1
Майский день выдался на удивление благодатным. В полупрозрачной небесной синеве плыло яркое и какое-то особенно радостное солнце. Внизу всё заполонила свежая зелень, та самая набирающая силу зелень, какая бывает только на исходе весенней поры. Наступит лето и всё зеленое начнет потихоньку желтеть, увядать, постепенно теряя всю свою удивительную прелесть, но сегодня, ни о каком увядании думать не хотелось. Разве можно думать о чем-то плохом, слушая веселые трели радостного птичьего хора и, любуясь золотом цветов, распустившихся в изумрудно-яркой траве?
Теплый ветерок ласково трепал густые русые волосы девятилетнего мальчика, торопливо бегущего по ступенькам с высокого крыльца. Мальчик радовался солнечному благодатному дню и счастливой свободе, которая подхватила его своей веселой сладостной волной и повлекла из душных, пропахших холодной затхлостью старых хором к теплой весенней свежести. Мальчик спрыгнул с последней ступеньки и тут его кто-то схватил за рукав. Мальчишка резко обернулся и лицо его озарилось той милой улыбкой, как бывает только у очень счастливых детей. Он любил улыбаться. А глаза у него были светло-васильковые и ласковые.
- А у тебя новое ожерелье, Государь? – услышал мальчик хриплый шепот.
- Нет, старое, - продолжал улыбаться мальчишка, глядя в глаза своему собеседнику. – У меня, вот, ножик новый. Вострый…
Мальчик поднял худенькую ручку, сжимающую блеснувший в солнечном луче нож. И тут случилось страшное. Темная, жилистая рука резко схватила ручонку мальчишки, крепко до хруста сжала её и, описавший короткую дугу нож, в одно мгновение рассек детскую шею. Алая кровь брызнула на зеленую траву. Мальчишка взвизгнул и захрипел. Человек в черном одеянии швырнул бьющегося в предсмертных судорогах ребенка на землю и, добежав в три прыжка до высокого плетня, ловко перемахнул через него. В тот же миг кто-то стремительно побежал из густых зарослей черемухи…
2
- И кто ж до такого додуматься-то мог?! – волновался, то садясь на широкую лавку, то вскакивая с неё, царский конюший Борис Федорович Годунов. – Чтоб я царевича Дмитрия повелел загубить! Да, что ж они за люди такие?! Как их земля носит?!
Годунов укротил на чуть-чуть свой сердитый пыл, притих немного, потом крепко стукнул кулаком по столу и, обернувшись к стоящему у окна князю Шуйскому, продолжил:
- Ты вот мне скажи, Василий Иванович, какая мне польза от злодейства того, какая корысть? Ну, какая?
- Говорят, что царем ты задумал стать, Борис Федорович, - усмехнулся Шуйский. – Дескать, решил ты род Рюрика под корень вывести, а потом на престол царский засесть. С Дмитрия начал… Такая думка средь народа ходит…
- Вот, ироды! – взялся бегать по светлице Борис Федорович. – Я стараюсь для них: ни дня, ни ночи в покое не посижу. Разве я для себя хлопочу?! Для дела всё. Да, я за царскую семью глотку любому перегрызу, чай, она мне тоже не чужая.
Русский царь Федор, сын Ивана Грозного, был женат на сестре Годунова и весьма благоволил своей ласковой супружнице. Да и не только ей, всем родственникам от царской милости полной сторицей доставалось. Брат царицы Ирины Федоровны – Борис, занимая не такую уж высокую должность - управителя царских конюшен, поначалу сделался близким другом Государя, потом и бразды правления ловко подхватил. А Федор Иоаннович такому повороту событий и не противился особо, доверяя сметливому Борису не меньше, чем себе. Такое доверие породило ярое недовольство других родственников царя. Особенно негодовала родня матери Федора Иоанновича – князья Романовы.
- Ишь, как взлетел червь навозный, - шептались Романовы в своих палатах. – Ничтожный, ведь, человек. Не женись он тогда на дочери Малюты Скуратова, так ему бы теперь водовозом во дворце не позволили бы состоять, а он вон как выбился.
Еще ненавидели Бориса Федоровича князья Нагие - родственники матери младшего сына Ивана Грозного – царевича Дмитрия, убиенного два дня назад в Угличе. Да и Шуйские порой на Годунова косо смотрели. Это сегодня Василий Иванович голову в покорстве приклонил, а пять лет назад всю Москву князья Шуйские на мятеж подняли, на самую чуточку тогда Борис Федорович от смерти был… Но это дело прошлое, покорился сейчас Василий Шуйский – и то ладно. А вот Романовы с Нагими никак утихомириться не хотят, потому не преминул Годунов обвинить в клевете недругов своих ярых.
- Это всё Романовых да Нагих происки, - тряс Борис Федорович перстом перед носом князя Шуйского. – Они давно под меня яму копают. Как отец Романовых, Никита Романович преставился, так им будто шлея под хвост попала. Это, наверняка, они слух подлый пустили. Вот, негодники… Чтоб я да против царевича - чего плохого… Я ж его, как зеницу ока… Я и дьяка Битяговского в Углич послал, покой царевича беречь. А они и Битяговского убили, и на меня клевещут. А все почему? Да, Битяговский Мишке Нагому воровать из дворца угличского не позволял. Мишке-то волю дай, так он всё пропьет. Подлый человек. Только на меня-то к чему такую напраслину возводить. Чай, сама мать за мальчишкой не уследила… Вот, собаки… Еще людишек на бунт подбили… Ты, Василий Иванович поезжай в Углич, приструни там народец неразумный и убийцу царевича отыщи. Непременно отыщи. Бери мой конный отряд с собой. Я сотнику Бекасову еще утром велел к походу готовиться. Как гонец из Углича примчал, так я сразу же распорядился. Дело-то промедлений не терпит. Прямо сейчас скачи в Углич, Василий Иванович. Тут медлить никак нельзя.
Шуйский кивнул и поспешил к порогу, и уж дверь он раскрыл, как услышал еще одно повеление Бориса Федоровича Годунова.
- Еще, пусть Михайло Молчанов с тобой поедет. Он в розыске тебе поможет. Талантом его Господь по части розысков разных наградил. В помощь он тебе будет. Поезжайте.
Скакал отряд в Углич скоро да без роздыху. Уж к вечеру следующего дня усталые и злые воины въехали на городскую площадь, где третий день волновались жители Углича. Всадники под командой Бекасова, тут же направили своих коней в гомонящую толпу и выхватили из ножен острые сабли. Бить стали без предупреждения и без разбору. Люди, почуяв недоброе, стали разбегаться, но с десяток горожан оказались нерасторопными. Тела их так и остались лежать на крепко утоптанной земле до ночи. Разогнав народ с площади, Шуйский велел отряду ехать к дворцу. В Угличе стало тихо-тихо. Местные все в избах по углам попрятались, а усталые москвичи спали прямо на траве возле царского крыльца. В тесной же часовне стояла красная домовина, в которой лежало бездыханное тельце младшего и последнего сына Иоанна Васильевича Грозного. Возле гроба склонились: вдовая царица Марья Федоровна, с почерневшим от горя лицом, рядом с нею опустил голову князь Шуйский. В мерцании церковных свечей, под глазом князя блеснула слеза.
