Часть шестая. время спелой айвы

Глава 1. Эсмеральда         
 
Жизнь театра можно сравнить с жизнью города – его жители это гении, напыщенные бездарности, признанные красавицы, скромные посредственности, известные  деляги и безымянные обыватели. Театр, как и город, переживает свои периоды упадка и расцвета, энтузиазма и эгоистического индивидуализма…. Он знает тихие часы застоя и бурные дни потрясений и восстаний против начальства. Всего этого хватает на одну единственную жизнь артиста, как она ни коротка. Да, одни просто нерадивы, вторые любят вспоминать гастрольные поездки или другие театры, где они якобы блистали, третьи обожают комфорт, четвёртые любят выпить. Прима-балерина опасается соперниц, премьер - соперников, а балетмейстер стремится придать всему этому пёстрому сообществу некое единство. Кто протянет ему руку в трудный час создания спектакля, устремлённого в небо, как Собор Парижской богоматери?

Мария Лазарева, дипломантка ГИТИСа, ставила свой первый спектакль «Эсмеральда». Сама Мария Николаевна так молода и настолько ещё не потеряла форму, что когда Валентина Курбатова, исполняющая партию Гудулы – матери Эсмеральды – заболела, она заменила её и была в ней довольна выразительна.
Сложно было Леонарди видеть в своей сокурснице балетмейстера, найти верный тон, подчиняться творческому диктату знакомого с детства человека, выстроить новую форму отношений. Спектакль рождался из взаимного творческого усилия, требовал такта и самоотдачи.. Партия блестящего офицера Феба Леонарди по-человечески совершенно чужда – он никогда не был фатом, Дон-Жуаном, холодным соблазнителем. Он-то совершенно другой – добрый и отзывчивый. Балетмейстер учила его манерам светского человека, аристократа, бездушного и самоуверенного, а он от неловкости смеялся. Но это поначалу. Даже то, что чуждо ему в жизни, он выразительно воплощал на сцене. Да, в этой партии зрители увидели Леонарди фатом, Дон-Жуаном, галантным кавалером. Для него цыганка Эсмеральда – забава, экзотическая причуда, прихоть, А Флер де Лис – невеста, девушка своего круга и только. Не любовь. Любовь для него не значит ничего – пустой звук.
 Леонарди раскрыл духовное ничтожество блестящего офицера, презирающего нищую толпу. Что помогло ему? Может быть, воспоминания детства – приезд на машине немецких офицеров на их окраину. Также презрительно они не замечали их, мальчишек, смеялись между собой и промелькнули, как знаки чужой жизни. Мария Николаевна говорит друзьям о Леонарди: «Феб – украшение спектакля».

Однако Пётр указывал на худсовете на недостатки спектакля – статичность, а также на решённую пантомимно, а не хореографически партию Квазимодо. Мария Николаевна несколько обижена, но что делать? Пётр непредсказуем. Тем не менее, были у Петра и неудачи, уже после премьеры.

Из дневника: «Сейчас пришёл со своего позорного спектакля. Танцевал Феба в «Эсмеральде», сорвал две поддержки – Годовой и Саганенко. Вообще, у меня давно такого позора не было – чёрт знает что! Работаю, как каторжный, и ещё срывы!».
Было и такое, но образ Феба, а также очаровательная Флер де Лис Элеоноры Годовой запомнились всем надолго.

Но тут он теряет свою постоянную партнёршу – Элеонора Годова уезжает работать в Свердловск. Пётр писал ей трогательные письма, даже обещал уехать из солидарности, звал её обратно. Казалось бы – это её глубоко личное дело, и вообще – подумаешь, подвиг – писать своей бывшей партнёрше! Однако как часто забывают тех, с кем работали, дружили и оправдываются при встрече занятостью, текучкой, хотя чаще всего это занятость самим собой. Пётр оставался внимателен к своим друзьям и в сложный период их жизни.
Франгопуло, сотрудник школьного музея, большой его друг, пишет ему, понимая его сложности по-матерински чутким сердцем.

 «Дорогой Петюша! Вот мы и накануне Нового года. Желаю тебе, мой дорогой мальчик, здоровья и большой любви. Любовь – это дар судьбы, и её нужно беречь. Гюго прав, когда говорит, что «жизнь без любви и нежности – это ржавый, скрипучий механизм….
Крепко целую тебя и помню. М. Франгопуло».

 Милая  Мариетта Харлампиевна…  Сколько лет прошло, как они окончили училище, но Петя помнит свою альма-матер. А другие? Вспомнят иногда: «Ах, детство, ах, улица Росси!», даже прослезятся… и всё. Снова в свои земные дрязги и заботы. Пётр переписывался со своим педагогом Александром Пушкиным до самой его смерти, с Аллой Шелест, Борисом Брегвадзе, с Натальей Камковой – с кем только не переписывался! Всю жизнь поддерживал связь с теми, кого любил с детства. Он умел дружить, быть преданным друзьям, помнить о самых дальних. В этой памяти он черпал духовную силу. Ему это необходимо. Он выстраивал своё бытие, как человека культуры, но облик его капризен, противоречив в дружбе, творчестве, в жизни. И некая тайна, как бывает тогда, когда человек – личность,  проступала в глубине больше чем у других актёров. Вот он шутит, что-то выдумывает, просто порой проказничает, а потом приходит домой и записывает: «Сегодня танцевал хуже». Оказывается – за целый день совсем не шутки были самым главным – их он никогда не записывал, собой в этом смысле никогда не восхищался, а нечто другое. Иногда, кажется – в дневнике шла запись жизни совсем другого человека. Всегда, при первой же возможности, Пётр старается вырваться в Питер, посмотреть спектакли, обновить свои впечатления, набраться сил, чтобы жить.

Из дневника: «Сразу трудно писать все события, которые произошли в Ленинграде. Вечером с Клавой Осадчей были в гостях у Елизаветы Николаевны Громовой, вспоминали детство, затем я поехал на Петроградскую сторону прощаться с Аллой Яковлевной. Разговор шёл о том, что в искусстве надо быть не только талантливым, но и умным и скромным, о том, что я непосредственный и слишком откровенный. Я не выдержал и заревел, как дурачок, никогда не реву, а тут….! Алла Яковлевна сразу подобрела, взяла платочек, вытерла слёзы, поцеловала. Был час ночи, мне нужно было ехать в гостиницу за вещами – вызвали такси. Алла Яковлевна насильно дала денег на проезд и подарила свою коробочку из камней. Затем поцеловались. И я уехал.

Да, его помнили, принимали, говорили со столичной снисходительностью: «Работай, Петя, работай». Он поражал порывистостью, свежестью чувств этих известных, занятых, усталых людей. Он завидовал им, они – ему. Он вторгался в их жизнь своей незащищённостью, горячим взглядом тёмных глаз. Помнил их слова и работал самоотречённо.

Глава 2. Лауренсия

 «Лауренсия»…  Этот балет Пётр очень любил. Ещё мальчиком он танцевал в нём на сцене Мариинки, мечтал его поставить на сцене молдавского театра оперы и балета сразу после окончания училища, но мечты его не сбылись. Поэтому Пётр отнёсся к своей новой работе со всей душой. На молдавской сцене «Лауренсию» поставила балетмейстер Мария Лазарева. Этот балет она ставила на Петра Леонарди. Знала, что выигрышной стороной его дарования прекрасное вращение. В этом спектакле у Леонарди каскад вращений, он блестяще с ними справился. Кроме того, его внешность оказалась точным попаданием в роль. Не говоря уже о бурном темпераменте – у Леонарди по природе романский склад и в «Эсмеральде», и в «Сломанном мече», а теперь и в «Лауренсии». Характер испанского танца Пётр передавал именно кистями рук, их особой постановкой.
– Партия Фрондосо – творческая победа Леонарди, – говорила в эти дни балетмейстер журналистам, – из юного, наивного деревенского парня он вырастает в народного героя. В финале мы видим неистовый танец испанца, такой естественный, горячий.
Пётр всегда хотел быть похожим на Бориса Брегвадзе. В него, как в танцовщика, он был влюблён. Как-то невольно, всё время себя сравнивал, был неудовлетворён тем, что получается, что он не смог выразить себя так, как Брегвадзе. Эта внутренняя борьба его выражала накопление силы. Образ получился непохожим ни на кого и цельным. Спектакль нёс в себе заряд молодости, оптимизма, радости. Так оценивала сама балетмейстер, отзывы в печати также благоприятные. Остался фрагмент фильма, где в финале Леонарди замечательно вертит шане по кругу – почти единственный отрывок с его участием.
 Профессия незаметно изменила не только образ жизни Леонарди, но и сам его характер. Родившись в неблагополучной семье, бродяжничая, изводя в в училище педагогов, он обладал характером необузданным, неуравновешенным, не был приучен ни к какой аккуратности. Но к двадцати пяти годам стал на редкость собранным, чистоплотным. На урок всегда приходил со свежим полотенцем и в выглаженном, тщательно подобранном репетиционном костюме. Иногда актёры считают, что на репетиции можно быть одетым, как попало, носят тряпьё – лишь бы удобно разогреваться, а он всегда одет красиво.
Всё в его небольшой комнате блестит чистотой – начищенный паркет, на мебели, взятой в кредит, ни пылинки, вещи убраны в шкаф, в скромной вазе, подаренной на новоселье, цветы. Таков облик его жилища. Нельзя застать в его квартире богемного беспорядка, остатка разболтанной жизни. Он не пьёт, не курит. И ещё – привычка всё делать самому. И делать хорошо.
Из дневника: « Новый год. За окнами растаявший снег, грязь, а до этого было хорошо по-зимнему. Вчера сделал тренаж в театре, убрал дома, украсил ёлочку, хотел поужинать и лечь в постель, послушать музыку и уснуть. Я совершенно без денег, да ещё утром зашёл Костя Руссу – у него умер отец – и я дал ему на дорогу пять рублей. Хотел поужинать, и вдруг вбегает Верещагина с друзьями – я даже растерялся. В общем, утащили меня к своим знакомым. Самое счастливое в этот вечер – мы разговаривали с Ленинградом, с Аллой Яковлевной. Она была в хорошем настроении – пожелала мне всего хорошего».
Из дневника: «Да, или Бог есть, или просто чудо. Встал я совершенно разбитым, так как не выспался за ночь. А «Лебединое» – это не шутка. На спектакле было несколько человек из симфонического оркестра США, а остальные на встрече в филармонии. Мне кажется, что по чистоте я так ещё никогда не танцевал, когда вертел фуэте на коде – взрыв аплодисментов, туры в арабеске получились два раза, туры в финале – штук пять-шесть чисто. Американцы мной заинтересовались».
Сколько раз он уже танцевал «Лебединое озеро» с тех пор, как отшумела премьера? Уже и сам, наверное, не помнит. Но каждый спектакль переживает, как в первый раз. Что же это означает – расти? Не значит ли с достоинством сделать первый шаг в неизвестность и всю жизнь заботиться, чтобы не потерять набранную высоту? Но он хотел наращивать ее день ото дня. Вот и вступил в период спелой айвы – зрелость. Стал мужественнее, сильнее. Душа повзрослела. Как же иначе? Ведь позади Зигфрид. Пройти через такое и не измениться – невозможно. Теперь он стал скупее на озорные проделки, дорожил временем, как никогда. Быть может, только настоящий художник так остро чувствует убывание времени, или человек, предчувствующий короткую жизнь.
Из дневника: «Сейчас пришёл из театра, смотрел премьеру оперы «Тоска». Сделано на хорошем режиссёрском и актёрском уровне, а о пении даже не говорю. Тоску пела Мария Биешу, это её первая партия. Пела прекрасно, была нежная, милая. Третьяк, как всегда проходил на «ура». Зрители восторженно принимали оперу».
 

