Судьба и небо.
«Красные соколы» против «экспертов» Люфтваффе
Документальный роман
Декабрь 1939 г. Аэродром 55-го истребительного авиаполка в Кировограде. Киевский Особый военный округ.
Несмотря на то, что согласно календарю уже наступила зима, на аэродроме не было ни снега, ни инея. Декабрьское утро выдалось солнечное и совсем не холодное. Это было видно по одежде летчиков и техников 55-го истребительного авиаполка, которые еще не перешли на зимнюю форму. На полковом аэродроме стояли расчехленные тупоносые истребители И-16 и похожие на них истребители И-153, обладавшие в отличие от «ишачка» двойными крыльями, бипланы. Около самолетов сноровисто хлопотали авиатехники, рядом с некоторыми машинами стояли молодые летчики и, с уважением поглядывая на старших по возрасту технарей, глубокомысленно обменивались с ними репликами. Обстановка была деловая, но спокойная, без напряжения. Все получали удовольствие от особой утренней атмосферы на аэродроме, сотканной из разнообразных картинок, звуков и запахов – свежескошенной травы, машин, авиационного бензина. Все идет по плану, как положено, а впереди - полеты. Один лобастый «ишачок» вырулил на взлетную полосу и, разбежавшись, взлетел. Едва взлетев над землей, самолет на сверхмалой высоте сделал резкий разворот влево. Такие маневры очень опасны. Каждый начинающий пилот знает: истребитель И-16 – машина очень строгая. Это тебе не снисходительный У-2, который и в штопор то не так просто загнать, а уж если загнал, то достаточно просто выпустить штурвал из рук, и он сам из него выйдет. С «ишаком» такие номера не проходят - малейших ошибок пилотирования не прощает. Потому всякий специалист, не знающий, кто находится за штурвалом взлетевшего истребителя, должен был, увидев такой разворот, охнуть и схватиться за сердце. Но присутствующие не обнаружили ни малейшего беспокойства, наблюдая за лихим взлетом «ишачка», потому что знали, что управляет им командир полка майор Виктор Петрович Иванов. Самолет был послушен твердой руке настоящего мастера. «Ишачок» взмыл ввысь и принялся виртуозно выполнять фигуры высшего пилотажа: горка, бочка, иммельман, восходящий штопор, мертвая петля… Группа молодых летчиков восторженно наблюдала за работой аса.
- Видал, как летать надо? - сказал один из них, задрав голову.
- Да уж, Тетерин – насмешливо отозвался другой, - это тебе не боевыми разворотиками в зоне отделываться. Учись у мастеров, шляпа!
Летчик, которого назвали «шляпой», нисколько не обиделся.
- А у кого нам еще учиться? – сказал он. - Только у опытных пилотяг - «испанцев», «монголов». В Монголии, говорят, такие карусели закручивали! Верно, товарищ капитан? – обратился он к капитану с густыми черными волосами.
- Что там было, наши ветераны, к сожалению, не рассказывают, - задумчиво ответил тот, тряхнув роскошной шевелюрой. - А надо бы рассказать.
- Пап Палыч Крюков там, я знаю, был сбит, горел в воздухе, с парашютом прыгал, - сказал Тетерин.
- А он тебе про это рассказывал? – спросил капитан, фамилия которого была Хархалуп.
- Нет, но вроде бы Жизневский кому-то про это рассказывал.
- Вроде бы, кому-то… - насмешливо протянул цыганистый Хархалуп.
Среди этой группы выделялся один высокий и широкоплечий лейтенант с красивым и волевым лицом. У лейтенанта были петлицы воентехника 2-го ранга. Он слушал, слегка улыбался и очень внимательно следил за полетом. В разговоры он, видимо, решил не вмешиваться. Наконец, самолет сделал такой резкий вираж, что лейтенант-воентехник не выдержал.
- Это кто ж так летает? – сказал он, не обращаясь ни к кому конкретно.
Один из зрителей, старший лейтенант лет 23-х, обернулся на него с удивлением:
- Командира не узнаешь?
- Так это командир полка?
- Конечно! Летает, как Бог!
Старший лейтенант произнес это с гордостью, разглядывая новичка в упор. Новичок, действительно, заслуживал внимания. На вид ему было лет 26-28, а по званию всего лишь лейтенант, тогда как его ровесники уже давно капитаны, а то и майоры. Новичок, заметив интерес к своей персоне, протянул собеседнику руку.
- Лейтенант Покрышкин.
- Ну, здорово, лейтенант! А моя фамилия Миронов. Можно просто Костя. – Миронов крепко пожал руку Покрышкину.
- Саша.
- Откуда ты?
- Из Качи. Только что училище закончил.
- Ах, вот оно что! Значит, летчик? - Миронов покосился на петлицы авиатехника новичка.
- Да, летчик…Младший летчик пока что.
Покрышкин отвечал спокойно, с достоинством. Быстрый темп речи и характерное произношение выдавали в нем сибиряка.
- Сейчас Иванов сядет, разберется, - пообещал Миронов.
Наконец, самолет командира полка приземлился, и из кабины на землю выпрыгнул подтянутый, разгоряченный полетом командир полка. Он был примерно одного возраста с лейтенантом. К нему подошли Миронов и Покрышкин.