3
Мутным багрянцем раскрасил закат маленькое слюдяное окошко. Просторная, но не прибранная светлица казалась совсем пустой, до тех пор казалась, пока из-за печи осторожно не выглянул сивобородый мужик, встрепанный и без шапки. Он несколько раз повертел головой, затем, подобравшись на цыпочках к окну, осторожно выглянул на улицу.
- Ну, чего там, Ждан? - шепотом поинтересовалась, выглядывая из-за той печи, востроносая баба.
- Тихо, - шепотом ответил мужик. – Никого нет.
- А где ж все?
- Да, кто ж их знает? Разошлись чего-то… А, может, разогнал кто… Вылезай. Давай поедим. В животе от голода урчит.
Баба вылезла из-за печки, торопливо перекрестилась на образа в красном углу и стала собирать на стол. Передвигалась она по светлице осторожно, стараясь лишний раз ни чем не шумнуть и постоянно оглядывалась. Потом они ели холодную овсяную кашу с квашеной капустой да запивали всё это кислым квасом из тяжелых глиняных кружек. Четыре дня они уж не ели вот так, как люди, сидя за столом. Четыре дня они прятались. Сначала в лесу ночь коротали, а потом тайно по темному в свой дом пробрались и сидели там в яме за печью.
Мужика звали Ждан Тучков, а жена его откликалась на имя Орина. Орина была кормилицей убиенного царевича Дмитрия. Родом Тучковы были из Москвы, но судьба так распорядилась, что пришлось им сейчас в Угличе дни свои коротать. Прикупили они здесь дом, в боковое окно которого был виден краешек городской площади, да жили спокойно до того страшного дня. Орина целыми днями в палатах вдовой царицы по хозяйству помогала, царевича обихаживала, а Ждан всё больше по городу слонялся без дела. Ему очень хотелось то дело найти, но, то ли руки у него не из того места росли, то ли еще чего….
Когда убили царевича, Орина в кладовом подклете царских палат прибиралась. Она еще с вечера присмотрела там старую, никому не нужную оловянную лохань и теперь думала, как бы её незаметно за крыльцо вынести да спрятать там в кустах. А дальше, как быть, они со Жданом еще вчера вечером сговорились… Дальше всё будет хорошо. Орина, после недолгих раздумий, смекнула, что надо в лохань мусор какой-нибудь положить, дескать, на выброс, и уж набрала в сенях ворох рваных тряпок, как послышался с улицы страшный крик. Орина выбежала на крыльцо и обомлела. На земле лежал царевич с перерезанным горлом, а вокруг волновались люди. Царица Марья ухватила за волосы воспитательницу царевича мамку Василису Волохову, та визжала так, как кошка не визжит, когда ей дверью хвост прищемят.
- Ты не уберегла! – вопила царица и била Волохову по лицу. Крепко била, настойчиво, в кровь.
А народу собиралось всё больше и больше. Негодовали все. Скоро люди вырвали Волохову из царициных рук, повалили её наземь и принялись бить ногами. Рядом с этим побоищем хмельной брат царицы Марьи Михаил Нагой орал во всё горло:
- Это Борискиных рук дело! Годунов велел! Он и Битяговского сюда для того прислал! Годунов это!
Волохову бы точно забили насмерть, не прибеги к царскому крыльцу посланец Годунова Михайло Битяговский. Он смело бросился в кучу разозленных горожан, расшвырял всех, поднял уже избитую до полусмерти Волохову с земли. Что было дальше Орина не знала, её тогда выволок из толпы Ждан и они убежали прятаться в лес. И хорошо, что убежали … Искали потом Орину злые люди… Бунт в городе залютовал.
Первую ночь они скрывались в землянке, где прошлым летом Ждан пробовал грибы сушить. Холодно ночью в лесу. Продрогли Орина с Жданом до самых костей, а потому на другую ночь, как стемнело, к дому своему пробрались и там в яме возле печи укрылись.
За окном становилось всё темнее и темнее. Орина хотела зажечь лучину, Ждан остановил её.
- Береженого бог бережет, - вздохнул он, вглядываясь во тьму за окном. – Пойдем спать. Утро вечера мудренее. – Ждан потянулся, потер глаза кулаком, и уж было шагнул к печи, как кто-то часто застучал кулаком в дверь. Орина с Жданом замерли, будто каменные истуканы, а с улицы громкий властный крик.
- Открывай, Орина! Знаю, что дома ты! Пошли со мной. Царица тебя зовет! Мария Федоровна! Не пойдешь, хуже будет.
- Не ходи, - еле слышно прошептал Ждан.
- Да, как же не ходить? - ответила еще тише его жена. - Царица, ведь, зовет. Как можно не пойти!
- Не ходи.
А с улицы еще громче:
- Выходи, Орина!
- Не ходи, - ухватил жену за рукав Ждан.
- Да, как же я не пойду? – высвободила руку Орина, повторяя одно и то же. – Царица, ведь, зовет. Можеи помочь ей чем надо? Я скоро. Я узнаю, зачем понадобилась, и мигом обратно.
Дверь хлопнула, и Ждан остался в избе один. До светлого не сомкнул мужик глаз, поджидая свою жену. Но она не пришла. Во тьме он её выглядывал, в тумане утреннем, но все напрасно. Трава возле крыльца уж заблестела в лучах яркого солнца, а её всё нет и нет…
4
Молчанова разбудил солнечный лучик, пробравшийся в дыру крыши дровяного сарая, что стоял по левую руку от крыльца царских палат. Веселый луч осветил заросшую черным густым волосом щеку московского дьяка и осторожно стал двигаться к оку спящего человека. А как до закрытого глаза луч добрался, так человек сразу же и вскочил с теплой подстилки из прошлогоднего сена.
Михайло, поднявшись на ноги, зло выругался негромким шепотом.
- Проспал, черт меня подери. Вот, соня так соня.
Наговаривал на себя Молчанов. Какой же он соня, ежели до рассвета глаз не сомкнул. Все товарищи его, после тяжкого похода спать завалились, а он всё выведывал да выспрашивал об убийстве царевича. По всякому вызнавал нужное: где лаской, а где и кнутом. Много чего разузнал, но на рассвете, когда туман заклубился в низине у реки, не выдержал дьяк, сморило его. Не из железа, ведь, человек. Уснул Молчанов в сарае, да и проспал там до полудни.
Михайло торопливо отряхнул порты от сенной трухи, сбегал за сарай по нужде – да опять за дела. Ночью звонарь местный сказывал Молчанову, что видел он с колокольни, как человек от ограды царских палат в тот день убегал. Михайло решил взять звонаря да выйти на то место, где беглеца тот заметил. Звонаря Молчанов нашел спящим на колокольне. Тот свернулся калачиком возле серой бревенчатой стенки и тихонько похрапывал. Михайло легонько ткнул звонаря ногой в бок, с первого раза разбудить не получилось, пришлось пнуть поощутимей. Звонарь тут же вскочил, хотел поругаться, но встретившись взглядом с пронзительно-черными глазами дьяка, передумал и пошел показывать нужное место.
