П р о л о г
Саша училась на пятом курсе, психиатрии у них еще не было, и что такое параноик, она не знала. А если бы знала, что непременно усомнилась бы в своем психическом здоровье. Впрочем, находить у себя свежевыученные болезни – это проблема третьего курса… Что же касается паранойи, то имея родителей – контрразведчиков, Саша еще в детстве усвоила несколько принципов: все люди хорошие, и их надо любить, но бывают и плохие. Все хорошие в Советском Союзе и странах народной демократии, а за границами оных – все враги, но могут еще перевоспитаться, если там установится Советская власть. Внутри страны есть жулики и другие преступники, но это отдельные недостатки и временные трудности. Людям надо верить, но ждать от них можно чего угодно…
В школе родительские наставления как-то не приходили в особое противоречие с действительностью, или ей просто было некогда об этом задуматься. В институте же… Первое, что Сашу поразило еще на вступительных экзаменах, было то, что двое ее одноклассников-двоечников сдали экзамены с оценками «отлично», в то время, как сама она получила аж две четверки, экзаменатор просто прервал ее в самом начале, махнул рукой и сказал: ясно. Вторым потрясением была совершеннейшая невозможность испытать какую-то симпатию к комсомольским деятелям курса, которые сплошь были глупыми, крикливыми и нахальными, и при этом могли безнаказанно оскорблять всех остальных. Представитель же институтского комитета комсомола, явившись на первое собрание курса, начала свое выступление со слов вы думаете, вы студенты? Вы тут никто! Дальнейшая речь посвящалась ежедневным субботникам, которые никто не имел права пропускать…
Третье потрясение возникло при виде преподавателя, благосклонно ощупывающего мускулюс глютеюс нерадивой студентки, которая совершенно этого не замечала и старалась всунуть ему в другую руку свою зачетку…
Но хватит о грустном. Учиться было так тяжело, что до третьего курса Саша ничего кроме учебников и конспектов не видела, совершенно не фиксируясь на противоречиях между принципами и жизнью. После третьего курса потребность в любви уже громко заявляла о себе, и хотелось любить хотя бы людей и профессию, если уж не получалось с мальчиками. В институте на нее это чувство никак не снисходило, и попав в первый раз во двор центральной подстанции «Скорой», она поняла, что свершилось! Здесь есть смысл жизни. Здесь есть геройски работающие люди, которые всех спасают, всем помогают и ничего за это не требуют. Еще бы! Ведь скорая – это…
Что такое «Скорая», было написано на большом плакате около навеса во дворе, где свободные бригады играли в домино. Там были слова наркома Семашко, больше известного фразой: «хорошего врача народ прокормит»: «Скорая» - это передний край медицины!» С годами плакат несколько полинял, к тому же какие-то несознательные элементы зачеркнули черной краской слово «передний», и теперь плакат утратил патетическое значение, но стал заметно ближе к жизни. Надо сказать, что Саша, несмотря на тяжелое в идеологическом смысле детство, к патетике испытывала стойкое отвращение, газеты читала, как учебник по физике, где «неустанная забота партии и правительства» являлась чем-то вроде формулы еще неизученного закона природы, понять который невозможно, но отрицать глупо. Закон действует и последствия отрицания видны, как, к примеру, отрицания ускорения 9,8 при падении с высоты. Поэтому плакат в нынешнем безыдейном виде ей нравился гораздо больше, чем в исходном. И вообще все и всё на «Скорой» ей нравилось.
З л о в е щ и й м е ш о к
- Твоя машина из строя, - равнодушно зевнув, сообщила диспетчер отправки. – А врач больничный взял.
- И… что? – уныло спросила Саша, больше всего боясь ответа: как что? В диспетчерскую!
- Да тут это… - на лице диспетчера появилось несвойственной ей задумчивое выражение, - этот… Самойлов без фельдшера. Пойдешь к нему?
- Да! - не задумываясь, выкрикнула Саша, и только потом сообразила: Самойлов. Ах черт… Самойлов… Нет, лучше в диспетчерскую…
Она всунула голову в окошко, чтобы согласиться на диспетчерскую, но опоздала.
- Со словами «вот и ладненько», диспетчер грянула в микрофон:
- Доктор Самойлов! Вас фельдшер ждет!
- Ну вот, - весело потирая руки, сообщил Самойлов из кабины, сейчас тут в одно место заедем, и на вызов.
- Время пошло, - мрачно сообщила Саша, даже отодвинувшись от перегородки, а не торча головой в кабине, как в своей бригаде.
- Ты что думаешь, я дурак? – так же добродушно удивился Самойлов, - я температуру взял, а не сердце. Успеем.
Саша откинулась на спинку кресла и закрыла глаза, только что не застонав.
Причины всеобщей неприязни к доктору Самойлову были какими-то мистическими. На самом деле это был веселый, красивый, добродушный парень, да к тому же сын какого-то высокопоставленного родителя, то ли партийного, то ли прокурорского. Распределили его после института в блатную поликлинику, и там он уже успел чего-то натворить. Папа, однако, оказался правильным, и не только санкционировал увольнение сына и отложил его устройство в аспирантуру, но еще и выяснил, где в медицине хуже… ну, словом, труднее… в общем, вы понимаете. И через пару его дежурств центральная подстанция «Скорой помощи» просто взвыла…
Дело было не в безграмотности, не в разгильдяйстве, не в легкомыслии, а в какой-то фантастической его невезучести. Бригада попала в аварию, причем столкнулась с ментовской машиной на перекрестке, собрав толпу зевак, похожую на праздничную демонстрацию… пьяный больной выпал из машины прямо посреди центрального проспекта, и, вскочив с асфальта на глазах у изумленной публики, со страшной скоростью убежал… на бригаду напали наркоманы, и хотя убежать и спасти наркотики удалось, осадок остался… при вызове в какой-то притон Самойлов упал на крутом спуске и разбил тонометр… в поселке Коммунаров с географически известной лужей, водитель, ни с того, ни с сего, решил эту лужу форсировать и застрял до утра… А уж больные попадались… не приведи, Господи!
