Сон о Башне Свободы
Мне снилась Башня Свободы. Она возникла на Пушкинской площади, грациозно прошлась по машинам на Тверской, несколько раз повернулась, подошла к памятнику Пушкина и легонько стукнула по постаменту. Бронзовый Пушкин вкинул кулак – очумела, дура! Из башни раздался хохот и восклицания – оно ещё нам грозит! Бронзовый Пушкин слез с пьедестала и долбанул по башне ногой. Затем возмущенно закричал – куда прёте, не видите : здесь место протестов либеральной общественности, я буду жаловаться прямо на Эхо Москвы Латыниной, вы будете иметь дело с Навальным! Башня испуганно передвинулась на клумбу в сторону кинотеатра Россия и застыла. Пушкин снова влез на пьедестал и успокоился.
В башне на большой кровати разлеглась Алина Витухновская. Между её ног пристроился какой-то молодой человек в форме гимназиста. На тумбочке рядом лежал трактат о маскулинной ущербности, не позволяющий мужчинам признать важность кунилингуса, как основе трансцендентного перехода к метафизике вечности. – Крематолог, - позвала Витухновская, - трактат сохранить, а мои идеи сжечь и развеять по ветру. Пусть летят в небытиё нашего бытийного сознания.
- Постараюсь, - раздался снизу голос Крематолога, - а этого молодого человека сжечь и удобрить пеплом кактусы или оставить?
- Мальчика не трогай. Мальчик сам сожжет себя в огне любви. Люби меня, мальчик, под блюз доктора Геббельса, повествующего о радости оргии смерти и уныния. Ну, куда же ты, мальчик? Шатуней, шатайся, застынь на пугающей высоте у окна небоскреба, где сидел хмурый Полковник, любитель немецкой философии, цитатометатель. Падай вниз, осознавая невозможность самого себя… Ну, ещё, ну же…
Что там дальше происходило, я толком не разобрал, поскольку в это время перед моими глазами возникла панорама Пушкинской площади – пробка на Тверской, Пушкин, сидевший на пьедестале, достававший из кармана купюры и пересчитывавший их: конверт от Собчак, тысяча баксов, конверт от Навального за прошлый митинг, сто баксов, взятка от Кургиняна, 400 баксов, личный привет от Путина, две тысячи баксов. Пушкин бормотал: блин, от Гудкова ничего, Ходорковский за стихотворение «Во глубине Сибирских руд» обещал в будущем месяце, но он всё время только обещает, это что за хрень? Счет от Эха Москвы за пиар. Вот сволочи, обозвали негром, да ещё деньги требуют. Итак, мы имеем 3 500 баксов за последние две недели плюс счет на 10 000 баксов, который я из принципа не буду оплачивать. И вот ещё, забыл, счет от ресторана Прага и от ресторана Царская охота. Нет, на остатки денег квартиру не снимешь. Придется торчать на пьедестале.
Вокруг памятника ходил народ и Пушкина откровенно игнорировал. На скамейках сидела молодежь и с глупым видом пила пиво. Башня Свободы тоже восторгов не вызвала. Всё выглядело очень тривиально, пока к Башне не подошел судебный пристав со взводом ОМОНа и не постучал в дверь.
- Эй, вы, в Башне, - заорал пристав, - срочно верните памятник на место и выметайтесь.
В ответ из Башни послышались стоны, подозрительно напоминающие женский оргазм, а затем голос Витухновской стал нараспев читать:
Некролюбовь гомо-эльфов богемных,
Кроули-ангельских геев тургеневских.
Гений тур-геневский, светский тру-гений
В генах запутался австро-венгерских.
Все – повторение русских кошмаров.
В русской истории прошлого нет.
В комнатах наших сидят комиссары.
Мальчиков наших ведут в кабинет.
Через некоторое время под чтение стихов дверь открылась, из неё выскочил уже знакомый парень в гимназической форме, захлопнул дверь и бросился наутек.