Звонарь шел впереди, часто зевая, кашляя и жалуясь на боль в спине да сущую несправедливость жизни. Молчанов страдальцу иногда кивал, но слышать его не слышал. Дьяк думал только о своем деле. Кто убил царевича, пока совсем неясно. Вдовая царица и её братья в один голос обвиняли посланца Годунова – Михаила Битяговского, это, дескать, он вместе с сыном своим Данилой да племянником Никитой Качаловым зарезали царевича. Упорно Нагие свою правду отстаивали, но поп Богдан, духовник Григория Нагого, Господом клялся, что у него обедал в тот день Битяговский с сыном да с племянником. Они как набат услышали, так вместе на царский двор и прибежали. Попу врать - никакой корысти нет. Да и люди многие видели, как Битяговские на двор царский вместе с тем самым попом вбежали.
- Если только Богдан с Битяговским заодно? – подумал Молчанов и решил сходить попытать чуть домашних да соседей Богдана.
А звонарь, между тем, вывел дьяка из ограды царских хором на дорогу. А потом, ткнув пальцем в заросли ольхи, молвил.
- Вот отсюда он выбрался. Проворно, так. А я колокол подвязывал, а тут крик от крыльца. Ну, я и обернулся. Гляжу – бежит…
Михайло в те заросли сразу же и полез. Здорово, до крови поцарапав щеку, добрался дьяк по кустам до крепкого плетня, который ограждал царские палаты в Угличе. Под плетнем имелся просторный лаз. Пролез дьяк по лазу под плетнем и очутился опять в кустах, только теперь это были кусты черемухи. Они как раз до задней стены царского крыльца и росли. Здесь в кустах улыбнулась Молчанову удача, лежбище нашлось. Кто-то веток наломал, чтоб лежать удобнее, да за крыльцом следить. Отсюда из кустов, крыльцо царское, как на ладони. Теперь у Молчанова никаких сомнений не было – здесь убивец царевича поджидал. Но кто он, душегуб этот?
Михайло вновь лезет под плетень и выбирается сквозь кусты на дорогу. А дальше что? Дальше надо подумать.
- Подумай, прежде чем торопиться? – не раз говаривал Михайле его дед Аким. А уж он-то всегда знал, что сказать. Большого ума человек.
Аким Молчанов у самого Малюты Скуратова в советчиках не один год ходил и притом до почтенных лет дожил, а это многого стоит. Здесь без великого ума никак. Умен был Аким Никитич непомерно, и не раз внуку истины разнообразные по поводу загадок всяческих втолковывал.
- Хочешь разгадать куда и зачем человек идет али творит чего, - как-то раз вещал, сидя на завалинке дед Аким, - так представь, что ты и есть тот, нужный тебе человек. Представь, подумай и, поди, отыщешь разгадку. Помнишь, как в Писании: чего себе желаешь, то и для другого твори, а это, значит, что? Все мы одним миром мазаны, только у каждого планида своя. Вот, помню…
Бывало разболтается дед, греясь на весеннем солнышке, не остановишь, а уйти нельзя, боязно старика обидеть. Таи и слушал Михайло эти наставления деда, чаще всего в пол уха, Но что-то в памяти оставалось. Нередко потом это оставшееся и на пользу шло. Вспомнил Молчанов деда и сейчас, стоя на проезжей дороге. Вспомнил и подумал:
- Куда бы я побежал, жуткое злодейство сотворив? Не обратно же к царскому крыльцу?
И он пошел по дороге прочь от ворот. За поворотом, прямо у дороги, стояли несколько избушек. Михайло подошел к крайней и остановился, чтоб поразмыслить еще. Но тут на него из кустов, что росли возле полуразрушенного крыльца, кто-то зашипел.
5
И уж солнце повисло над городским храмом, а Орина домой так и не пришла. Ждан истомился весь. На месте ему никак не сиделось. Он, то ходил из угла в угол, то припадал к оконцу и внимательно высматривал там что-то, потом опять начинал бегать. А потом он решился.
- Помоги мне, Пресвятая Богородица, - трижды перекрестился мужик на образа и решительно толкнул скрипучую дверь. – Пойду…
На улице тепло, светло и спокойно. От смуты уж и следов не осталось. Еще затемно убитых на площади горожан родственники снесли по избам – к погребению готовить. Негоже, когда люди вот так на улице валяются, словно бездомные псы. Ой, не гоже…
Ждан вздохнул полной грудью пахнущего черемуховым цветом воздуха и пошел к царским палатам, насчет жены порасспросить. Но около ворот ограды незнакомые воины перегородили мужику путь пиками.
- Куда прешь?!
- Мне б, насчет, жены узнать, - испуганно попятился Ждан. – Насчет, Орины. Царица её вечером позвала, а до сих пор нет. Мне б только спросить…
- Пошел отсюда! – огрызнулся рыжий воин с покалеченным левым глазом и замахнулся на просители пикой.
Пришлось Ждану отбежать и спрятаться в придорожных ивах. Он сидел там, разглядывая сердитых воинов, и думал, а как бы еще в палаты пробраться. Орина точно, ведь, там. А иначе б непременно домой пришла… Где ж она теперь? Хоть бы глазком глянуть на неё… Сердце мужика, прямо-таки, разрывалось от тоски. И будто кошки там скребут, в предчувствии чего-то нехорошего.
- В палатах она, родненькая моя, - думал Ждан, стряхивая с лица противную паутину. – Где ж её еще-то быть? Ну, за что мне наказание такое? Ну, где же ты, Орина?
Тут он увидел, как вышла из ворот царских молочница Мотря. Страдалец бегом к ней, помоги, дескать, в горе моем…
- Нет Орины в палатах, - решительно мотнула головой Мотря. – Там сейчас все на виду. К похоронам готовимся. Вот, горе-то какое. За что его? Он же еще дитя неразумное, а они его ножиком по горлу. Ироды. Право слово, ироды. А, ведь, это…, - Мотря торопливо оглянулась по сторонам и тихо-тихо прошептала на ухо Ждану, - Годунова происки. Все так говорят. Вот, послушай, чего сейчас расскажу…
- Да, ты погоди, - перебил словоохотливую молочницу встревоженный мужик, - не может быть, чтоб Орины в палатах не было. Там она.
- Я, по-твоему, слепая? – рассердилась Мотря. – Нету твоей Орины в палатах!
Молочница махнула рукой и убежала по своим делам. Ждан же опять с думой тяжкой наедине. Решив, что в кустах ничего дельного не высидишь, мужик решил прогуляться по дороге. Вдруг, Орина из окна палат его заметит. Заметит и догадается выбежать, чтоб успокоить. Орина – баба сметливая.