- Товарищ командир, к нам пополнение прибыло! – весело сказал Миронов.
- Пополнение? Это всегда хорошо.
Иванов с любопытством посмотрел на подтянутого пилота с нашивками техника — уже далеко не юноша, чувствуется сила в каждом движении, внимательные глаза смотрят открыто и прямо.
- Лейтенант Покрышкин. Прибыл по окончании Качинского училища в Ваше распоряжение.
- Много видел летчиков на своем веку, но техника-истребителя встречаю впервые, — усмехнулся Иванов.
- Так получилось, товарищ майор. Я бывший техник. А форма старая.
- Что ж, неплохо быть и техником, и летчиком вместе. Ну, пойдем в штаб. Расскажешь мне, что у тебя и как получилось.
Придя в штаб, Иванов сел за стол, жестом указал новичку на стул напротив и открыл папку с документами. Вот и аттестация курсанта Покрышкина.
- Так, аттестация… Полюбопытствуем.… «Предан делу партии Ленина-Сталина и социалистической родине». Это хорошо. - Иванов мельком взглянул на Покрышкина, потом продолжил чтение.
- Политически развит хорошо. Много работает над изучением краткого курса истории ВКП(б). Общее развитие хорошее. Дисциплинирован. По теоретической подготовке учится только на хорошо и отлично, имея общий балл 4,8. Личные качества — скромный, инициативный, решительный, в полете сообразителен, вынослив, на всевозможные отклонения в полете реагирует быстро и правильно. Летное дело любит, усваивает быстро и закрепляет хорошо. Летает отлично. Взлет отлично, расчет в большинстве случаев точный, исправляет его своевременно и грамотно. Посадку делает отлично. Осмотрительность в полете хорошая. В зоне задания выполняет быстро и точно. Пилотаж на И-16– «бочки», перевороты через крыло, иммельманы, петли отработаны на отлично, боевые развороты хорошо, штопор — отлично. С товарищами общителен, многим помогает в теоретической подготовке и в общественной жизни активный. В международной обстановке ориентируется хорошо. В комсомольской жизни принимает активное участие, являясь комсоргом звена. Физически развит хорошо, хороший физкультурник. Выводы по аттестации: Может быть использован в истребительной авиации летчиком на самолете И-16. Достоин присвоения военного звания «Старший лейтенант».
Иванов с удовольствием вслух зачитал аттестацию, акцентируя голосом то, что относится непосредственно к пилотажу, и скороговоркой произнося все остальное, потом поднял глаза на невозмутимого Покрышкина.
- Ну, и почему же ты не старший лейтенант?
-Отец у меня был «лишенец», товарищ майор. Про это перед самым выпуском узнали.
- А ты, выходит, скрыл? - Иванов опять усмехнулся.
- Выходит так, товарищ майор. Летать очень хотелось. А с такой родословной…
- Ясно. Можешь не продолжать. Что с отцом?
- Руки на себя наложил.
Иванов заметно помрачнел.
- Значит, досталось тебе, сибиряк?
Новичок промолчал в ответ. Ему не хотелось вспоминать тот день в октябре тридцать девятого.
***
В тот ничем не примечательный день в Качинской Краснознаменной авиационной школе имени А. Ф. Мясникова состоялось комсомольское собрание. На повестке дня среди других вопросов стоял разбор персонального дело комсомольца Покрышкина, который при поступлении в летную школу скрыл, попросту «забыл» указать в анкете, что отец его, Иван Петрович Покрышкин, был лишен избирательных прав за торговлю галантереей в период НЭПа. Был за родителем и другой «грех» – кустарное производство очень хороших чемоданов. Никаких законов Иван Покрышкин не нарушил, исправно платил все налоги. Но когда НЭПу пришел конец, советская власть решила, что таким единоличникам, как он, наряду со священниками, монахами, бывшими жандармами и прочими эксплуататорами трудового народа, не место в Советах всех уровней, и сами они туда никого избирать тоже не могут. Заодно лишили избирательного права и его жену, Ксению Степановну. Казалось бы, не такое это великое счастье – принимать участие в советских выборах. Именно так решила для себя Ксения Степановна и мудро махнула на все это рукой, но Иван Петрович примириться с вопиющей несправедливостью никак не мог, потому что сам считал себя представителем трудового народа и то, что его ставят в один ряд с царскими жандармами, почитал за страшное оскорбление. Да и звание «лишенца» само по себе делало гражданина СССР человеком «третьего сорта», серьезно усложняло жизнь, не позволяло найти хорошую работу, ложилось позорным пятном на репутацию родных. Добиться правды Покрышкин-старший так и не сумел, и в минуту отчаяния повесился в декабре 1934 года, не дожив двух лет до принятия сталинской конституции 1936 года, гарантировавшей всем гражданам страны избирательное право. Через пять лет после того ужасного события, о котором Александр старался не вспоминать, жизнь сама напомнила ему о «пятне» на биографии, когда перед самым окончанием школы на соответствующий запрос пришел ответ из Новосибирска: сын «лишенцев». Не то, чтобы именно его в чем-то подозревали. Просто перед выпуском будущих летчиков-истребителей проверяли на благонадежность. В тот момент судьба его буквально повисла на волоске. В тот день, 1 октября 1939 года, ровно через месяц после начала Второй мировой войны, виновник находился за первой партой мрачнее тучи. В президиуме сидело несколько молодых курсантов и приглашенный на собрание начальник летной школы комбриг В.И. Иванов. Выступал один из давних недоброжелателей Покрышкина.