Глава 3. Попытка побега
 
                Хрупкий дождь черепицу держит
                В равновесии. Балерина
                никогда не научится
                литься и прыгать,
                как дождь.
                Пьер Реверди

Здесь в Свердловске Элеонора пережила самое светлое время в жизни. Уезжала в смятении. Её взяли на ставку в кордебалете – она могла бы застрять на ней на всю свою балетную жизнь! – это такой отчаянный шаг с её стороны – с ведущей солистки, только что утвердившейся в молдавском театре и… как в омут! Даже в Кишинёве она начинала с третьей солистки. Никогда не танцевала в кордебалете. Этот факт она скрыла от всех – от Олега, от матери, Петра Леонарди. Но… другой ставки здесь не оказалось. Она – лебедь, но уже не Одетта. Будь она кордебалетной танцовщицей, хоть бы знала весь репертуар, а тут – учит! Учит! – как девочка после училища. Грустно, унизительно. Танцует три спектакля. Чувствуется на лице маска.
- Какой унылый ребёнок, - слышит чью-то реплику. За кулисами стоит принц Зигфрид и улыбается. Кажется, его зовут Алёша, он восходящая звезда. Элеонора вымученно улыбается в ответ, пытаясь не спутать движения. Через два месяца в списке исполнителей во втором составе Больших лебедей увидела свою фамилию. Балетмейстер – репетитор хорошо отозвалась о ней в дирекции. Большие лебеди – о, это уже нечто знакомое. Это уже танцевала, когда пришла в театр после училища. Держись, Нора! Через полгода оформили третьей солисткой. Всё, ура! С кордебалетом покончено! Элеонора, как разжалованный из офицеров в солдаты поручик, снова вернулась в привычный круг солистов. Это уже другой образ жизни, своеобразное дворянство. Она уже в третьем составе Одетты. Станцует ли когда-нибудь? Снова её неласковая судьба улыбнулась ей. Партнёром оказался тот высокий насмешливый парень, что увидел в ней «унылого ребёнка», и первый раз улыбнулся. Стал репетировать с большим сочувствием и охотой.
- Как вас зовут?
- Элеонора.
- Нора…. – сразу, безошибочно. – А меня Алексей. Я сразу увидел, что вы лебедь не из той стаи.
- Почему?
- Не знаете движений танца лебедей и слишком точно и красиво всё делаете. А потом вы крутили туры у зеркала. И вообще…. Меченая. Вот у вас тут родинка на плече. – Шутит, конечно. – Ну, в общем, я не ошибся. Я рад, что вы с нами.
Её свердловский Зигфрид некрасив, но обаятелен. Он сразу включился в работу и дал ей так много. Настоящий танцовщик и замечательный партнёр. Репетиции с ним были для неё наслаждением. Она так трепетала от волнения, что порой забывала мизансцены. И он, и репетитор относили это к её застенчивости. На сцене они оказались прекрасной парой, а это так важно – найти своего партнёра! Её душа проснулась для жизни, для танца, для любви.  Адажио любви! О, она не была уже «унылым ребёнком»! Как-то Алёша – просто ему было по пути – провожал её домой, то есть туда, где она снимала комнату, шутил, смеялся, даже озорничал. Однажды на репетиции, ловя Элеонору из поддержки, Алёша на мгновение задержал объятие и посмотрел прямо в глаза. Какая-то искра пробежала между ними. Он смутился, опустил её на пол. Элеонора купила новое платье, туфельки, стала подкрашиваться, идя на репетицию.
Однажды договорились, что он придёт к ней в гости. Он…  В гости. Целый день – это был понедельник – гадала: просто так он решился зайти – посмотреть её ноты – или это что-то значит?
 Олег, конечно, заметил и новое платье, и волнение, и похорошение, и растерянность. Алёша пришёл…. И они втроём выпили привезенную Олегом водку, съели приготовленный Норой ужин, и притворились, будто ничего не случилось, а Олег – что он лучший друг Алёши. Только Алёша смотрел на них взглядом ограбленной и беззащитной жертвы.
- Ты – моя жена. Я люблю тебя одну. Возвращайся, Норка. Я дом наш отстроил, ещё комнату прикупил. Это будет другая жизнь, - сказал Олег после ухода Алёши.
Она не уехала тогда с Олегом, ещё станцевала Одетту, Жизель. Китри.
Только потом вернулась на кишинёвскую сцену.

Глава 4. Болгария

Вскоре её, Виктора Третьяка и Петра Леонарди вызвали в Министерство культуры республики и предложили в составе делегации молдавских артистов поехать в Болгарию на Декаду молдавского искусства.
Гостеприимная, дружески открытая Болгария. Позади – будни балетной жизни, впереди – праздник. Редкий в их жизни, но дорогой.
Пётр едет в Болгарию, сознавая, что сделано много, чувствуя свою силу и впервые – известность…. Взгляд жадно впитывает свежесть осенних красок, душа распахнута навстречу неожиданной радости, и он ощущает себя беспечным студентом на каникулах.
Из дневника:  «1 декабря 62 г. София.  После завтрака поехали на встречу в оперный театр. Нас встретили у артистического входа, и когда вошли в зал, стоял гром: «Молдавия, Молдавия!» скандировали артисты. Были накрыты столы, у каждого своё место с фамилией и букетиком фиалок. Болгары показали свой маленький юмористический концерт, оркестр играл молдавские и русские песни – они поют наши песни лучше, чем мы. Потом спели «Подмосковные вечера» – мы уходили под дружеские аплодисменты и песню «В путь, в путь». Это люди большой культуры.
 3 декабря. Пловдив.  Ехали  по сказочной дороге, кругом снег, красивая река Марица. Сейчас были на встрече в Пловдиевском оперном театре. У них идут «Бахчисарайский фонтан», « Фея кукол», «Красный мак». Посетили археологический музей с его прекрасными золотыми вещами».
 Так они ехали по прекрасной Болгарии – Старая Загора, Шипка и снова София, где их ждали новые друзья. Софийские впечатления – из самых памятных для Леонарди.

Глава 5. Жизель

Балет Адана «Жизель» стал для Петра его звёздным часом. Он понимал важность этой партии. Был благодарен Нине Фёдоровой, постановщику балета, за напряжённую работу. Это время вспоминалось потом, как одно из лучших в театре. Ленинградский балетмейстер придавала большое значение школе, тренажу, понимая, что невозможно поставить балет такого уровня в растренированном коллективе.
Из дневника: «20 декабря 62 г.  Теперь идут репетиции «Жизели». Нина Александровна показывает блестяще, я подобных репетиций не встречал, сомневаюсь, могут ли быть лучше! На ведущие партии назначены я и Годова – больше никто не репетирует, так как она видит никого. Как было бы здорово, если бы она удержалась у нас, хотя бы два-три года!
30 декабря. Чувствую себя плохо, принимаю разные антибиотики, только бы не заболеть гриппом. Хоть температура, но всё-таки я репетирую – Фёдорова довольна моей работой. Плохая погода, всё стало таять, грязь, а на прошлой неделе было хорошо, морозно. Скоро «Жизель». Боже, дай сил – только бы был здоров! Сейчас опять бегу на репетицию.
31 декабря 62 г. Первый раз в жизни не буду встречать Новый год в компании. Плохо себя чувствую, завтра сценическая, не позаботился о компании. Сейчас выпью шампанского, приму лекарство и – бай-бай!»
 Сколько таких одиноких вечеров в его жизни? Этого не знает никто. Пётр тянулся к людям, но иногда…. Как в этот зимний вечер, не хватило сил искать родную душу в беспредельности мира, он остался в своей комнате, где по стенам бродили тени, было тихо, а вокруг шумел праздник….

