Текст рассказа «Циник»
http://www.proza.ru/2012/06/20/1283, безусловно, интересен, как темой, так и ее реализацией. И здесь есть много чего, о чем можно поговорить. Я же постараюсь отметить выпуклые для меня вопросы.
Тексту присуща авторская индивидуальность. Трудно понять, где тут сам автор, а где автор, пытающийся перевоплотиться в героя рассказа, но пульс этого процесса чувствителен. Это - внезапное возникновение таких неожиданно ярких мест в тексте, как например, короткое описание смерти Вадика. Этот снег, который вдруг перестал таять…
Вот это и есть то самое, что туманно называют “языком автора”.
Не знаю, как у кого, но у меня это описание вызвало практически кинематографически четкий образ. Я думаю, это – удача автора.
Теперь об идеях. В подобных текстах всегда есть большая опасность - выстроить четкую мораль (или антимораль), превратив хороший текст в типичный агитплакат. Отчасти автору не удалось этого избежать. Конец рассказа скомкан и в нем читается следующее: “Вот он - плохой парень, который никого в жизни не жалел. Теперь видите – вот он сидит от звонка до звонка и ему выбили зубы. Плохих парней, которые надо всем смеются, не любят даже там, где только одни плохие парни – в тюрьме. Вот так-то, дети”.
Но, правда, мораль читается раздражающе выпукло только из-за формы концовки. Возможно, автору не хватило одной–двух фраз, возможно, текст еще полежит и будет изменён буквально парой штрихов. По крайней мере, основа для этого есть. И то, что автор хотел сказать больше, чем прочитывается…
Почему-то при чтении подобных текстов первым делом вспоминается первый роман Бёрджеса “Заводной апельсин”. Требовать от кого-то раскрыть эту тему лучше или так же, как Бёрджес – наивно. Обстоятельства, сила которых вызвала к жизни этот роман, достаточно уникальны . Но Бёрджес – Бёрджесом, а сюжетов нам от природы досталось не так много и мы будем повторяться не только идейно и тематически, но и даже и в сюжетных коллизиях. Это не страшно.
Правда, в отличие от Бёрджеса, автор проводит читателя через чувства не более, чем требует того легкое осуждение героя. Никакого содрогания. Может быть, в этом и есть особенность авторского замысла – не показать эволюцию характера героя, а показать соотношение моральных понятий и оценок. С одной стороны - герой, который лишен значительной доли панциря ханжества, честно себе в этом признается и бесстрастно оценивает себя, а с другой стороны – отец, изувечивший супругу, с которой прожил жизнь. При этом он - проживший жизнь “порядочного человека”. С одной стороны – нехорошо бросать девушку, хоть она и проститутка, в одних трусах на берегу озера, с другой – за смешок в строю парню просто выбивают зубы и бросают в карцер. Получается что циники и их противники стоят друг друга. Причем, циник, не то, чтобы и агрессивен. Его же противник – жесток, беспощаден и, самое главное, лишен какого-либо чувства юмора. Циник не убивает, но зато это делают “не циники”.
Кстати, насчет юмора. Местами очень даже хорошо. Нигде не срывается на пошлость. И вообще, я уже в который раз встречаю рассказ, который можно рассматривать как синопсис, как минимум повести. Сюжетная схема свободно наращивается. При укрупнении формата возможно было бы раскрыть то, что сейчас подано слишком схематично. Это касается для меня в первую очередь линии “родителей”. Я никогда не скажу, что “так не бывает”. Бывает и хуже. Но к тому, что произошло, не хватает какой-то одной или двух ступенек повествования. Чего-то не хватает…
Ну и немного технических деталей. Ничего особенного, но кое-где требуется “подшкурить”. Надо внимательно посмотреть эпизод с Вадиком. Во-первых, совершенно неявно, что он выходил на лед с клюшкой, и скорее всего, что это не так. Тогда о каком “броске шайбы” он мог грезить как об удовольствии? Ну, и во-вторых, непонятна траектория его движения. Он еле двигается, на лед его выпускает мать. Движение его явно прямолинейно (“продолжал свой утиный переход”), но дальше следует его цель – “к тому краю, где терпеливо замерзала мать”. Простите, но на этом месте у меня пленку зажевало и картинка забуксовала.
Следующий эпизод – описание сцены в гараже. Здесь меня автор, честно говоря, удивил. Я сам все время пропускаю такие ловушки. Герой сам не видел кровавой сцены. Правда, автор удачно избежал садистских подробностей, но сама предыстория – разговор с отцом и т.д… Непонятно, от кого письмо. Если от отца, то оно тоже грешит излишними подробностями. Если от кого-то еще, то этот кто-то не может знать подробности разговора. Есть только один вариант, возможный при таком описании – письмо от матери. Но из текста непонятно, жива она осталась или нет. Короче, эпизод нужно привести к логически безупречному виду. Это можно сделать двумя-тремя штрихами. Если же письмо не от матери, то я рискну утверждать, что при отсутствии прямого незаинтересованного свидетельства у героя в любом случае осталось бы сомнение в психологической и фактологической правдивости описания этой сцены. То есть, прозвучали бы вставки, типа “говорят…”, “по словам…” и т.д. Насколько я понял, герой – человек с вполне нормальным логическим мышлением, а такой человек просто обязан усомниться в версии события такого плана, свидетелем которого сам не был. То есть, я бы в описании сцены подчеркнул косвенность этой информации для повествователя.