Лену-почтальоншу, за неимением свободного места в реанимации, устроили в послеоперационной палате. Проснувшись после наркоза, она обнаружила себя под капельницей, покосила глазом на левую грудь, где теперь только повязка дыбилась холмиком. Почему-то болело и под мышкой, и на спине, где лопатка, словно ее всю искромсали… И когда только успели? Ей казалось, что прошло минут десять после того как она переступила порог операционной и громко поздоровалась с врачами.
К ней кинулась фигура в белом, заглянула в лицо, потрогала лоб, шепнула ласково:
– Эй, очнулась? Вот и славно. Сейчас врача позову.
Пришла Дина Семеновна, улыбнулась по-дружески, стала возиться возле каких-то аппаратов с мерцающим экраном. Лена вяло порадовалась: «И телек поставили, это хорошо!»
Потом вроде бы опять уплыла куда-то, а когда вернулась, за окном было сумеречно. Правда, вспомнила неприятный момент: кто-то совал под нее судно, приговаривая:
– Давайте, больная, пописаем, тихонечко, аккуратненько… Положено. Держитесь за мои плечи… Вот так…
А было больно, не получалось аккуратненько. Это она помнит.
Зато сейчас вроде бы никто рядом не копошился. Но все равно она спросила в пустоту:
– А спина чего болит? Мне же вроде грудь… того?
Тут же перед ее взглядом возникла девчушка во всем белом, как ангел:
– Катя я, практикантка. Вот, дежурю здесь, в послеопрауионной. Я в училище учусь. Хочу быть операционной сестрой. Потом в медицинский поступать буду. Вы не думайте, я здесь не одна. Медсестра вышла, меня попросила присмотреть, – охотно объяснила ситуацию Катя.
– Молодец, девочка… А чего спина болит?
– Так вам же и лимфатические узлы удалили, под рукой и на спине. А как же… Положено так. Не бойтесь, все будет нормально! Вот после операции химию сделают – и все, здоровенькой будете. Рак сейчас вылечивают.
– Спасибо, дочка, все дуре необразованной рассказала, – усмехнулась Лена. – И про рак… Мне нельзя теперь помирать. У меня деток двое, а мужика нету. Спился, гад. Так что будем здоровы. Ладно, полежу здесь. Только кровать какая-то… высокая и твердая. У меня в палате лучше. Туда бы мне. Я привыкла там лежать…Люди знакомые, поговорить можно…
– А это завтра, если будет все хорошо. Вот Резниковой меньше повезло, чем вам. Вы вот худая, это хорошо. А Резникова… Ее в реанимацию отправили. Когда подкожного жира избыток, трудно добраться до нужного места.
Катя явно получала удовольствие от разговора – прямо светилась…
На следующий день Лена заскучала от одиночества. Когда так болит, хочется отвлечься. А у нее все болело, больше вчерашнего. И пожаловаться некому. Медсестра все время заглядывала, спрашивала: «Ну как?» и тут же исчезала. Потом являлась, чтобы проверить капельницу.
Один раз возили на перевязку. Было больно. Дина Семеновна, чем-то расстроенная, не сильно утешала. Марии Денисовны рядом не было. Правда, Лидия Петровна, всегда такая балакучая, как считала сама Лена, сегодня слова цедила сквозь зубы.
Что-то случилось, это Лена чуяла сердцем, но как бы между прочим – самой было тошно от ноющей боли под мышкой, под лопаткой и там, где когда-то был сосок. Вернее – грудь. Хотелось плакать, но Лена стеснялась. А после уколов все стихало, и уже клонило в сон или в посторонние мысли.
Не думала она, что посторонними станут мысли о доме. Мелькал перед затуманенным взором образ дочки, Любочки, почему-то разукрашенный так, что смотреть противно. Уж лучше вспоминать хитрую физиономию паршивца Васьки, вечного двоечника. Любочка мечтает моды демонстрировать, Васька вообще ни о чем, кроме футбола с дворовыми пацанами, не думает. И про уроки приходится ему напоминать материнскими подзатыльниками.
А вот Любку уже даже по заднице не шлепнешь – барышня. Эту надо долбить словами.
Вспомнился тот противный разговор с доченькой, после которого она ночь не спала. Наблюдая, как Любка красит свою физиономию, Лена не выдержала:
– Быть тебе проституткой, как в кино показывали недавно. Веки зачем синие делаешь? А тушь с ресниц прямо капает. Еще цыгарку в зубы – и будешь «простигосподи» настоящая.
– Не цыгарку, а сигарету, мама. Темная ты у меня – жуть. И не проститутка это называется или какая-то там «простигосподи», а путана.
– Путана – потому что путается с кем попало? И для чего я тебя растила?
– Да не истери. Для путаны я слишком высокая, не возьмут, а манекенщицей…
– Как это – не возьмут, коза драная?! Туда что – конкурс? Им мало твоей смазливой физиономии?! – возмутилась Лена.
– Ты, ма, пива тяпнула по секрету от нас? – рассмеялась дочка. – Тебе обидно, что меня не возьмут в путаны?
