22 июня 1941 года, Западная граница, московское время: 02 часа 47 минут.
Разговор замполита и начальника 6-ой заставы:
- Слышишь, какая оттуда, с правого фланга, стрельба идёт? Трое никак не смогут столько жару задавать!
- Может это с пятой к ним подошли, в подмогу?
- Ты сам понял, что сказал!? У их же там – мост, танкоопасное направление! Ты взрыв слышал? Нет. Наряд ЧГ доложил, до того как связь с ДОТом прервалась, что слышна со стороны пятой сильная перестрелка и шум моторов. А ДОТ, по тылу, перекрывает объездной просёлок, танки там не пройдут... Вот если пятую смяли, то для немецкой мотопехтуры туда самая дорога и есть...
- Так, давай одно отделение наконь и туда! Ты – старший группы. Заодно узнаем, что там и как. Только поаккуратней: подвижная группа комендатуры, которая и должна была занять ДОТ по тревоге, нарвалась на засаду белобандитов и пробиться к границе не смогла. Держат оборону, где их остановили. Так что, в обход давайте, напрямки путь закрыт...
Поторопился замполит: молодой, горячий, перенебрёг необходимостью выслать одвуконь разведдозор, очень спешил на помощь. И вынесло в предрассветных сумерках группу на германскую мотоколонну. А ДОТ – вон он, уже видать его. Лупят из всех амбразур! Действительно, никак трое столько огня дать не смогут, физически. Развернуться! Шашки из ножен долой, вперё-ё-ёд!!!...
«Эх, далековато, товарищ младший лейтенант!» - пронеслась вихрем мысль у замыкающего, а потому чуть запаздывающего занять своё место рядового. Выслужившего установленный срок срочной службы, но как и весь его призыв, оставленный приказом от января сего года ещё на год. В виду обострившейся обстановки на советско-германской границе.
Что-то басовито тявкнуло недалече и земля – рухнула! Почему-то сверху, а свет – мягко померк в чернильную непроглядность...
22 июня, 3 часа 16 утра минут по московскому, ДОТ №17
- Ваня, у них пушка! Засёк?
- А то, тащ капитан!
- Давай, родной, кто у нас чебриковский стрелок, а? – весело оскалил зубы старшой свалившейся словно с неба подмоги.
(Старший наряда ЧГ был не так уж далёк от истины: те и вправду свалились сверху, но то – долгая история, а фрицы - снова в атаку пошли, не до посторонних разговоров! Потом, всё потом обскажем.)
Старший ЧГ уже перестал вертеть головой и сомневаться: понятно ужеж, шо свои. Тока странно как-то говорят. Гладко. Слова непонятные часто проскальзуют, но то десятилетку усе позаканчивали небось, книжек штук сто прочитали, вот и словеса оттудыть, верное дело. И к товарищу капитану не поуставно совсем обращаются...
Поглядел в перископ.
«Ух, как Ванятка-то ихний из Петрухиной, земля ему пухом, мосинки отстрелялся: расчёт антиллерийский – полёг как един.»
Капитан:
- Молодец, Ваня! Ты им ещё и прицел снёс? Ай да Пушкин, ай да..!
- А то!
- Объявляю личную благодарность!
- Служу Советскому Союзу!
«От, опять! Да что ж за такое!?! И форма какая у них чуднАя: вроде наша, пограничная, а вроде и не совсем...»
Капитан эдак строго сверкнул глазами ефрейтору, пояснил:
- Сержант, это на Южной границе новое вводится. И форму тоже, парадную. Про погоны я тебе уже объяснял: ввели их, нам. Мол, так красивше будет, исполнять всякое. А что до того, что сейчас ефрейтор мой сказанул, так скоро везде так будут.
- А, ну тады конешно, товарыщ капитан! Непривычно малость, но – хорошо звучит!
- Таищ капитан, снова фрицы через реку наладились!
- Значит, и с тыла опять нажмут. Экономить боеприпасы, стрелять только прицельно! Пулемётчиков это касается прежде всего. Снайпера, не спать! Должна быть ещё пушка...
«О це добре, толковый у них командир, и опыта видать не занимать! Надо будет спросить, не на озере ли Хасан, а то и на Халхин-Голе поучаствовал? Или на финской границе, у 40-м. Для Гражданской больно молод будет...»
