Так случилось, что в 1984 году я вновь пошёл по так называемому «большому кругу»: база подводных лодок, формирование нового экипажа — учебный центр — завод, приёмка корабля, испытания — и снова родная база...
Начало нового «круга» было для меня почти таким же, как шесть лет тому назад, в лейтенантские годы. Снова плавказарма - правда, уже не в губе Большая Лопаткина, а в Нерпичьей. Снова нет ни штатного командира, ни штатных старпомов - зато пришедший после окончания академии замполит, Юрий Васильевич Волков, «снимал стружку» со всех нас не хуже строевого начальника. Снова вокруг меня было много-много новоиспечённых лейтенантов (уже 1984 года выпуска), и все мы теперь служили в создаваемом с нуля первом экипаже тяжёлого атомного подводного крейсера «ТК-17».
Когда я впервые поднялся вместе с Волковым на борт плавказармы, «ПКЗ-17», нас встретил поджарый лейтенант, дежурный по части. Был он смугловатым, черноглазым и черноволосым. Возможно, какие-то родственные узы связывали его с Кавказом. Дежурный старательно и серьёзно произвёл замполиту положенный по уставу доклад. Чуть позже Юрий Васильевич сказал мне об этом лейтенанте:
- Это Коля. Сейчас проходит повторный суд над его отцом. Переживает!
Оказывается, отец лейтенанта был командиром печально известной подводной лодки «К-429» - той самой, которую в мирное время за сравнительно небольшой промежуток времени ухитрились дважды потопить. История эта была непростой. Поговаривали, что виноваты в гибели корабля и людей были, главным образом, крупные начальники, но всё свалили на командира и механика. Оба офицера были осуждены, но кому-то приговор показался слишком мягким, поэтому дело решили пересмотреть. В конечном итоге обоим дали по десять лет.
Конечно, Коля тяжело переживал все эти события. Правда, он не озлобился, не замкнулся в себе и не стал антисоветчиком. Вот только особых иллюзий относительно нашего самого справедливого на планете общественного строя он уже больше не питал.
В те годы вошло в моду сажать в тюрьму флотских офицеров, которых признавали виновниками аварий. Несколькими годами ранее на Тихоокеанском флоте был осуждён командир подводной лодки «С-178», затонувшей после получения пробоины от столкновения с рефрижератором «РФС-13» (хотя основным виновником катастрофы был совсем не он).
Возможно, механик с «К-429», как и командир «С-178», попал в места заключения, где содержались рецидивисты и где ему сполна пришлось хлебнуть лиха. Из мест заключения он уже не вернулся, умер там…
Сам я никогда не разговаривал с Колей о том, что происходило с его отцом - поэтому знаю лишь то, что мне пересказали наши общие друзья, с которыми он был откровеннее.
По их словам, отцу Коли повезло - настолько, насколько может повезти в этой драматичной ситуации. Он оказался в колонии, основной контингент в которой составляли такие же люди, как и он - то есть те, кто попал за решётку случайно. Эта колония находилась где-то в Ленинградской области. Ему там доверили руководство складом стройматериалов и каждую неделю отпускали на выходные в Ленинград, к семье - за хорошее поведение, а также за высокие производственные показатели. Он приезжал и говорил:
- Как всё в жизни сложно! Я вот сейчас в тюрьме сижу, и при этом дома бываю чаще, чем тогда, когда служил!
Через несколько лет Колин отец был условно-досрочно освобождён, ему вернули воинское звание и награды, которых лишили при осуждении. Вот только в КПСС не восстановили, однако через несколько лет этот вопрос стал уже неактуальным...
Детство Коли прошло в Западной Лице. Когда он рассказывал, чем и как в те годы ему доводилось играть, мне делалось нехорошо. Я был к этому времени уже зрелым минёром, изучившим самые разнообразные боеприпасы и хорошо знавшим свойства различных взрывчатых веществ, а Коля и его друзья детства, ничего не знавшие теоретически, постигали всё на практике, методом проб и ошибок. Они разбирали, изучали и поджигали всё, что представляло для них интерес! Очень часто эти ошибки детям и их родным стоили слишком дорого...
