Филип Дик, Дюма, Стругацкие, Клиффорд Саймак, Киплинг - вот с кем хотел бы общаться Костя. Точнее он бы хотел жить в мирах, созданных этими неординарными, интересными, не всегда существовавшими по обыденным правилам большинства, людьми. Он хотел бы быть Руматой Эсторским или сталкером, мушкетером короля или рыцарем, стать ловцом сбежавших анди, мечтал иметь эрзац-собаку и летать с ней по делам на Луну, мечтал спасти прекрасную даму и выиграть рыцарский турнир. Он жил в сагах о Форсайте, его окружали Убик и ведьмин студень, свист шпаги и страусиные перья, марсианские оросительные каналы и комариная плешь, латы и арабские жеребцы. Все это было вокруг него, просто никто, даже самые близкие люди, этого всего не замечали.
В большой семье, где он был средним из четырех детей, с детства его считали чудаком. Как партизан он каждый вечер залезал под одеяло с фонариком, чтобы проникнуть в иные миры - в миры пришельцев из космоса, роботов, норманнов и викингов, путешествий на другие планеты, где все необычно, загадочно и красиво, где побеждает добро, а вселенское зло всегда получает по заслугам. «Вот бы и в жизни было бы всегда так», - думал Костя, когда слышал уже привычное "Кот, иди сюда! Ты опять читаешь свою чушь с фонарем? Испортишь же глаза, баран!"
Ему было всего 12, но уже в этом возрасте он понял, что мир далеко не идеален, что он полон злобы, насилия, обид и ссор, лжи, предательства и непонимания самых близких людей, которые по определению должны быть добрыми, терпимыми, заботливыми и помогающими идти своей собственной, иногда очень отличной от других, тропой.
Его родители были простыми, небогатыми людьми: мать работала прачкой, отец - слесарем. Быть прачкой или слесарем в Союзе было не тем же самым, что и сейчас. Тогда это были обычные, уважаемые профессии, это был труд вознаграждавшийся достойно и оцененный почти сполна. Перерабатывать им не приходилось и оставалось достаточно времени для воспитания четырех детей. Жили они в большом, просторном доме недалеко от озера, почему-то однажды обмелевшего и покрывшегося камышами и тиной. Юра постоянно что-то мастерил, Надя готовила еду на всю ораву, стирала, убирала в доме - обычная жизнь, обычных советских представителей победившего в 17-ом году класса-диктатора.
Родители не были писанными красавцами, но и назвать их серыми мышами было нельзя. Мать и почти в сорок лет выглядела как юная грация. Беззаботно порхала с белоснежными полотенцами и покрывалами в своей ведомственной прачечной вагоно-ремонтного депо. Отец шутя подбрасывал трехпудовые гири и был статным, высоким, импозантным мужчиной, чем-то напоминавшим заслуженного актера второго плана или приметного статиста-ловеласа, а не слесаря сборочного конвейера одного из оборонных заводов.
Трудно сказать когда в их жизни пробежала черная кошка, но семья однажды стала трещать по швам. Возможно, причиной стала перестройка, вмешавшаяся в их планы о получении нового со всеми удобствами жилья, возможно, дисгармонию в семью вносил отец жены, не слишком полюбивший зятя, поселившегося в его старом доме, возможно, ревность мужа выхолащивала чувства к жене и заставила взглянуть на нее как на врага и предателя. А ревновал Юра свою жену ужасно, тем более, как ему казалось, поводов было хоть отбавляй.
То просто интеллигентный и воспитанный сосед слишком любезно и учтиво "обхаживал" его благоверную, то с работы Надя приходила с букетом цветом, что срывала по дороге домой на поле, каким-то чудом втиснувшимся в городскую черту, но самое ужасное было не это - последний четвертый ребенок, дочка уж никак не хотела расти и походить на всех предыдущих. Ее карие глаза не давали Юре покоя в его поголовно голубоглазой семье. Ни фигурой, ни статью она не пошла ни в сестер, ни в брата и это тоже бросалось в глаза. Никто из соседей, конечно, ни о чем таком не говорил, но Юра терзал себя мыслями о досужих сплетнях и молве, разбирающих "похождения" его жены и его, Юрину беспечность и недалекость. Юра стал пить, а выпив его мания усугублялась.
Поначалу он просто скандалил, затем стал бить жену, уничтожать имущество, пропивать зарплату, выносить и пропивать вещи из дома, бить детей, драться с тестем, одаривать, своих когда-то родных и любимых людей, бранными словами, и больше всех доставалось Косте. Он прятался от отца, когда тот приходил домой с водкой, а приходил он с ней все чаще и чаще, постепенно превращая и без того нелегкую жизнь большой семьи в ад.