- Скрыв социальное происхождение родителей, Покрышкин проявил неискренность и нечестность по отношению к комсомолу, - убежденно говорил рыжий веснушчатый парень. Голос его показался Александру на удивление неприятным. Как же он раньше не замечал, какой у него противный голос? Каждое сказанное этим голосом слово било по нервам. Неужели этот парень, в самом деле, не понимает, что если бы Покрышкин не скрыл правду об отце, то его бы просто никуда не приняли? А что же его товарищи молчат? Словно в ответ на эту мысль откуда-то с места послышалась раздраженная реплика.
- Сын за отца не отвечает!
- Тут речь не об отце, - возразил рыжий, - а о нечестности! А если завтра партия пошлет нас в бой? Как мы можем вместе сражаться с врагами, если он не честен с нами? Как мы в свою очередь можем ему доверять? Я считаю, что таким людям в советской авиации не место!
Комбриг при этих словах поморщился, а Покрышкин помрачнел еще больше. Этого следовало ожидать! С самого начала было ясно, куда этот гад клонит. Он поднял голову, на лице его написано мучительное напряжение.
- Разве я кого-нибудь из вас обманул? Я просто опасался, что мне не дадут возможности летать и защищать страну в воздушных боях. И потом, мой отец не был ни белым, ни буржуем. Он просто не работал на заводе, но всегда был трудящимся, он не использовал наемный труд…
- А ты не уводи обсуждение в сторону, - грубо перебил его рыжий, - твой отец был «лишенец», а наша народная власть зря никого не наказывает. Скрыв этот факт, ты проявил неискренность. Ты хоть сам признаешь это, Покрышкин?
- Признаю, – с усилием выдавил из себя Александр, - но я прошу не исключать меня из авиации. Придет время, и я оправдаю ваше доверие.
- Разрешите мне сказать? - с места поднялся крупный парень, в голос его послышались решительность и вызов. А вот этот поддержит, приободрился Покрышкин. Во всяком случае, чтобы топить его дальше, Мосягин выступать не станет.
- Пожалуйста, Мосягин, выскажите свое мнение! - сказал начальник училища, акцентируя слово «свое». Понять это можно было так, что мнение Мосягина вовсе не обязано совпадать с мнением предыдущего оратора.
- И выскажу! – сердито отозвался Мосягин. Он вышел и встал спиной к президиуму, лицом к залу, при этом занял сразу как-то слишком много пространства и своими широкими плечами оттеснил рыжего на задний план. Тот немного стушевался, и, поскольку стоять дальше за спиной Мосягина было нелепо, пожал плечами и сел на свое место.
- Тут некоторым, похоже, Сашкины успехи покоя не дают, - напористо начал Мосягин.- В стрельбе лучший он, в пилотаже он, и матчасть лучше всех знает. А тут и повод подвернулся его поприжать. Так?
В классе возник глухой шум и ропот, так что председательствующему пришлось призвать всех к порядку. Мосягин стоял, довольный произведенным эффектом.
- Тише, товарищи, тише! Продолжайте, Мосягин.
- Вот так сразу и исключить? – продолжал Мосягин. - А ведь наше советское государство немалые деньги потратило на его обучение. Народные деньги, значит, разбазариваем?
При этих словах он прищурился и как-то нехорошо посмотрел на рыжего, заставив того съежиться под этим взглядом.
- Летчик он отличный и товарищ хороший. Мы все его знаем. Он не трус. В комсомольской жизни активный. Так? Всегда поможет и в бою не подведет. Что скрыл он, конечно, виноват. Но ведь и понять его можно! С происхождением не повезло, но парень летать хочет, Родину защищать, между прочим. Что же мы, не сможем его понять?
- Правильно! – прозвучал чей-то возглас, а с места встал другой курсант.
- Товарищи, мы в этом случае должны принять решение на основе опыта личного общения с Покрышкиным. Я думаю, Мосягин прав. За проступок его надо по комсомольской линии наказать, но лишать нашу истребительную авиацию хорошего летчика мы не должны. Предлагаю объявить Покрышкину строгий выговор и на этом ограничиться.
- Правильно! Строгача, и хватит! – вновь прозвучало с места, - Голосуем!
В этот момент встал начальник школы, крупный мужчина лет сорока пяти. Покрышкин был глубоко симпатичен комбригу Иванову, и ему вовсе не хотелось, чтобы комсомольская организация вынесла решение об исключении талантливого летчика, тем более, что он планировал оставить его в школе в качестве инструктора. Но и закрыть глаза на вскрывшийся неприглядный факт не было никакой возможности. Отреагировать было надо. Строгий выговор по комсомольской линии и пониженное звание при выпуске представлялось ему наиболее оптимальным, компромиссным решением этой проблемы. Пожалуй, сейчас самое время объявлять голосование.