Вперед прошел Ждан, назад, еще вперед. И тут свист возле уха: стрела на две ладони от его головы пролетела. Пролетела и вонзилась в ствол молоденькой березки. Впилась хищно в деревце и дрожит... Ждан тут же присел, словно испуганный заяц, да стал по сторонам озираться. Глянул на ворота царские: и видит, что оттуда один из воинов опять лук натягивает. Пришлось мужику кубарем в болотную траву катиться, а те у ворот гогочут, как гуси возле гусыни. Весело им. Человек носом болотную жижу пашет, а они ржут. Что за люди?
Выбираясь ползком из болота, Ждан почему-то еще больше уверился, что Орина сейчас непременно в царских палатах, а выйти не может, охранники злые её выпустить не хотят. После такой думы мужик решает твердо и непреклонно в покои царицы пробираться. Но как? И он вспомнил о Селиване, о соседе своем. Сосед такой пройдоха , каких в целом свете не сыскать.
- Селиван все лазы под царским плетнем знает, - прошептал Ждан, размазывая по лицу болотную грязь.
6
Василий Иванович Шуйский за расспрос князей Нагих взялся сам. Братья Нагие: Михаил и Григорий суетились, словно испуганные палкой молодые ужи. Так и егозят, так и егозят. Ни на мгновение, ни себе, ни Василию Ивановичу покоя не дают, и все кричат наперебой друг друга.
- Годунов всё это замыслил! Пес шелудивый!
- Годунов! Он давно против нас нож точил!
- И Битяговского, только для смертоубийства в Углич подослал!
- А то, что Битяговский во время убийства у попа Богдана был, так всё подстроено, чтоб подозрение от себя отвести. Никогда к Богдану не приходил, а тут - на тебе: всей семьей отобедать изволил.
- Он тертый и хитрый, как лиса, которой лапу в капкане оттяпало. У, злыдень!
- А заправляет всем Бориска Годунов. Он всех нас скоро изведет.
- Зря ты Василий Иванович покорился ему!
- Это ж - гадюка! Он и отца твоего – Ивана уморил.
- Мой отец своей смертью почил! - сердито топнул ногой Шуйский. – Молчать!
Не любил Василий Иванович о смерти своего отца говорить. А вот думал Шуйский об этом, почесть, каждый день. Это, ведь, по приказу Годунова отца князя насильно в монахи постригли. Это ни для кого не секрет. А за что постригли? За правду! Сказал отец, что он по закону должен стать Государем на Руси. А что не так? Это же у пращура Шуйских, у князя Андрея Ярославовича, брат его - Александр, Невским прозванный, великое княжение Владимирское отнял. Наговорил хану ордынскому на брата напраслины всякой… Да, разве так делают люди родные! Долго обида потомков Андрея Ярославовича в душах потихоньку кипела, а вот Иван Петрович Шуйский, возьми да выплесни её наружу. Выплеснул и поплатился…
Братья Нагие от окрика Василия чуть притихли, но потом снова за своё:
- Бориска Годунов во всем виноват! Он царевича погубил!
Послушал еще немного крикунов Шуйский, вздохнул тяжело да велел их в подвале запереть, чтоб знали неразумные: кому и что говорить можно. У всякого есть что сказать, но ум человеку для того и даден, чтоб укорот желаниям жесткий дать. А эти…
Когда воины схватили Нагих, так те, аж, дар речи потеряли. Лица братьев побагровели, глаза навыкате, губы шевелятся, а сказать ничего не могут. Вот до какой степени их Шуйский удивил. Но князя тоже понять можно – даже у стен уши бывают…
Вскоре прибежала встревоженная царица да закудахтала, как курица:
- За что братьев моих в подвал? За что? Отпусти немедля!
Так разошлась, что не выдержал Василий Иванович да грохнул кулаком по краю стола. Силой Шуйского Господь не обидел, да и стол уж служил людям не меньше десятка лет, а потому обломился от удара кусок доски. Отломился и царице в ногу попал. Взвизгнула государыня, зашлась в громком плаче и бегом восвояси.
7
У Михайлы Молчанова аж мороз по коже пробежал от шипа того. Вроде тертый мужик, всякого повидал, а тут вздрогнул. Оборачивается дьяк, а на него из кустов старуха палкой замахивается. Противная старуха: волос седой, драный, лицо пятнами да бородавками усеяно, нос кривой, один глаз сплошь белый от бельма, а на другом, которой цветом перезревшего гноя, еле заметный серый зрачок проглядывает. И шипит старуха пострашней змеюки подколодной.
- Пошел отсюда, пошел отсюда, - шипит старуха. – Сатана. Собаку, зачем сгубил. Черт… Собаку… Знала, что вернешься… Сатана…
Зашлась душа у Молчанова, но поддаваться страхам - он не приучен. Выхватил дьяк саблю из ножен да хотел старухе башку её дурную снести. И снес бы, ежели бы рядом девчушка не заверезжала.
- Не тронь её, - закричала малолетняя девчонка и повисла на руке дьяка.
- А чего она? – как то сразу сник Михайло.
- Блаженная она и собаку жалеет.
- Какую собаку?
- Нашу. Днями с дороги мужик к нам во двор забежал, а Шарик на него лаять взялся. Мужик камень с земли схватил да по голове песика… Помер он к вечеру… Вот бабушка теперь на всех мужиков и злится.
- А когда это было, - заинтересовался Молчанов, потому как не каждый день мужики по дворам бегают да собак камнями убивают.
- Как раз в тот день, когда царевича убили, - вздохнула девчонка. – А Шарик у нас хороший был, ласковый.
Михайло почувствовал нутром, что даровал ему Господь верный след.
- Кто он?! – жестко ухватил дьяк девочку за плечо. – Что за мужик?
- Я не знаю, - запищала девчушка. – Я когда из избы вышла, он уже за плетень прыгнул. Нюшка Николина знает. Он её с дороги столкнул, и она ругалась очень. Её спроси.
- Какая еще Нюшка? Где живет?
Возле избы, до которой проводила Молчанова, часто всхлипывающая девчонка, мужик в длинной серой рубахе вырубал топором из толстого ствола осины гроб - домовину. Сосредоточенно рубил, иногда утирая сырой лоб рукавом серой рубахи.
- Вон её тятька, Фомой его кличут, - пропищала девчонка, неожиданно вывернулась и убежала.
Михайло подошел к мужику, а тот, как говорится, и оком не ведет. Ничего он не замечает вокруг, творя свою печальную работу.
- Эй, - окрикнул работника Молчанов.