- Товарищ капитан, в амбрОзуру попасть сможуть токмо на прямую ежели выкатят. Вон, как первое орудиво. У прошлом годе дотошно ето проверяли, когда ДОТ строили.
- Это здорово, коли так. Но бережёного – бог бережёт.
«Хм, капитан, наверняка партейный, а бога поминат! Да чё я в самом-то деле: вон они сколько супостатов намолотили, с самого началу! Стали эти самые фрицы, шо за рекой, шо по тыловой нашей дорожке, и ни туды, и... никуды! О, сказанул складно, глядысь! Та и я ж четвёртый годок дома не был, на границе безвылазно, в глухомани. Небось поменялось многое там, «на гражданке»-т... Надо будет спросить... Апосля, как чутка полегше станет... От лезут та, а, с-с-скаженные! Мёдом им тута намазано что ля?...» - старший наряда ЧГ прижал к плечу приклад «дегтяря» и начал бить скупыми, точными очередями по ростовым силуэтам в мышастой форме. Економно. Как и приказал этот странноватый капитан, взявший на себя командование...
22 июня, поздний вечер, ДОТ №17
- Разрешаю оставить по патрону для себя, - устало проговорил капитан. – Ваня, ты меня прости..
- За что, товарищ капитан?! – блеснул белозубой улыбкой на закопчёном лице ефрейтор.
- Да вызов тебе пришёл, в Москву. А я новость придержал, хотел после возвращения с окружных... Обрадовать... Кто ж знал, что в самолёт молния долбанёт и мы сядем на вынужденную, здесь...
- Чиж, поздравляем!!! – раздалось вразнобой, но с искренней радостью со всех сторон. Кто ближе был, хлопали по плечам. – Давно пора уже!
Чижов стоял, как громом поражённый. Потом словно встряхнулся, оглядел товарищей:
- Чего теперь уж, но всё равно – спасибо, ребята! Жаль, конечно, что...
Прислушался и снова оглядел всех:
- Слышите, дымком потянуло?...
И – кивнул капитану. Тот понял без слов, они же решили тогда, на поляне у смятого как консервная банка остова самолёта, в отличие от экипажа, чудом выжившие, целые и невредимые, что в плен никому из них попасть нельзя. А значит... Последний парад наступает. И ему как их руководителю и командиру следует... Но сначала...
Капитан повернулся к двоим из наряда ЧГ:
- Когда пленные бросятся на охрану, вы оба сможете броском уйти из ДОТа в сторону, а там и до леса рукой подать. Мы прикроем. Да и немцам не до ДОТа будет какое-то время.
- А вы как жа? – вытаращился старший ЧГ. – И отчего решили, что пленные бросятся?! Вон они сидят квелые да потерянные усе.
- Мы – останемся здесь, нельзя нам в плен попасть, даже ранеными в беспамятстве. А вы можете..
- Никак нет! – одновременно ответили сержант и рядовой.
- Нам приказа оставить ДОТ не поступало! – твёрдо произнёс сержант. - Раз вы остаётесь, знать и нам судьба така же! И Петро туточки остался навечно.
- Спасибо вам, за всё! – капитан протянул ладонь.
- СлУжим ТрудовОму НарОду! – рубанули те, козырнули и со всем уважением пожали руку.
Капитан козырнул в ответ и стремительно обернулся к остальным, потому что гарью тянуло всё сильнее и сильнее:
- Так, бойцы, распеваться некогда, ну-ка – разобрались быстро по голосам... Ваня, запевай! И – раз, два!!! – взмахнул руками...
Сидящие военнопленные вздрогнули все, когда из обложенного связками сушняка ДОТа раздалось вдруг, чистым, профессионально поставленным голосом природного тенора:
- Вставай, страна огромная,
Вставай на смертный бой!
С фашистской силой тёмною,
С проклятою ордой!...
И грянуло из ДОТа, как громом среди ясного, вечереющего неба самого длинного дня в году, слаженно, переливчато, басами и баритонами:
- Пусть ярость благородная
Вскипа-а-ает как волна:
Идёт война народная,
Священная война!...