Надя поначалу пыталась вразумить мужа, поговорить с ним и оправдаться за мифические грехи, которые Юра ей приписывал, но все было тщетно. Конфликты становились все глубже, обиды все острее, синяки все заметнее.
Младшая дочь действительно была сильно не похожа на других детей, но вины в том Нади не было. Она любила мужа и никогда даже не задумывалась о связях на стороне. Да и с кем она ему могла изменить - c хромым соседом или с такими же прачками, как и она в поте лица зарабатывающими свои гроши в пассажирском депо? Юрка был отличной партией, но она никогда его так не воспринимала - просто любила, хотела быть с ним, счастливо жить, растить детей, состариться и нянчить ораву внуков. А Юра, хоть и обладал не дюжей физической силой и золотыми руками, не был до конца уверен в себе и поэтому ревновал ее ко всем подряд.
Юра пил. Запои его становились все длиннее и скоро он стал забывать работать, за что его и уволили. Злость и ревность все яростнее прорывалась наружу и скоро семья начала бежать от него - из семьи его уволить было не так просто. Дети и жена старались уйти из дома, пока тот не проспится и не примет более-менее человеческий облик. Юра целыми днями сидел дома. Жил случайными заработками, знался со случайными людьми, пил и пропивал все, что попадало в руки, превращаясь в омерзительное существо, говорящее сыну "дурак", жене и дочерям "шлюхи", старому тестю-фронтовику "козел", остальному миру - не менее грязные и неприятные фразы.
Маленький Костя очень жалел маму и был готов на все ради нее, старался заменить постепенно падающего - в прямом смысле - в канаву мужа. Он помогал ей по дому, часто на каникулах приходил в прачечную и помогал там, лиж бы не находиться дома с пьяным отцом. Он молил Бога, чтобы все стало так, как было раньше и перестал читать, потому что отец очень злился виды сына с книгой в руке. "Мужик должен работать руками, а не читать какие-то книжки как баба!" - орал ему отец, когда Костя читал очередной роман Дюма, - "мужик должен быть мужиком, а все эти книги - для маменькиных сынков и слюнявых интеллигентов типа нашего соседа-козла!"
Юра нагибался над сыном, дышал мерзким перегаром и повторял басом "Ты понял Кот? Понял батю своего?" Костя кивал, закрывал книгу, дожидался когда отец напьется и уснет где придется, оттаскивал его уже изменившееся к тому времени не в лучшую сторону тело на кровать и снова открывал недочитанный миг дуэли двух красавцев, одетых в синие, расшитые золотом накидки или финал романтического свидания фрейлины ее величества меж вереницы зеленых, выстриженных конусами вязов и лип в парке дэ Пресье.
Было два часа ночи, когда в окно постучали. Костя проснулся и краем глаза увидел мамину тень промелькнувшую по коридору в сторону входной двери. Шаги пробежали по коридору и замерли, звякнул замок, послышался незнакомый, официально-натужный, вкрадчивый мужской бас. Вскоре раздались тихие всхлипывания и капельки слез осенним дождем заморосили по половице.
В тот день Юра как обычно выпивал, точнее напивался. Где и с кем, он уже и сам не помнил, когда возвращался домой с одной только мыслью - раздобыть у жены еще денег и купить еще хотя бы стакан самогону. Где возьмет она деньги и есть ли они у нее, Юру нисколько не волновало. "Она мне должна!" - мысленно повторил он, - "пусть найдет где хочет!" и ступил на еще теплый асфальт, нагретый днем лучами жаркого июльского солнца. Вдруг что-то сбило его с ног, слегка подбросило, а потом придавило и стало жевать, обдирая кожу со спины вместе с одеждой, сдирая наждачной бумагой кожу с лица, ломая руки, ребра и ноги, разбивая череп алюминиевым выступом, раздирая тело адской теркой.
"Он попал под машину", - сказал Наде милиционер, - "водитель тоже был пьян и не сразу заметил, что сбил человека. Еще двести метров он протащил тело по асфальту под днищем и лишь потом остановился, услышав душераздирающие вопли. Ваш муж был жив еще два часа. Если бы был трезвый, наверное умер бы от болевого шока сразу, а так еще бился в агонии. Врачи были бессильны."
Гроб был закрыт. Никто не плакал. Лишь Надя увидев фотографию мужа на памятники разрыдалась и упала на колени перед обитым красным атласом деревянным ящиком. На фотографии он был все такой же молодой и красивый, такой же нежный, любящий и сильный, смелый, вдохновляющий ее, ведущий к светлому и счастливому будущему. Дети запомнили его другим и на поминках почти ничего не говорил и не плакали. Костя вдруг вспомнил как хоронили известных героев чужих романов, с какими почестями и помпой, с пафосом, с оружейными выстрелами и воем оркестра и ему поскорей захотелось вновь перенестись в один из этих необычных, красочных миров.