Кремлевский зал, где проходил XVII Съезд КПСС, напоминал кипящий котел. Делегаты от всех союзных республик, от всех краев и областей прибыли, чтобы отдать свои голоса новому лидеру, который должен был повести страну к новым победам, отстаивая «великие завоевания» Октября. Плакаты с этими лозунгами пестрели повсюду. Вокруг отдельных ораторов группировались единомышленники. Многие сидели в зале, ожидая начала съезда и времени, когда, наконец, умерятся страсти. В президиуме кипела работа, каждый желающий выступить предварительно записывался, но их было так много, что организаторы путались в многочисленных списках, не зная, как вести очередность.
Магомед Мамакаев и Халид Ошаев сидели немного отстраненно, видимо, подспудно сознавая незначительность своей роли в происходящем процессе. Вызывали раздражение никчемность и унизительность навязанной им роли статистов. Никто не интересовался ими и, более того, их мнением. Оставалось молча наблюдать, когда закончится это представление.
Халид, со свойственным ему спокойствием, оценивал обстановку. Он был из тех, кто любит следить за игрой со стороны.
Магомед - полная противоположность своему другу. В стихии людских страстей ему хотелось быть в гуще, роль наблюдателя – не для него. Халид, зная необузданность товарища, успокаивал Магомеда, делал упор на его самолюбие:
- Магомед, это всего лишь спектакль. Все заранее расписано, зачем тебе роль клоуна? Здесь все уже решено. Наше мнение никого не интересует. Ты понял меня?
Халид выразительно посмотрел на друга.
- Да, да, да, - как-то машинально ответил Магомед, который больше слушал зал,
зная, к чему ведет Халид. – Ко мне перед этим подходили из оргкомитета и спрашивали, кто из нас выступит...
Халид посмотрел на товарища, как на больного:
- Никто к тебе не подходил. Никто!.. И мы с тобой выступать не будем. Нас никто не услышит. Пойми, это не наша игра – здесь уже всё расписано…
Он говорил, как педагог, который вразумляет ученика, точнее, пытается вразумить, чувствуя при этом полное невнимание к тому, что он говорит. – Лучшее, что мы можем сделать - это молча присутствовать… Молча!.. Ты слышишь меня?
Между тем, съезд шел полным ходом. На трибуне один оратор сменял другого.
Страсти накалялись…
Халид, достав блокнот, делал в нем пометки. Магомед ценил советы друга. Тот всегда подавлял своей прямотой и железной логикой, что немного задевало Магомеда. Когда Халид полностью ушел в свои записи, он тихо приподнялся и коротко бросив: «я на минутку!», быстро направился в сторону выхода.
Халид, убедившись, что Магомед идет к выходу, опять погрузился в работу.
Делегаты бурно встречали выступление каждого оратора. Ведущий просил тишины, то и дело позванивая в колокольчик.
- Успокойтесь, товарищи! Слово для выступления предоставляется чеченскому делегату, писателю Магомеду Мамакаеву.
Халиду показалось, что он ослышался.
- Что ты за человек… - в сердцах воскликнул он.
Магомед стоял на трибуне. Его речь была резкой, категоричной и краткой.
- Товарищи! – крикнул он, привлекая всеобщее внимание, - Сталин… - он сделал паузу, - бешеная собака!
Зал взревел.
- И эту собаку надо держать на цепи, - не обращая ни на кого внимания, продолжал Магомед, как учитель, который объясняет урок непонятливым ученикам, - иначе она сорвется…
Выкрикнув это, он быстро сошел с трибуны.
…На вокзале Халид довольно сухо прощался с Магомедом. Ему почему-то не хотелось много говорить. Оставаться поеднему было нежелательно. Победа Сталина не могла не сказаться на всех тех, кто выступил против него. Тем более, после таких резких заявлений, что сделал Магомед, не делал никто.
Халид советовал «лечь на дно», одним словом, просил «не высовываться». Он обнял на прощание друга. Ему не терпелось посадить его в поезд, чтобы тот быстрее уехал. Если Магомеда заберут здесь в Москве, думал он, ему будет трудно объяснить потом друзьям и родным, как и что здесь произошло и почему он не смог сдержать пыл своего товарища...
Магомед чувствовал тревогу Халида. Он посмотрел ему в глаза.
- Знаешь, кто-то должен было это сказать, - начал он издалека.
- Оставь, - прервал его Халид. - Что случилось, то случилось. Ты хоть дома постарайся… хотя… - он безнадежно махнул рукой.
Магомед еле сдержался, чтобы не улыбнуться. Но вовремя опустил голову, пряча искорку в глазах. Ему не хотелось расстраивать друга. Он подсознательно чувствовал, сколько причинил беспокойства Халиду. Поезд тронулся, увозя Магомеда. Халид долго стоял на перроне. За последние дни он сильно осунулся. Он почувствовал легкое облегчение теперь, когда его друг был в поезде и ехал домой...