По рядам сидящих с потухшим взором людей, жалко согбенным, без поясных ремней, пилоток, а то и без гимнастёрок фигуркам - словно брызнули Живой водой! Вспыхивали глаза, сами собой распрямлялись плечи, а тело будто наполняла будоражащая, пробуждающая от отупения безысходности и летаргии мнимого бессилия, зовущая Сила!...
- ...Не смеют крылья чёрные
Над Родиной летать!
Поля её просторные
Не смеет враг топтать!
Пусть ярость благородная
Вскипа-а-ает как волна:
Идёт война народная,
Священная война!...– гремело водопадом казалось уже не только от ДОТа, а со всех сторон и даже – сверху!
- ...Гнилой фашистской нечисти
Загоним пулю в лоб!
Отребью человечества
Сколотим крепкий гроб!...
Сержант и рядовой ЧГ потрясённо слушали. Нет, не так – ВНИМАЛИ!!! Губы сами собой повторяли припев:
- Пусть ярость благородная
Вскипает как волна:
Идёт война народная,
Священная война!...
Песня неудержимо звала за собой:
- Пойдём ломить всей силою,
Всем сердцем, всей душой!
За землю нашу милую,
За наш Союз большой!
Пусть ярость благородная
Вскипа-а-ает как волна:
Идёт война народная,
Священная война!...
У военнопленных безотчётно сжимались кулаки:
- Встаёт страна огромная,
Встаёт на смертный бой!
С фашистской силой тёмною,
С проклятою ордой!
Пусть ярость благородная
Вскипа-а-ает как волна:
Идёт война народная,
Священная война!...
Огонь набирал силу. Ветерок изменил направление и дым потянуло в амбразуры.
Но Песня продолжала звучать, в душе и сердце! Она просилась наружу, услышавшим Её хотелось как Данко разорвать теснину грудной клетки, чтобы Она - взвилась к небесам, свободная, безбрежная и неукротимая! Каждый заглянул себе в душу и спросил себя: вот они там, в ДОТе, сгорают заживо, но не сдаются, а я!? И, с охватившим жгучим стыдом: а мы!!!? Опустив было взор, пленные переглянулись, взглянули друг другу в глаза и..
- БЕЙ! – наконец крикнул кто-то. И на жиденькую охрану колонны советских военнопленных дружно бросились стальными пружинами, как закрученные до упора, на изломе, а теперь – распрямлённые!...
Как там у одного из классиков, «Российский бунт, бессмысленный и беспощадный»? Убираем – бессмысленный, потому что защищающие Родину, не щадящие ни себя, ни врагов, могут поступать только осмысленно!
Самые расторопные охранники успели сделать по выстрелу из карабина, но это не помогло: на месте отброшенных выстрелом возникали другие! Вырывали оружие из рук, а то и с руками и – били! Отвоёванным прикладом, потому что не было времени перезарядить; подхваченными с земли палкой, камнем или - просто кулаками. Били-били-били!!! За то, что подло обрушились, снарядами и бомбами, на спящих! За унижение плена, за павших товарищей, за расстрелянного тяжелораненого комиссара, хрипло выхаркнувшего кровью в сторону расстреливавших: «Смерть фашистским гадам!!!» За всё-всё!
Пулемётчика бронетранспортёра из сопровождения гитлеровского полковника, скосившего пару десятков безоружных, в несколько пар рук вылущили из машины как из бронескорлупы и – свернули шею!
- Слушай мою команду! – раздалось среди всеобщего гвалта, вязких, будто в сырое тесто, звуков ударов и надсадного хрипения. - Кто добыл оружие, занять рубеж обороны за дорогой! Остальным, организованно отходить в лес!...
Часть бывших военнопленных, предвосхищая приказ, с дрынами и просто с голыми руками бросились к объятому клубами дыма ДОТу – раскидывать кострище. Но тут из-за поворота просёлочной дороги показалась гитлеровская автоколонна! Из остановившихся грузовиков посыпались силуэты в мышастой форме, раздалась отрывистая команда и они развернулись цепью.
Попытавшийся с ходу отрезать от леса головной БТР этой колонны подорвали захваченными у сопровождения оберста гранатами. Но силы были слишком неравные...
