПЛАТКЕ

Жизнь Алексея Гавриловича проходила между Сафонковым и Петербургом. Суетность столицы мешала творчеству, –– в имении было проще, но для ведения хозяйства силы были уже не те. Жаловался племяннику:  «В 57 лет у человека, который жил не для того, чтобы есть, а ел для того, чтобы жить, желудок внутреннего существования спотыкается. Вот, мой почтеннейший, 24 декабря, сиречь в сочельник, я и споткнулся, мне и руду (кровь) пускали, от роду первый раз, и снадобья в рот влили. Дня через два-три я глядь –– ан рыло на стороне, однако и теперь косит, да не так. Отняли у меня кофе, водку, вино, крепкой и горячий чай, сигары, а дали суп из телятины, што со снегу, да воду с кремотартаром. Мне велено жить на улице, и я, невзирая на вьюгу и мороз, брожу –– да как же, раз по пяти и по шести в день... Устал».

Устал Венецианов и от безденежья. Содержание художественной школы обходилось дорого, небогатый помещик не вылезал из долгов. Уже было заложено Сафонково, оставалось заложить имение  жены, и  тогда Алексей Гаврилович  решился напомнить о своей школе императору. 
К  русским царям Венецианов относился  с почтением и доверием. В немалой степени это было вызвано тем, что Александр I, и особенно его супруга, покровительствовали  искусству Алексея Гавриловича. Академия художеств приобрела у него только одну  картину, а  царская чета поддерживала художника с первых его шагов. Картина «Очищение свеклы» хранилась в Бриллиантовой комнате Зимнего дворца. Эту картину и картину  «Гумно» высочайшим повелением приказано было внести в каталог эрмитажной коллекции, а картина «Утро помещицы» открывала собой русскую галерею в Эрмитаже. 

После восшествия на престол Николая I,  ситуация изменилась.  В письмах Венецианова все чаще стали  проскальзывать ноты тоски. И все-таки император внял униженной просьбе художника, назначил  небольшое пособие для содержания школы. Затем, по ходатайству высокопоставленных поклонников Венецианова, ему было присвоено звание «художника государя императора с причислением к кабинету его величества».  Звание это, ничего не требуя, давало в год 3000 рублей. Можно было сводить концы с концами.

Болезнь, вызванная огромным нервным напряжением, отступила, художник снова писал картины, создав галерею образов русских крестьян. Непринужденней всего держали себя на его сеансах дети. Их портреты  особенно были полны жизни и правды. Портрет «Девочки в платке», ставший неоспоримым шедевром, был написан мягкими, легчайшими касаниями кисти. Девочка  будто пришла на минутку к художнику, и уже поспешает обратно. 
Венецианов поехал в Петербург, вновь хлопоча о месте преподавателя Академии. Нет, и на этот раз он не был допущен. Его боялись. Боялись его идейного, художественного, нравственного влияния на  молодежь,  боялись  даже самого духа его исканий! Питомцы Венецианова при поступлении в Академию не смели  упоминать его имя! Дошло до того, что ученик Славянский, выкупленный Венециановым из крепостной неволи,   а также  крепостные ученики Бурдин и Антонов в своих прошениях в Академию написали, что обучались художеству «дома у родителей». 
Последней надеждой Алексея Гавриловича стала Москва: взять на себя обязанности наставника в недавно открытом Училище живописи, ваяния и зодчества. Увы, оказалось, и там  взращивали идеалы, одобренные Академией.

 Художник вернулся в Сафонково.
Зимой  1847 года он получил большой заказ для тверской церкви. Окончив эскизы, решил сам отвезти их в Тверь. У села Поддубье  лошади понесли под гору, ямщик выпрыгнул из саней, художник перехватил вожжи, но  резким толчком его выбросило на обледенелую дорогу.
…Россия и не заметила утраты одного из лучших своих сынов. Как будто и не летела над вспаханным полем венециановская Весна  –– то ли крестьянка, то ли богиня;  как будто и не вставал разумным прекрасным космосом светлый мир его полотен. Вокруг имени трагически погибшего художника надолго воцарилось молчание. И только через тридцать лет его вклад в историю русской живописи  был оценен по достоинству.