О том, что я, в общем-то, люблю Россию, и даже горжусь, тем, что я русский, я с некоторым удивлением для себя узнал, впервые побывав за границей. Тем более, что эта была моя первая поездка за «бугор» и не в какую-нибудь там турецко-египетскую всероссийскую здравницу, а точно в сердце Европы – в Париж. Эта короткая недельная турпоездка позволила взглянуть со стороны на нашу замороченную жизнь и ощутить себя, в другом непознанном, но столь заманчивом «западном» мире.
Проснуться в 4 утра в «Шахтерском», в Алексине, и тем же вечером уже сидеть в кафе в центре Парижа – это ещё то испытание для психики, от которого у любого может крыша поехать. На самом деле все происходило до обидного просто: дорога в «Лайне» до Москвы, с немой мольбой не попасть в пробку, долгое ожидание в Шереметьево с той же с немой мольбой, чтобы турагент с твоим загранпаспортом не застрял в пробках, досмотры, шествие в носках через рамку, трезвое томление в накопителе, затем 4 часа полёта в аэробусе и под жидкие аплодисменты пассажиров - касание бетонки аэропорта имени Шарля де Голля. Вот и всё, ты - в Париже. Так просто и даже тупо, как говорит наша продвинутая молодежь. Никакого фейерверка чувств и прочих проявлений неописуемой радости. Как всегда, мечты и ожидания намного превосходят суровую действительность. В голове нет чёткого понимания, что ты - наконец за границей, в некоем параллельном мире. Столько раз мечтал об этом, снилось даже пару раз, а наяву – непреходящее волнение, суета, усталость и некая умственная тупость. Возможно, такова защитная реакция здорового организма, чтобы не тронуться умом от избытка впечатлений.
Первое впечатление и первая ностальгия
Впечатления начались сразу после того как нас, «руссо туристо», посадили в автобус и повезли в Париж на расселение по отелям согласно купленным путёвкам. Первая картинка, которая отчетливо врезалась в память - это парижский бомж, клошар по-ихнему, спокойно сидевший у всех на виду, на траве дорожной насыпи. Этот клошара сидел на расплющенной картонной коробке, рядом с ним аккуратно стояли снятые ботинки, и при всём при этом он увлеченно читал книгу. Мы переглянулись с пенсионеркой из Москвы, с которой рядом летели в самолете: вот оно началось - французский шарм пошел. Кстати, этого брата - бомжей - в Париже оказалось довольно много, хотя, конечно, поменьше, чем у нас в Алексине на остановке «Почта».
Первые дни прошли в обязательных уже оплаченных экскурсиях, затем мы были отпущены на вольный выпас: гуляй, где хочешь. Уже на третий день пребывания началось некое томление духа, которое, наверное, и называется ностальгией. Усугубляло мое положение, что я был один и непьющий. Свободно гуляя по Парижу, начинаешь с гордостью поглядывать на наши, русские названия: Севастопольский бульвар, площадь Дягилева, мост (понт по-французски) Александра III… В газетном киоске купил газету «Русская мысль» про жизнь русских парижан. Захотелось говорить встречным французам, что я, мол, ни откуда-то там, а из самой России! Даже фразу заучил из разговорника «Французский связной»: «Жё сюи рюс!» - «Я русский». Правда, французы на эту гордую фразу реагировали довольно сдержанно: ну русский и русский. Хотя некоторые из вежливости давали понять, что, дескать, знают, о чём речь. При этом все как один произносили три стандартные фразы: «Москва», «на здоровье» и «рус фам». При этом «рус фам» обязательно подкреплялось показом большого пальца. Вот такой нехитрый набор стереотипов просвещенного европейца о нашей великой стране: столица, выпивка и красота русских женщин. Правда, ещё почти все французские мужики знают Калашникова. Это когда я пытался объяснить им на корявом английском, что я, мол, из Тулы, там автоматы делают. Про то, что я из Алексина, вряд ли им можно было им втолковать даже при знании языка.