- Ну что ж, товарищи комсомольцы, если прения закончены, предлагаю голосовать.
C готовностью поднялся секретарь первичной комсомольской организации.
- Кто за вынесение Покрышкину строгого выговора без рекомендации об исключении его из школы?
Все, кроме рыжего парня, моментально подняли руки. Тот помедлил, огляделся вокруг и тоже поднял руку.
- Единогласно! – с удовлетворением в голосе сказал секретарь. Он тоже всей душой был за Покрышкина. Снова поднялся начальник школы. Все прошло так, как нужно, теперь оставалось лишь произнести заключительные, обязательные в этой ситуации слова.
-Ну что ж, курсант Покрышкин, товарищи оказали тебе доверие, оставив в авиации. И я это решение поддерживаю. Тебе остается теперь только доказать, что мы не ошиблись.
Александр, чувствуя себя так, как будто с его плеч только что сняли огромный груз, поднял голову, почти весело посмотрел ему в глаза и просто сказал:
- Я докажу.
***
Командир полка, однофамилец комбрига, улыбался, глядя на Покрышкина. Этот парень ему нравился все больше.
- Знаю я вас, сибиряков. Народ упертый. Раз решил летать, значит, будешь. А стране скоро боевые летчики очень нужны будут. Видишь, что в мире творится? Рано или поздно схлестнемся мы с Люфтваффе, а это противник серьезный. И техника у них хорошая. Нашим «ишакам» с «мессерами» тягаться очень трудно. Это Испания ясно показала. Понял?
- А новая техника?
- Будет и новая. Наши конструкторы, небось, не дремлют, и партия не спит. Все видит. Но пока нет.
- Но не бояться же нам немцев!
- А кто тебе сказал, что их надо бояться? Но недооценивать будущего противника нельзя ни в коем случае. Надо серьезно изучать его машины, технику пилотажа и тактику. Согласен?
- Согласен. Но насчет пилотажа и тактики, у нас и свои есть, у кого поучиться можно: Нестеров, Крутень. А из современников – Чкалов, Коккинаки, Супрун. Он, кстати, мой друг.
- Ты шутишь, парень? – удивился Иванов, - Степан Супрун – твой друг?
- Да. Он, можно сказать, и разглядел во мне летчика, дал путевку в истребительную авиацию.
А парень то не простой, сделал для себя вывод майор, надо к нему приглядеться.
- Значит, точно будешь летать, - с улыбкой сказал комполка. - Вот что, Покрышкин. Ты сейчас устраивайся, осваивайся, знакомься с личным составом, а в ближайший летный день полетим с тобой на УТИ-4 на проверку техники пилотирования. Посмотрим, чему тебя в школе научили.
***
На следующее утро командир полка стоял рядом с новичком около двухместного учебного биплана УТИ-4.
- Значит, все понял? – давал последние наставления Иванов, - идем в зону, и показываешь все, что умеешь. По школьной выпускной программе. А потом уж я возьму управление и еще кое-что покажу. Вопросы есть?
- Никак нет, товарищ майор.
- Тогда в машину.
Покрышкин в одно движение тренированного тела взлетел в переднюю кабину самолета. Иванов, не спеша, забрался в заднюю кабину, предназначенную для инструктора. Запустился мотор, самолет вырулил на взлетную полосу и, разбежавшись, взлетел. Долетев до зоны, УТИ-4 начал исполнять фигуры высшего пилотажа: левый боевой разворот, бочка, переворот через крыло, петля. Все фигуры выполнялись академично и правильно, на твердую «пятерку». Оценив навыки Покрышкина как вполне сносные, Иванов взял управление на себя. Картинка из кабины самолета мгновенно поменялась – линия горизонта и небо ушли куда-то вверх, вместо них появилось поле над зоной пилотажа, которое вдруг начало бешено крутиться. Самолет после вертикального пике был лихо закручен в штопоре. Почти у самой земли вращение прекратилось. «Утенок» резко вышел из пикирования, и в то же мгновенье страшная тяжесть прижала пилотов к креслам. Самолет выравнялся в горизонтальном полете у самой земли, и вдруг линия горизонта сделала оборот на 180 градусов, небо оказалось под ним, а земля – сверху. Пролетев пару сотен метров вверх колесами, УТИ-4 перевернулся обратно, и вновь картинка перевернулась – небо оказалось, как и положено, выше линии горизонта. Но вот земля резко ушла вниз, вновь сильная перегрузка, а из кабины видно только небо, на котором за облаком спряталось солнце. Его лучи отчетливо видны, как золотые стрелы, пробивающиеся по кромке облака. Картина очень красивая, но лейтенант не успел полюбоваться ею, потому что она вновь закрутилась в бешеном темпе – самолет исполнил восходящий штопор, который закончился петлей Нестерова.
После приземления Покрышкин некоторое время не выходил из кабины, осмысливая происшедшее. На лице его отчетливо отражалось смятение в сочетании с восхищением мастерством командира. Иванов упруго выпрыгнул из самолета и посмотрел на него с усмешкой.
- Ну, что приуныл, сокол?
- Я-то считал себя летчиком, товарищ майор. А теперь вижу, что до этого мне еще далеко.