Тот не отозвался и продолжал сосредоточенно рубить. Бледные щепки падали на золотистые короны юных одуванчиков и потихоньку подминали их под себя. Одуванчики еще кое-где сопротивлялись, но участь их была явно предрешена. Еще немного и вокруг работящего мужика станет всё одинаковым и бледным. Еще пяток дерзких одуванчиков покроет щепа с головой – и всё. Чуть-чуть осталось. Однако одуванчикам повезло, изловчился Михайло и крепко ухватил рубщика за рукав. Тот встрепенулся и глянул дьяку прямо в глаза. Дерзко глянул, но Молчанов своего взора не отвернул. Не привык он глаза в сторону отводить. Любого дьяк пересмотрит. Хотя, нет, есть и покрепче люди, вот, Годунов, к примеру. Попробовал раз Михайло с ним в гляделки поиграться и мигом осекся. Но сейчас на Молчанова смотрел, хотя и крепкий мужик, но нынешнему правителю русскому не чета. Такого взглядом грех не пересилить… И возвысился дьяк, отвел мужик глаза. На мгновение, но отвел. Тут же Молчанов к нему с вопросом.
- Нюшка где? Дочь твоя?
Да только не покорился, опять в глаза дьяку уставился и вместо ответа, свой вопрос задает:
- А ты кто?
- Из Москвы я, - решил немного дать слабины Михайло. – По делу царевича приехал.
- Московский, значит.
- Московский.
- А пойдем московский, я тебе что-то покажу, - скрипнул зубами мужик и ведет дьяка в покосившуюся избушку.
В избушке сумрачно. Стоит длинный стол. А на столе покойник. Видно, мальчишка еще. А голова у того мальчишки надвое раскроена, словно тыква перезревшая, только мякоть у тыквы той черная-черная.
- Вот, московский, чего вы натворили, - хрипит мужик прямо в ухо Молчанова. – Он же не пожил еще. Митька мой. Митька…
- Нечего было смуту затевать, - огрызнулся Молчанов.
- Какая смута?! – внезапно взревел мужик и вцепился крепкими руками дьяку в горло. – Митька мой!!!
Молчанов сразу же дернулся в сторону, пытаясь высвободиться от жесткого захвата, но запнувшись ногой за лавку, упал. А соперник сверху навалился и еще яростней душит. Круги пред глазами у дьяка, дышать нечем, и погиб бы человек, кабы, не удача. Сподобилась птица сия обратить взор свой на попавшего в опасный переплет Михайлу. Сподобилась и сунула ему в ладонь мизинец противника, а дальше дьяк не растерялся. Теперь он наверху: предплечьем на шею недругу давит, правой рукой губу нижнюю ему крутит и орет прямо в ухо до во всё свое луженное горло:
- Где Нюшка?!
А насчет губы да крика неистового – тоже деда Акима наука.
Мужик же не сдается, ногами сучит, вертится, бьет, куда ни попади. Один удар по ножке стола пришелся, хрустнула ножка, стол покосился, и покойник сверху на дерущихся съехал. Молчанов отшвырнул труп в сторону и противника, еще яростней терзая, пытает:
- Где Нюшка?! Отвечай, собачий сын!
А мужик бьется под его рукой, вертится, словно налим на кукане, мычит, потому как за губу его дьяк больно ухватил. Михайло же дело свое крепко знает, довел мужика до крайности и отпустил его губу. Как отпустил, так мужик ему и прохрипел тут же:
- В лесу она. У отца моего прячется. Что ж ты делаешь изверг? Пусти!
- Скажешь, Нюшка прячется?
- За гнилым болотом. Пусти, ради Бога.
Отпустил дьяк страдальца, встал, штаны отряхнул и к порогу. Мужик же подполз к мертвому сыну, прижал его изуродованную голову к груди и заплакал.
Князя Шуйского Молчанов нашел возле царского крыльца. Князь стоял в окружении своих приближенных и чего-то ждал. Здесь собрались все: окольничий Андрей Клешин, дьяк Елизар Вылузгин, рында – оруженосец князя Никита Соловей, митрополит Геласий, сотник Бекасов, тут же братья Нагие стояли, выпустил их Василий Иванович из подвала. Вообще, толпилось возле крыльца народу великое множество. Шуйский, как только Молчанова заметил, так сразу к нему взор и обратил, что там, дескать, у тебя.
Михайло поведал всё князю чин по чину и такой итог своему докладу подвел:
- Видела душегуба Нюшка Фомина. На дороге она с ним столкнулась. Прячется же Нюшка у своего деда возле гнилого болота. Теперь главное проводника знающего найти.
- А чего его искать-то? – вмешался в доклад дьяка один из местных воинов. – Я знаю, где дед Нюшки от мира скрывается. Отрекся он от всего и сидит в лесу бирюк бирюком. Как раз возле гнилого болота. Место известное, к нему половина города на поклонение ходят. Далековато, но дотемна дойти можно.
- Ну, так пошли, - ухватил за рукав разговорчивого воина Молчанов. – Скорее.
- Да я бы с превеликим удовольствием, - замялся воин, - но сейчас, ведь, служба заупокойная в храме по царевичу будет… Помолиться за упокой души его дюже охота.
- Да, да, - заволновались все слышавшие разговор, - заупокойную службу грех пропустить.
Идти на гнилое болото решили утром.
8
В избе Селивана было суетно. Глаха, жена Селивана, худая и костистая баба хлопотала возле печи, выкладывая из горшка в блюдо пареную репу, а возле её подола гудел, словно разбуженный рой, выводок ребятишек – мал - мала меньше. Они кричали, пихались, тянули грязные ручонки к блюду, а мать лупила по этим рукам мокрой тряпкой. Всему свое время.
- Хозяйка, - крикнул с порога Ждан. – Селиван-то у тебя где?
- У себя спроси, - зло откликнулась хозяйка, отбывая очередное покушение на содержимое блюда. – Я ж сказала, только за столом есть будете! Быстро за стол!
- Чего это «у себя» - не сразу понял отклика Глахи Ждан.
Но она сразу непонятности не рассеяла, а понесла блюдо с репой к столу и стала там «ложкой по лбу» определять очередность выдачи репы. Когда хлипкий порядок за столом чуть-чуть наметился, Глаха еще раз внимание Ждану уделила.
- Он как ушел с тобой тогда, так и не вернулся, - сказала хозяйка, легонько стегнув тряпкой по рукам старшего сына, который попытался ухватить репу не в свой черед.
Тут Ждан и вспомнил, как сговаривались они с Селиваном насчет лохани. Селиван обещался пробраться за царское крыльцо и взять там в кустах лохань. Орина должна была её вынести со двора царского да под куст черемухи сунуть. А там Селиван ту лохань подхватить намеревался. Да, только, вынесла ли? Всё, ведь, в тот страшный день перепуталось. А почему Селиван домой не вернулся. Пока Ждан раздумывал да топтался у порога, с репой за столом было покончено. Ватага ребятишек с веселым гомоном выбежала на улицу, а Глаха с тряпкой в руках подступала к гостю. Даже особо не вглядываясь в выражение лица хозяйки, гость понял, что лучше для него, как можно скорее сбежать из этой избы. Так он и сделал. Ждан торопливо выбежал на проулок, а вслед ему доносилось:
- Куда мужика дел, сын собачий!
