Давай нарисуем небо, в котором нет птиц, дельтапланов и звезд, высоко в синеве проплывают киты. Огромные киты с гладкими животами и маленькими грустными глазами. Добавим к берлинской лазури и нежной бирюзе серого гранита и сумрачных ненастий. Лиловых драконов с остроконечными хвостами и бугристыми сизыми лапами. Они потягиваются и выпускают багряные зевки, отряхивают с крыльев крупные капли дождя. Смеются раскатами грома. Все будут думать, что скоро гроза и спрячутся в укрытие. А мы выйдем без зонтов, калош и ветровок. Нам не страшны скарлатина, отит или насморк. В нашем небе всегда промозгло. Дорисуй графитом шпили, башни, мосты и чужие окна. Я добавлю золотой охры в губы ангелов, фонарные столбы и свисток полисмена. Немного солнца в холодную воду витрин и зеркал. Натяну до дрожи телеграфные провода и бельевые веревки. Взобью из оставшихся облаков ирландские сливки. Угощу еnglish breakfast драконов. У чудесных драконов есть все, кроме счастья и сладкого чая. Улетят они скоро в край тот, где принцессы в газовых платьях и принцы в камзолах. Мы же останемся здесь, ожидая китов. Толстобрюхих неповоротливых ленивых китов.
Если будут киты, появится море. А море всегда бесконечно. Можно представить, что я плыву под черным флагом. Сундуки полны сапфиров, рубинов, топазов, резных монет и жемчужин. А ты вроде шального пирата. Смуглолицый и лысый. На груди гладкой тельняшка, дымит трубка, на плече попугай. И еще ко всему колченогий. И немножечко старый. Бес в ребро. Ты нашел меня в самом злачном порту. Зовут меня Дженни. Я умею гадать по ладони, обводить вокруг пальца, никогда не бываю одетой, стоит выпить пинту рому иль водки. Дженни поет, как ангел, танцует как фея, но не любит смеяться: оттого что беззуба. В нашей сказке дантист косорукий, да еще одноглазый, не пойдешь же к такому челюсть вставлять. Зубы выбил ревнивый любовник. Тот, что висит второй день на грот-мачте. Пусть его хорошенько поджарят в аду!
Ты воюешь с английской короной, даришь мне острова и смешных обезьянок. Я меняю браслеты и серьги на нелепые безделушки. Не готовлю воскресных обедов. У меня нет бегоний в саду. Впрочем, как и сада, беседки и кухни. И в придачу сопливых и вредных детей.
Ты вечно пьяный, коварный и буйный. И хранишь в запечатанном сердце самый главный секрет. Если я подберу нужный ключик, то тебя тот час же брошу. А ты станешь буддийским монахом иль тамплиером, будешь сидеть в падмасане или ордену верно служить. Я вернусь в злачный порт, за барную стойку. Заработаю на новые зубы. И уеду туда, где сахарный пляж, загорелые мальчики в плавках говорят с прононсом французским. Ставят крупные суммы на то, кто первым со мной ночь проведет. С ними, словно под гашишем, так сладко и томно. Расцветают в межножье пионы, хочется всех сразу и много. Я тянусь к ним руками, срываю. А на утро их можно убить.
Так держи свое сердце надежно! Запечатай так, чтоб не вырвать ни болью, ни лаской признание с губ. Даже, если пытаю каленым железом, не выдай пароль. Оплети сомненьем и ложью, затаись как змея перед схваткой клубочком. Не выпускай, словно надутый гелием шарик. Этот большущий секрет. Если я тебя разгадаю, если станет все ясно и просто. Розовеют бегонии пышно, ты работаешь клерком, я – примерная мать и супруга. И воскресный обед на столе. От такого как ты убегаю – забываю, не помню, не знаю. В моем небе тоскливо без темно-синих китов.