Иванов удовлетворенно кивнул.
- Не робей, все в порядке. Летаешь ты хорошо, грамотно. Ставлю тебе «отлично». Нет, серьезно, мне понравился твой пилотаж. А то, что я тебе показал, это уже акробатика в воздухе. Этому в школе не учат. Ну, ничего, не боги горшки обжигают. Потренируешься малость, и будешь крутиться в воздухе не хуже, чем я. Техника пилотажа – это, конечно, важно, но нам надо и тактику как следует изучать. Люфтваффе – противник серьезный.
***
Планерный клуб в городе Вейль-им-Шёнбух, Германия, воскресный день в мае 1936 г.
На ровном поле стояла группа мальчиков 14-15 лет и с любопытством рассматривала стоящего перед ними инструктора – красивую белокурую женщина по имени Элизабет Хартманн. В этой группе находились и двое ее сыновей - старший Эрих и младший Альфред. Невдалеке находился планер «Цоглинг-38», предназначенный для первичной подготовки новичков.
- Вы все успешно прошли курс теоретической подготовки, и сегодня каждый из вас впервые самостоятельно поднимется в воздух на нашем планере «Цоглинг-38», - говорила Элизабет. - Для тех из вас, кто не охладеет к полетам и сумеет стать опытным планеристом, у нас имеется планер «Грюнау бэби». Запускать планер в воздух мы будем с помощью резиновой катапульты. Пожалуйста, определитесь с очередностью, и начинаем полеты. Кто первый?
- Разрешите мне, фрау Хартманн!
- Пожалуйста, Ханс.
Один мальчик залез в кабину, восемь других взялись за резиновую полосу с обеих сторон и пустились бегом, волоча за собой планер. Запустить планер таким образом – тяжелая задача, но он все же, в конце концов, взлетел в воздух. Дети тяжело дышали, но с восторгом наблюдали, как их товарищ впервые поднялся в небо. Далеко не всем удавалось сразу подняться в воздух. Очень часто планер подскакивал на несколько метров в воздух, а затем шлепался на землю. Тогда работа юных бурлаков начиналась с самого начала. Элизабет Хартманн внимательно наблюдала за полетами и комментировала их, а после приземления указывала юным планеристам на ошибки.
- Ты, Франк, пытаешься делать слишком резкие маневры. Пойми, что планером надо управлять плавно, иначе далеко не улетишь. Вот когда пересядешь на самолет…
- Ах, фрау Хартманн, мне уже так хочется пересесть на настоящий самолет!
- Я прекрасно понимаю тебя, но сначала ты должен научиться, как следует, летать на планере. Самолеты от тебя никуда не денутся, если ты сам решишь связать с ними свою жизнь. Наш фюрер ясно заявил о своем желании создать мощную авиацию, и в этом главную роль должна сыграть молодежь. Ну, вот и твоя очередь, Эрих.
Эрих был ее старшим сыном. Мать никак не выделяла сыновей во время занятий в клубе и не делала им никаких скидок. Элизабет вообще не была типичной немецкой женщиной, у которой главные жизненные ценности – это кухня, дети и церковь. Она, видимо, по какому-то недоразумению родилась красивой женщиной, ибо воля, характер и наклонности у нее были совсем не женские. Ее муж, доктор Альфред Хартманн, был полной противоположностью своей непоседливой супруге. Они очень хорошо дополняли друг друга – всегда спокойный, мягкий, немного ироничный доктор и импульсивная, страстная, увлекающаяся Элизабет. Он ценил ее энергичность и предприимчивость, она – его рассудительность и здравый смысл. Страстью к авиации Элизабет заболела довольно поздно – в 1929 году, когда семья уже обосновалась в Вейле и обзавелась двумя замечательными малышами, которые тоже были полными противоположностями друг для друга. Младший, Альфред, пошел в отца. Без необходимости он предпочитал не рисковать, всегда обдумывал свои слова и поступки, но в критической ситуации пугался и терялся, в отличие от своего старшего брата, который, казалось, не знал ни страха, ни сомнений. Эрих пошел в мать, и Элизабет, видя в нем совершенно родственную душу, никак не могла себя заставить любить обоих сыновей одинаково. Эрих чувствовал себя, как рыба в воде, в любой ситуации, где требовались самообладание, воля, крепкие нервы, выдержка и храбрость. Скука и рутина – вот единственное, чего он по-настоящему боялся в этой жизни, и Элизабет его отлично понимала. В 1930 году она получила лицензию на управление легким самолетом, и семья купила на паях с директором метеостанции двухместный самолет «Клемм-27». Два счастливых года она летала на нем со своими мальчуганами, пока доктор благодаря своей успешной практике мог оплачивать его содержание. Затем случился жестокий экономический кризис, и любимый «Клемм» в 1932-ом году пришлось продать. Элизабет была безутешна, Эрих тоже, в то время как оба Альфреда стойко переносили ужасную потерю. Альфред старший был даже втайне доволен этим обстоятельством: уж очень он волновался за жену и детей, когда они летали. Но вслух ничего такого не говорил, на словах, целиком разделяя печаль жены. Он вообще старался ей лишний раз не возражать. А потом наступил 1933 год, к власти в Германии пришла Национал-социалистская немецкая рабочая партия, и начались признаки, как выразился фюрер, «национального ренессанса». Элизабет воспряла духом: Гитлер, придавая огромное значение военной авиации, пожелал, чтобы немецкая молодежь полюбила ее. Повсюду стали создаваться планерные клубы, где подростки и молодые люди могли совершенно бесплатно учиться управлять планером, а потом и самолетом, прыгать с парашютом. В 1936 году фрау Хартманн создала такой клуб в своем городке и стала в нем инструктором. Жизнь снова обрела глубокий смысл.