Гауптман брезгливо рассматривал тела «иванов» в кювете дороги, с германским оружием в руках. Потом перевёл взгляд на усеянную телами дорогу. Где были и его подчинённые. Чёртовы русские: расстреляв патроны, пошли в изначально безнадёжную атаку на пулемёты, автоматы и карабины.
(Он же не знал, что слышавшие Песню, каждый по отдельности и все вместе, молча решили для себя, что второй раз их в плен не возьмут, ни-за-что!!!)
И некоторым удалось дотянуться, тогда как большинство скосили сразу или чуть погодя. Пули рвали их тела, а они упорно продолжали сближение!!!... А последний, смертельно раненый пулемётной очередью, ухитрился так метко и сильно запустить увесистой палкой, что попал в лицо унтер-офицеру и убил того наповал!
(Он же не знал, что бросавший был чемпионом Н-ской стрелковой дивизии по городкам.)
- Что тут произошло? Вы, обер-лейтенант, доложите!
- Мы... проезжали мимо с герр оберстом. Ему стало любопытно, почему усиленная штурмовая рота никак не может продвинуться дальше и потребовал объяснить ему причину задержки... Оказалось, что это вторая штурмовая рота, а первая, начавшая штурм, понесла с рассвета и до полудня такие потери, что перестала существовать как боеспособное подразделение. И что удобную для форсирования часть пограничной реки, дорогу и прилегающую к ней местность с самого начала заблокировал большевистский ДОТ... Герр оберст пришёл в негодование, потому что уже давно заполдень, а они тут топчутся на месте! Приказал их выкурить оттуда: используя военнопленных в качестве «живого щита», обложить хворостом. Потому что из ДОТа почти перестали вести огонь, у них явно кончились боеприпасы да и по своим они не стреляли. А огнемётчиков у штурмовой выбил снайпер из ДОТа, сразу же, вместе с их снаряжением. Полтора десятка получили ожоги разной тяжести, из-за разорвавшихся баллонов с горючей смесью. А также снайперским огнём выбили всех офицеров, фельдфебелей и унтеров. И пулемётчиков. И радистов, продырявив ещё и рации. И расчёт приданного роте противотанкового орудия. А потом, когда осталось только поджечь, двух наших уложил всё тот же проклятый снайпер из ДОТа. Третьему, со второй попытки, навесной стрельбой, из-за вон того пригорка на опушке, из ракетницы удалось поджечь хворост. И тут..., герр гауптман, из ДОТа раздалось пение!!!
- Какое пение, что вы несёте, обер-лейтенант?!!!
- Они пели, пока огонь разгорался... А потом, когда песня смолкла из-за дыма, военнопленные, словно бешеные, вдруг бросились на охрану колонны и на нас...
Обер-лейтенант внезапно стремительно побледнел и осел в мельчайшую пыль просёлка. Над ним сразу же засуетился ефрейтор-фельдшер: у германского офицера насквозь промок туго перебинтованный левый бок от штыкового удара да и из-под повязки на голове всё ещё сочилась кровь...
- Носилки обер-лейтенанту! – запоздало приказал гаупман, которому стало невыносимо стыдно, но теперь он знал, что и как здесь произошло.
- Первому взводу ползком выдвинуться к ДОТу и забросать гранатами! Остальным - прикрывать их огнём.
Рота открыла огонь из всего стрелкового, трассеры впивались в зияющие космической чернотой провалы амбразур, спятившими светлячками рикошетили от бетонных стен в отгоревшее закатом, темнеющее небо.
ДОТ – молчал.
Время поджимало: все графики наступления и так полетели коту под хвост, а его рота застряла здесь... И гауптман принял решение: отдал приказ прекратить огонь, а первому отделению первого взвода проверить ДОТ. Ему напомнили, что первое отделение, из-за потерь убитыми и ранеными, перестало существовать как таковое. Командир пехотной роты вермахта выругался так, как не всякий сапожник смог бы. Или портовый докер его родного Гамбурга. Проклятая страна! Проклятый народ, проклятый дурак-веге.., тут гауптман прикусил язык.
- А что со вторым отделением? Вот пусть и разведают! Быстро!!! – рявкнул радисту.
Встал картинно и принялся раздражённо постукивать стеком убитого оберста по голенищу правого сапога. Пыльного и грязного! А как блестели совсем недавно!!!
