МАРИНА ФАДЕЕВА http://proza.ru/avtor/marfa2909 - ПЕРВОЕ МЕСТО В ОДИННАДЦАТОМ РЕГУЛЯРНОМ КОНКУРСЕ «ПРИШЛА ВЕСНА-КРАСНА» КЛУБА «СЛАВА ФОНДА»
Он был не просто одинок
В тени густой на склоне лога.
Как очень маленький цветок,
Он ждал сравненья неземного.
Бутончик беленький мечтал
Казаться необыкновенным,
И ты, шутя, его назвал
«Застывшею слезой Вселенной».
Нина Дубовицкая
Он никогда не знал своей матери…Какая она была, эта женщина, подарившая ему свет?
Он часто думал об этом, и в каждой встречной пожилой женщине искал то мимолётно – неуловимое, что проникало в потёмки его исстрадавшейся по теплу и любви души, что могло зажечь слабый лучик надежды…Нет, он не одинок! Есть в этом неприветливом для него мире родственная душа, с которой связан невидимой нитью!…Кому-то непременно он нужен, да и он не может существовать без потребности о ком-нибудь заботиться... Для чего-то Бог даровал ему жизнь!Но сейчас она ощущалась, будто со стороны, словно эта была репетиция перед чем-то значимым…
Между тем, он перешагнул уже тридцатилетний рубеж. И за эти три десятка лет судьба основательно потрепала его. Отказник с рождения, он прошёл невесёлую школу жизни – дом малютки, детский дом, неудавшаяся попытка поиска лучшей доли, тюрьма, проблемы с устройством на работу после отсидки… Жизнь словно выплюнула его на обочину, где каждый мог лишний раз по нему проехать, затоптать, и, казалось, уже никакая сила не поможет ему подняться, очиститься от грязного проторенного пути, ведущему в никуда…
Вот уже месяц, как жил он в старом щитковом доме. Воды и электричества в нём уже не было, и в скором времени нежизнеспособную конструкцию ждала невесёлая участь – быть снесённой. Несколько полуразрушенных комнат занимали такие же, как и он, обсевки жизни. С утра бомжовая братия дружно обшаривала помойки в поисках металлолома и теплого шмотья, да за копейки помогала грузчикам, если последние, увлекшись горячительным, сами «нуждались в транспортировке» задолго до конца рабочего дня…Поздним вечером, на пустыре возле дома, мужики жгли костры, чтобы сварить нехитрый ужин в котелке, как-то согреться на ночь, допивали оставленное нежадными отдыхающими гражданами пиво и говорили за жизнь…
Вот и сейчас, сидя кружком, они черпали из котелка ароматную бэпэшную лапшу, сдобренную килькой в томате. А чуть поодаль, жадно потягивая ноздрями дразнящий до коликов в животе воздух, грыз мосластую кость прибившийся к мужикам, и уже чувствующий себя на правах штатного охранника, поджарый, с палевыми боками, кобель, готовый пустить на лохмотья каждого, кто посмеет поделить с ним узаконенную «крышу»…
Сегодня разговор кружил в основном вокруг новой обновки на одном из бомжовой братии. Молодой сухопарый парень с гордостью демонстрировал на себе теплый, добротной, ручной вязки, свитер, прикрывающий костлявый, почти бестелесный зад, теряющийся в широких, явно не по размеру, штанах из плотной ткани.
- Я, как всегда, по привычке, спросил три рубля, типа на хлеб, уже готов было пройти мимо, а она вдруг остановила, посмотрела так пристально и спросила, не хочу ли я есть. Я есть…Да я всегда жрать хочу, особенно, когда «трубы горят»! Ну пошел я за ней, думаю - во тётка, с катушек слетела! И не боится бомжарика в хату впустить: они же от нас шарахаются, как от прокаженных, дверь в магазин ногой открывают, если увидят, что за ручку взялись…А тут…пельменей сварила…вкуснотища!!! Пирожки на стол с какой-то сладкой хренью выставила – ум отъешь! И всё меня Сережей, Сереженькой зовёт,..а по мне хоть горшком назови,..только в печь не ставь, а накорми из этой печи…
Сергей вздрогнул, услыхав собственное имя и прислушался, словно речь шла о нём, ревностно поглядывая на самозванца, пусть и по воле случая…Почему-то сильно тряхануло сердце, будто поскользнулся на чем-то липко-равнодушном, и он нервно закурил, пытаясь удержать дрожащими пальцами обжигающий окурок…
- Да слыхали мы про эту тётку, - басовито покашливая, подал голос здоровый бородатый мужик, в болоньей, явно с чужого плеча, куртке, из рукавов которой еще на четверть выступали внушительные волосатые ручищи с кулаками- кувалдами. – Живет одна, года два назад сын её с женой на машине вдребезги… Вот на бабу вроде как и нашло помутнение: каждого молодого мужика Сережей зовет, вроде как сына своего…
Да норовит накормить, да шмотку какую дать…И Толяну перепало по-крупному, ишь рожа довольная, хватил домашней хавки, от нашей баланды нос воротит…Серому вон, кривить душой не надо, сам бог велел наведаться…Серёг! Пойдешь, что ли, на дармовые харчи-то?