Эрих Хартманн, белокурый улыбчивый худенький симпатичный подросток 14-ти лет, забрался в кабину планера. Наконец-то он дождался своей очереди. Эриха запустили, и он взмыл в воздух. У него, как всегда, захватило дух, когда земля ушла из-под колес. Но в этот раз он был в кабине совершенно один. Ощущение это было несравнимо ни с чем. Его товарищи, брат и мать остались где-то внизу, а он взмыл выше самых высоких деревьев. Страха не было, только восторг от полета. Он уже давно решил для себя, что станет пилотом. Это же так прекрасно – летать. Подумать только – за такое огромное удовольствие можно еще и деньги получать. Странно, что не все люди хотят стать летчиками. Впрочем, желающих очень много, недаром такой суровый отбор по здоровью. Но за свое здоровье Эрих нисколько не опасался. Фрау Хартманн улыбалась, внимательно наблюдая за полетом сына: ей нравилось, как Эрих держится в воздухе. По всему видно, что у него задатки отличного пилота. А уж она оценить эти способности могла очень точно.
- Отлично, Эрих, отлично, - сказала она ему после приземления. - У тебя очень хорошие способности к пилотированию. Только не зазнавайся. Ты сделал сегодня первый и очень важный шаг на пути к своей мечте.
Эрих, сидя в кабине, счастливо улыбался:
- Я обязательно буду летчиком, мама.
***
Лучший летчик-истребитель военно-воздушных сил нацистской Германии Эрих Хартманн прославился на восточном фронте. Именно в боях с советскими летчиками оттачивалось его мастерство, и рос невероятно огромный счет воздушных побед. Он был настолько велик, что до сих пор между историками разных стран идут споры, можно ли доверять заявленным командованием Люфтваффе цифрам сбитых Хартманном советских самолетов. Однако даже если его боевой счет был преувеличен, высшую награду рейха - Рыцарский крест с мечами и бриллиантами – невозможно было получить без выдающихся достижений. Но впервые в СССР Эрих побывал задолго до того, как был отправлен туда на войну в качестве летчика-истребителя. В 1929 году, в пятилетнем возрасте, он был в Москве проездом вместе с матерью и братом, возвращаясь в Германию из Китая по транссибирской магистрали. Стоянка в Москве по расписанию должна была продлиться час, но поезд почему-то тронулся через несколько минут после того, как фрау Хартманн выскочила на перрон за продуктами. Это был первый раз, когда Эрих пережил страх в России, но он его преодолел, успокаивая младшего брата, до тех пор, пока мать не вернулась к ним в купе. Она, как выяснилось, словно в голивудском боевике, успела, побросав покупки, лихо вскочить на подножку последнего вагона уходящего поезда и долго добиралась до своего вагона. С тех пор все, что было связано с этой огромной и непонятной страной, вызывало у Эриха волнение, тревогу и настороженность, словно он предчувствовал, что именно с Россией у него будут связаны и всемирная слава, и смертельный риск, и высшие почести, и многолетние страдания.
Прошло три года после того первого занятия в планерном клубе. Международная обстановка накалялась, единство нации росло, недовольные бесследно исчезали, а вермахт и Люфтваффе обрастали мускулами. В Испании немецкие летчики впервые сразились с русскими, и победа осталась за ними благодаря великолепному истребителю Me-109 конструкции гениального Вилли Мессершмитта. Страна знала своих героев. Восставшая из безвременья и разрухи Германия рукоплескала Вернеру Мельдерсу, Адольфу Галланду, Иоханнесу Штайнхоффу и другим рыцарям воздушной войны. Для немецкой молодежи они были такими же кумирами и примерами для подражания, как Чкалов, Громов, Ляпидевский, Водопьянов для молодежи СССР, где, тоже повсюду, как грибы, вырастали аэроклубы, ставились парашютные вышки и вешались плакаты «Комсомолец – на самолет!». В мощь Люфтваффе свято верило население, верил фюрер, а те, кто не очень верил, благоразумно предпочитали помалкивать.
- Я торжественно клянусь, что ни одна бомба не упадет на немецкие города! – произнес как-то с высокой трибуны глава Люфтваффе Герман Геринг. - Люфтваффе не позволят этого! На протяжении нескольких лет я делал все возможное, чтобы наши военно-воздушные силы стали самыми крупными и мощными в мире. Порожденные духом германских летчиков Первой мировой войны, вдохновленные нашим фюрером и главнокомандующим, германские ВВС готовы выполнить любой приказ фюрера с молниеносной скоростью и невообразимой мощью!