Радист обернулся и доложил:
- Второе отделение докладывает, признаков жизни не обнаружено, но дверь заблокирована изнутри.
- Пусть забросают гранатами амбразуры и поехали отсюда! – в раздражении бросил гауптман. Ведь надо было попытаться засветло проскочить участок около леса. - Чёрт знает что такое! Передавай мой приказ, быстро!!!
Обер-шуце (старший стрелок, звание в вермахте) скорчился, стараясь сделаться помельче: «Чокнутый Гейнц» не в духе, достанется всем по самое-самое... Лучше и не знать, какое.
- Унтер-офицер! Вы – старший передового охранения. На вас разведка прежде всего. И..
Внезапно сзади полыхнуло и раздалось оглушительное «ТУ-ДУХ»! Ударная волна повалила всех словно кегли. Вокруг забарабанило о землю смертоносным градом обломков. Все лежали и не двигались, какое-то время.
- Они подорвали себя!!! – заорал гауптман не своим голосом. Отпихнулся от пытающихся ему помочь подняться рук, пошатываясь встал на ставшие ватными ноги.
- Доложить, - поперхнулся и закашлялся, – ...о потерях!
После некоторой заминки он услышал сквозь непонятно откуда идущий звон и усиливающееся головокружение:
- Второго отделения больше нет. Вообще. И всего первого взвода – тоже нет, никого. Есть раненые и контуженные разной степени, во втором и третьем взводах. Точное число уточняется...
- А большевистский ДОТ? – зачем-то спросил гауптман.
Ему никто не ответил: все потрясённо смотрели туда, где больше не существовало верхней части пологого, приземистого холма с долговременной огневой точкой противника, а зиял сиротливым дымком здоровенный кратер.
Издав то ли писк, то ли всхлип, гауптман выдрал парабеллум из кобуры, сняв с предохранителя – взвёл и приставил к виску! Но выстрелить ему не дали: пистолет выбили и с явным удовольствием выкрутили руки так, что гауптман чуть не ткнулся носом себе в коленки.
Ишь, чего вздумал: пиф-паф и ушёл чистеньким, а подчинённые – останутся, в чём? Не-е-ет, будеш-ш-шь жить, шваб, будешь!!!...
26 июня 1941 года, столица нашей Советской Родины, город Москва.
-...Товарищи, ТОВАРИЩИ!!! – пытался докричаться конферансье сквозь громовые раскаты оваций. - Дайте ансамблю дух перевести: в четвёртый раз подряд ведь исполнили!
К композитору подошёл автор стихов и указал глазами на кого-то в зале ожидания Белорусского вокзала. Тот присмотрелся: там стоял некий рядовой, в зелёной фуражке. Спокойно эдак, словно не отгремела только что Великая Песня. Когда исполняли в первый, самый первый раз, после второго куплета стих шум переполненного зала ожидания. И потом было тихо-тихо, когда снова и снова исполняли, переждав бурю аплодисментов... Уязвлённые, они прошли туда от импровизированной сцены. Им с уважением уступали дорогу, шепча «это поэт и композитор, те самые!!!»...
- Здравствуйте! Вам не понравилось? – спросил композитор.
- И вам поздорову. Отчего же, песня что надо! - ответил пограничник. – Душевная такая, за душу берёт и больше не отпускает.
- Да-да-да-да, - успокоились оба. – Но такое ощущение, что вы... как бы это сказать...
Они переглянулись, замявшись, не зная как озвучить снедавшее их.
- И с музыкой когда, ещё лучше получилось! – сказал пограничник.
Создавшие Песню в диком изумлении округлили глаза и посмотрели друг на друга. А затем уставились на пограничника.
- А вы уже слышали её, без музыкального сопровождения?!!! – внезапно осипшим голосом произнёс композитор.
- Ага, на голосах, - ответил пограничник.
- Где?! Когда?! – дуэтом спросили его.
Ответ заставил вопрошавших онеметь:
- Четыре дня назад, 22 июня, где-то ближе к вечеру. Точнее время не скажу, часы разбились, когда с конём упал, от близкого разрыва снаряда. На Западной границе, близ ДОТа № 17.