Мальчишки в Западной Лице, как и везде в Союзе, играли в войну. Вот только бегать с самодельными деревянными пистолетами и автоматами у них в шестидесятые-семидесятые годы прошлого века считалось дурным тоном. Почти у каждого был настоящий «ствол», выведенный взрослыми из боевого состояния. Правда, родители могли уследить далеко не за всем…
Коля за многие годы сумел собрать уникальную коллекцию стрелкового оружия, применявшегося в годы Второй мировой войны - и, когда представители компетентных органов изъяли из его квартиры целый арсенал, горю нашего коллекционера не было предела, ведь он горячо и искренне любил оружие, ценил красоту и оригинальность инженерных решений.
Правда, если бы всё это так и осталось у Коли, можно лишь предположить, что бы сделали бандиты и с арсеналом, и с его хозяином в «лихие девяностые». По городку ходили упорные слухи о том, что в тот период «братки», вооружённые чуть ли не автоматами, свободно приезжали из Мурманска на разборки с нашими коммерсантами - и никакие КПП преградой для них не были.
Коля был хорошим офицером, толковым парнем, он исправно тянул свою лямку, добросовестно выполняя обязанности командира группы и командира отсека.
А если Колю что-то увлекало, он брался за это дело со всем своим энтузиазмом и азартом. Он был разносторонне одарённым человеком, особенно любил рисовать. А рисовал он мастерски!
Со своими рисунками Коля расставался легко, поэтому, к сожалению, сейчас невозможно собрать хотя бы часть его творений в чьей-нибудь более или менее крупной коллекции, не говоря уже о том, чтобы выставить их в экспозиции какого-нибудь музея.
Каких-то крупных полотен, насколько я знаю, Коля не писал, зато шаржи и карикатуры рисовал на лету. Когда у кого-то возникали проблемы, что бы нарисовать в стенгазете или «боевом листке», они обращались к Коле, и тот не отказывал. Его рисунки столько раз украшали доселе безликие листы бумаги, к которым народ обычно подходил только от большой скуки! Люди жадно набрасывались на очередное Колино творение, толпились, тесня друг друга, хохотали, тыча пальцами в верно подмеченные и точно нарисованные детали. Если замполит вовремя не снимал такой боевой листок и не приобщал к своему отчёту, его очень быстро кто-нибудь «прихватизировал» (несмотря на пугающую надпись «Из части не выносить!»).
Коля, несмотря на свою молодость, был зрелым шаржистом-карикатуристом. Он умел за секунды несколькими линиями добиваться не только портретного сходства своего рисунка с оригиналом, но и передавать на бумаге основные черты характера изображаемого человека!
Нередко, шутки ради, Коля рисовал наших общих знакомых в образах каких-либо исторических персонажей. Кто из нас не помнит такого колоритного офицера, как Лёня Иванов! Его ещё с училищных времён Коля рисовал в образе Гитлера. Рисунок получался похожим сразу и на фюрера, и на Лёню!
Я сравнительно недолго служил в первом экипаже «ТК-17» - был назначен оттуда на подводную лодку «ТК-202», которой командовал опытнейший и уважаемый всеми Валерий Константинович Григорьев. Вскоре туда же был переведён и Коля.
Однажды Коля, я и ещё несколько наших ребят ходили в автономку со вторым экипажем. Там командиром 7 отсека (а значит, ещё и хозяином находившихся там душа и курилки) был Игорь Орешин. На него постоянно рисовал карикатуры один из офицеров, но, к счастью для Игоря, шутник куда-то перевёлся. Каково же было его разочарование, когда в стенгазете он вновь увидел себя: в своих неизменных очках и римской тоге (из разовой простыни) командир 7 отсека, похожий на императора, вещал, что это ему решать, когда кого пускать помыться и покурить. Весь экипаж был в восторге! Попадание было в «десятку!»
Узнав о талантах Коли, народ потянулся к нему. Каждому хотелось принести домой в память об автономке какой-нибудь рисунок. Рисовал Коля одинаково хорошо на самые разные темы. Например, всего за пару часов он мог нарисовать советский дензнак любого достоинства, вот только номинал бумажки Коля ради шутки произвольно изменял, например, писал на ней «Четыре рубля» или «Двадцать шесть рублей» (хотя выглядели эти творения точь-в точь как известные всем нам «трёшки» и «четвертные»).