Голос Витухновской на время прервал декламацию и выкрикнул «Мальчик, вернись!», затем он продолжил:
Запах войны из духов Дживанши,
Запах Войны из дурной анаши.
Запах войны из красивых девиц,
В шоу играющих Раш-аушвиц.
Как ошараши-вает из газ.кам.
Воющих шлюшек дляшийся кан –
Длится канкан, и кадриль, и расстрел.
Русский угар. Беспредел... беспредел ...
Пристав стал ломиться в дверь ногами – откройте, не то прикажу ОМОНу взломать дверь. Голос Витухновской перешел со стихов на прозу: Крематолог, меня достали, возьми их пустые слова, сожги в огне трансцедентности или нет, дай мне вдохновиться стуком как громом - А за окном грохотала гроза / Мальчики мертвые снова в глазах…
Из окна в Башне показалась голова Крематолога: Алина, это судебный пристав, им что-то надо!
Пристав заорал во весь голос: Вы обвиняетесь в краже памятника архитектуры начала 20-го века под названием Башня из Слоновой Кости, созданной поэтами России. Залезли, утащили из музея, приватизировали. Немедленно верните памятник на место, это народное достояние, национализированное большевиком Функелем во время налета на притон Гумилева в 1919 году. Вы-то по какому праву туда влезли?
Я присмотрелся к Башне внимательнее. Никакой слоновой кости не увидел. Преобладал белый кирпич и лепка, чем-то напоминающая лепку на башенке особняка Морозова в Москве.
- Кто вы такие, чтобы унижать меня сравнением с Гумилевым или Ахматовой? – крикнула Витухновская. – Вон, ловите справку от Сорокина. – Витухновская кинула вниз какую-то бумагу.
Пристав её поднял и принялся громко читать: Я, Владимир Сорокин, гений всех гениев, эскап всех эскапов, постмодернист всех постмодернистов и прочая, прочая, прочая скромно удостоверяю, что вся литературная собственность является нашей совместной собственностью с Витухновской, ибо мы есьм Альфа и Омега, начало и конец всей российской, советской, русской и всякой иной литературы в рамках границ современной Российской Федерации…
- Вот, вот! - закричала Витухновская. – Я есьм Альфа и Омега, я страдалица, я готова принять смерть, придите и распните меня на свастике. Разве вы не видели ту большую точку, которую я с Сорокиным поставила в конце всей русской литературы. Теперь её нет, есть только Я.
В подтверждении своих слов Алина бросила вниз белый листок бумаги с точкой посередине и надписью «Русская литература» сверху листка в руки приставу. Омоновцы стали подходить к приставу и с любопытством разглядывать точку. Неожиданно точка стала обретать вид кляксы. Эта клякса затопила всё пространство листа и даже надпись «Русская литература». Затем клякса перелилась через границы листа и хлынула на площадь. Раздался жуткий визг отдыхавших женщин. На Пушкинской площади начался настоящий потоп. Пристав и омоновцы бросились спасаться бегством. Праздная публика разбегалась в разные стороны. Из машин выскакивали водители, проститутки, бизнесмены, кавказцы, менеджеры, бухгалтера и прочий сброд. Они пытались грозить Башне Свободы кулаками, но их уносило вниз по Тверской и по бульвару. Клякса также затопила Башню Свободы, и её понесло в сторону казино Шангри-ла в кинотеатре Россия. Краем глаза я увидел Алину Витухновскую, пытающуюся из Башни Свободы проникнуть в казино и переругивающуюся с охраной. Это было душераздирающее зрелище. В смущении и растерянности я отвернулся и вновь увидел бронзового Пушкина. Он сидел на пьедестале, безразлично смотрел вдаль, в зубах его была непонятно откуда взявшаяся сигара. У самых ног его бурлил водоворот самой большой и великой кляксы в русской литературе. Пушкин посмотрел вниз, стряхнул на кляксу пепел с сигары и снова уставился вдаль. Тут-то я проснулся.