На русском кладбище
Быть русским в Париже и не побывать на русском кладбище Сент-Женевьев-де-Буа – никак невозможно. На самом деле это знаменитое кладбище не чисто русское. Это обычное французское муниципальное кладбище, но на котором русской общиной проплачена аренда земли для захоронения своих представителей. Кончится аренда, и французы спокойно вынут гробы из земли, кто бы ни был там похоронен. Удалось увидеть, как хоронят на этом кладбище. Могилу обкладывают листами железа, гроб ставится на некий постамент, накрывается досками и затем накрывается плитой. Поэтому с перезахоронением нет особых проблем, сдвинул плиту, достал гроб, и вези куда хочешь. Аренда, судя по всему, дорогая, поэтому современные потомки русской эмиграции с гордостью показывают на свободное выкупленное место: «Здесь я буду лежать».
На этом кладбище похоронены несколько тысяч наших, но также здесь покоятся и простые французы. И вот что интересно, сразу видно, где кто лежит. И видно это по памятникам: французские – невысокие вертикальные надгробья с волнистым верхним краем и русские - высоченные православные кресты. Создается полное ощущение, что среди французского моря неспешно плывет русская эскадра с величественными мачтами-крестами. Кругом знакомые по книгам, учебникам и фильмам про белогвардейцев имена: Коровин, Тарковский, Маковский, калединцы, дроздовцы… Перед могилой Бунина почему-то хочется застегнуться на все пуговицы и вытянуться по стойке смирно - суров был Иван Алексеевич, ничего не скажешь. Рядом с философом Сергием Булгаковым – семейная могила Вырубовых, в которой захоронен и наш князь Львов. На черном мраморе могильной плиты – надломленная гвоздика. Всех туристов, конечно, водят смотреть на шикарный каменный ковер на могиле Нуреева. Но меня лично больше всего поразил памятник добровольцам-братьям Кудрявцевым. И поразил не отделкой, а своей надписью-мольбой: «Боже! Спаси Россию!» Обобранные, оболганные, вышвырнутые с родины, умирая на чужбине, и последнее желание – «Спаси Россию!» Ей-богу, до слёз пробивает…
Погружение в глубинку
Связь с Алексиным была налажена с помощью телефонной карты. С ней в Париже можно позвонить с любого уличного таксофона в любую точку мира. Хотя это и дороговато выходит, но все-таки намного дешевле, чем из гостиничного номера. Вечером, бывало, позвонишь в Алексин, услышишь в трубке родные голоса и скажешь: «Как вы там? А я вот тут стою один-одинёшенек на бульваре Капуцинов», и домой при этом хочется – жуть. Один в чужом городе, в чужой стране, без знания языка... Ноги уже который день гудят от постоянной ходьбы, эмоциональная усталость накопилась до предела, и уже ни музеи, ни магазины не в радость, да и деньги начали стремительно заканчиваться. Короче говоря, тоска - скорей бы домой.
Вот в один из таких невесёлых вечеров, поговорив со своими, решил звякнуть одному хорошему знакомому в Алексин, дескать, вот стою тут на площади Пигаль, напротив «Мулен Руж»… Похвастать, короче. Позвонил, а знакомый и говорит: «Слушай, раз ты сейчас в Париже, может, съездишь в один городок во Франции, там насчёт бизнеса с одним человеком надо переговорить. Да там всё рядом, я в Интернете смотрел!» Далее последовали инструкции. До отлёта оставалось два дня, время вроде бы ещё было. Начал узнавать, где этот самый городишко находится и как туда добраться. Служащий нашего отеля в сомнении покачал головой и сказал, что это «вери фа», то есть «очень далеко» по-английски. Кстати, ломаный английский, которым мы так долго и безуспешно овладеваем в школе и институте, является великолепным средством межнационального общения, но стоит кому-нибудь заговорить с тобой на нормальном английском – не понимаешь ни слова. На мой вопрос «хау мэни тайм» француз показал три пальца - три часа, значит, в пути - и очертил кружком место на карте где-то в центре Франции. Ну, три часа по нашим меркам, подумал я, это как от Алексина до первого метро на «Буслайне», и то, если с пробками, – в общем-то, рядом. После некоторых раздумий, пересчитав раз десять остатки валюты, стал готовиться к погружению во французскую глубинку.