Это было сильно сказано. И не кем-нибудь, а одним из лучших асов Первой мировой, а теперь и одним из ближайших соратников самого фюрера. 1 сентября 1939 года немецкая авиация нанесла сокрушающий удар по армии Польши. Началась Вторая мировая война.
***
Октябрь 1939 года. Город Корнталь, близ Штутгарта.
По дороге из школы домой шли две подруги примерно 15-летнего возраста. Одна из них была стройная и темноволосая, очень симпатичная. Вторая тоже была довольно мила - нехуденькая светлая шатенка, типичная немецкая девушка.
- Урсула, поверь мне, я знаю, что говорю! – говорила шатенка. - Этот парень явно влюблен в тебя. Я видела, как он смотрел на тебя в школе…
- Но кто он такой?
- По-моему, его зовут Эрих. Друзья называют его «дикий кабан».
- «Дикий кабан»? – Урсула рассмеялась. – Откуда такое странное прозвище?
- О, говорят, что он совершенно бесстрашный. Он прыгнул с трамплина высотой в 98 футов и хоть бы что…
В этот момент их настиг велосипедист. Соскочив с велосипеда, он отбросил его в сторону. Велосипед упал в кустах с жалобным звоном. Светловолосый парень, не обращая никакого внимания на своего двухколесного друга, встал прямо перед оторопевшими от неожиданности подругами.
- О господи, это же он, – пробормотала шатенка.
Глядя прямо в глаза Урсуле, он застенчиво улыбнулся и просто сказал:
- Я Эрих Хартманн.
- Урсула Петч, - растерянно ответила девушка, широко раскрыв красивые карие глаза.
- Гуляете? - задал глупый вопрос Эрих, как будто только сейчас обнаружив, что Урсула не одна. Подруга посмотрела на Урсулу с завистью, а на Эриха с некоторым раздражением.
- Домой идем, если ты не заметил! - сказала она. - Я уже, кстати, пришла. Пока, Урсула.
Шатенка повернулась и пошла к калитке дома. Эрих секунду посмотрел ей вслед, а затем взял Урсулу за руку, чему та очень удивилась, но руку отнимать не стала.
- Ты всегда такой смелый с девушками?
- До недавнего времени я вообще не интересовался девушками.
- Вот как? Что же тебя интересовало? Прыжки с трамплина?
- Трамплин, гимнастические снаряды – все, чем можно испытать себя. Но главное – самолеты, авиация.
- А сейчас?
- И сейчас то же самое. Но еще ты.
- Я ?!!
- Да. Я буду называть тебя Уш.
***
Город Вейль-им-Шёнбух, Германия. Сентябрь 1940 года.
В доме семьи Хартманнов в кабинете доктора, отца Эриха, находился он сам и Эрих. Герр Хартманн давно готовился к этому разговору. Судьба Эриха беспокоила его. Германия ввязалась в долгую и, по его мнению, бесперспективную войну, которая пожирала все больше ресурсов и молодых жизней, а Эриху в апреле исполнилось 18 лет. Нужно было принимать решение, которое убережет его от фронта.
- Сядь, Эрих, мне нужно поговорить с тобой, - серьезно сказал доктор и указал сыну на кресло напротив письменного стола. Эрих сел и посмотрел на отца.
- Я слушаю, папа.
- Ты уже почти взрослый человек, - начал доктор издалека. - Тебе пора выбирать дело, которым ты будешь заниматься в своей жизни.
- Да, папа.
- Я бы хотел, чтобы ты стал врачом, как и я. Это очень почтенная и благородная профессия. И, по-моему, у тебя есть склонность к занятиям медициной. Что ты думаешь об этом? – доктор с надеждой посмотрел на сына, ожидая его ответ.
- Папа, ты знаешь, что я и сам очень хотел бы стать врачом, - ответил Эрих. - Но посмотри, какое время сейчас. Уже год идет война, и окончания ее не видно. Ты думаешь, мне дадут спокойно учиться на врача? Меня скоро призовут в армию, и вся моя учеба на этом закончится.
В это время в кабинет вошла Элизабет. Она выслушала ответ сына, кивнула головой и вступила в разговор, мягко обращаясь к мужу:
- Эрих прав, Альфред. Не пройдет и года, как его могут призвать.
- Но ведь вермахту тоже нужны врачи! – попытался возразить доктор.
- Вермахту нужны уже готовые врачи и здоровые молодые парни! – заявил Эрих. - Никто не будет ждать, пока я выучусь.
- А что, если я попробую договориться о твоей брони? – произнес, наконец, отец фразу, ради которой он и начал этот разговор. - У меня есть такая возможность, Эрих. И поверь, тебе дадут нормально выучиться.
Эрих покачал головой.
- Нет, папа. Не в моем характере прятаться за спины других. Я не могу спокойно сидеть над учебниками, пока мои ровесники защищают свою страну. Я поступлю в Люфтваффе, буду учиться на пилота. Это единственный сейчас вариант для меня. Верно, мама?
- Пожалуй, ты прав, Эрих, – согласилась с сыном Элизабет. - Я сама с детства больна авиацией, и привила тебе любовь к ней. И потом, служить в Люфтваффе – это гораздо престижней, чем в пехоте. Выучиться на летчика – дело долгое. Пока ты учишься, глядишь, и война закончится. И вот тогда ты сможешь начать учиться на врача. Что скажешь, Альфред?