***
В это время удач и поражений, артисты порой относились друг к другу весьма поверхностно, как и к самим себе. Элеонора с Петром танцевали в «Бахчисарайском фонтане», он - Вацлав, она – Мария. Танцевали «Франческа да Рамини», он – Паоло, она – Франческа. Были прелестной, гармоничной парой – он смуглый, красивый, Элеонора – тоненькая, как не от мира сего и лёгкая – как пёрышко! Пётр любил её больше всех как партнёршу. Они дружили. Но дружба – о, ребячество! – дала трещину. И по какому же ничтожному поводу: Элеонору неважно подстригли, она надела – на репетицию платочек, а он – от озорства что ли? – решил сдёрнуть его – что это она в платке? А она, возмущённая, дала пощечину. Какая нелепость! Он вспылил, она вспылила и…. почти три года не были партнёрами. Три года – целая вечность короткой балетной жизни.
Сначала Пётр мучился с высокой – выше его на пуантах! – Мелентьевой, нора пробовала танцевать с Олегом. Именно тогда Элеоноре стал ясен характер мужа – она обнаружила, что он патологически ленив. Делает всё, чтобы замаскировать это. Говорит, что он не честолюбив, что любит тихую жизнь, что не нужны ему звания, почести и прочее. На самом деле, досадовала Элеонора, он просто ленив и бездарен, а ведь от природы силён, она для него просто пушинка и, приложи он хоть какие-то усилия, мог стать неплохим партнёром, всё-таки московская школа – но всё его нутро сопротивлялось серьёзной работе.
Она нуждалась в своём муже, как никогда. Ей так нужен друг, партнер, человек, который разделил бы с ней этот трудный, долгий путь, помог выстоять на всех ветрах. А тут неудачи в театре, разлад с Петей и тень недовольства начальства – и она уехала в Свердловск. Так она осталась просто балериной. Здесь вроде бы собирались присвоить звание заслуженной артистки, но не успели или нарочно оттягивали. А там она начала всё сначала. И что у неё было? Уникальное лирическое дарование? Да её испепеляла жажда совершенства, но ведь есть и предел возможностей человека к самосовершенствованию. В Свердловске свои «звёзды», свои дарования, театр с традициями. Мать считала, что Свердловск – её самая большая ошибка. Она просила её не уезжать – другой город, одна. А сейчас, после Свердловска, после перерыва, в работе над балетом «Жизель» они помирились с Петей. Балетмейстер выбрала её и Петю, несмотря на интриги. Они и только. О, гордость избранничества! О, мука!
 И надо же! Именно в этот период она впервые забеременела. Перст судьбы. Невольно так сошлось: или «Жизель» или ребёнок. Олег, муж, говорил : « Если ребёнок – полтора года простоя, и неизвестно – восстановится ли форма или опустишься на ступеньку ниже. Скорее второе.» Беременная Люся Недремская, жена Виталия, рассуждала только о своём самочувствии, только о том, кого она хочет, кого муж, и прочее. Для неё другого выбора не существовало. Как была просто солисткой, так и останется. Но для Элеоноры…  Балетмейстер разводит руками – не знаю, Норочка, но тогда «Жизель» исключена, буду пробовать Березину. Олег – «Конечно, «Жизель», тебе только двадцать два, успеем». Мать – «Жизель»! С ребёнком ещё успеешь». Балетмейстер – «Ты балерина или кто?».
Она выбрала ребёнка. И упала, где-то на шестом месяце, потеряв ребёнка. Судьба.
«Я – балерина. И больше никто», – сказала она себе. О, вечная жертва больших балерин – их не рождённые дети. Но зачем она-то, маленькая провинциальная звёздочка, решила им подражать. Но разве только разум может ответить на это? А не роковое слово – судьба? Или нечто, что определяет нашу жизнь, ведёт неведомыми путями.
Когда все сроки, данные природой, прошли – они очень стали тосковать по малышу.
Но это потом, а сейчас – «Жизель». Жила, как каторжная. Утром обязательно урок, она и представить себе не могла, чтобы заниматься наскоками. Потом репетиция.
Как трудно было уснуть перед премьерой «Жизели».  Всё-таки уснула. В театр пришла раньше, надела купальник, старые пуанты, взяла размять новые – и в репетиционный зал. Петя уже здесь. Обменялись улыбками. Надо размяться, чтобы мускулы были готовы, но не устать. Суставы, кажется, скрипят. Прыгает тяжело, а это её конёк. Но это сейчас, здесь, просто так, кажется, не надо нервничать.
Бежит одеваться. Костюмерша Зиночка приносит корсаж, пышную юбку в горошек. По слухам – в театре ничего не скроешь - Петя к костюмерше неравнодушен. Она добрая, но Элеонора особенно перед премьерой, зла и капризна. Ей всё не так. Она боится. Но вот обуты атласные в меру размятые туфли, перевязаны ленточки, стук…,  стук…  Знакомый, привычный стук пуант по полу. Причёсана, одета. Пришла балетмейстер, ободряет: «Норочка, вы прелесть». Она – балерина. С детства волнуется, услышав эти слова. В тот миг, когда стук…, стук…  Она выбегает на сцену и её подхватывает музыка.
Она танцует «Жизель». Нет, она сама Жизель! Потом горько думала: «Как много значения придаём мы иногда тому, что так смехотворно мало! Подумаешь «Жизель» на провинциальной сцене. Первый в истории нашего театра спектакль. Домашние радости. Рецензии в местной прессе – «молодая артистка Э. Годова неплохо исполнила партию Жизели».
Снисходительная заметка в «Советской культуре», где переврана фамилия Пети, и больше никакого внимания – годы! – на эту несчастную «Жизель». Стоила ли она её жертвы? Она не знала ответа на этот вопрос. Критик из Москвы отметила эту партию как достижение. Но была ли она искренна? Нора вечно недовольна собой – это её стиль. Всё-таки Жизель – одна из дорогих Элеоноре парий. Когда она танцевала её, то чувствовала воодушевление, органическое слияние с музыкой. Когда-то она первый акт понимала слабо, была слишком спокойна, не знала, что значит быть оскорблённой, пока сама не пережила нечто подобное. Тогда она поняла Жизель. Она казалась себе сухой, неинтересной. Вечно одно на уме – балет. Запрограммированный робот. А ведь Олег жизнелюб. А она? Винила себя. В её Жизели была такая правда, такая глубина переживаний, что это покоряло всех. Элеонора в этот архаичный сюжет вносила живое дыхание чувств.
 Пётр на эту премьеру ждал свою мать, но она так и не собралась. Давно не виделись, только письма и там обещания приехать на «Жизель».
Характер Альберта дан Леонарди в развитии. Графу Альберту нравилось бродить по своему графству инкогнито, охотиться, заговаривать с деревенскими девушками, выдавая себя за простого прохожего.
Он знакомиться с Жизелью – деревенской красавицей и влюбляет её в себя. Легкомысленный и от этого жестокий, он и не думает жениться на ней, у него есть невеста, девушка его круга. Он просто от скуки отбивает Жизель от жениха, простого парня. Но то, как воспринимает Жизель свою любовь и его измену, её сумасшествие и смерть – потрясают Альберта.
Отброшены все условности: Альберт  – глубоко страдающий человек. Леонарди показывает перелом в душе юного сердцееда, его способность к глубокому чувству, к раскаянию и любви. Горячие слёзы прощания и прощения – вот что трогает в древней балладе.
Из дневника:  «20 января 63 г.
Вчера состоялась премьера «Жизели». Спектакль прошёл хорошо, вся комната в цветах».
Это – в январе! После премьеры подошла Воскресенская и поцеловала его.
- Петя, это лучшая твоя партия. Тут полное совпадение твоих данных и роли.
Людмила Владимировна уже опытный балетмейстер и её слово дорого артисту.

Глава 5. Звёзды Большого театра.

Володя Тихонов не забывал Кишинёв. Он привозил с собой знаменитых балерин, своих партнёрш в Большом театре – Екатерину Максимову, Елену Рябинкину. Петя жадно смотрел эти спектакли. Начинается ещё один плодотворный период в жизни Петра Леонарди. Он связан с именем балерины Большого театра Елены Рябинкиной, только начинающей свой путь на большую сцену. Петру – двадцать семь лет. Прекрасный возраст! Когда ещё столько в тебе молодости и уже есть опыт и мастерство. А пока долгая зима с простудой, казалось, не предвещала ничего радостного.
Из дневника: «27 января 63 г. … Сейчас возвратился из театра, смотрел «Лебединое озеро». Елена Рябинкина – просто очаровательна, как она хорошо танцует! Грим, внешность, игра! Володя Тихонов мягко всё исполнил, балетные фигуры блестящи, но актёрски всё-таки малоинтересно. Смотрел его костюм – я обязательно закажу себе в мастерских ГАБТа также костюм за свой счёт.
  30 января 63 г. Мы снова встретились с Еленой Рябинкиной. Она блестящая танцовщица, музыкальная, выразительная, просто шедевр. Володя Тихонов хорошо танцевал, я до него не дорос!».

***
Неожиданная радость, подарок судьбы. Проходит совсем немного времени, и он вместе с Элеонорой Годовой и Галиной Мелентьевой едут в Ленинград. Он выходит на сцену в колете принца, все глаза устремлены на него, и особенно жутким кажется большое пространство сцены. Перед пером выходом резко поднялась температура. От волнения. Здесь танцевали Дудинская, Шелест, Брегвадзе. Опомнился только в середине первого акта «Лебединого озера». По-настоящему стал танцевать во втором. Позже смотрел спектакли Кировского театра. Пётр увидел на сцене Галю.  Она танцевала па-де-де. Узнал, что она замужем за артистом балета. Ему стало грустно от этого известия. На глаза навернулись слёзы, но он постарался их скрыть.
Из дневника: «У Аллы Яковлевны день рождения – подарил ей лиманского бычка из фарфора. Она, шутя, сказала: «Петя подарил мне свой автопортрет». Посоветовала больше читать, изучать живопись. В день отъезда в Москву я был в Эрмитаже…  В Москве – в Большом театре, в «Дон-Кихоте» – танцевала Леночка Рябинкина – прелесть, искромётная и совершенная. Володя Тихонов как всегда виртуозен. Был в ГАБТе в мастерских с Володей, заказал себе два колета за свой счёт, сделали за три дня хорошо. До «Лебединого озера» ходили с Тихоновым к Володе Васильеву и Кате Максимовой. Они ещё спали. Володя бросил к ним в окно снежок, Володя Васильев высунулся из окна и пригласил к себе. Пили кофе, слушали пластинки. Катя простая, милая, Володя меня очаровал – он такой чудный парень, пишет маслом, лепит – умница. О многом говорили, смеялись, вспоминали школьные годы, вместе пошли на вечер в ГАБТ, слушали оперу «Пиковая дама».
Поездка в Ленинград, в Москву дала Леонарди новую точку отсчёта. Он увидел новым взглядом профессиональную работу больших мастеров. Мужественно переоценил весь свой творческий багаж.
Пётр был созданием своего времени и его мучеником. Постоянно вступал в конфликты то с министерством, то с дирекцией – из-за этого долго тормозилось присвоение ему звания. Исподволь шла установка государственной политики – на посредственность, ведь та более управляема, никуда не высовывается, берёт что дают, а талантливые люди оказались оттеснены в тень. Пётр не сознавал, что создана некая система, пронизывающая все сферы жизни, но чувствовал несправедливость и мучился. Ещё и поэтому так важна, оказалась поездка. Начал работать с большим желанием, по-новому. Кризис не прошёл для него даром – это болезнь роста. Новое качество заметили все, зритель тоже.
Глава 6. Наконец-то – заслуженный!