Она так долго и неприлично ржала, что Лена стукнула таки по башке свою непутевую дщерь, пока та не заткнулась. На пять минут.
– У меня и фигура подходящая. Рост, комплекция, талия. Сейчас в моде такие, похожие на мальчика. Это раньше тетки демонстрировали на подиуме свою толстую задницу. А сейчас и задницы не в моде.
– Дылда ты худущая! Одна у тебя талия и есть!
– Кстати, путаны хорошо зарабатывают, – добила маму Любка.– Не меньше, чем на подиуме.
Лена плевалась, крестилась под насмешливым взором восьмиклассницы, уже подсчитавшей, что выгодно, а что нет. И воспитывала, то есть произносила речь с правильными словами. А слова были такими затертыми, нудными, что она и сама понимала: пустые они для дочкиных ушей. Что-то другое надо говорить или делать, покрепче. Мужика бы в дом, настоящего. Чтобы свое слово сказал. Но где они в наше время? Только в кино. Не наблюдалось в поле зрения Лениной жизни даже просто трезвых. Еще бы, пивнушек понатыкали на каждом углу, а с закусью проблема, не осталось в магазинах ничего, кроме кильки в томате.
Вот когда разносила по домам пенсию, видела мужиков, вроде бы приличных, похожих на тех, из кино. Трезвые, в очках, с книжкой в руках, а кругом полки, тоже с книжками – до потолка. И квартира чистая, с коврами, а на стенах – рога оленьи и даже кабаньи головы. Значит, не только в молодости хозяин книжки читал, но и охотился? Эх, почему это только пенсионеры и остались нормальными? Так ведь – старичье!
«Я сама виновата, что на алкаша клюнула в молодости», – трезво размышляла Лена еще до болезни. Других презирала девчонок, что валандались с солдатиками, на танцульках с ними знакомились. А вот вышли замуж – стали женами военных. А солдатики становятся офицерами когда-нибудь. Вот как у моей подружки Зойки. Сначала ефрейтор был, а после женитьбы в лейтенанты выбился…Правда, моталась Зойка по Союзу сколько лет. Зато сейчас капитанша, с квартирой. В гости зовет…
В палату ее перевели через день, неожиданно, почти сразу после перевязки, тут как раз принесли передачу от детей и записку. Лена растрогалась. Яблоки купили, «синюю птицу» поджарили. Видать, цыпленок не вынес голодухи, преждевременно скончался. Но Лена и такому была рада. Молодец, Любаша, в очереди где-то постояла! И Василек, хоть и непутевый, а дописал в записке свое, не поленился:
«Мамочка, выздаравливай, я получил четверку по украше, жму руку, пака!»
Лена даже пропустила мимо ушей это «пака!», так была рада этой писульке.
Когда отошла немного от своих эмоций, обнаружила пустую Анину койку.
– Анютка наша где? – спросила у Инны, которая моталась по палате с мрачной физиономией.
– Меня отложили из-за Аньки, представляете? Ее второй раз будут резать!
– Как это? Зачем второй?
– Что-то нашли плохое.
–Подозреваю – саркому, – сказала Вера Ефимовна с таким таинственным видом, точно знала наверное.
– Так она замуж собиралась! – ляпнула Лена.
– Наивная вы, Леночка, – усмехнулась Вера Ефимовна. – Какой-то сопляк, мальчишка, да еще после операции на желудке, считай – инвалид, два раза нашу Анюту поцеловал. А та размечталась! Вы же взрослая женщина! Это Анне по возрасту прощается такая… такая… уж не знаю как сказать…
– Вот и не говорите, – оборвала ее Зинаида Кирилловна.– В ее возрасте и положено мечтать.
8
– Сегодня все такие злые, кошмар, – сказала Инна, наконец-то прекращая бег и усаживаясь на койку. – Сунулась к Дине, а та: «Идите в палату!». И Марии Денисовны не видать. Говорят, Галину Кимовну уже перевели в послеоперационную. Не успела отлежаться в реанимации – и перевели.
Неожиданно привезли на каталке Резникову, и она даже сама встала на ноги. Медсестра Надя вместе с санитаркой тут же испарились, а Лена с Инной кинулись помогать Галине Кимовне.
– Тебе же нельзя вставать, Лена, – удивилась Вера Ефимовна.
– А на мне все заживает как на собаке, – бодро заявила Лена. – И в туалет сама пойду. Инночка, поможешь? Смотреть, как эта Надька с чужой бабой нашу тетю Галю укладывают – это не для моих нервов.
Вера Ефимовна фыркнула:
– Что-то я не заметила, чтобы у тебя вообще нервы имелись. Вот у Инночки они в избытке. Чего торчишь снова? Сядь.
– А вдруг меня вызовут?
– Не думаю. – Вера Ефимовна оглядела всех значительным взглядом. – Думаю – сейчас все вокруг Анютки вертятся. Такой прокол! Второй раз на стол, а? Саркома хуже рака! Это уже приговор.