- Что же вы… как саранча какая …Налетели…Только бы пожрать нахаляву, да барахло свое сменить! Она же…Ч-ч-еловек…Трагедия такая произошла…Она же сама себе не принадлежит, а вы… рады обобрать до нитки!…А может, ей помощь какая требуется –пожилой человек, одна на целом свете…А вы пож-ж-рааать!!! Люди вы или что?!! - Сергей обнадеживающим взглядом обвёл всю эту чавкающее-жующую публику, надеясь пробудить хоть в ком-то каплю сострадания, потом резко встал, словно что-то хотел добавить, но передумав, в сердцах махнул рукой и шатающейся походкой направился было к дому…
- Да ладно, Серый, не обеднеет тетка-то…Поизносились мы тут малость, че добру-то пропадать…- бросил кто-то из мужиков ему вослед.
Слова рубанули по сердцу и рикошетом ударили в голову, болью пронзив виски. Сергей резко остановился, обернулся и, жестко, чеканя каждое слово,
сказал:
- Еще только раз…кто-нибудь…сунется к ней…Прибью гада!
Ночь была неспокойной. Он лежал на проваленном диване, устремив глаза в потолок, и слушал тишину... На душе было муторно. Что ждет его завтра? Неужели судьба опять посмеется над ним, поселив в душе очередное разочарование? Господи! Сколько их уже скопилось – холодных, пустых, словно тяжелыми путами сжимающих сердце… Изредка мысли его прерывал тихий хруст в углу комнаты: время поздней трапезы для мышей. Сергей часто оставлял сухарики около небольшой щели в ободранной, с обвалившейся штукатуркой стене. Мышиный портал. Эти маленькие неприкаянные существа иногда разбавляли его крепкую, как хороший кофе, бессонницу, успокаивая и усыпляя его взбудораженное сознание. Он никогда не мог уснуть в тишине. Одиночество в ночи было невыносимо. Оно давило на него тяжестью склепа. Доходило до странного: он переводил стрелки часов назад, и тогда, как сомнамбула,не в силах уже терпеть, на пороге раннего рассвета валился с ног, изредка вздрагивая, и забывался неспокойным черно-белым сном...Лишь в это время слегка расправлялись на его лице наработанные жизнью отметины…
Утренний свет резко ударил в тусклые оконные стекла, но сила майских лучей была так напориста, что пробивалась сквозь заляпанные, засиженные мухами окна, ласковым зайцем скользнув по щеке и запутавшись в ресницах…Сергей блаженно улыбнулся и открыл глаза…
Сегодня первый раз в жизни его сон был ярким и радужным: он стоял на вершине горы, раскинув руки навстречу солнцу,
и оно обнимало его своими руками-лучами, и свет его пронизывал от макушки до пят…И такое блаженство разливалось по всему телу, что хотелось кричать с высоты всему миру: «Лю-ди-иииииии!!!! Жизнь пре-кра-сна-аааааа!!!!» И с неба, с лазурного ясного неба водопадом лил дождь из цветов…Ослепительно чистых и светлых…
« Это хороший знак… Я должен сегодня же пойти к ней…К этой женщине…
Я чувствую это…Да, именно сегодня…»
Душа трепетала и, казалось, робко несла его над поверхностью земли. Была середина мая. Воздух впитал в себя всю прелесть весенних ароматов: терпкий запах цветущей рябины сливался с нежно – пряным яблони и вишни.
Юная, еще клейкая зелень берёз дополняла горько – сладкую сирень, и весь этот волнующий шлейф чудным образом перемешивался лучшим парфюмером природы – майским ветерком, определяя ноту сердца, который будоражил и нес обновление в каждую человеческую душу.