Из дневника: «14 июня 63 г.  Как -то радостно на душе, сейчас пришёл с «Жизели». Хорошо принимали мою вариацию, я многое сделал по- новому – и образ, и костюм. Зрители завалили меня цветами».
А через четыре дня, он как всегда вышел из дома, прошёл мимо озера и на остановке, как обычно около ЦПКО, купил газету «Советскую Молдавию», развернул и прочёл, не веря своим глазам, указ о присвоении ему звания заслуженного артиста республики. Он знал, что-то должно произойти, и всё-таки потрясён. Даже не сел по обыкновению в троллейбус, а пошёл в театр пешком.
В зале все ждали его – к станку, где он обычно занимался, привязаны цветы, при его появлении концертмейстер сыграл туш. Его поздравляли, целовали, говорили наперебой, он отвечал со слезами на глазах.
- Заждался ты, Петька. Ну, теперь – всё. Давай тяни на народного!
Не ожидал, что его личная победа станет праздником для всех.  Пётр растроган.
***
В Кишинёвском университете был организован клуб любителей поэзии «Склеп»! С выдумкой, изобретательностью проходят вечера, студенческие кафе, куда трудно попасть…
На одном из таких вечеров собрались замечательные люди города. Кинорежиссер Вадим Дербенёв рассказал о новой работе «Последний месяц осени», композитор Эдуард Лазарев представил студентам танцовщика Петра Леонарди. Здесь он не танцевал классики. Он вспомнил пародийные номера, театральные капустники – обстановка весёлая, студенческая. Его просили танцевать ещё и ещё, фотографировали, старались сохранить этот прекрасный вечер в памяти.
 В Кишинёве Петра Леонарди уже хорошо знали. Он стал легендой, и, естественно, что студенты на своём вечере хотели видеть самых интересных людей – он входил в их число. Его рисовали художники, снимали в хронике, в газетах появлялись шаржи.  «Наш Петя» - говорили о нём в театре.
***
                Какая скорбная душа
                Досталась мне в наследство
                От одиночества полей,
                От зимних вьюг и детства!
                Смешная, глупая душа,
                Обманутая столько,
                Огнём вечерним трепеща,
                Всё ждёт добра и только!
                М. Эминеску
                (перевод автора)
Эти строчки любовно написаны в его тетрадь, на ящике Эминеску. Гениальные стихи всегда неоднозначны, они выражают так много, что применимы ко многим случаям жизни.
Также и Пётр страдал, как творческий человек порывался к идеалу, к чему-то высшему. Как много сомнений и отчаяния пережил он. Ему приходилось преодолевать многое, и прежде всего в самом себе, и это не могло проходить гладко. Тайна – вот слово, которое не раз вспоминаешь, касаясь внутренней жизни Леонарди, судьба таланта не всегда логична, не всегда укладывается в привычные нам рамки, но его жизнь казалось бы, была проста, она прошла у всех на глазах, и, тем не менее, осталась загадкой.
Лицо Леонарди, его осанка, улыбка, а улыбался он охотно – казалось, являли пример спокойствия и уравновешенности, устроенности, как будто заботы, суета будней не касаются его. Но это лишь видимость – заботы были, его изнуряла интенсивная внутренняя жизнь, вечная неудовлетворённость собой. Иногда у Петра Леонарди бывали минуты отрешённости. Бывал и такой. Глубже и серьёзнее того Пети, которого многие знали. От этого рождалось ощущение драматичности его жизни, обойти которую было бы неверно. Обеднило бы понимание его духовного облика. Не знай, он душевных потрясений, кризисов, разве мог бы так чувствовать Зигфрида, Альберта? Все краски он находил в собственной душе…

Глава 7. Попытка бунта

Отшумела премьера балета «Жизель» спектакля глубокого и интересного. Сколько сил и жертв, стоил этот спектакль всем! Но…  Прошла премьера и снова полупустой зал. Что делать? Свежа ещё в памяти неудача с балетом «Последний бал», трудно идёт классика. Что может быть хуже? Зрители помнят провалы, перестают ходить в театр. Завлит звонит в редакцию – спасите, нужна реклама, поддержите театр, те начинают неумеренно хвалить, стараясь вывести театр из тупика. Озадачена дирекция. Можно жить на дотации, но играть спектакль перед абсолютно пустым залом невозможно. По этой причине отменяется спектакль за спектаклем.
На худсовете возникают разговоры о том, что публике нужны не «Жизель» и «Лебединое озеро», а что-то более простое, популярное, чтобы она, как говорится, «отдыхала в театре». А театру надо жить. Так возникают постановки такого балета, как «Голубой Дунай» - зрелищного, вроде бы беспроигрышного, ни на какую глубину и подготовку зрителей не претендующего. «Голубой Дунай» на музыку Иоганна Штрауса ставит балетмейстер Семён Дречин. Его приглашают, помня былые успехи. Снова в репетиционном зале появляется человек в кожаной потёртой курке и с мягкой улыбкой. При всей лёгкости и условности сюжета, при большом количестве незатейливых комедийных сцен, Дречин выявил в нём одну идею – он противопоставил Гения ничтожеству высшего света.
Франц – молодой и талантливый композитор – любимец толпы, и, хотя богачи не признают его музыку, она звучит повсюду.
Как Леонарди относится к новой постановке, такой театральной политике? Двойственно. Как танцовщик он хочет танцевать, вести спектакли. Актёрская натура такова, что может нравиться самый слабый спектакль, если в нём тебе что-то удалось. Пётр, конечно, как все актёры грешил тщеславием. Но как деятель театра, как человек более широкого кругозора, он понимал, что если пойти по линии наименьшего сопротивления, потакания дурным и низкопробным вкусам публики, по линии балетного ширпотреба, то театр быстро скатится вниз, артисты потеряют форму – её даёт только классический репертуар. Классика требует большой культуры и виртуозной техники, а если и классический спектакль идёт уныло, вяло, то публика, те немногие знатоки охладевают к театру.
 Поэтому он выступил на худсовете против засилья таких спектаклей, как «Голубой Дунай», против подобной театральной политики. Между тем, образ бедного и талантливого композитора Франца, любимца публики, его разлад с сильными мира сего, близок Леонарди, он танцевал эту партию с удовольствием, хотя она не содержала сложных вариаций, и была вообще мало «танцевальная». Хотя, именно отсутствие интересного танцевального материала и вызывало его протест в театре.
Премьера «Голубого Дуная» прошла шумно, празднично. Семёна Дречина, Петра Леонарди, Галину Мелентьеву много раз вызывали. И цветы, цветы, цветы и полный зал. Но… после двух-трёх спектаклей публика и на этот, такой лёгкий, доступный спектакль стала убывать. О, загадочное, непостижимое, капризное существо – публика! Чем тебя привлечь в театр? Непонятно...
На гастролёров, из соображений престижа, собиралась публика, привыкшая смотреть спектакли в Москве и Ленинграде, творческая и техническая верхушка городской интеллигенции, те единственно культурные люди, которых хватало на премьеры и гастролёров. Было странно, что опера, родившись в Италии, на романской почве, так слабо приживается здесь: Оперный театр в Кишинёве порой пустовал. Так для кого театр зажигает огни? Тогда стали искать суррогат вместо истинного зрителя, приглашать трудовые коллективы – чаще всего вчерашних крестьян, солдат – так в театр попала случайная и неподготовленная публика. Это сразу снизило уровень и самого театра. Невозможно петь песню для глухих и танцевать для слепых, а это предполагалось делать в фигуральном смысле. Но что ещё оставалось артистам? Леонарди смутно понимал это, хотя социологическими исследованиями не занимался никто. Барахтались в той действительности, которая была, пытались её обмануть, обхитрить. Не всегда удавалось.
Но чувство обречённости, ненужности жило подспудно во всех. Это ощущение, идущее от жизни, Пётр стремится преодолеть – трудом, талантом.
Были ли у него недостатки? Да, были. А всё-таки скучно жить без стандартных красавцев, и, слава Богу, что природа создаёт неповторимые сочетания и милые неправильности. У него не было природного прыжка – но он хорошо прыгал. Не было природного большого шага – но он нашёл замечательные позы арабесков, и никто из зрителей не подозревал, любуясь их красотой, чего ему это стоило. Он стал столь красив и артистичен, сумел так выявить свои достоинства, обозначить их, преодолеть недостатки, что в этом и состоял тихий и незаметный подвиг его. Борьба самим собой оставалась самой жестокой его борьбой, он был добр ко всем, жесток только к себе.
Больше всего не любил в искусстве случайных людей. Когда хотел сказать о своём собрате по ремеслу плохое, то говорил:  «Это случайный человек в театре». Скромный, в жизни он отказывал себе во всём, но заказывал костюмы в мастерской Большого театра за свой счёт - для него важно всё, связанное со сценой…. Но скудная жизнь угнетала.