Из бригады побежали фельдшера и водители. Самойлов, недоумевая и обижаясь, поработал-поработал один, и все же напомнил старшему врачу о своих правах. Тут Саша и подвернулась. И проявила непростительное легкомыслие, позволив себе закрыть глаза и задремать. Проснувшись от остановки машины, стоявшей в каком-то странном положении на спуске под углом почти в 45 градусов, она недоуменно захлопала глазами. Впереди, выше по курсу, была тьма. Спустя мгновение, проявились контуры домишек, лепившиеся по склону, со слабыми огоньками в окнах. Сзади, - кое-как извернувшись, Саша поглядела в окно задней дверцы, - тоже была тьма, и далеко внизу светились огни речного фарватера. Все это могло быть только Шанхаем, скопищем лачужек над портом и элеватором, но никак не Западным микрорайоном, куда был вызов.
- Где это мы? - хрипло спросила она, протирая глаза. Водитель, тоже не постоянный, а из каких-то прикомандированных, что-то недовольно буркнул. Машина дернулась, и чуть сползла по склону. Рывок ручного тормоза, и машина, качнувшись, встала. Замерев в кресле, Саша обнаружила, что Самойлова в кабине нет. Немедленно включилось воображение, испорченное невероятным количеством прочитанных в детстве детективов, и ее охватил ужас…
«Бежать немедленно!» - пришла спасительная мысль, и она потянулась к ручке дверцы. От ее движения машина снова качнулась, вызвав возмущенный вопль водителя:
- Сиди тихо! Сейчас в речку свалимся!
- А… – только и сказала Саша, замирая в кресле.
Судьба доктора, хотя бы и Самойлова, осталась неизвестной и, видимо, печальной.
Спустя бесконечное количество минут около машины послышались тяжелые шаги нескольких человек и приглушенные грубые голоса, говорящие, точнее, бормочущие что-то на неизвестном Саше языке.
Шпионы! – ни с того, ни с сего померещилось Саше, но она тут же опомнилась, уловив все же пару знакомых слов, и поняв, что язык, в общем, русский. Да и впрямь, какие в Шанхае шпионы? Шпана, да алкаши.
Дверца салона открылась, и прямо перед Сашей возникли две темные фигуры в каких-то светлых пятнах. Шарахнувшись назад в кресле, она хлопнула по выключателю потолочного плафона. Появление света было воспринято одобрительным мычанием пришельцев, с трудом удерживающих в руках тяжелый, прогибающийся мешок. Машина снова качнулась, но пришельцы, с невнятным уханьем, закинули мешок в салон, он тяжело шлепнулся на пол, заставив Сашу совсем вжаться в спинку кресла.
Труп! – обреченно поняла она, - Жалко все же Самойлова, совсем он неплохой парень был… А я-то, я-то - свидетель!
Эта мысль уже не вызвала особенного страха, потому что в пришельцах была некая беззлобная сосредоточенность, отряхнув неизвестно в чем (неизвестно, как же!) испачканные руки, они так же деловито закурили, негромко переговариваясь на том же непонятном языке. Водитель, тем временем, попытался тронуть машину, и закономерно она начала сползать вниз до очередного рывка ручного тормоза.
Мало того, что труп в машине, так еще и разобьемся, - меланхолично подумала Саша, - или утонем? Нет, до реки далеко лететь…
Занятая своими мыслями, она даже не удивилась тому, что мужики бросили курить и начали толкать машину вверх, а вовсе не в речку, чтобы, как говорится, концы в воду. Она так и пребывала в некоей прострации, пока машина не утвердилась на ровном пятачке перед единственным трехэтажным домом, в некотором роде парадным въездом в Шанхай. Дальше, собственно и дороги-то не было…
Мужики также деловито уселись в салон, пристраиваясь на краешках сидений, с них так и сыпалось что-то белое. Неожиданно хлопнула дверца кабины, и там объявился живой и невредимый Самойлов.
- Ой! – громко произнесла Саша, и, не успев обрадоваться, машинально спросила:
- А что это в мешке?
Самойлов повернулся и непривычно сурово произнес:
- Тебе лучше этого не знать!
Он с ними, - с ужасом поняла Саша. – А кто же тогда в мешке?
Мужики вышли, по очереди остановившись у кабины и приняв от Самойлова что-то шуршащее, и машина начала выбираться из закоулков Шанхая. Улицы были темными, и в этой полной темноте Саша, наконец, решилась, и с силой ткнула пальцами в мешок. К ее великому облегчению никаких анатомических конфигураций человеческого тела там не обнаружилось, рука провалилась в какую-то сыпучую массу, и все, наконец, сложилось. Элеватор. Белые пятна. Мешок.
Понятное дело, муку украли, но по сравнению с возможностью наличия трупа в мешке и падения с обрыва в реку, это было такой мелочью! В который раз уже Саша подумала, что реальная жизнь, особенно на «скорой», все чаще противоречит моральному кодексу строителя коммунизма и родительским наставлениям, но внутреннего сопротивления не вызывает. Раз государство не хочет продавать муку в магазинах, пусть люди крадут. Или, как принято говорить, выносят. На подстанции, слава Богу, украсть нечего, так что собственные принципы можно и не нарушать. Ну, разве что, кусок ваты, которой тоже, почему-то, нет в аптеках…
Самойлов и водитель о сашиных принципах как-то догадались, и муки ей не предложили…
П р о д о л ж е н и е с л е д у е т