- Этого просто не может быть!!! – вскричал поэт. На них троих стали оглядываться. – Я написал стихи, единым духом, 24 июня! Ещё два дня, положили на музыку и репетировали с хором!!!
Пограничник пожал плечами:
- Такое если разок услышать, вовек не забудется.
К композитору и поэту подбежал распорядитель, деликатно взял обоих за рукав пиджаков и мягко, но настойчиво потянул:
- Маэстро, вас просят на сцену. Сказать речь. А потом ещё раз чтобы ансамбль исполнил вашу Песнь.
- Подождите, - попробовали упираться они. - Нам надо уточнить у молодого человека..., очень важную вещь!
- Потом, всё потом, - ласково, как с малыми детьми, ворковал распорядитель, но из стальных пальцев этого субтильного на вид человечка никак не удавалось выдернуться. – Никуда он не денется, эшелоны ещё не подали. Спросите попозже...
И они смирились.
Когда своды Белорусского вокзала и сердца слушателей в пятый раз сотрясала эта величайшая Песня-марш, композитор увидел, что к тому пограничнику подошла группа таких же, в зелёных фуражках. Козырнули ансамблю и с явно читавшимся сожалением на лицах, двинулись из зала. Их уход остался незамеченным окружающими: ещё бы, все были устремлены всем естеством туда, в сторону исполнявших.
«А сказал, эшелоны ещё не готовы!» - озадаченно принеслось в голове у композитора. Он же не знал, что спешно сформированная из кадровых, (то есть имеющих минимум три года опыта срочной службы), пограничников дивизия перебрасывалась на Западный фронт «вне очереди». Надо было быстрей перекрывать бреши, которые прорывали раз за разом гитлеровские танковые и моторизованные «клинья». Далеко не всем посчастливилось даже просто постоять на вокзале и послушать. А погранцу тому, после свежей контузии, полагалось подлечиться сперва, но он упросил сначала медиков, а потом и кадровиков: на Фронт! Не может он «отлёживаться»! Не может и всё тут!!! Врачи только головой покачали, но «выписан досрочно» - черкнули. Кадровики понятливо переглянулись: «10%», такого попробуй, придержи. (Столько осталось к исходу первых дней Войны в живых пограничников, из встретивших 22 июня на Западной границе.)
Но ни те, ни эти не слышали же той Песни из ДОТа № 17! Заставившей побороть и слабость в ставшем словно чужим теле и подступающую к горлу дурноту всякий раз при малейшей попытке пошевелиться, присыпанному землей. Выбраться из полумогилы самому и вытянуть придавленную убитым Серко ногу. И ползти к дороге, с гранатой, повторяя шёпотом, запёкшимися губами, припев. Там, почти у цели, его снова накрыло черным, непроглядным покрывалом беспамятства. Таким его и обнаружили утром местные сельчане: в незавершённом последнем рывке, с намертво зажатой в руке гранатой. Унесли в лес, где Силантьевна полячила его травками и заговором. А дальше ему просто повезло: мимо проходила группа, к месту общего сбора. И он шатаясь шёл, на нетвёрдых ногах, стиснув зубы, прикипев взглядом к спине замыкающего. И дошёл! Но снова свалился замертво. Таким его, без сознания, и загрузили в самолёт, эвакуировавший с лесного аэродрома тяжелораненых. Лететь пришлось долго, потому что промежуточные аэродромы не принимали: одни по причинам быстрого продвижения гитлеровцев; другие – из-за приведённых в негодность бомбёжками посадочных полос; третьи, как говорили, по метеоусловиям, хотя на всём протяжении трассы было стопроцентное вёдро. Нет худа без добра, попал в столицу, в подольский госпиталь. А там либо на ноги встанешь, либо – сыграешь в ящик...
В 43-м эту дивизию пограничников пошлют атаковать в лоб многоуровневую, оборонительную линию, два года подготавливаемую гитлеровцами. По всем правилам фортификации, где бетоном были выложены даже окопы полного профиля, не говоря уж об остальном. Плотно утыканную огневыми точками крупнокалиберных станковых пулемётов. Заранее пристрелянными, с аккуратно нарезанными секторами. И артиллерийскими с миномётными батареями. И всем другим, где помимо прочего были сплошные минные поля, комбинированные. Для длительной задержки наступающих «Советов» и последующего контрнаступления.