Ждан выбежал на дорогу и ноги сами его понесли в сторону царских хором. На дороге оказалось людно. Все куда-то спешили. Скоро Ждан догнал соседку Пестимею и хотел у неё поинтересоваться, а чего это так народ всполошился. Но поинтересоваться сразу не получилось, Пестимея сперва свой спрос начала. Как Ждана увидела, так и начала.
- А чего это Орины твоей не видать? - как-то лукаво ухмыльнувшись, затараторила соседка. – Всё была-была, а тут нету. Уж не случилось ли чего? И не мудрено, ведь, случиться-то, ежели по ночам с мужиками в собольих шапках гулять… Вот, бесстрашная…
- В каких еще шапках? - строго перебил говорливую соседку встревоженный мужик.
- Так шла она с мужиком в собольей шапке. Мужик не нашенский, нашенских я всех знаю…. Наши в собольих шапках не ходят.
- Путаешь, ты что-нибудь, - еще пуще начал сердиться Ждан. – Жара на улице, какие тебе собольи шапки.
- Я говорю в собольей, - топнула ногой баба, показывая всем своим видом, ни спорить, ни говорить она больше не намерена. Пришлось Ждану от неё отступиться.
Весь город собирался к храму, на заупокойную службу по царевичу пришли почесть все, только, может быть, самые немощные по избам остались сидеть. Ждан поначалу не хотел в храм идти.
- Постою рядышком, - думал он, - помолюсь маленько и дальше пойду Орину искать.
Только мужик так подумал, и видит с другой стороны церковного крыльца в толпу втиснулся незнакомец, на голове которого красовалась шапка, дюже похожая на соболью. Пришлось Ждану средь плотно стоящего народу к крыльцу пробираться, а там и в храм вошел. Войти-то, мужик вошел, а толку от этого кот наплакал. В храме-то все без шапок. Пойди разбери тут, кто в собольей пришел, а кто нет. И назад уже не повернешь…
Когда служба закончилась, нам улице уж слегка затемнело. Ноги Ждана от длительного стояния сделались ватными и слушались как-то не совсем. Еле-еле доковылял мужик до ближайших бревен, присесть ему очень захотелось. Захотелось, но не пришлось. Подбежал к нему старший сын Селивана – Павлушка да за рукав тянет. Тянет и шепчет:
- Пойдем дядя Ждан к заброшенной мельнице. Там тятя мой тебя дожидается.
Побежали. Селиван прятался средь гнилых развалин старой мельницы. Он затащил Ждана в свой схорон, и стал торопливо шептать:
- Чего я видел-то, Жданушка. Чего видел… Век бы не видеть. Я, ведь, спрятался в кустах, жду, пока Орина лохань вытащит, а он рядом со мной прошел. Вроде, монах. Слава Богу, меня он не заметил. Где уж он пробрался в загородь царскую, не знаю. Ну, мне-то чего? Лежу. У меня дело своё. Мне лохань нужна, а дальше меня ничего не касается. Тут царевич с крыльца сбежал. Монах его к себе подозвал, да ножом… По горлу. Кровь, так и обрызгала всё кругом. Я бежать! А он, думаю, заметил меня. Вот я и схоронился. Боюсь, убьет.
- Кто? - таращил глаза на испуганного Селивана Ждан.
- Как кто? – резко ухватил Селиван своего собеседника за отворот рубахи. – Душегуб. Царевича он зарезал. Неужто ты не понимаешь?
- Царевича?
- Царевича… Это ж сатана в человеческом обличье являлся. Прятаться мне надо. А ты завтра иди в царский дворец и расскажи там…
- Чего ж расскажу-то?
- Примета у душегуба есть. У него на правой руке безымянный палец наполовину отсутствует, а рядом, на среднем пальце, перстень с рубином…
Где-то рядом завопила ночная птица. Мужики замерли и дышать почти перестали, потом отошли.
- А еще скажи, - продолжал шептать Селиван. – Я его на базаре видел. У менялы. Пусть там поищут. Так и скажи, поищите, мол, у менялы…
- Так может, ты сам пойдешь и расскажешь? – после некоторой паузы спросил Ждан. – Мне не поверят…
- Нельзя мне, - мотнул головой свидетель подлого убийства. – Стережет меня сатана. Как только отсюда выйду, так сразу нож в горло, а тебя он не знает …
9
Никак не спалось Василию Ивановичу Шуйскому, и так он повернется на своей атласной постели и эдак, а сон от князя, как юркий пескарь под корягу. Комар еще над ухом звенеть. Долго бился с ним, щеки от той битвы огнем горели, а комар только. Потом вроде упокоился кровопивец, но тут дверь заскрипела. Княжеский спальник Ефрем осторожно переступил порог и зовет Шуйского негромким шепотом:
- Ты уж прости меня князь, ради Бога, но тут к тебе…
- Кто еще там?! – сердится Василий Иванович.
Спальник ответить не успел. Отшвырнул его кто-то в сторону. Шуйский вскакивает с лежанки и тут же тут же попадает в крепкие объятья.
- Будь здрав, друже! – кто-то урчит над ухом князя. – Не признал, поди?
А как в темноте кромешной кого признаешь! Вот, как принес спальник свечу, так сразу всё и ясно стало. Действительно, дорогой гость к Шуйскому пожаловал. Сам – Федор Никитич Романов. Старший из Романовых. Виднейший человек на Москве. Спальнику велено было подать сладкого заморского вина и исчезнуть глаз долой. Спальник у Василия Ивановича понятливый, никто глазом моргнуть не успел, а его уж и нет. Кувшин с вином возле свечи стоит, а спальника и след простыл. После всяких да разных малозначащих слов о здоровье, погоде да трудностях дороги ночной, гость Шуйского заговорил о важном деле своем.
- Знатное у тебя вино, Василий Иванович, - утер рот тыльной стороной ладони Романов, - да только я к тебе не вино пить приехал ночной порой…
- Знамо дело, не вино, - подливая гостю еще хмельного напитка.
- Люди московские меня к тебе прислали.
- Почто?
- Да, вот грамотку всё просят тебя подписать, - улыбнулся Федор Никитич и подал Шуйскому свиток.
- А что это? – насторожился Василий Иванович.
- А, будто не знаешь. Всё ты знаешь и понимаешь, Василий Иванович. Одолел всех Годунов. Подпиши, что это его люди царевича сгубили. А мы эту грамотку и в Москве на площадях почитаем, и Государю, как следует, преподнесем. Подпиши да встань с нами в один ряд. Тебе все поверят.
Задумался князь Шуйский. Темнее тучи сидит. Вот попал в переплет. Романовым-то ссориться не с руки, за него в Москве многие стоят, и против Годунова никак пойти нельзя. Год назад в верности клялся до божился, а тут… Нет, против Годунова никак нельзя подниматься. Один раз уже поднялись, и на самую малость без головы не остался… Романову-то что, он всяко в стороне останется. Не выгорит его дело, он от меня отречется, да и выгорит, тоже на него надежа лежа…
- Единожды солгавший, кто тебе поверит? – подумал Шуйский и, тряхнув головой, смело глянул в глаза Романова. – Нет, не буду ничего подписывать.