***
Все люди одинаковы по речам –
Их разнят только поступки.
 Мольер
За кулисами, в кулуарах, в гримуборных,  всё вроде бы кипит, все возмущаются, - в театре нет зрителя, нет репетитора, главного балетмейстера, нет порядка, нет творчества. Спектакли идут вяло, скучно. Слова…. Слова….  Поступок, а не слово – вот что определяет сущность человека. Пётр, хоть и разочарован во всём, решил написать статью. Есть у него и единомышленники.
Он понимал – для молодёжи опера и балет были чем-то прошлым. Чужая, дворянская культура, которую зачем-то занесло в будущее, когда как та жизнь, породившая её, уже исчезла с лица земли. А вот «Битлз» - это настоящее, в котором угадывалось будущее. Да и вся сельская молодёжь тянулась за городской - к року! А между тем, когда Федерико Феллини спросили, почему он выбрал оперу для фильма о судьбе искусства – «А корабль идёт…», он ответил, что считает оперу высшей формой искусства. Следовательно, она требует более высокого сознания и полготовки от слушателя и высокой требовательности от исполнителя. Пётр решил связаться с писательницей Лидией Латьевой. Она пишет о театре.
Понедельник. Актёрский выходной. Лидия Васильевна хорошо запомнила этот день, потому, что впервые приглашена в дом Элеоноры. Для дела. В театре неразбериха и они с Петром решили, что надо что-то предпринять. Наивная вера в то, что газета поможет, сказалась в том, что Нора сама впервые позвонила журналистке. Разгромная статья против театра – это святое.
Элеонора уже почти час лежала в ванной. Муж болтал с кем-то из приятелей по телефону. Его сочный голос и смех слышим даже в ванной. Вода почти остыла, она нехотя вылезла. Жизель позади, Одетта позади. Почти год в театре разброд и шатания. Может быть, не только театр виноват, вся жизнь такая, но им от этого сознания не легче. Нет балетмейстера, нет репетитора. Утренний тренаж ведёт Мелентьева. Она, конечно, ведёт профессионально, но у «станка» одна треть всей труппы. Ради чего мучить себя, вставать рано? – думает каждый.
 Нет настоящей работы. Олегу что? Во всё горло хохочет. В этот момент она его просто ненавидела.
- Норка, ужинать будем? Целый вечер плаваешь, рыбка моя.
Розоватый чешский кафель ванной вытерт, мокрые волосы завёрнуты в полотенце. Ножные суставы растёрты, ноги хорошо помассированы. Надо их лечить, пока нет работы, походить к хорошей массажистке. Муж постоянно об этом толкует. У него правило – всё для её работы. Элеонора смягчилась – в конце концов, другой на его месте мог бы этого и не понимать, не считаться с её запросами.
Ужин по понедельникам особый – почти всегда гости – тщательно приготовленный, праздничный. Даже она ест вдоволь любимую картошку – фри, мясо, пирожные. Хоть раз в неделю надо быть хорошей женой. А чем, собственно, она плохая жена? В доме всегда прибрано, любит порядок, обед вовремя готов, правда, помогает мама, но всё-таки в ней живёт постоянное чувство вины. Почему? Ведь другие женщины ещё меньше уделяют внимание дому, а у неё мух даже в середине лета не бывает, всё чисто, и муж не жалуется. Хочет, выплатив долг за дом, купить и машину. Его разговоры по телефону теперь не с подрядчиками, а с автолюбителями. Так почему это чувство вины? Может быть оттого, что она не родила ему наследника.
Сегодня она ждёт Петю и Лидию Васильевну. Элеонора и Петя родились в этом городе, почти в одно время – Элеонора моложе немного, но детство прошло в разных его концах – Элеонора в верней части, среди благополучных дворянских особнячков, а Петра  в нижней части среди домишек бедноты. Когда она осознала себя в жизни, то увидела своё семейство ютившемся в одной комнатке полуподвале. И только позже, по репликам матери, догадалась, что весь этот дом когда-то принадлежал их семье. Пётр, по воле судьбы, оказался выкинутым даже из своего домишки и, чтобы укорениться в этом городе должен был пройти путь, как и любой приезжий – долгий и тягостный.
Она успела переодеться, подсушить волосы, накрыть стол, когда раздался звонок. Это пришёл Пётр  и Латьева – им она назначила время. Леонарди, взъерошенный и неспокойный, мнёт в руках тетрадку, а Лидия Васильевна с букетом цветов, взволнованная, но держится с достоинством. После ужина и чаепития разговор о деле.
 - Да, Петя, не великие мы стилисты. Что ж, прочитай, что у тебя написано. Пусть Лидия Васильевна и Олег послушают.
- Тот начал: «Судьбы всех балетных спектаклей схожи. Идёт премьера. Всё празднично, кордебалет подтянут, танцовщики в хорошей форме. Проходит несколько спектаклей, и балета не узнать: всё в нём серо, неинтересно, линии не соблюдаются, раздражает «враньё» движений…».
- Может быть, снять слово «враньё»? Не слишком ли это жаргонно, - спросила  озабоченная Элеонора.
- Чем вообще вы, ребята, занимаетесь, - сказал недовольно и насмешливо Олег. – Статью пишете? Не советую. Допустим, вы её с помощью Лидии Васильевны напечатаете. Что от этого изменится в театре? Ничего. Все как сидели на зарплате, так и останутся сидеть. Поговорят и забудут. А чем это грозит лично вам? Пригласят пару ведущих из другого театра и оттеснят вас на задний план. Докажите, что вы гении. Ты, Петя, дружище, как хочешь, ты тут в республике свой, а Норку не трогай. Она ещё и без звания даже, а к ней и так министерство весьма прохладно относится, а вынесет сор из избы – ого, как невзлюбят. Нора, я тебе серьёзно говорю: брось ты эту бесплодную писанину. Твоё дело танцевать, а не статейки писать.
- Вы неправы, - возразила Латьева.
- Мы все рабы, - сказал Пётр, - я устал быть рабом.
- Пушкин писал «лукавый раб», - подхватила журналистка.
- А в театре, ядовито заметил Олег, - все именно «лукавые рабы». Они предадут вас.
- Но ведь все говорят….
- Ну и что? И я тоже говорю… в кулуарах….
- А что такое свободный человек? – задумчиво сказал Пётр, - я думаю, это человек, который всегда, при любых обстоятельствах поступает так, как подсказывает его совесть. Вот Пушкин – он свободный человек. Гений – свободный человек.
- Я бы сказал, что жил он, в более располагающие к свободе  времена, ребята, - не уступал Олег.
- Кто знает, мы ведь тогда не жили и не знаем.
Теперь уже втроём они склонились над текстом под неодобрительным взглядом Олега. Петя категорически заявил, что статья выйдет под его фамилией. Это отчасти успокоило Олега. Журналистка  Лидия Васильевна Латьева предложила взять авторство на себя. Леонарди отказался.
 «Кишинёвцы наверняка запомнят премьеру «Бахчисарайского фонтана», - писал Леонарди. – праздничный спектакль, яркие костюмы, радость зала. Постановка прочно вошла в репертуар нашего театра. Прошло время. Спектакля, поначалу полного обаяния, теперь не узнать: жалкие костюмы, холодная, напоминающая тяжкий труд, игра актёров, которые мечутся, пытаясь изобразить ту или иную сцену.
Я говорю об этом с болью. Это мой театр, мои товарищи по сцене. Но не говорить об этом – просто нечестно. Можно было бы промолчать, если бы это неблагополучие касалось одного спектакля, если бы оно было чем-то временным. Но оно откладывает отпечаток на любую работу труппы, на любой спектакль.
Зрителя не обманешь. Зритель видит всё это, чувствует, понимает. Поэтому и спектакль проходит у нас при полупустом зале. Только поэтому. Надо смотреть правде в глаза. Человек идёт в театр, чтобы приобщиться к искусству, он идёт, чтобы пережить волнение, которым горели художники – Пушкин, Чайковский, Шекспир, Прокофьев. И когда взамен настоящего искусства мы предлагаем суррогат, зритель просто остывает к нам, и никто не поправит положения, кроме нас самих….
Мы никогда не должны забывать, что искусство принадлежит народу. Для этого оно должно быть настоящим. Большим искусством».
Сколько истинного чувства вложил он в эти словесные штампы, пустующий театр для него невыносим. Что отношение министерства, будущая карьера, когда надо спасать театр! Так он понимал появление этой статьи.

Элеонора Годова

Был холодный ветреный день, но Годовой казалось, что её обдувает ветер надежды. Она держала в руках газету со статьёй Петра Леонарди. Сердцебиение было такое, как перед премьерой.
Увидев Мелентьеву, сложила газету, спрятала в сумочку. Бог знает, как воспримет статью примадонна. В театре уже шелестели газеты. Пётр пришёл позже, его обступили, жали руку, говорили, что всё так и есть. Только Павел Фесенко держался в стороне от событий, спокойно разминался, словно ничего не случилось. Мелентьева перекинулась с ним ничего не значащими словами. Кто-то спросил, что он думает о статье Пети.
 - А что собственно случилось? Статья? Чепуха! Она ничего не даст.
Расторопная администрация написала опровержение за тремя подписями – директора театра, парторга и балетмейстера – в ЦК и Министерство культуры. Объявлено собрание труппы. Театр должен был защититься от критиканства – нет клевете на родной коллектив! За столом сидели: директор, парторг, балетмейстер. Директор бдительно смотрел в зал. Злополучный автор приготовился к бою. Парторг вёл собрание. Легко говорить, когда тебя не слышит начальство, когда от этого не зависит ни ставка, ни квартира, а тут ни одно слово зря не пропадает. Парторг призывал высказаться. Встала Элеонора. Бледная, закусив губу, она говорила твёрдо и ясно.
- Я понимаю, что вы ждёте от меня слов в защиту коллектива, но я согласна со статьёй. Думаю, что Леонарди писал её мягко, не желая выносить сор из избы. Посмотрите, во что мы превращаемся? Вы, - обратилась она к директору, - будто и не знаете, что уроков нет вторую неделю, потому что нет репетитора. За последние два года мы почти создали репертуар, а теперь спектакли, созданные таким трудом, разваливаются. Артисты накладывают грим без тона, особенно мужчины, и ты, Олег, первый, лишь бы скорее грим снять. Парики надеты как попало, волосы из-под них торчат. Галина Мелентьева на прошлой неделе опоздала на спектакль на полчаса. Зрители ждали. Если так поступают ведущие, что говорить об остальных. Вы, Павел Николаевич, заняты только собой, вечно торчите в министерстве.
- Ну, знаете, Годова! – побагровел Фесенко.
Мелентьева тоже насмешливо подняла брови.
- Да и вы не святая, Элеонора. Вспомните, как вы танцевали неделю назад «Лебединое озеро» - еле-еле ноги поднимали, - бросила она.
Элеонора перевела дыхание и села. Реплика примадонны сбила её. Олег со злостью отвернулся. Говорил ведь этим чудакам, к чему это приведёт…. Тут с раскачкой встал Поклитару, его жена Люся держала его за рукав, но он отбивался.
 - Я…. Того…. Хочу сказать….
- Говорите, говорите, Поклитару, - любезно поддержал парторг.
- А ведь Петька прав. Ведь завтра зарплату получать не из чего будет. Вот так.
Говорить он не умел. Люся ещё сильней его дёрнула и он сел.
Тут вскочил Пётр. В расчёты дирекции никак не входило, чтобы журналистка слышала эти откровения и Петра стали умело сбивать репликами. Тут же директор напомнил, что он отказался от шефского концерта, а тот стал оправдываться, что у него болела нога, подхалимы директора зашумели, мол, и сам не без греха, а он, сконфуженный, сел. Дальше парторг театра дал свой критический разбор статьи, после чего собрание пошло по задуманному плану – все осуждали клевету на театр и одобрили письмо в ЦК и министерство. Пётр потрясён  - те самые люди, что в кулуарах театра проклинали театральную неразбериху, - голосовали против него, те, кто жал ему руки. «Лукавые рабы!».
Олег в своих прогнозах – увы! – оказался прав. Год спустя, когда о статье уже забыли, даже сами авторы, дирекция пригласила Германа Янсона и его жену Хорисову, потихоньку партии Леонарди и Элеоноры стали переходить к ним. Нора пережила время унижений, холодности балетмейстеров и упрёков мужа, а Петя глубокое чувство одиночества. Никаких улучшений в театре статья не вызвала.
Да, не так просто найти актёра, который бы выступил с критикой театра, где он работает, тут нужна гражданская смелость. Но он расплатился за неё годом простоя.