Доктор вздохнул. Возражать было бесполезно, они уже вдвоем все решили.
- Эта война закончится поражением Германии, дорогие мои, - сказал он. - Что ж, Люфтваффе так Люфтваффе. Ты имеешь право сам определять свою судьбу, Эрих.
* * *
В этот же день под вечер по аллее посреди парка Урсула шла на свидание. Ей навстречу быстро подошел Эрих с букетом тюльпанов за спиной. Подойдя к ней вплотную, он вручил ей букет. Урсула взяла его обеими руками и поднесла к лицу. Эрих тут же воспользовался тем, что руки подруги заняты, обхватил ее за талию и быстро закружил.
- Да ты что, Эрих, с ума сошел? - вскрикнула Урсула. - Отпусти немедленно, туфля с ноги слетела!
Эрих поставил подругу на одну ногу, поднял с земли туфлю, сел на корточки и начал слишком медленно обувать девичью ногу, поглаживая ее при этом.
- Все-таки мама правильно говорит, что ты - захватчик! – с усмешкой сказала Урсула, трепля его за волосы, пока он внизу возился с ее туфлей.
- Твоя мама права! – сказал Эрих, выпрямившись. - Я беру то, что мне нравится. А то, что принадлежит мне, я уже не отдам никому.
- Уж не думаете ли вы, герр Хартманн, что я отныне принадлежу вам? – нахмурясь, с притворной строгостью спросила Урсула.
- А кому же еще? – искренне удивился Эрих. - Твоему ухажеру с пошлыми бачками я доступно объяснил, чтобы он держался от тебя подальше.
- Ах, ты о том Казанове? Что ты с ним сделал? Он теперь шарахается от меня, как от огня.
- Всего двух ударов – в скулу и в солнечное сплетение - хватило, чтобы он понял то, что я безуспешно пытался ему объяснить словами неделю назад.
- Так ты распугаешь всех моих поклонников! – строго сказала Урсула.
- Да и черт с ними! – махнул рукой Эрих. - Уш, у меня есть важная новость для тебя!
- Какая?
- Я поступаю в Люфтваффе. Буду учиться на летчика. Родители не против…
Улыбка мгновенно сползла с ее лица, шутки закончились.
- И ты так спокойно об этом говоришь?
- А что?
- Как что, чурбан ты бесчувственный! - воскликнула девушка. - Это же означает, нашу разлуку с тобой!
- Но, Уш, меня же все равно, так или иначе, призовут в армию! - растерянно сказал Эрих, который не ожидал такой реакции. - Так уж лучше я буду летать!
- Но это же так опасно!
- А, по-твоему, сидеть в окопе или в танке не опасно? В самолете я буду сам контролировать ситуацию. Все будет зависеть от меня и моего умения. Меньше шансов нарваться на шальной осколок или пулю.
- Ты же хотел быть врачом!
- Не время сейчас учиться на врача. Вот закончится война, тогда…
- Когда она еще закончится? – протянула Урсула с глубоким вздохом.
- Скоро, Уш, очень скоро! – ответил Эрих убежденно. - Почитай газеты. В Люфтваффе служат настоящие герои, которые закрывают наше небо от английских стервятников. Вернер Мёльдерс, например. Ты знаешь, как его называют летчики? Фати – папочка. Он лучше отца родного для молодых пилотов, а его летное мастерство вызывает восхищение у всех, включая рейхсмаршала Геринга. Папочка всех немецких летчиков был лучшим пилотом легиона «Кондор» во время войны в Испании. А еще Иоханнес Штайнхоф, Вольфганг Фальк, Адольф Галланд! Вот на кого бы стать похожим! Летать, как они! Геринг сказал про Галланда …
Урсула перебила его.
- Эрих, мне совершенно не интересно, что сказал Геринг. Пусть они все говорят, что хотят, я этого знать не желаю! Почему мы не можем жить нормальной и мирной жизнью, лечить людей, воспитывать детей? Почему я должна дрожать от страха, что тебя собьет какой-нибудь англичанин, которого, кстати, дома тоже ждет невеста? Что это за абсурд!
Урсула уже почти кричала. Вокруг стали прислушиваться люди. Эриху эта ситуация очень не понравилась.
- Тише, Уш, тише! Этого нельзя говорить вслух. Ну-ка пойдем отсюда.
Он взял ее за руку и быстро повел по аллее. Пока они шли, Урсула успокоилась. Эрих сжал ей руку и тихо произнес:
- Уш, никому не повторяй того, что сейчас сказала мне. Это может быть опасно.
- Эрих, милый, я просто вне себя от страха за тебя, - тихо и как бы извиняясь за свою выходку, стала говорить Урсула. - Я не хочу, чтобы ты уезжал от меня. Не дай бог, еще тебе понравится какая-нибудь бесстыжая девица, которой все равно, что тебя дома ждет невеста.
- Вот за это ты можешь быть совершенно спокойна, - твердо сказал ей Эрих. - Я еще не знаю, когда я женюсь, но точно знаю, что на тебе. И ты тоже дождешься меня. Иначе и быть не может.
***