Около полуночи зазвонил телефон.
-Извините за поздний звонок. Я только что узнала ваш номер. Мне порекомендовали обратиться к вам.
-Но кто вы?
-Ох, извините, я не представилась. Меня зовут. Клара Львовна Перельман.
-Знакомая фамилия. «Занимательная алгебра, физика и т.д.» не ваш родственник написал?
-Да, я из этой семьи, Но это не имеет значения. Я вам звоню вот по какому поводу. Уезжая из бывшего Союза, я захватила с собой материалы Льва Максимовича Клейнборта. Вам знакома эта фамилия?
-Если вы имеете ввиду того, кто писал о театре, то немного знаю.
-Дело в том, что Лев Максимович родной брат моего мужа — Марка Максимовича. После смерти Льва Клейнборта, мы с мужем приводили в порядок архивы писателя. Материалы, которые я привезла в Америку, это воспоминания Клейнборта о людях, с которыми ему приходилось встречаться. Это те поэты и писатели, с которыми он дружил — Горький, Куприн, Блок, Есенин, Сологуб, Мамин-Сибиряк, Короленко, Серафимович, Новиков-Прибой, Купала и многие другие.
-Конечно это очень интересно! А можно посмотреть эти воспоминания?
-Для этого я вам и звоню.
-Завтра воскресение. Если позволите, я буду у вас часам к двенадцати. Это удобно?
-Вполне. Записывайте адрес.
На следующий день в полдень я позвонил в дверь квартиры Клары Львовны.
Дверь открыла невысокого роста женщина.
-Здравствуйте! Вы Клара Львовна?
-Здравствуйте! Да заходите же. Конечно я — это я. Чай? Кофе? Вы же с дороги. Сколько времени вы ехали? Что, целых полтора часа? Садитесь сюда. Я закрою окно. Вам будет дуть.
-Не беспокойтесь, все в порядке, я не боюсь сквозняков.
Совершенно белые волосы никак не вязались с этой живой, как ртуть, женщиной, с блеском е молодых глаз.
-Клара Львовна, пожалуйста, не хлопочите. Давайте раньше о деле. Кофе как-нибудь потом.
-Ну, хорошо. Понимаете ли, мой возраст заставляет меня торопиться. Я так боюсь, что я уйду
и все это, - она указала на объемистую папку, - пропадет. А мне так хочется успеть увидеть это
опубликованным. Мне кажется, что воспоминания Льва Максимовича о наших великих соотечественниках должны быть небезынтересны для русских людей, живущих в Америке. Впрочем, может быть я ошибаюсь? В последнее время я что-то стала здесь часто ошибаться. Вроде бы и те же наши люди, ан, и не те.
Мы с мужем приехали в Лесное Под Ленинградом, надеясь застать Льва Максимовича еще в живых, но опоздали на день. После похорон нам отдали архив писателя., чтобы мы привели его в порядок. Мы с Марком Максимовичем долго работали над архивом брата, и закончив работу, передали его: часть в Пушкинский дом, часть — в музей Горького, кое-что в Белорусский музей. Мы с мужем считали, что архив писателя Клейнборта должен стать достоянием России. Кое-какие материалы остались у нас. Но теперь, после смерти мужа, мне хочется, чтобы в память о них обоих, воспоминания Льва Максимовича прочли любители русской словесности. Ведь очень многое из того, что мы передали в музеи, так и не увидело свет в России.
Клара Львовна наговаривала мне на диктофон
заготовленный текст, изредка заглядывая в свои
записки. Она объяснила это тем, что готовилась
к нашей встрече и, не надеясь уже на свою
память, постаралась заранее записать все то,
о чем ей хотелось бы рассказать.
Об авторе.
Лев Максимович Клейнборт — старый русский писатель. Литературную деятельность начал в1902 году в Земских изданиях тех лет. С1903 года становится постоянным сотрудником журналов «Образование», «Мир Божий», «Русское богатство», «Вестник Европы», «Современный мир» и других прогрессивных журналов того времени.
Он был тесно связан с социал-демократическим движением, членом «Союза борьбы за освобождение рабочего класса». Царское правительство шесть раз в различные годы арестовывало его и высылало из Петербурга. В1909 году был приговорен к году крепости.
После Октября Клейнборт продолжает свою литературную деятельность. Будучи в гуще литературно-журнальной жизни России, он постоянно был связан с теми, о ком пишет в своих воспоминаниях.
Писатель лев Клейнборт был очень постоянен во всем: и в своих литературных привязанностях, и в личной жизни. Его жена, Мария Францевна Лесгафт (это именем ее отца назван институт физкультуры в Ленинграде), очень рано ушла из жизни. И как потом его друзья ни уговаривали его снова обзавестись семьей, он так и остался однолюбом. До последних дней своих он хранил верность усопшей.