На следующий день, с утра, оправился на железнодорожный вокзал Гар де Лион, ибо путь мой лежал в южном направлении в сторону Лиона. Скорость поезда оказалась просто фантастической, поэтому три часа пути по французским меркам - это действительно «вери фа». Это отнюдь не расстояние от Алексина до Москвы, а скорее, как от Москвы до Урала будет. За окном вагона – сплошная пастораль: огромные белые коровы, пасущиеся сами по себе в загонах, аккуратные домики мелькают, и ещё - кругом ни единого клочка дикой, необработанной земли – всё засеяно, всё застроено. Эх, то ли дело наши просторы: можно часами на поезде ехать и не увидеть и следа человеческого присутствия.
Прибыли, наконец, на станцию городка Мулен, где мне надо было делать пересадку на автотранспорт. Вышел на перрон… Глухомань, тишина гробовая, вокруг ни души – как в кошмарном сне или фильме ужасов. Зашел в совершенно пустой вокзальчик, спросил в окошечко кассы, есть ли «бас» (автобус) до этого самого Сен Пурсена. Кассир очень удивилась и ответила, что «но», и причина этому «но» - «сандей». Как я потом понял, «сандей» (воскресенье) в провинциальной Франции – это тотальный выходной: не работает ни полиция, ни автобусы, ни магазины - все поголовно отдыхают, кроме рестораторов и таксистов. Пришлось брать дежурное такси и ехать ещё полчаса до этого Сен Пурсена. Наконец, приехали в маленький, как мне показалось, средневековый городок. Кругом брусчатка, красные черепичные крыши невысоких каменных домов, похожих на крепости, и небольшой памятник святому, в честь которого, видимо, и назван город. Народа немного на улице, снует стайка ребятишек, на площади – разборная каруселька, шары, сладкая вата, жарят сосиски. Люди постарше сидят в ресторанчиках, потягивают вино или пиво, смотрят по телевизору скачки, некоторые играют в дартс. Всё размеренно, спокойно и скучно – типичный, надо полагать, французский «сандей».
Таксист,молодец, не бросил меня, пошёл вместе со мной расспрашивать про искомого человека в качестве переводчика. Обошли несколько питейных заведений, поспрашивали барменов, людей на улице, никто ничего не знает, ни про человека, ни про его бизнес. Тем временем уже вечерело. Пора было подводить итог моей авантюры: человека не нашел, сам - в какой-то глухой французской Тмутаракани, а послезавтра уже вылет на родину. Кошмар наяву. Даже не верится, что сам себе устроил такие проблемы под занавес. Таксист развёл руками, дескать, чем мог, сел в машину и укатил. Делать нечего, побрёл искать ночлег. Выбрал самую маленькую гостиницу с вывеской «Глоб». Пожилой хозяин, очень похожий на пирата Сильвера, узнав, что я из России, поднапрягся и кромогласно выдал: «Ленин, Сталин!» Потом еще немного подумал и добавил: «Спартак!» Я ему просто зааплодировал, это был первый человек из простых французов, который что-то ещё знает о нас, кроме как «на здоровье». На удивление номер в этом отеле оказался лучше парижского и раза в три дешевле. Настроение немного поднялось, все-таки хоть и временный, но свой угол появился, а то чувствуешь себя, как клошар последний.