Он шёл мимо торговых рядов, где многочисленные бабульки уже вовсю предлагали свой нехитрый товар…
- Сынок, купи букетик цветов любимой девушке! За недорого отдам! – добрые глаза старушки озарялись лучистым светом, расходясь паутинкой морщинок по напоминающему печеное яблочко лицу. ”Да нет у меня никакой ни любимой, ни девушки…”- подумалось, и готово уже было сорваться с дрогнувших губ, но обезоруживающая улыбка старушки словно спугнула равнодушный поток слов, растянув рот в ответной радужной улыбке…
- Почем, мать,.. красота - то такая? – он бережно вытянул из стеклянной банки небольшой букетик ландышей. Белые крохотные бубенчики качнулись на длинных тонких ножках и
словно зазвенели, источая нежный аромат.
- Да бери, милай, за пять рублев, последние остались!
Он нырнул рукой в недра пропахшего табаком кармана штанов и вытащил последний пятак, оставшийся после вчерашнего разового заработка…
Он не помнил, как взлетел вверх по лестнице, впопыхах обогнав кого-то и остановился в нерешительности уже перед дверью квартиры.
- Вы ко мне? – Сергей обернулся. Сзади него стояла худенькая, небольшого роста, женщина, которую он и не заметил, когда бежал по лестнице – ноги его опережали, будто боялись, что передумают стоящие на распутье мысли…
- Да нет…То есть да…То есть…вот! Это вам! – он совсем запутался, стушевался, не успев придумать ни одного веского довода напроситься в гости и со всей горячностью, резко выбросил вперед, как флаг парламентера, руку с зажатым букетиком цветов…
Она вскинула на него огромные, словно вместившие в себя всю вселенскую печаль, глаза Богоматери, и маленькая искорка надежды озарила её немолодое, но прекрасное лицо.
- Мои любимые…Ты помнишь…Ты всегда мне их дарил…Мальчик мой…Мой милый, нежный мальчик…Серёженька…
Они стояли друг против друга – эта странная худенькая женщина, прижимающая к груди хрупкий букетик цветов и молодой мужчина в поношенной, но довольно опрятной одежде, как в зеркальном отражении. повторяющий благодарственный жест скрещенных на груди рук.
На мгновение он закрыл глаза, словно отложил услышанное в ячейку памяти, чтобы никто не смог посягнуть на выстраданное годами и принадлежащее только ему зыбкое сокровище, еще не выкупленное сердцем, но уже ни на какие богатства мира не променяющего его…
- И что же мы стоим на пороге?..Проходи, Серёженька… - он вошел в коридор, остановившись в нерешительности…Имел ли он права войти сюда, воспользовавшись нездоровьем бедной женщины, ведь наверняка эти неожиданные провалы в памяти были вызваны сильнейшим стрессом вследствие потери родного сына… Он чувствовал себя подлецом, но и уйти уже не мог, потому что начинал осознавать, что это может окончательно её убить…
- Серёженька, мой руки, сейчас будем обедать…- Её ласковый голос, разбавляемый звуками расставляемой посуды и чудными запахами свежего борща, уже слышался с кухни…
Она жила в небольшой однокомнатной квартире, и, должно быть, от одиночества, от страха остаться одной наедине со своими скорбными мыслями, она постоянно что-то терла, вытирала и мыла… Комнатка сияла чистотой, но чувствовалось отсутствие хозяина, крепких мужских рук. Это было видно во всем: и в подтекающем на кухне кране, мерно, словно метроном,
отсчитывающим увесистые капли, и в «поющем» унитазе, и в провисших под тяжелыми шторами гардинами, чуть державшихся на изогнутых креплениях…
Он уже мысленно наметил фронт работ, радуясь, что Господь наделил его умелыми руками, и что есть лишний повод снова появиться здесь…
О, если б только можно было хоть на шаг, хоть на долю сантиметра приблизиться к тому, чем бредил еще с детства, взглядом затравленного волчонка провожая из окна детского дома счастливые семейства, которые прогуливались по аллеям парка…
В ванной Сергей бросил беглый взгляд в зеркало, почти ненавидя собственное отражение, встретившись с лихорадочным взглядом на бледном, с трехдневной щетиной, лице. Ведь он, наверное, и сотой долей не был похож на её сына…Но удивляло другое…
Сколько их таких перебывало здесь – ущербных, голодных , обозленных, готовых лишить жизни за любую приглянувшуюся безделицу… Но никто не посмел себе обворовать эту блаженную женщину, воспользовавшись её беспомощностью! А чистота и свет добрых глаз невольно умиляли сердца даже самых бессовестных попрошаек…
Боже мой! Какие чудеса творили её дивные руки! Она кормила его чуть ли не с ложечки, подливая добавку наваристого, с украинскими галушками борща, подкладывая лучшие куски ароматного пирога…Сама же почти не ела, любуясь здоровым аппетитом дорогого Серёженьки, и блуждающая растерянная улыбка чуть оживляла её бледное лицо…
- Я бы хотел…Что я могу для вас сделать?