***
- Ребята, давайте загадаем, что будет с нами через десять лет! - сказала Клава Осадчая в день, когда они окончили училище.
Вот они прошли, эти десять лет. Теперь, в 1964 году, Клава Осадчая, Виталий Поклитару, Пётр Леонарди, Вера Салкуцан, Вера Кукул – ведущие артисты молдавского балета, Владимир Тихонов – Большого театра, а Влад Иовицэ стал писателем и кинорежиссером. Как много успели молодые артисты – начать историю молдавского балета. Только после слов Семёна Дречина Пётр осознал это. Леонарди готовит программу для своего концерта. Тщательно подбирает номера, просит Дречина поставить что-то новое.
Из дневника: «9 апреля 64 г.  Уже на афише написано:»30 апреля творческий отчёт Петра Леонарди, посвящённый 10-летию творческой деятельности».
Волновался: придут ли на концерт 30 апреля перед самым праздником? Пришли!
1мая 64 г.  Сегодня целый день с мамой отдыхали. На окне много цветов – сирень, гвоздики. Вчера с большим успехом прошёл мой концерт.
Когда я появился в «Спящей красавице», устроили овацию, не давали начинать, я поклонился и тогда начал па-де-де. Много раз приходилось бисировать….».
На этом кончаются дневники Петра Леонарди. Остальная часть их утеряна. Большая утрата, потому что на эти годы приходится время роста его мастерства, мужание человека и художника. В эти последние годы он создал интересные партии, много размышлял об искусстве, о жизни…

Глава 8. «Спящая красавица»

Пётр шёл домой по ночному городу и тихо напевал, чувствуя себя так хорошо, словно вся жизнь сплошь состоит из пения птиц, голубизны неба и музыки. Сегодня, после репетиции, играл Рахманинова. Всё последнее время он чувствовал себя на большом подъёме. Музыка звучала в его душе. Осуществить в молодом молдавском театре такую постановку, как балет Петра Чайковского «Спящая красавица», сложно, однако, он считал, что необходимо, чтобы репертуар театра пополнялся шедеврами мировой классики. Труппа оставалась маломощной, не хватало сильной группы солистов, кордебалет не привык к такой сложной работе. Балетмейстер Софья Тулубьева, прежде всего, избавилась от помпезности постановок столичных театров, стиля придворного балета. В центре она поставила переживания двух влюблённых – Авроры и Дезире. Аврору танцевала Галина Мелентьева. Эта блестящая партия выпала ей, как подарок судьбы не в самый подходящий период её жизни, когда она переживала душевный и физический спад. Образ Авроры расходился с её внешними и внутренними данными, ей не хватало красоты, романтичности, тонкости, хотя технически она всё же справилась с этой партией.
Другое можно сказать о Дезире – Петра Леонарди. К этому моменту он технически вырос, находился в прекрасной форме, много и охотно репетировал. Софья Тулубьева обращала большое внимание на культуру исполнения, на виртуозность техники, старалась, чтобы спектакль на молдавской сцене шёл на хорошем уровне. Была требовательна и строга. Но на репетициях у неё с Леонарди порой возникали и конфликты. Пётр нервничал, что Мелентьева не в форме, что нет настоящей Авроры, что не попробовали Годову, а балетмейстер утверждала, что партия технически чересчур сложная, ему казалось, что постановщик упрощает спектакль – он помнил постановки Кировского театра. Всё это в свою очередь изводило балетмейстера, хотя Пётр с глубоким уважением относился к требовательной любви Софьи Тулубьевой к своему делу.
Последняя репетиция перед сдачей закончилась в три часа ночи. Лица у всех серые от усталости, Тулубьева принимает сердечное. Пётр пошёл провожать балетмейстера в гостиницу, по дороге он раскаянно просил прощение за свои вспышки.
- Простите, Софья Михайловна, меня. Сегодня я понял. Как вы стараетесь привести всё в порядок, как вам трудно.
- Ничего, Петя – устало ответила она, - зато ты у меня настоящий Дезире, а вот что будет завтра – не знаю.
Хотя Леонарди один из ведущих артистов, она тщательно и скрупулёзно работала с ним над каждым движением, требовала максимума и плоды усилий балетмейстера и артиста сказались. На премьере Леонарди покорил всех. Дезире – лучшая работа в спектакле, где актёрских удач оказалось маловато.
Маргарита и Нина танцевали в «Вальсе цветов», а фею Сирени исполнила Людмила Ионицэ, которая закончила московское училище и поступила в театр. Прелестная фея Сирени была благосклонно отмечена критикой.
Да так оно случается – столько волнений, преодоление самых разных трудностей, ссоры, радость от сознания, что на такое отважились, наконец премьера – чудесный праздник. И вот…. Спектакль быстро развинтился, потерял свою первоначальную свежесть и слаженность и из-за своей сложности быстро сошёл со сцены. Остался в памяти только образ Дезире – Петра Леонарди.

Глава 9. Елена Рябинкина

Пётр вступил в самый плодотворный период своей жизни. В молдавском театре оперы и балета состоялся спектакль «Лебединое озеро» с участием солистки Большого театра Елены Рябинкиной. Её партнёром был Пётр Леонарди. В театр невозможно попасть. «Лебединое озеро», шедшее на молдавской сцене давно и утратившее свои былые краски, осветилось чудесным светом дуэта Рябинкиной и Леонарди. Настоящее мастерство и красота покоряют. После спектакля зрители ждали на улице, обменивались впечатлениями, просили автографы, фотографировали, дарили цветы. Рябинкина смущалась, улыбалась своей очаровательной улыбкой.
Ночной Кишинёв самой удивительной поры – в цветущем мае, только что прошёл дождь, в скверике у театра растут розы, Петя срывает, шутя одну от себя, хотя у Рябинкиной столько цветов, что Петя, который подарил ей все свои букеты, теперь смеясь, забрал у неё эту охапку, чтобы донести до гостиницы. Балерина улыбалась, мило со всеми разговаривала, с любопытством оглядывала город. Всё ей нравилось. Петя тоже счастлив, идти в толпе поклонников рядом с ней, такой красивой женщиной и прекрасной балериной. Смотрит на неё влюблёнными глазами. Она же недавно вышла замуж, живёт своей осуществлённой любовью. Через каждое слово «мой муж, мой муж!» Эдуард Марцевич – известный актёр театра и кино.
Из Англии Елена Рябинкина пишет своему молдавскому партнёру: «Петя! Этот месяц у меня было много работы. Я танцевала спектакль «Раймонда», «Конёк-горбунок», «Дон Кихот». Очень приятно, что они прошли с успехом. На «Дон Кихоте» присутствовала большая делегация англичан во главе с их министром иностранных дел. Был торжественный приём. Впервые станцевала с Марисом Лиепой. Всего три репетиции, но, несмотря на это, спектакль прошёл удачно. Очень интересно, как у вас пойдёт «Антоний и Клеопатра». Пожалуйста, напиши мне об этом балете.
Желаю тебе всего хорошего. Успеха и здоровья. Лена».
 С тех пор прошло два года. Уже немало ведущих партий накопилось в репертуаре новой звезды. Триумфально прошли её гастроли в Греции и на Кипре. В американской прессе можно прочесть: «Сверкающее, словно драгоценный камень, изящество Елены Рябинкиной, выступающей в роли Одетты».
Её особенностью была национальная определённость дарования: чисто русская статность фигуры, плавность движений, горделивая посадка головы, высокая шея на точёных плечах, девически нежный овал лица, освещённого распахнутыми голубыми глазами. Образностью, изяществом танца покорила Рябинкина и требовательных англичан, и публику Исландии, Мексики, Венгрии, Польши, перед которой ей довелось выступать в разное время….
Елена Рябинкина из балетной семьи – её мать, в прошлом – солистка Большого театра, младшая сестра Ксения также солистка, красоту сестёр – Елена блондинка, Ксения – брюнетка заметили и кинорежиссёры – обе снимались в кино. Ксения – настоящая царевна-лебедь в сказке Пушкина о царе Салтане. Её лицо на обложке журнала «Советский экран». Но обе остались верны балету. Легендарные сёстры…. Как тут устоять, не влюбиться ему, преклоняющемуся перед красотой? Он стремился связать молдавский театр с лучшими артистами. Пишет в газете: «Не успел ещё зрительный зал остыть от горячего приёма Елены Рябинкиной и Екатерины Максимовой, как приехал Володя Тихонов – наш земляк, которым мы гордимся. Вместе с ним приехали народная артистка РСФСР Раиса Стручкова и заслуженный артист РСФСР Александр Лапаури. Яркое мастерство, отличные физические данные и блестящая техника танца позволяют Тихонову готовить новые партии как классического, так и характерного танца. Мы пользуемся случаем пожелать Тихонову и товарищам по театру новых творческих успехов, и выражаем надежду, что они ещё не раз будут гостями нашего города», – писал Леонарди.
Случайно ли то, что именно он из всех артистов балета так горячо откликнулся на это событие в театральной жизни Кишинёва? Пожалуй, не случайно. Происходило это от его глубокой заинтересованности, доброжелательности и страстного желания «вытащить» театр к свету большого искусства.
Он никогда не боялся соперничества. Даже в его детском дневнике, где обиды, ссоры, мнения выражены непосредственно, не задумываясь над словами – дневник же для себя! – и, то, поражает удивительная объективность. В ссоре ли он с данным человеком или в дружбе – мнение о нём, как об артисте, не колеблется в зависимости от этого. Как редко такое встречается!
Глава 10. «Голубое  око» ТВ