Оставив вещи в номере, решил перед сном пройтись по городку. И тут меня окликнула женщина, которую мы с таксистом раньше спрашивали. Знаками, кое-какими английскими словами она дала понять, что можно попробовать ещё поискать. Пригласила в дом, там вместе с её домочадцами начали листать толстенный телефонный справочник, звонить, спрашивать. И кое-как общими усилиями нам всё-таки удалось разобраться, что заехал я не в тот Сен Пурсен. Их оказалось два – два города-тёзки, стоящих на разных реках. Один Сен Пурсен-на-Сиуле, а другой, куда и надо было мне попасть, Сен Пурсен-на-Бесбре. Разобравшись с этими Пусенами и окончательно освоившись, я произнёс свою коронную фразу: «Жё сюи рюс!» Это произвело на моих добрых помощников ошеломительное впечатление, наконец-то, я увидел в глазах людей живой интерес к такому заявлению. Они стали оживленно говорить между собой, то и дело в разговоре стало мелькать слово «русия», затем позвали в комнату даму очень преклонных лет и, показывая на неё, сказали на английском, что эта старушка русская или имеет какое-то непосредственное отношение к России. Я был поражен, но самое сильное впечатление ждало впереди. Вслед за бабулей в комнате появился старинный альбом с карточками русских царей и других старинных фото, явно сделанных в России в позапрошлом веке. Там же в альбоме лежали старые письма. Я стал вслух читать адреса на конвертах: Санкт-Петербург, Фонтанка, господину Муравьеву… Оказалось, что я попал в гости к потомкам русских дворян Муравьевых! Это же старинный русский дворянский род! Как же широко разлетелись брызги русской эмигрантской волны, что попали даже в такую глушь! Звуки русской речи в этом французском доме произвели на всех просто потрясающее впечатление. Ей-богу, ради этого стоило ехать к чёрту на кулички и тратить последние евро. Разумеется, я, как мог, попытался рассказать своим новым друзьям, что Муравьевы – это известный род в русской истории, что мы гордимся представителями этого рода, одни декабристы чего стоят... Эти милые люди окружили меня самым неподдельным вниманием и заботой, подробно рассказали, как завтра уехать до станции. Более того, отвели и показали, где останавливается автобус и во сколько он здесь будет. Очень тепло и трогательно попрощались, обменявшись адресами электронной почты. Только после этой знаменательной встречи мой авантюрный вояж обрёл хоть какой-то смысл.
На следующий день, простившись со своим продвинутым хозяином-пиратом, отправился в Монлюсон. Там безо всяких проблем купил билет до Парижа и спустя положенное время вышел вновь на Гар де Лион. После такого приключения Париж показался мне родным домом.
Принято или непринято – вот в чём вопрос…
По мере знакомства с тамошней парижской жизнью, постепенно начинаешь понимать, что любую национальную психологию, любой народный характер, или как говорят, менталитет можно определить двумя простыми понятиями: так принято и так непринято. Вот у нас, в Алексине, да и по всей матушки России, принято гадить в подъездах и таскать по ночам старье и оконные рамы под любой столб или забор, а у них нет – не принято. Там никому и в голову не придет выбросить старый диван просто так на улицу. У них принято говорить всем подряд по утрам «бонжур», а по вечерам «бонсуар», хочется тебе этого или нет. Там принято пропускать пешеходов, а пешеходы при этом, переходя дорогу, кивают головой или поднимают руку в знак благодарности за оказанное внимание водителям. От такого взаимного приятия создается атмосфера комфорта и безопасности. Возможно, это внешняя сторона жизни, но всё-таки она есть. На Западе люди стараются как можно меньше напрягать друг друга, не создавать конфликтных ситуаций, а мы наоборот, как будто специально нарываемся, ходим всегда взвинченные и готовые сорваться в любую секунду. Как у них получилось создать себе спокойный образ жизни - чёрт его знает. Может быть, многовековая культурная традиция, может быть, врожденные национальные качества: чистоплотность, вежливость, трудолюбие. Может быть, инквизиция постаралась – всех лентяев и пакостников истребила… У нас же всё с точностью наоборот – сплошные понятия-антонимы: врожденная неопрятность, лень и грубость. А наши карательные органы, получается, перебили самых толковых и трудолюбивых. Но при всём при этом, сваливая мусор, где попало, мы яростно проклинаем за бардак в городе избранную нами же власть. Но зато искренне! Мы - очень искренний народ, если послали, то от всей души, если поблагодарили, то от всего сердца. У французов, это получается как-то механически, и к концу вояжа, честно говоря, уже стали порядком раздражать эти дежурные «бонжуры» и «мерси боку». И ещё я обратил внимание, что западному человеку явно не хватает стрессов, поэтому они все поголовно болеют футболом, скачками, азартными играми, стремятся как-то искусственно разогнать кровь и подстегнуть нервы. Порой смотришь на них как на детей и думаешь: чем чем, а стрессами мы бы с вами поделились.
У них Ширак, а у нас "Доширак"!
