На рассказ Бориса Бельского «Одна долгая ночь зимы» http://www.proza.ru/2012/06/24/496
За неимением времени, сразу перейду к делу. Проблема, по поводу которой я решил высказаться, не новая, но каждый раз, когда о ней заходит речь, есть что сказать и что обсудить. В рамках этой проблемы, литературный текст рассматривается как совокупность двух компонент: языка и смысла, - а суть проблемы сводится к простому вопросу: что в литературном тексте должно доминировать?
Утрируя, предположу, что самым естественным образом – исторически и эволюционно – современная литература пришла к вполне окончательному и понятному разделению: если доминирует смысл – то форма должна быть прозаической, если язык – поэтической. Причем, верно и обратное: от прозы мы ждем смыслов, от поэзии – чувств. Безусловно, это не догма, но, как минимум, общекультурная тенденция. Поэтому наличие смысла – не информации, не фактов, а именно смысла, - ожидается от прозы в первую очередь. Язык же становится средством, проводником и строительным материалом текста, при этом богатства смысла могут искупать бедность или несовершенство языка.
В этом ракурсе проблема приобретает вполне конкретную формулировку, которую я уже имел возможность озвучить не раз:
"Любой текст – это код. С подобным утверждением вряд ли имеет смысл спорить. Но сами собой возникают два взаимосвязанных вопроса, на которые каждый для себя отвечает сам: есть ли смысл возиться с текстом, ключ к коду которого неизвестен, а если да, то где искать положенное вознаграждение за труды – в самих попытках найти этот ключ, в непосредственном процессе чтения без понимания или в чем-то еще?" (с)
Есть разные аспекты ответа на эти вопросы, но один имеет смысл обсудить сейчас: как читатель вообще осознает наличие кода и необходимость его дешифровки? Кажется, что может быть проще: если текст непонятен, то за ним что-то стоит. Хорошо, а если понятен? Если чтение настолько захватывает, что просто не успеваешь задуматься? Или если язык настолько хорош, что думать просто не хочется? Что должно заставить читателя вернуться к прочитанному и взять штурмом упущенную цитадель скрытых смыслов?
Один из ответов на этот вопрос был уже высказан неоднократно: наличие метатекстов. Например, имя автора. Скажем, роман "Кокаин" Агеева. Одно неосторожное предположение, что роман принадлежит Набокову, сразу сделало роман культовым, и многие бросились искать скрытые смыслы, декодируя текст романа пространством метатекстов, связанных с именем Набокова и его творчеством. Когда же истинное авторство было достоверно доказано, интерпретации пришлось пересмотреть. Этот простой пример показывает, насколько важно иметь хотя бы минимальный ключ, дающий направление к поиску. Но еще яснее он иллюстрирует то, что без инициирующего указания любой текст, а тем более, искусно зашифрованный, может быть прочитан без малейшего намека на проникновение в смысловое поле даже самым пытливым и подготовленным читателем.
Подтверждением тому служит и рассказ "Одна долгая ночь зимы" Бориса Бельского. Автор сам совершенно отчетливо осознает, что за годы его пассивного присутствия-отсутствия на Прозе его забыли, отвыкли от многочисленных его имен и ипостасей, а вновь прибывшие на портал авторы о нем ничего не знают, не слышали и с легендами о его подвигах не знакомы. Поэтому было бы странно удивляться, что в рассказе, построенном на сплошных всполохах метафорики и экспрессивной образности, свежий и незамутненный взгляд неискушенного знакомством с творчеством Б.Бельского читателя не видит ничего, что видно самому Б.Бельскому. Нет ни зацепки, ни метатекста, с которых можно было бы начать исследование Голубиной книги скитаний одинокого Никто в замерзающей туманности атмосферных осадков. "Одна долгая ночь зимы" упорно хранит свои тайны девственными, заповеданными только тем, кто знает и помнит что есмь творческий гений Б.Бельского.
Я, будучи знаком с Борисом Бельским и его текстами несколько больше многих из моих коллег, естественно, с удовольствием взялся за означенные исследования, и не ушел со смысловых полей с пустыми руками. Признаюсь, меня мало заинтересовал вопрос вычисления времени и места действия, а равно и проблема причинно-следственных обстоятельств, приведших героя "Одной ночи" к тому плачевному состоянию, в котором мы его наблюдаем. Меня заинтересовал ассоциативный подтекст, на котором можно построить хоть какую-то логически завершенную интерпретацию идеи самого рассказа. Не буду утверждать, что мне удалось нащупать сознательно заложенную автором мысль, но один мотив мне показался занимательным – возможно тривиальная и почти вездесущая, но, тем не менее, вполне отчетливая параллель с Евангелием.
Начать хотя бы с вот этого: " Вообще-то, по-настоящему, меня зовут Эммануил". По-настоящему, так звали Иисуса Христа, потому что так было в Пророчествах ("так хотел дед").
" Взлохмаченная ночь снова навела на небо неосмысленность. Звезды изменились, глядя на меня, искривились в насмешливую гримасу" – вслед за воспоминанием об имени, упоминание о звезде.
" А я не пью джин-тоник в одиночестве и слоняюсь по темному городу, вместе с собаками высматривая недоеденный кусок в залежах мусора у палаток на тротуарах" – бродит с собаками, с ними же спорит за кусок хлеба: Христос проповедовал среди бродяг, они его сопровождали, с ними же у него были и столкновения.
" Как место снесенной пятиэтажки посреди давно нежилого жилого квартала. Как разрушенный Кембридж, а вместе с ним и вся последующая жизнь" – это можно легко интерпретировать как намек на разрушение Храма.
И так далее. Напрягая воображение, легко можно вычленить рассыпанные по тексту отсылки к евангельской истории, включая предательство, смерть и воскресение. К чему все это, господин Юнг? Не думаю, что автор ассоциирует себя со Спасителем. Конечно, нет. Скорее, мне кажется, он пытался выплеснуть на бумагу те жуткое разочарование и неописуемую тоску, которые накрывают любого творческого человека мужеского пола в возрасте Христа, когда ты с разъедающей душу безнадегой осознаешь, что ничего ты не сделал и ничего уже больше не сделаешь, потому что время твое кончилось, а ты как был остался Эммануилом, так и не став Христом. Что ж, если так, то я могу понять, о чем этот рассказ – или о чем он мог бы быть.
Б.К.