Он познакомился ещё с одной юной Музой, возникшей словно бы из сказочной дали времён, когда люди, фантазируя, придумали голубое око, которое видит то, что происходит где-то далеко. Люди радовались тому, что видели на маленьких голубых экранах, несущих в узкий семейный мир так много нового. Пока ещё собирались у соседей побогаче и смотрели телевизор всем двором. Экран стал больше, хотя был ещё невелик. Но студия в Кишинёве уже была – небольшая, с громоздкими камерами, с несложным телевизионным пультом, что казался чудом техники. Далеко было до создания цветной студии, видеозаписи, а тем более электронного монтажа. Камеры брали небольшое пространство, и передачи тут же транслировались.
В первой большой передаче, посвящённой молдавскому балету, Пётр засиял яркой незабываемой звездой. Он составил программу на грани возможного: танец с саблями из балета «Гаянэ», и тут же испанский танец из «Лебединого озера», танец Огня из «Сломанного меча» и адажио из «Спящей красавицы». Переключения из номера в номер шли мгновенно: 2-3 минуты на переодевание, пока диктор рассказывает о балете. Режиссер Людмила Миргородская вела передачу за пультом, сильно волнуясь. Знала, какая перегрузка ложится на Петю. Пошёл танец с саблями, половецкие пляски, и вдруг какой-то глубокий вздох и глухой стук. Режиссёр посмотрела в лицо диктора, пытаясь понять, что случилось в студии. Но лицо диктора, как всегда, оставалась невозмутимым, приветливым. Вторая камера показала Петра, лежащего в обмороке. Помреж брызгала на него водой. Диктор прочитала приготовленный текст и стала импровизировать. На ходу искала свои слова о балете, знала, что нужно протянуть время, не показать вида, пока артист придёт в себя. Пётр пришёл в себя и станцевал последний номер.
- Ну, - сказала режиссёр, вставая  из-за пульта, - теперь Петя к нам ни ногой!
Пётр был бледен, но улыбался. Поцеловал её ручку и быстро ушёл. Передача получила много откликов. А Леонарди встретил через неделю режиссёра и весело спросил:
- Когда следующая передача? Готовим новую программу, учтём и вашу технику.
- Ну, Пётр! А в обморок снова не боишься упасть?
- Как видите, жив. До встречи в эфире!
Репетиции велись после спектаклей, ночью. Лица у артистов серые, усталые. Следовали повторы, операторы с трудом осваивали показ такой непривычной и капризной Музы – Терпсихоры. Пётр один по-утреннему свеж и шутит, когда случаются неполадки. А они происходят постоянно. Операторы смотрят одобрительно: вот это парень!
В феврале должна состояться очередная передача. Вдруг – метель, стихийное бедствие для юга. Троллейбусы буксуют. На телестудии только дежурные, передачи заменены фильмами. Репетиции с артистами балета отменены. В этом никто не сомневается – артисты оповещены по телефону. Тут, с опозданием на десять минут, появляется Пётр Леонарди.
- Петя, ты сумасшедший! Как ты добрался? – всплескивает руками Миргородская.                - Ни одного человека нет из ваших. Я всё отменила, троллейбусы ведь не ходят.
- Я – пешком. Вышел на час раньше. Не знал об отмене. А нельзя прорепетировать?
Режиссёр смотрит на него и вдруг решает – репетируем. Операторы включают камеры – вот чудак! Сидели, пили кофе, думали, что никто не явится. Ну и парень! Он прошёл всю программу, всё, что мог сделать сам. Уезжали с телевидения в полночь, дежурным автобусом, когда утихла метель. Смеялись, даже пели дорогой. Через неделю состоялась передача, её уже ждали зрители.
Он так хотел, чтобы лучшее запечатлели на плёнке, хотел остановить чудесное мгновение жизни и видел в телевидении, неуклюжей ещё технике огромную возможность выхода к людям. При нём передачи о балете были постоянными. Его запомнили и полюбили те, кто с ним сталкивался на съёмочной площадке. Запомнился юмор, живое лицо, готовность работать до исхода всех душевных и физических сил. А сам он терзался собственным несовершенством, тем, что не хватает на всё. Не знал, что на самом деле выходило, но чутьём, которое никогда не подводило его, понял, что телевидение таит в себе нечто небывалое. Не у всех ещё появился телевизор, не было его и у Петра, чудом казалось любое  движение на экране, и было завораживающее в этом движении. Телевидение развивалось на глазах, экран становился всё больше, возможность показа – шире. Пётр и сам уже задумывался о покупке телевизора, вот только выплатит кредит за мебель. А совсем недавно купил приёмник и любил по вечерам, после работы, слушать музыку.  Она скрашивала его вечернее одиночество и будила воображение.
***
Леонарди жил над Комсомольским озером и на работу любил ходить пешком через Дендрарий.
Сентябрь - чудный месяц! Хотя дни становятся короче и короче, дают о себе знать первые заморозки по ночам, но каменные ступени лестницы, ведущей к озеру, хранят летнее тепло, по утрам Ботанический сад окутывает туман и делает всё вокруг таинственнее. Ночью прошёл первый осенний дождик. Солнце тускло и мягко светится сквозь туман – день обещает быть солнечным, ясным. Пётр заметил стрекозу – последнюю гостью лета. Он следил за её движениями и думал, что человек находится в странных отношениях с природой – всю жизнь ей подражает, но никогда не научиться быть таким же, невесомым, как стрекоза, парить, как птицы – природа непостижима. Он смотрел на полёт стрекозы, затаив дыхание: как легко ей даётся полёт! А ему? Ему? Он прыгнул – большое жэте – и рассмеялся. Какое мальчишество! Хорошо, что ещё рано, и никто не видит, как он пытается подражать – нет, соперничать! – со стрекозой. Природа любит напоминать нам о пределе человеческих возможностей. Только вчера на спектакле он казался себе слитым с танцем, достигшем совершенства. На репетиции поссорился с балетмейстером и даже нагрубил -  хотел, чтобы с ним считались, с ним, достигшим совершенства, а эта хрупкая стрекоза вдруг устыдила его. Подумал: «Как часто мы, занятые нашими ничтожными амбициями проходим мимо природы, не способны даже воспринять её красоту и целительную силу. Но именно она помогает нам быть счастливыми». Любил одинокие прогулки с тех пор, как жил над озером. Совсем не чувствовал при этом мук одиночества, а только наслаждение от ощущения свободы, от неторопливости прогулок. Любовался озером, аллеями Дендрария. Думал о новой работе, с которой начинался сезон, о том, что актёр хочет выразить всех, стремился принадлежать всем, нуждался в любви многих, даже совершенно чужих людей. Как это, в сущности, странно! Думал – на что ему опереться? Где найти духовную подмогу?
Долгие годы искал её в Москве, в родном Ленинграде. Вспомнил свои ленинградские встречи и понял – та жизнь ушла. Прекрасная и горькая, голодная и радостная. Среди занятых, озабоченных людей Пётр впервые осознал это, почувствовал себя просто гостем. Да, Алла Яковлевна знала, как трудно быть первой, но никогда ей уже не узнать, что значит работать в глубинке. В провинции хорошо посредственности, она знает, что нигде большего не добьётся, и довольна. Но плохо то, что она всем навязывает свой уровень, диктует свои правила. А он в душе умирает каждый день от невозможности быть гениальным. Только эти смерти никому не видны. Зачем, зачем он так надрывает своё сердце? Но сейчас он смотрел вокруг спокойно, ясно. Может быть, спокойствие, с которым он смотрит вокруг – примирение? Принять всё, как есть – и на этом смириться? Не рваться больше никуда.
Нет, это было другое: переболевшая боль, просветление после всех невидимых смертей, что он пережил за эти двенадцать лет своей работы. Мужание души. Теперь он – стрела, летящая прямо. Он летит и слышит, как звенит воздух. Прочь сомнения. Прочь мусор жизни. Стреле не нужно ничего кроме полёта в цель.
Он думал о своей работе. Цезарь. Сначала роль показалась ему второстепенной, он думал, что балетмейстер даст ему партию Антония, и вдруг неожиданность – Цезарь. Он и Цезарь. Непонятно. Никаких, казалось, точек соприкосновения, Надо найти в себе эту точку, в глубинах своей личности.
Что же главное в нём, в Цезаре? Он - фанатик. Всё для него ничто: любовь, жизнь, родина. Власть. Вот его фетиш, вот цель его полёта! Даже танцуя юного Цезаря, он должен помнить об этой, пока ещё не проявленной до конца, доминанте. Власть – вот свет Цезаря. Такой же, как для него, Петра, театр. Он усмехнулся. Конечно, за Цезарем шли его легионы, он вершил судьбами мира, а он ни над чем не властен, ни над кем, но преданность одной идее – разве ему это непонятно? Оглянувшись, он вдруг глубоко и свободно вздохнул – кажется, нашёл. Точку соприкосновения. Там, вдалеке, виднелись виноградники, с другой стороны – Боюканы. Печальным, извечным веяло от осенней земли, он услышал дальнее прощание журавлей, шелест багряных листьев, шёпот старого ореха. В эту минуту он пережил очищение, катарсис, слёзы выступили у него на глазах. Он нашёл своего Цезаря. Написал на фотографии, которую в эти дни подарил постановщику балета:
«Марии Лазаревой! Как и до сих пор, так и в дальнейшем, ко всем твоим творческим работам буду относиться с большей отдачей – несмотря на оттенки настроений, мыслей, взглядов, отношений. Я за правду, её трудно найти, но я за неё, за настоящее искусство. Это будет до тех пор, пока я не узнаю, что ты предала меня, как танцовщика. А пока желаю тебе блестящей премьеры! Леонарди.
7. IX. 65 г».
 Оканчивался тысяча девятьсот шестьдесят пятый год. Особенно удачный он был для Леонарди:  спектакли с Еленой Рябинкиной, концерты, гастроли. Всё это сопровождалось неизбежными перегрузами, нервотрёпкой – что ж, он привык. Но год для него сложился удачно. Он всё время чувствовал себя на пороге больших перемен, удач, на подъёме. Его ждали, звали в гости, им интересовались.
Спектакль окончился. Сегодня он танцевал Зигфрида, любимую свою партию. Вышел на морозную улицу. Шёл встречать Новый год к своим друзьям. Как он не похож, этот Новый год, на прежние, одинокие! Стояла тихая, ясная, со светящимися от скрытой луны облаками декабрьская ночь. Он не помнит такого Нового года. Обычно – слякоть, мерзость, а тут сказка, да и только! Даже решил идти пешком. Невозможно удержаться от прогулки по ночному нарядному городу. Покупал шампанское – продавщица узнала его, заулыбалась. Подала бутылку – немного смята этикетка, достала другую, бережно завернула. Значит, он знаменит. Пошёл снег. Медленный, крупный, преобразивший всё своим волшебством. Пётр почувствовал такую полноту жизни, такая благодать исходила от снега, что он вдруг закружился по пустынной в этот час улице. Ведь он привык всё выражать танцем. Вдруг остановился, вспомнил кишинёвский вокзал, сорок четвёртый год, он танцует перед солдатами и поёт «Бате фокул». Да, как изменилась его жизнь, но как хорошо, что он в своём родном городе. В дом вбежал весёлый, смеющийся, запорошенный снегом, и такой румяный.
- Петька, какой же ты, чёрт возьми, красивый, - не удержалась Валентина Васильевна, хозяйка дома.
Верещагина заказала разговор с Аллой Яковлевной, и Пётр устроился в кресле ждать, пока дадут Ленинград. Наступал новый тысяча девятьсот шестьдесят шестой год. Ему казалось, что он будет лучшим в его жизни. Снег, говорят, доброе предзнаменование. Лицо его осветилось детской радостью. Верещагина заметила это и подумала: «Как много в Пете ребячьего, словно он всю жизнь навёрстывает детство. Серьёзный, серьёзный. А вдруг смех такой детский, и поступки наивные и движения порывистые. Это, конечно, от душевной чистоты». И ещё ей подумалось, что он вступил, быть может, в лучшую полосу жизни – так много наработано, достигнуто и так он красив, одарён. Только что был в центре внимания, и вот уже задумался и сидит в уголке – в этом весь Петя. Но она его любила и таким – капризным, самолюбивым, чуточку непонятным. Этот Новый год, - подумалось и Верещагиной, – особенный – жизнь налаживалась. Совсем не похож он на тот, когда они пришли всей компанией, и утащили с собой больного и одинокого Петю. Он тогда сидел в уголке и таращился, как больной совёнок, на весёлую новогоднюю компанию. Пили шампанское, шутили, а он сидел в кресле возле ёлки и невольно вспоминал пережитое….
- Петя, ты чего задумчивый? – окликнула хозяйка дома. Он сразу встрепенулся. Да стоит ли грустить о прошедшем? Ведь сегодня Новый год. И всё у него хорошо.
Он, волнуясь, говорит по телефону с Аллой Яковлевной о новом спектакле «Антоний и Клеопатра», о своём Цезаре.
А за окном шёл торжественный, небывалый снег, звучала музыка нового года.
Имя Петра Леонарди становится известно любителям балета и за пределами республики. Его помнят по гастролям в Ленинграде, Москве, Челябинске, приглашают в Ригу. Судьба, словно нехотя, начинает воздавать ему за все затраченные усилия. Зрители спрашивали у кассира, танцует ли сегодня Леонарди, и в зависимости от этого покупают или не покупают билеты.