Дивизия понесла огромные потери. По словам очевидцев-армейцев, насколько мог охватить взгляд, всё было усеяно зелёными фуражками. Две трети остались там, навсегда, но остатняя треть пограничников проломила «неприступнейшую» укреплинию гитлеровцев и, как загадочно-кратко упомянуто в донесении, «обеспечила ввод в прорыв главных сил». А затем, без передыху, неполным составом проводила зачистку стремительно уходящих на Запад прифронтовых тылов, вылавливая одиночных гитлеровцев и ликвидируя при попытках пробиться из окружения группы и подразделения недобитого врага, не пожелавших сложить оружие и сдаться. Как и сказал товарищ Сталин: «Если враг не сдаётся...»
Ни поэт, ни композитор так и не смогли ничего разузнать: на их запросы пришёл ответ, что в виду понесённых той дивизией тяжёлых потерь установить личность искомого пограничника-рядового не представляется возможным.
Видимо из-за того разговора на вокзале, (мало ли кто ещё помимо тех троих кое-что расслышал/дополнил от себя), и пошла гулять сплетка, на 5 тысяч экземпляров (с допечаткой), озвученная перебежчиком-«ледокольцем», про якобы имевший место плагиат и «заранешность».
По нормам авторского права, текст песни ещё не находится в общественном достоянии, как оказывается. И для него, права, допустимо только цитирование кратких фрагментов. Ишь как: кратких, фрагментов! И на это, святое, решили лапку липкую, загребущую наложить? И сюда с безменом залезли, «эффективные управлянцы»?
Попробовали бы такую погань вымолвить тогда, когда вся страна «цитировала», целиком, ежедневно.
Ну, пусть в суд подают, за недопустимое, не краткое и не фрагментарное «цитирование», как 22 мая 2007 года в штаб-квартире НАТО в Брюсселе Ансамблем песни и пляски Российской армии им. А. В. Александрова было исполнено:
Вставай, страна огромная,
Вставай на смертный бой
С фашистской силой темною,
С проклятою ордой!
Припев:
Пусть ярость благородная
Вскипает, как волна!
Идет война народная,
Священная война.
Как два различных полюса,
Во всем враждебны мы.
За свет и мир мы боремся,
Они - за царство тьмы.
Припев.
Пусть ярость благородная
Вскипает, как волна!
Идет война народная,
Священная война.
Дадим отпор душителям
Всех пламенных идей,
Насильникам, грабителям;
Мучителям людей!
Припев.
Пусть ярость благородная
Вскипает, как волна!
Идет война народная,
Священная война.
Не смеют крылья черные
Над Родиной летать,
Поля ее просторные
Не смеет враг топтать!
Припев.
Пусть ярость благородная
Вскипает, как волна!
Идет война народная,
Священная война.
Гнилой фашистской нечисти
Загоним пулю в лоб,
Отребью человечества
Сколотим крепкий гроб!
Припев.
Пусть ярость благородная
Вскипает, как волна!
Идет война народная,
Священная война.
Пойдем ломить всей силою,
всем сердцем, всей душой
За землю нашу милую,
За наш Союз большой!
Припев.
Пусть ярость благородная
Вскипает, как волна!
Идет война народная,
Священная война.
Встает страна огромная,
Встает на смертный бой,
С фашистской силой темною,
С проклятою ордой.
Припев.
Пусть ярость благородная
Вскипает, как волна!
Идет война народная,
Священная война!
Наверно, чтоб на лекциях о «радикальных» путях и способах доведения России до тетчеровской «экономической оправданности», в закрытых натовских учебных заведениях, тряслись поджилки: как у лекторов, так и их слушающих. Особенно у последних: им же, не лекторам идти-то и попробовать довести населяющих Россию до потребных гуманной общечеловечности 15-20 миллионов. «Не по праву» проживающих на несметных богатствах и прочих ресурсах.
Ну, пусть приходят: за нами – не заржавеет, несмотря ни на что или кого, встретить как следует. А кому доведётся – и проводить восвояси, до очередного логова! Пока все мы, независимо от срока службы и выслуги, принадлежности к родам, войскам, флотам или федеральным службам, ещё живы.
22 июня 2012 года