Лев Максимович трудно сходился с людьми. Но когда уж сходился, то дружбу эту сохранял всю жизнь. Он обладал удивительным свойством располагать к себе людей, с огромным удовольствием помогал им находить свое место в жизни, был очень доброжелательным критиком. Авторы всегда с большим удовольствием предоставляли ему свои работы для критического разбора. И в его заметках, посвященных людям близким его сердцу, ощущается доброжелательность по отношению к ним.
Клара Львовна предоставила мне копии большой
части архива Льва Максимовича, но после того,
как мой компьютер поймал какой-то вирус,
у меня осталась небольшая часть из воспоминаний
писателя Л.М.Клейнборта.
Несколько лет назад Клара Львовна ушла из жизни,
и есть ли у нее наследники не знаю.
Еще когда у меня были целы все копии
воспоминаний писателя, я предлагал эти материалы
нескольким русскоязычным журналам, но меня
вежливо отправляли с ними в …. «Неформат»
Новое, но очень емкое для отказа слово.
Предлагаю вниманию заинтересованных то, что у
меня сохранилось.
СЕРГЕЙ ЕСЕНИН
В один из дней ранней зимы 1928 года, будучи в Москве, я поехал на Ваганьковское кладбище. Подошел я к могиле Сергея Есенина Около могилы стояла молодая девушка в черном одеянии с густой вуалью на лице. Она горько плакала. Я подошел ближе к ней.
-Не узнаете? - Спросила она. - Я была у вас с Есениным.
Я не узнал девушки, но изможденное лицо, обильные слезы, что-то больное в образе ее заинтересовали меня.
Мы пошли по кладбищу. Она сразу стала говорить о Есенине, стала на память читать отрывки его стихов, подбирая какую-то особую тематику:
«Ну целуй меня, целуй
Хоть до крови, хоть до боли
….......................................
Ну целуй же. Так хочу я
…....................................
И с тобой целуюсь по привычке,
Потому что многих целовал.
И как будто зажигая спички,
Говорил любовные слова.
….....................................
Я с тобой не нежен и не груб.
Расскажи мне скольких ты ласкала,
Сколько рук ты помнишь? Сколько губ?
Знаю я, они прошли как тени,
Не коснувшись твоего огня...
С большим удивлением смотрел я на девушку, слушая с какой дрожью и болью в сердце она читает эти отрывки. Вдруг она оборвала какой-то стих, замолчала и тихо сказала:
-Такой, именно такой был Есенин в своей жизни.
Потом стала говорить о личной жизни Есенина, о Зинаиде Райх, его первой жене; его сыне Константине и дочери Татьяне; о Изидоре Дункан, которая была на семнадцат лет старше его; о случайной связи с Анной Изрядновой и их сыне Юре; о Софье Толстой, внучке Льва Толстого; о своих отношениях с Есениным.
Я мало знал личную жизнь поэта и охотно, внимательно слушал.
Наступили сумерки, мы подошли к выходу.
Я крепко пожал ей руку. Она задумалась и снова по памяти прочла.
«Но ты детей
По свету растерял,
Свою жену
Легко отдал другому.
И без семьи, без дружбы,
Без печали
Ты с головой
Ушел в кабацкий омут.»
Потом странно улыбнулась, повернулась и ушла назад на кладбище.
Не раз потом я вспоминал эту девушку под черной вуалью, так горячо любившую поэта, так трагически погибшую на могиле Есенина, постоянного, верного друга его — Галину Артуровну Бениславскую.
Стал я вспоминать и самого Есенина, мою первую встречу с ним.
Тихие сумерки уже заволакивали скамейку, на которой я сидел в саду своего загородного дома с Лесном, под Петроградом.
В воздухе сухом и легком ничто еще не сдавалось, и звонок был крик диких птиц где-то в высоте.
-Лев Максимович?
Обратился ко мне паренек, подходя со стороны калитки моего сада. Совсем юный, в пиджаке, в серой рубахе с галстуком, узкоплечий, желтоволосый.
-Есенин, - сказал он своим рязанским говорком. - Вы обо мне писали в журнале «Северные записки».
Синие глаза, в которых было больше блеска, чем тепла, заулыбались.
Не успел он, однако, сесть как откуда-то взялась моя собака, со звонким лаем кинувшаяся на него.
-Трезор! - Крикнул я. Но это лишь раззадорило собаку.
-Ничего, - сказал он, - не тронувшись с места. Затем каким-то одним движением привлек собаку к себе. - Собака не укусит человека напрасно.