«Как хорошо, что я его уговорил уехать. Теперь пора и самому «съезжать». Но это не так горит, хотя «запах паленого есть», - с этими размышлениями он направился в город.
Магомед сидел в своем кабинете, когда к нему вошли два человека. Колючие глаза, каменные лица обоих не предвещали ничего хорошего. После обмена приветствиями Магомед предложил им присесть, но они отказались.
«Вы должны проехать с нами в прокуратуру. Вам зададут несколько вопросов, чистая формальность», - на лице незнакомца проскользнула легкая улыбка.
- Если это формальность, могли бы прислать повестку, мы здесь тоже не баклуши бьем, – Магомед поверх очков посмотрел на визитеров.
- Ваше руководство в курсе. Вот мое удостоверение. Следователь республиканской прокуратуры Черноглаза Виктор Борисович.
Магомед не спеша отложил на край стола начатую статью, навел легкий порядок на рабочем столе и, в сопровождении трех человек (как потом оказалось за дверью оказался третий), направился к выходу, где их ожидал «бобик».
- Я Шилин Юрий Степанович, следователь прокуратуры СССР. Будьте добры, присядьте.
Магомед сел справа от следователя. За отдельным столиком сидела секретарша. У входа сидел еще один человек, который пристально всматривался в Мамакаева. Магомед чувствовал на себе его взгляд. Его всегда раздражало присутствие таких людей - будь то застолье, или пикник. Молчуны, в глазах которых был всегда «счетчик». Будучи по натуре прямым и открытым в общении, он не понимал и не хотел понимать этих людей.
Между тем следователь задавал вопросы общего характера, ФИО, где и когда родился, и т. д.
Магомед, отвечая на них, был озадачен тем «вниманием», которое ему оказывали представители прокуратуры - и ответ на его немой вопрос, по-видимому, знал человек, который сверлил его сейчас взглядом. Когда были заполнены все анкетные данные, следователь, после продолжительной паузы, пристально глядя в глаза Магомеду, начал издалека.
- Вы, насколько нам известно, были слушателем Высших партийных курсов. Не могли бы Вы более подробно рассказать нам о том периоде вашей жизни, если можно… - он улыбнулся.
Магомед спокойно выдержал взгляд и тоже слегка усмехнулся. В комнате наступила напряженная тишина. Теперь Магомед понял и ясно отдавал отчет всему, что происходит - где он сейчас и почему он здесь. Он вспомнил слова старого друга Халида: «Это не наша игра». «Система» работала безотказно, благодаря таким ярым «блюстителям закона».
«Да, друг мой, все заранее расписано, но мразь останется мразью, как бы высоко ее ни поднимали. И сейчас я от этих слов не откажусь», - Магомед поднял голову и, глядя в глаза следователю, начал говорить, чеканя каждую фразу:
- Да, я был слушателем в Высшей партийной школы. Да, я был на съезде. Да, я выступал. Да, я говорил, что Сталин - бешеная собака, которую надо держать на цепи… Вот видите, она сорвалась, – эту фразу Магомед закончил с улыбкой.
Монотонный перестук колес. На дощатом полу кое-где можно увидеть сено вперемешку с мелкими окурками. Свет из оконцев ложится на пол тенью, отчетливо вырисовывая черные клетки решетки, напоминая узникам на колесах, что свобода находится за их пределами. Что им предстоит видеть мир только через решетку. Магомед огрызком карандаша на обрывке газетной бумаги, поверх шрифта, вывел четыре строчки. Сидевший рядом карманник по кличке Апельсин поинтересовался: «Че, маляву хочешь передать? Один у меня есть здесь свой, но это только завтра к утру».
- Да нет, это просто стихи, так, в голову пришло, – хотел отвязаться от него Магомед.
Своей чрезмерной общительностью Апельсин доставал в дороге всех. Потому многие отсели от него подальше.
- Слышь, прочти. Не в обиду. А можешь про братву что-нибудь черкануть? Они точно заценят. Дай почитать-то, – и, взяв клочок газеты из рук Магомеда, начал читать вслух, с характерным одесским говорком, что придавало особое звучание каждой фразе:
Жизнь – тропа. Средь гор она петляет.
Пропасти грозят нам каждый миг.
И порой с обрыва нас толкает
Прямо в пропасть собственный язык…
- Магомед, ты как будто про меня писал. Ты ж знаешь, как я не люблю бакланов. Хоть я и сам, скажу, не подарок, но иногда так припрет, шо не могу я не сказать, шо козел он и есть козел.
Одессит еще долго о чем-то говорил. Магомед его не слушал. Мысли его были далеко. Сам не зная чему, он улыбался, слушая мерный перестук колес.