Я исполнял в экипаже обязанности помощника командира и вахтенного офицера, Коля был в моей боевой смене. Благодаря ему у нас были самые лучшие «Боевые листки» (по сути дела, маленькие стенгазеты на стандартном бланке с картинками, отражавшие наше повседневное житьё-бытьё). Правда, два «листка» всё же очень не понравились замполиту, и он заставил их снять.
На первом, посвящённом Дню ракетных войск и артиллерии, было нарисовано такое, в чём начальственное око усмотрело призыв к ракетно-ядерной войне.
Другой «листок» рассказывал о грубом нарушении некоторыми из наших товарищей правил взрывопожаробезопасности (кое-кто в борьбе за чистоту своего отсека использовал летучие легковоспламеняющиеся вещества, из своих тайных запасов, кажется, уайтспирит). Коля нарисовал на том «листке» зелёные лица людей, отравившихся зловредными парами, а также языки пламени, выбивающиеся из-за подорванной взрывом переборочной двери. Ниже сообщалось, какие вещества запрещено хранить и применять на кораблях и чем грозит нарушение этих правил. Тем не менее, красноречивые рисунки были расценены замполитом как призыв к аварийности - и этого «листка» тоже почти никто не увидел.
А вот история одного из самых поразительных творений Коли.
Наша лодка, «ТК-202» проекта 941, среди малошумных кораблей третьего поколения была, пожалуй, самой «тихой» (не потому ли она самой первой среди «Акул» была отправлена на утилизацию?) До появления подводных крейсеров этого проекта традиционно считалось, что советские атомоходы сильно шумят. Не учитывая целого ряда особенностей нашего корабля, нам для несения боевой службы умышленно выделили один из тех районов, где рыбаки вели интенсивный лов. Вышестоящее командование считало, что на фоне шумов промысла нас никому не будет слышно.
А вот во что всё это вылилось: траулеры широко применяли рыбопоисковые гидролокаторы и постоянно нас ими обнаруживали. Считая лодку крупным и плотным косяком рыбы, они вымётывали свои снасти и пытались нас поймать.
Мы ходили, буквально лавируя между орудиями лова. Число траулеров, вновь обнаруживаемых нашими акустиками за время каждой вахты, превышало в те дни 40-50! Это было только то, что мы слышали. Естественно, мы не знали всего, что творилось наверху, особенно, в корме, в «теневом секторе».
Зачастую рыбаки, обнаружив нас, пускались в погоню и заходили на лодку именно со стороны кормы. В этом случае внезапно начинал зашкаливать индикатор прибора, следящего за нашими собственными шумами, а вскоре акустики обнаруживали очень близкую надводную цель, вышедшую из кормовых курсовых углов. Через несколько минут прямо по носу слышался рокот снастей, вытравливаемых с «рыбака» за борт. Только энергичный и своевременный манёвр лодки, равной по водоизмещению линкору времён Первой мировой войны, не давал нам попасть в трал. Нужно ли говорить, как это всё нервировало и изматывало всех, кто находился в центральном посту!
Коля нарисовал в те незабываемые дни славный «Боевой листок»! Он изобразил траулер, шедший под «весёлым Роджером», с которого в морские волны летели пустые водочные бутылки. На судне у штурвала стоял моряк живописного вида, с попугаем на плече и чёрной повязкой через глаз, и пел: «Гоп-стоп! Мы подошли из-за угла!» (в скобках - «кормового курсового»). Ниже была нарисована наша лодка, отчаянно, как в жизни, уклоняющаяся от буксируемого «пиратами» трала. Боевой листок порадовал и повеселил всех, а через несколько дней касание нами орудий лова всё же состоялось.
Тогда это произведение искусства было тут же кем-то украдено на память.
Через несколько лет наши жизненные и служебные пути-дорожки разошлись. Я знал, что Коля перевёлся служить в Северодвинск, а потом уволился в запас. О его скоропостижной кончине я недавно узнал от друзей.
Очень жаль, что жизнь Коли, Николая Николаевича Суворова, нашего друга, сослуживца и отличного парня, оказалась слишком короткой. Жаль, что поздновато он обзавёлся семьёй. Жаль, что не были реализованы все его планы.
Например, он так мечтал своими руками построить дельтаплан и полетать на нём...