- Почему?
- Врать не хочу.
- А тебе и надо врать, Василий Иванович, - зашептал на ухо Шуйскому гость, - ты только подтверди для всех, Нагие сущую правду говорят. Дальше наше дело.
- Нет, - упрямо замотал головой Василий Иванович, - я против правды не пойду. Не гоже мне клятву нарушать. Молчанов уже на след душегуба вышел, завтра всё и решится…
- Какой еще, Молчанов?! – вскочил с лавки Федор Никитич. – Ты только скажи, мы любого Молчанова под нож пустим. До утра не доживет! Ты только скажи, что с нами.
- Нет! – стукнул ладонью по столу Шуйский.
Романов крепко стиснул зубы, набрал в грудь воздуха, намереваясь еще что-то сказать, но, вдруг передумал, махнул рукой и не прощаясь выбежал за порог, крепко хлопнув напоследок дверью.
За окном застучали копыта. И умчал отряд московского боярина из Углича в ночь.
10
Еще только краешек солнца показался из-за стены темного леса, а отряд во главе с дьяком Молчановым уже спешил к гнилому болоту.
- Он уж лет, поди, пять в лесу укрывается, - ведал Молчанову говорливый проводник. – А травы так знает…. У кого что заболит, все из города к нему идут. Я вот по весне животом замаялся, так тоже сюда бегал. Дал он мне отвару попить и все, как рукой сняло. Мудрый человек.
Возле землянки мудрого человека было пусто. Стали кричать и звать его, но только зря понапрасну глотку рвали. Никто не отозвался. С Молчановым были три воина и проводник. Поначалу все стояли молча, испытывая некоторое разочарование: шли, стремились, надеялись, а тут никого…
- Странно, - развел руками проводник, - всегда здесь был.
Разошлись искать затворника. Вокруг его землянки глухо: кусты орешника, елки и молодой осинник. Пробирались с трудом, и тут крик:
- Сюда!
Все побежали на крик.
Она лежала средь примятой молоденькой осоки. Густые русые волосы её были растрепаны, сарафан изодран, ноги в крови, висок разбит. На почерневшей ране пировали жирные мухи.
- Кто ж так Нюшку-то? – сокрушался проводник. – Нелюди. Право слово – сатанинское отродье.
А Молчанову новая забота. Всё шло, как нельзя лучше: на след он напал, казалось, до цели рукой подать, и вот на тебе… Молчанов внимательно осмотрел убитую, и всё вокруг неё. Ничего заслуживающего внимания с первого взгляда не нашлось, а вот со второго… А со второго заметил Михайло отпечаток сапога с каблуком. Сперва он подумал, что это его след. Он один из всего отряда каблуки на сапогах имел. В Угличе в таких сапогах почти и не ходил никто. Углич – не Москва. Молчанов тут же наступил рядом с заинтересовавшим его следом и сразу понял, что след это чужой. Примета на том следе имелась: сапожник, ровняя задник каблука, здорово ножом вильнул и на каблуке выемка знатная случилась. Примета знатная да что толку. Всех каблуков, ведь, не пересмотришь. У всех воинов московских, почесть; сапоги с каблуками. Это, как иголку в стоге сена искать.
- Что же делать-то? – размышлял дьяк, пробираясь сквозь кусты к лошадям, которые остались на лесной тропе. И крик громкий сзади.
- А-а-а! Поймал!
- Случайно получилось, - рассказывал довольный воин, вытаскивая за шкирку из ямы костлявого старика с грязной сивой бородой. – Иду и вижу, вроде, дыра под елкой. Ну, я и сунул туда пику, а он как заорет.
Старик дрожал, вертел головой, словно выловленный из норы крот, да просил беспрестанно:
- Не убивайте меня. Ради бога, не убивайте.
Убивать его никто не собирался, а вот расспросили строго.
- Уже темнело, когда они пришли, - чуть-чуть успокоившись, ведал старец. –Сразу же стали Нюшку – Сказала она им про мужика, - нетерпеливо перебил рассказчика Молчанов. – Назвала, кто таков?
- Назвала.
- Кто?!
- Селиван Курносов.
Со стариком больше не разговаривали. Помчали в город.
Возле избы Курносова волновался народ.
- Чего здесь? – закричал дьяк, осаживая разгоряченного скакуна перед толпой.
- Селивана убили, - вздохнул чернобородый мужик. – И как только выследили его? Он, словно чуял свою погибель, прятался на мельнице заброшенной.
- Мальчонка опростоволосился, сынок его, - торопливо стала рассказывать баба в рыжем платке. – Монах к ним сегодня утром пришел, да стал пытать Глаху, где, Селиван. А мальчонка побежал отца предупредить. Он же не знал, что товарищ монаха издали за домом следит…
Молчанов долго расспрашивал домашних убиенного о приметах монаха, но ничего путного не узнал. Ни одной приметы вызнать не удалось. Монах – и всё тут. Правда, увидел дьяк возле крыльца след того самого сапога с кривым каблуком. Но от этого следа ему особо легче не стало.
11
Молчанов решил пойти к князю Шуйскому и всё рассказать. Может, князь чего присоветует. У него голова светлая.
А возле царского крыльца народу – не протолкнешься. Гроб с царевичем перенесли из городского храма в домовую церковь, и весь город шел сюда прощаться. Охрану от ворот ограды сняли, теперь воины стояли лишь на нижних ступенях царского крыльца. Молчанов медленно шел к крыльцу, разглядывая людские следы. Два воина шли впереди дьяка, расчищая дорогу, третий шел сзади. Михайло шагал медленно, размышляя, что же дальше-то делать. Со смертью Селивана, ниточка надежды быстро найти душегуба – оборвалась. Какой-то злобный тать мешал дьяку в его поисках.
-Вот, злыдень, - прошептал Михайло, - подойдя к крыльцу. И вот тут его окликнули.
- Мил, человек, - послышался хриплый дрожащий голос из толпы. – Постой. Это ты душегуба разыскиваешь?
Молчанов, может быть, и внимания на этот окрик не обратил бы, но его попытался ухватить за рукав какой-то мужик. Воин, шедший сзади дьяка, прыгнул к мужику, желая с разбега одарить его оплеухой, но Михайло быстро остановил охранника. Михайло всегда любил делать всё быстро.
- Чего тебе? – сделал дьяк резкий знак рукой, чтоб трогать говоруна.
- Я примету душегуба знаю…
- Откуда?
- Мне Селиван рассказал.
- Ты знал Селивана? – вздрогнул от неожиданной удачи Михайло, ухватил мужики руку и потащил к дровяному складу. Там народу поменьше. – Говори, говори, чего он тебе сказал?
Мужик мялся, хлопал глазами, то краснел, то бледнел, потом решился и выдавил из себя:
- Я всё расскажу, только и ты вели воину своему рассказать, куда он жену мою увел.
- Какому воину?! – взревел от нетерпения Молчанов.
- Вон тому, в шапке собольей, - дрожащей рукой мужик указал на одного воинов, сопровождавших сегодня дьяка.