Он знал, видимо, секрет как подойти к собаке. Более того, он знал секрет, как расположить к себе человека. Через короткое время он уже сидел со мной на балконе, тихий сельский мальчик и спрашивал меня:
-Круглый год здесь живете?
-И зимой и летом, - ответил я.
-В городе-то душно уже. - Потом сказал. - Живите здесь! Воздух легкий, цветочки распускаются.
Ему здесь все напоминало деревню.
-У нас теперь играют в орлянку, поют песни,бьются на кулачки.
Во всем, что он говорил, было какое-то неясное молодое чувство, смутнная надежда на что-то, слившаяся с воздухом лета.
Он рассказывал мне об Университете Шанявского, в котором учился уже полтора года, о суриковцах, о журнале «Друг народа». О том, что приехал в Петроград искать счастья в литературе.
-Кабы послал господь хорошего человека. - Говорил он прощаясь.
Опять пришел. Принес несколько брошюр, только что вышедших в Москве, сборников поэтов из народа Отчеты Университета Шанявского и секции содействия устройству деревенских и фабричных театров. Ряд анкет, заполненными писателями из народа. Принес свои стихи «Маковые побаски», «Русь» и еще что-то. Часть из них я передал М.К.Иорданской, ведавшей беллетричтическим отделом в журнале «Современный мир», часть Я.Л. Сакеру, редактору журнала «Северные записки». Сказал о Есенине и М.А.Славинскому, секретарю журнала «Вестник Европы», мнение которого имело вес и значение в журнале.
«Северные записки» взяли все стихи. «Современный мир» - одно.
Это сразу окрылило Есенина. Он стал навещать меня. Раз пришел с девушкой среднего роста, с густыми длинными косами, вероятно той, которую я потом видел на кладбище.
Когда я начал работу о читателе из народа, работу, опубликованную в печати целиком уже в годы революции, я разослал ряд анкет в культурно-просветительные организации, библиотеки, обслуживающие фабрику и деревню, в кружки рабочей и крестьянской интеллигенции.
Объектом моего внимания были по преимуществу Горький, Короленко, Лев Толстой, Глеб Успенский. Разумеется, я не мог не интересоваться под каким углом зрения воспринимает этих авторов Есенин и предложил ему изложить свои мысли на бумаге, что сделал он, отчасти, у меня на глазах.
Он, без сомненияя, уже тогда умел схватывать, обобщать, что стояло в фокусе литературных интересов. Но читал он, в лучшем случае, беллетристов и то, по-видимому, без системы.
Толстого он знал преимущественно по народным рассказам; Горького по первым двум томам издания «Знание»; Короленко по таким вещам как «Лес шумит», «Сон Макара», «В дурном обществе»; Глеба Успенского по «Власть земли», «Крестьянин и крестьянский труд».
-Люблю начитанных людей, -говорил он мне, обозревая книжные богатства, накопленные на моих книжных полках.
Он то и дело лежал на траве вверх грудью у меня в саду то с томом Успенского, то с томом Короленко. За ним бегал Трезор, с которым он был уже в дружбе.
Скоро он принес мне рукопись в десять-двенадцать страниц о Горьком, Толстом, Короленко и Успенском.
Прошло некоторое время и мне понадобился материал для моей книги «Очерки наордной литературы», где видное место отводится Клюеву и Есенину.
Клюев прислал мне свои высоколюбопытные записки о себе. Остановка была за Есениным, который уже жил в Москве. Я написал ему, но не получил ответа. Написал вторично. Тогда он ответил, что в кратчайший срок пришлет все, что мне нужно.
Летом 1924 года, во время поездки в Ленинград, он передал мне автобиографию и другие, нужные мне материалы.
Но это уже был не тот Есенин — юный, в пиджаке и серой рубахе, когда я впервые увидел его в своей усадьбе в Лесном. Что-то больное было в его измученном лице и прощаясь со мной он сказал:
Я в сплошном дыму.
В развороченном бурей быте.
С того и мучаюсь,
Что не пойму,
Куда несет нас рок событий.
Это была последняя встреча с Есениным.
Увидел я снова его в гробу в Союзе писателей на Фонтанке, куда принесли его тело из гостиницы «Англетер».
Мало людей провожало его гроб в товарный вагон, кто-то сказал словами умершего поэта: «И нет за гробом ни жены и ни друзей». А кто-то другой добавил: «Это сегодня, а завтра -
«Слух обо мне пройдет по всей Руси великой,
И назовет меня всяк сущий в ней язык:
И гордый внук славян, и фин, и ныне дикий
Тунгуз, и друг степей - калмык.»
Поезд с гробом Есенина ушел в Москву.