Зинаида Кирилловна вылезла из-под простынки, прошлась к окошку, повернулась лицом к Вере Ефимовне:
– И зачем вы это говорите нам? Инка и так напугана до обморока, а вы тут раскаркались! И уже диагноз поставили!
– Я не люблю прятать голову под крыло, это не в моих правилах. Я ведь тоже жду! Но надо иметь мужество! – с достоинством ответила учительница биологии и тут же быстро вышла из палаты, чтобы не слышать ответа.
– Жуткая зануда! И как таких в школе держат?! – громко возмутилась Инна.
«Вот говнюшка», – подумала о нахалке Вера Ефимовна, успев это на выходе расслышать, но решила пропустить мимо ушей.
А Инна улеглась на кровать, устремив глаза на Лену. Та почему-то даже не стонала, а наоборот – поедала с хрустом яблоко. Перевязанная, как раненый солдат из советского фильма, она производила впечатление всем довольного человека. Это немного раздражало Инну. Стонущая Лена была понятней и даже иногда вызывала симпатию.
– А вы заметили – сегодня обхода не было? – спросила она, чтобы сбить эту оптимистку с бодрого образа. – Явно что-то случилось. Наверное, умер кто-то во время операции.
Лена отвлеклась от яблока:
– Типун тебе на язык!
Тут Мария Денисовна и вошла, словно услышала их, сообщить, что на сегодня все операции отменены.
– А как там наша Анечка? – спросила Резникова.– Операция прошла благополучно?
Мария Денисовна пропустила вопрос мимо ушей:
– Вам перевязку сделали, Галина Кимовна? Все нормально? Инна, позовите, если что-то понадобится нашим женщинам. Вы у нас сейчас самая подвижная.
Она так быстро покинула палату, что уже не слышала, как Инна громко сказала:
– Умерла наша Анька!
– Глупости не болтай! – возмутилась Зинаида Кирилловна.
Резникова закряхтела, усаживаясь:
– Девчата, я глазами своими видела, когда Анечку в реанимацию везли, живую. Меня – оттуда, ее – туда.
– А вас чего сюда вернули? – подозрительно сощурилась Инна.– Места не хватило? Ну, бардак в этой хирургии! В онкологии хоть…
– Так я сама напросилась сюда, как только перевязку сделали. У нашей Марии Денисовны руки – золото! А какая Дина хорошая! И Григорий Осипович ко мне после операции три раза приходил! Нам повезло на врачей, девчата!
Она промолчала о своем полуобморочном состоянии, в какое ее привел вид кучи окровавленных бинтов, снятых с нее во время перевязки. Эти желтые пятна гноя вперемежку с кровью теперь стояли перед глазами.
– Девочки, я сейчас чувствую – течет что-то сзади… Леночка, глянь, а?
– Может, позвать кого-то? – засомневалась Лена.
– Ладно, лежи, сама такая! Вон, смотрю, мы с тобой как бойцы в военном госпитале. Вроде бы одну грудь сняли, а почему-то запеленали все тело, и руку… А руку – зачем?
– Я вас сейчас всех утешу, – сказала Зинаида Кирилловна. – Вот моя соседка уже десять лет живет после такой операции! И такая активная – жуть. Даже с мужиком своим дерется. Пила какие-то травы, надо узнать.
Несколько минут каждый вспоминал что-то о чудесных исцелениях своих знакомых, пока Лена-почтальонша не внесла предложение пластинку перевернуть:
– Давайте лучше анекдоты рассказывать. Я тут специально тетрадочку из дому принесла. Для хорошего настроения. – Лена порылась в тумбочке.– Вот. Сюда переписываю анекдоты из газет и журнала «Перец». А еще в «Крокодиле» их полно. Гости когда приходят, как выпьем за столом, я эту тетрадочку открываю. Читать?
– Валяй! – разрешила Зинаида Кирилловна.
И Лена хорошо поставленным голосом старательной ученицы сначала прочитала несколько детских анекдотов «про Вовочку», а потом отложила тетрадку:
– А теперь политические. Эти наизусть помню. Как то побывал Хрущёв на свиноферме. И корреспондент при нем, фото, значит, делает, как Никита Сергеич со свинками рядом. А на следующий день в редакции думают: как фотографии подписать? " Хрущёв среди свиней или " Свиньи вокруг Хрущёва". А потом придумали и написали: " Третий слева---Хрущёв"!
Все расхохотались, даже Резникова, постанывая, закудахтала.
Инна тоже подключилась:
– Ой, я тоже вспомнила– про Вовочку! Подруливает Вовочка к папе и спрашивает: «Пап, а разве гнилые старые пеньки на самолетах могут летать?» Тот обалдел: « Нет, конечно! А вообще ты почему о таких глупостях спрашиваешь?» - А Вовочка в ответ: «Вчера маме звонил дядя Миша, так она ему по телефону и говорит: «Да погоди ты, вот улетит этот пенек старый...»
Когда Вера Ефимовна вернулась в палату, все уже хохотали как припадочные.
продолжение
http://www.proza.ru/2012/06/20/1031