- Невер! – еще громче закричал Михайло. – Подь сюда! Ты куда его бабу дел?
- Какую бабу? – нахмурил лоб до глубоких морщин воин, а потом эти морщины резко разгладились и Невер хлопнул себя по лбу ладонью. - Дурья моя башка! Забыл! Ты же, Михайло, послал меня за кормилицей царевича. Я её привел. В подвале в клетушку под запор посадил и пошел тебя искать да не нашел. А потом туда-сюда и забыл…. Она, поди, так под запором и сидит.
- Веди! – приказал Молчанов, и опять к мужику. – Рассказывай!
- Видел Селиван, как царевича убивали. И примету душегуба запомнил. У него на правой руке безымянный палец наполовину отсутствует, а рядом, на среднем пальце, перстень с рубином… Вот…
Мужик еще что-то хотел сказать, но из-за угла вышла его жена Орина. На неё было больно смотреть, но Ждан обрадовался несказанно. Он словно в один миг забыл о разговоре с важным дьяком и со всех ног бросился к супруге. Но обняться им в тот день, оказалось не суждено. Какие-то воины подбежали к ним, заломили руки за спину и куда-то потащили волоком.
- Что такое?! – аж, чуть было, не задохнулся от возмущения Молчанов, и тут же узрел перед собой оруженосца князя Шуйского Никиту Соловья.
- Пошли со мной, - резко махнул рукой оруженосец в сторону заднего крыльца царских палат.
Не посмел ослушаться княжеского приближенного дьяк, и они пошли: Никита впереди, а Михайло сзади. Молчанов, ничего пока не понимая и злясь на Никиту, сердито сопел и смотрел себе под ноги. Мысли у него от злости как-то затуманились, но просветление наступило мгновенно: как только Михайло увидел перед собой знакомый след сапога, так и прояснилось всё.
- Ты почто Нюшку убил?! – схватил дьяк оруженосца за плечо.
- Потом! – даже не оборачиваясь, сбросил руку с плеча Соловей. И пришлось Михайле молча согласиться. Потом, так значит, потом…
Они поднялись на крыльцо, прошли мимо всполошившегося охранника, и поплутав средь каких-то чуланов и загородок подошли к чуть приоткрытой двери.
- Смотри, - шепнул оруженосец.
Молчанов осторожно глянул в щель. За столом, возле небольшого оконца сидели двое: князь Шуйский и человек в черном рубище. Человек этот показался дьяку знакомым, но признать сразу его не получилось, и Михайло обернулся к Никите.
- Узнал? – чуть слышно поинтересовался оруженосец.
Молчанов пожал плечами, потом еще раз глянул на незнакомца и немного обомлел. Это же брат Василия Ивановича Шуйского Андрей Иванович.
- Ты на правую руку его посмотри, - вновь шепчет над ухом Соловей.
Михайло глянул, увидел изуродованный палец, перстень с рубином и понял всё.
- Ты знал всё, - приступил дьяк к Никите Соловью, как только они вышли на крыльцо.
- Да, где там, - махнул рукой оруженосец. – Я вчера услышал, как ты про девку князю рассказал, так меня ретивое и заело. Что это думаю, вся слава Молчанову достанется. Я чем хуже? Один воин мой прошлым летом был у того старика. Он нас к убежищу привел. Мы девку расспросили…
- А убили-то вы её зачем? – перебил рассказчика дьяк.
- Непокорная, больно, и дура. Была б поумней, то жила бы. Царапаться вздумала. Право слово, дура… Вот. А дальше мы на Селивана вышли. Он поначалу кочевряжиться вздумал, но мы и не таких ломали. Я как про пальцы услышал, так меня словно обухом по голове. Мне эта примета известная. Неужто, думаю, Андрей Иванович объявился? Прошел слух, что умер он в Каргополе…. Пока к базару бежали, я всё на совпадение надеялся. Как лучше хотел… Но, сам видишь…
- А что же теперь делать нам? – поднес ладонь к бороде Молчанов.
- А вот что, - оруженосец что-то тихо-тихо зашептал на ухо дьяку.
12
- Как ты смог?! – волновался князь Шуйской, бегая вокруг понуро сидящего брата. – Зачем ты убил его?
- Я не хотел, - мотал головой брат. – Он ножик мне показал, и на меня точно затмение напало. Бес попутал. А, думаю, твой отец деда моего псарям на растерзание дал, а ты улыбаешься… Бес в меня вселился в тот миг. Точно, бес… Вот я его ножиком по шее. А у меня другое в голове было.
- Чего?
- Похитить я его хотел. Примеряться первый раз пришел.
- Для чего похитить-то? – таращил князь глаза на брата.
- Как для чего? Я обитель одну лесную присмотрел. Решил туда царевича отвезти. Продержал бы его там взаперти лет пять. Даже, не продержал бы, а прожил с ним вместе. Стал бы я ему там и отцом и матерью. Привык бы он ко мне… Шагу бы без меня опасался сделать… А потом пришло бы и мое время…. Да, вот, бес меня попутал…
13
На следующий день после похорон царевича на площади Углича собрали народ. Народ поначалу недоумевал и слегка опасался, но потом все опасения были рассеяны слухом о том, что сейчас тайну великую приоткроют.
- Сейчас московские расскажут, кто Дмитрия убил, - шептались горожане между собой.
На лобное место вышел князь Шуйский и его свита. Из свиты вышел дородный человек и громким голосом крикнул.
- Слушай народ всю правду! Слушай о гибели царевича! Слушай правду страшную!
Все ожидали, что слово будет молвить Василий Иванович Шуйский, но неожиданно перед народом вывели кормилицу царевича Орину Жданову. На Орину смотреть было страшно: лицом черна, глаза красные от слез, волосы растрепаны. Говорила кормилица тихо, но все её слышали. Тишина над площадью повисла такая, какой никогда еще в Угличе не было.
- Не убивал никто Дмитрия Ивановича, - дрожащим голосом рассказывала Орина. – Сам он себя зарезал… Не усмотрела я… В ножики пошел играть… И падучая болезнь напала на него… Задрожал он весь и ножом в горло себя ткнул…
- Что ж ты врешь-то, баба чертова? – внезапно заорал один из горожан, но больше ему крикнуть было не суждено. К нему подбежали воины, повалили его, и тут же при народе палач вырвал крикуну язык.
Больше никто вслух в словах Орины не сомневался. Затем слово перед народом держал мальчишка Петрушка Колобов. Он рассказал, как они начали играть царевичем в ножики и как царевич упал. Завершив рассказ мальчишка протиснулся к Никите Соловью и зашептал:
- А когда ты мне пистоль обещанный дашь?
- В Москве дам, - приложил палец к губам княжеский оруженосец. – В Москве.
В Москву уехали на следующее утро. Молчанов всю дорогу ехал на коне возле телеги, а в телеге сидели Орина, муж её Ждан да Петруша Колобов с матерью своей. Радовался на телеге только Петруша, а остальные….