- Можешь…- Она внимательно посмотрела на него, словно пытаясь удостовериться в принятом решении, и с улыбкой добавила - Приходи, пожалуйста, завтра на обед…Я такие голубцы вкусные сделаю…Ты ведь любишь голубцы, .. Серёжа? – Он с болью взглянул на неё и щемящая, невыносимая тоска заполнила собой всё его несчастное, истосковавшееся по материнской любви сердце…Он неловко обхватил её маленькие теплые руки и припал к ним дрожащими от напряжения губами…Горькие слезы обжигали её ладони, и он, как мокроносый кутенок, скулил, боясь испугать её, обрушить на эти хрупкие ладони всю силу своей выстраданной боли…
- Прошу вас…Христа ради…Простите меня! Я не должен был…Нельзя так! Не должен был приходить сюда! Я…не ваш сын…Я вообще… ничей сын. По странной случайности
меня зовут…Сергей. Но матери…чтоб Серёженькой…никогда этого не было!
Она замерла…Сергей стоял перед ней на коленях, опустив голову… Больше всего на свете он боялся в эти мгновения встретиться с ней взглядом. О чем думала сейчас эта женщина?
Дошел ли до её слабого сознания весь чудовищный смысл сказанного?
Нежное, словно поцелуй солнечного луча, тепло осторожно коснулось его макушки…
Он медленно поднял голову и сквозь пелену своих слез почувствовал отражение её невыплаканной боли…
- Я знаю…Я всё знаю…Меня считают сумасшедшей…Ты ведь тоже…так думал, правда?
Просто я больше не могу… быть одна…Ты не представляешь, как тяжело заставлять себя жить…У меня ведь никого…Они все тогда…И Серёженька, и Леночка с Любашкой…Одна…Любой живой душе была рада…А когда ты цветы…Ландыши принес сегодня – у меня в глазах потемнело…Вроде сын мой, Серёжка стоит…живой…И цветы он эти любил…дарил всегда…Даже имя у тебя его, сыночки…
Она бережно взяла в руки букетик цветов и опустив их в стакан с водой, поставила его на небольшой столик рядом с фотографией молодого, улыбающегося мужчины…
- Ты вот что, Серёжа…Ты не стесняйся, приходи ко мне в любое время…Знай, что у тебя есть теперь второй дом…Мой мальчик очень любил жизнь…И мать он свою любил –всегда был рядом, переживал за меня…И больше всего он боялся оставить меня одну…
Проживи же ты за него , продли жизнь моему сыну…Стань им! Я думаю, душа его меня поймет и не осудит…
Возвращаясь домой, Сергей как молитву повторял дорогие, ставшие уже такими родными слова: « В любое время…Дом…Стань моим сыном…Мать…
Любить жизнь…» Да, любить жизнь! Как же её не любить? Если солнце – вот оно! И оно тоже любит его, оно улыбается щедро, оно дарит свое тепло и как же радостно, Господи! Как же радостно! Как же хочется жить, люди! Как прекрасно жить!!!
Он шел, и сердце его учащенно молоточило, глаза лихорадочно блестели и нежность, неизведанная доселе нежность теплой волной разливалась по всему телу, растопляя остатки недоверия и скорбного одиночества, казалось бы, прописавшегося в его душе навсегда…И не было хмурых недобрых лиц, прохожие улыбались ему ободряющими улыбками,
словно были посвящены в его мысли и чувства, они принимали его, как братья и сестры, как неотъемлемую часть Вселенской Любви…
Через несколько дней Сергей освободил свое ветхое жилище в щитковом переулке, впустив туда хромого Ивана, только что пополнившего ряды бомжовой братии, и наказав строго настрого не обижать мышиный народ. Иван клятвенно заверил отрастить хвостатых как минимум до размера морских свинок, но, подлец, не сдержал слово, и на следующий же день устроил серым блокаду – законопатил неэстетичное отверстие цементом…
А еще через неделю в местном жэке появился новый слесарь-сантехник, который оказался еще и с «руками откуда надо», быстро и добросовестно работая на объектах,поразив мастера Верочку свежим дыханием и благородным, трепетным отношением, а не привычным запахом перегара и сальными шуточками, которыми не гнушались местные работяги.
Но окончательно он завоевал её сердце, когда смастерил за сэкономленное на перекурах время добротную полочку, открывшись девушке: «У нас много цветов…Их очень любит…Мама…»