В нашем отеле русских было немного: пожилая семейная пара из Майкопа, две подруги-пенсионерки из Москвы, ну и ваш покорный слуга. Встречались обычно за завтраком и поначалу особо не общались. Как водится, познакомились поближе и даже подружились к последнему дню нашего турне. Да и вообще ближе к концу жить стало лучше, жить стало веселее; видимо, организм начал адаптироваться. Париж стал казаться простым, понятным, и как ни странно «своим». Даже пару раз какие-то французы, наверное, из глухой провинции, принимали за местного, обращались с вопросами: куда-то им там пройти надо было.
В день отъезда была прощальная экскурсия по Монмартру. Пожалуй, эта была самая лучшая парижская прогулка: и погода была хороша, и все наши в группе оказались такими славными людьми. Единственный неприятный казус произошёл, когда нас на аллее, где сидят монмартские художники, кто-то окликнул: «Поляки?» Как же мы возмутились! Да причём все дружно, в едином патриотическом порыве, дескать, какие мы вам поляки, бери выше, мы – «Русия»! Всё-таки как же крепко в нас сидит необъяснимая генетическая неприязнь к полякам. Причём, как показал нынешний футбольный чемпионат, взаимная. Вроде бы и славяне, и Анна Герман, и Барбара Брыльска, но не любим мы друг друга и всё тут. В то же время, также необъяснимо, на ментальном уровне, мы любим сербов. Ничего про Сербию толком не знаем, а то, что они свои нутром чувствуем. Как-то в первые дни, заплутав в Париже, спросил у случайного парня на мотоцикле, как пройти к Гранд Опера. Тот показал по карте, а затем, почти по-русски, спросил, не из России ли я, получив утвердительный ответ, назвал «братушкой». Этот парень оказался сербом, так мы чуть ли с ним не обниматься стали, такая теплота нахлынула. Почему так - загадка славянской души, хотя, возможно, всё дело в вере.
Когда мы вернулись в отель, то нам надо было забрать свои вещи из номеров и в фойе дожидаться часа, когда за нами приедет автобус, чтобы отвезти в аэропорт. Совсем уже освоившись, мы попросили у удивленного персонала кипятку, дружно сдвинули столы в пустой столовой, и запарили оставшийся у кого-то НЗ – несколько пачек «доширака». Двинув в массы лозунг дня: «У них Ширак, а у нас «доширак!», с наслаждением рубанули эту деликатесную лапшу. Соскучились по жидкому и горячему за неделю скитаний! К вечеру за нами, наконец, подъехал автобус, и мы почти на ходу загрузились. В Париже с парковками строго, остановился хоть на минуту – плати, поэтому гид строго-настрого предупредила: быть готовыми в любую минуту. Всё шло без сучка и задоринки, автобус подъезжал к очередному отелю, оттуда выбегали наши туристы, метали сумки, пакеты и прочий скарб в багажник и запрыгивали сами. Подвели две молодые пары из Воронежа, их пришлось довольно долго ждать, а когда они с красными лицами, видимо, отмечали отъезд, неспешно начали грузиться, тут-то народ и не выдержал. В автобусе грянула родимая ожесточённая ругань! Кричали почти все, орали с наслаждением, с упоением, намаявшись целую неделю в вежливом и благопристойном Париже. Эта русская перепалка в автобусе, едущем по ночному сверкающему Парижу, стала последней яркой картинкой в моём заграничном пребывании. Улетая, никто из нашей группы не сказал, что, мол, не охота уезжать, вот «опять в эту грязную Россию», никто… Все рвались домой, и все были едины в своём порыве: в Париже, конечно, хорошо, но дома лучше.
Самый главный результат этой поездки для меня - обретение личной самоиндентификации. Я понял, насколько я глубоко русский человек. Не по крови, где намешано всего, не по паспорту, а по духу, по сути своей. Со всеми присущими нам национальными недостатками и, надеюсь, достоинствами. И ещё.. Я понял, что некуда бежать. Бывало, психанёшь, насмотревшись на весь наш дурдом, подумаешь: бежать надо из этой страны, или детей хотя бы вывезти. Теперь я знаю, что это – иллюзия, самообман. Там, за рубежом, нас никто не ждет, мы никому не нужны и никому не интересны. Да и не сможем мы, люди российской глубинки, там жить, в этом очень строгом, дисциплинированном западном мире. Нет уж, я точно русский, чёрт возьми! Здесь родился, здесь живу и здесь мне, в общем-то, неплохо.