Глава 11. Антоний и Клеопатра
Уже целовала Антония в мёртвые губы,
     Уже на коленях пред Августом слёзы лила.
        И предали слуги. Грохочут победные трубы
             Под вечерним орлом, и вечерняя стелется мгла.
                А. Ахматова «Клеопатра»

Молодой композитор Эдуард Лазарев отваживается взять шекспировский сюжет для своего нового балета «Антоний и Клеопатра». Постановщику балета Марии Лазаревой прежде чем ставить спектакль, необходимо узнать культуру танца Рима, Египта, накопить в сознании и воплотить в хореографии. Но ведь не осталось ни египетских, ни римских танцев того времени. Балетмейстер – это как бы композитор танца, человек, сочиняющий оригинальное произведение, а шекспировский сюжет требует языка больших чувств, мыслей.
Клеопатру танцевала Галина Мелентьева и Галина Массини. Октавию – Элеонора Годова. Жертвенность и женственность Октавии переданы ею с очаровательной грацией и целомудренной женщины.
Пётр весь окунулся в эту новую для него работу. Перечитал все книги на эту тему, непременно Шекспира, пересмотрел альбомы с живописью, всё, что относится к той эпохе. Казалось бы – так и надо. Однако, как часто мы видим самое поверхностное отношение к работе, к созданию образа. Танцовщик только исполняет то, что показывает балетмейстер.
В этот момент театр находится в центре внимания прессы. Прежде всего, Лазарева, давая интервью, говорит о Леонарди:
«Я многое ставлю на Леонарди. Не впервые работаю с ним. Что мне, как балетмейстеру, нравится в нём? Никогда не думает только о себе на сцене. Ему совсем не безразлично, как идёт спектакль, как танцует партнёрша, даже кордебалет. Он рядом с постановщиком до конца. Он может поднять бунт. Если кто-то схалтурил, сфальшифил и от этого страдает качество спектакля. требователен даже в мелочах. Сейчас нужны для Цезаря кожаные латы. Он меня прямо замучил – сто раз примерял. Замучил меня с плащом на репетиции – пять плащей переменили. Требует, чтобы всё было настоящее. Вжиться, влиться в образ – вот его цель.
Пётр пока не ощутил атмосферу, стиль спектакля, не успокоился. Выходит на сцену перевоплощённый, новый, непохожий на прежние свои образы. В роли может быть жестоким, циничным, коварным, он просто поразил нас в Цезаре – надменный аристократ, образ, совершенно ему чуждый как человеку. Ничто не совпадает. Он первый создал этот образ, нет никаких примеров.
               
Петру Леонарди свойственно великолепное вращение, выразительная позировка – при красивых, стройных ногах, и музыкальная чёткость исполнения, а в партии Цезаря именно эти его достоинства мною максимально использованы, отчего исполнение кажется выточенным, виртуозным. Мне кажется это вершина его мастерства. Леонарди обладает настоящей школой актёрского мастерства, его глаза могут быть большими, нежными или сверкать гневом, быть хитрыми, лукавыми, или холодными и умными, как у Цезаря. Мы выросли вместе, учились в одной группе в Ленинграде. Теперь Петру помогает многое: опыт, наработанная техника и то, что вся труппа в эти дни собрана, трудится самоотверженно. Невозможно одному переплыть реку под названием «жизнь», нужны единомышленники. Они у него есть.»
 «Очень хорошо сделан Цезарь. Первая встреча с Цезарем-Леонарди – вздорный, взбалмошный мальчик, но ему веришь, так как есть в нём царственность, высокомерие, которые Леонарди передаёт в танце. Удачный грим – римский порочный юноша, которому предстоит стать Августом – императором.  Во второй вариации есть этот Август. В самом танце – наполненность патрицианской брезгливостью к окружающим. Мягкий, большой прыжок», - отзывался Борис Брегвадзе.
Не только местная «Молодёжка» интересовалась спектаклем, он удостаивается внимания и столичных газет.
Так «Советская культура» от 17 мая 1967 года писала о спектакле «Антоний и Клеопатра»:
 «Несколько слов об исполнителях. Вот ведь как много значит – увлечённость! В этом театре, в Кишинёве, - пишет М. Игнатьева, - я смотрела ещё два спектакля. Это был совсем другой уровень исполнения. Тот же самый Пётр Леонарди – Цезарь. В других спектаклях в нём подкупало мастерство танцора, здесь же мне хочется говорить об образе Цезаря – о шекспировском образе – выразительном, который создаёт актёр-танцовщик. Цезарь – сначала юноша, горячий, порывистый, затем жестокий, желчный, властолюбивый правитель».
 Да, мальчишка, аристократ и будущий повелитель народов. Как он эффектен на уходящей ввысь чёрной лестнице с золотыми ступенями! Но вот резко обрывается победоносный гром литавр. Тишина. Цезарь застыл перед величественной и зловещей картиной смерти. Он победил. Но…  В самый момент его триумфа возникает не умирающая мелодия любви. Любовь – вот кто торжествует над непобедимым Цезарем, заполняет всё ликующими звуками.
Прощай, Цезарь! Театр затихал…  Отшумела премьера…  Смолкли аплодисменты, занавес закрылся. Артисты разошлись по гримуборным, усталые они будут снимать грим. Костюмерши помогают расстёгивать туники. Бутафоры собирают мечи, кубки…  Рабочие сцены убирают декорации: нарисованных египетских кошек, богов великого Нила, поднимают наверх к колосникам, римские занавеси несут в боковые, рядом со сценой,  так называемые «карманы». Волшебное очарование театра гаснет. Зрители уходят из помершего спектакля, а в сердце своём уносят праздник, который подарили со сцены талантливые люди. Это урок совершенства, его нигде, кроме театра не получить. Если спектакль запомнился, театр заставил по-новому посмотреть на мир вокруг, возвысил душу, пробудил новые чувства – театр свою задачу выполнил.
Пётр сидел в гримуборной и снимал грим. Пришла костюмерша Зиночка.
- Устали? - Спросил он её ласково.
- Что вы? – смутилась она. Артисты обычно не очень замечают костюмерш. Разве что кричат, если что-нибудь забудешь принести. Что ж, обижаться не приходится – у них всего две-три минуты на переодевание. Кажется, всё предусмотрено, а всё равно что-то забываешь, вот и сердятся.
- Это вы устали, - осмелилась Зиночка. – Вон как взмокли. А танцевали чудесно.
Он улыбнулся. Взял один из букетов и протянул девушке.
- Возьмите. Кому, как не такой милой девушке дарить цветы!
И это Зиночке удивительно. Какой чудак, дарит свои цветы костюмерше!
- Вы откуда родом?
- Из Кишинёва.
- О, значит мы с вами земляки. Я родился на Павловской улице.
- А я - на Луговой. Теперь нашу развалюху снесли. Я в детстве тоже мечтала стать артисткой.
- Вы красивая, у вас бы вышло.
- Что вы…. Я такая стеснительная. Окончила школу на тройки, и тётя, она гримёр, устроила меня сюда на работу.
- Вам нравится?
- Интересно. Только очень нервная работа - все на меня кричат.
- Да…. И у вас нервная работа? Я тоже кричу, как псих. Особенно на премьере. Не обижайтесь. Нервничаешь, как сумасшедший. Страшно. Кажется – сквозь пол провалишься, тапки иногда надеть не сможешь – руки дрожат. Вот как сегодня. А потом так стыдно бывает за свои окрики и нервы. Простите.
- Ну что вы…. Я не обижаюсь, я понимаю….
- Послушайте, какая ночь. Я когда-то бродяжничал и у меня такая привычка ещё с тех лет – я после премьеры иногда целую ночь брожу, особенно весной. Люблю весну. В ней что-то есть сумасшедшее, как и во мне, - засмеялся он. – Но как хороша такая передышка после премьеры. Это такое наслаждение! Я иду на свою родную улицу, собаки лают, мне кажется, что они меня узнают. Сирень прямо дымится, и жизнь кажется чудной. Пойдёмте гулять?
- Что вы…. Поздно. Меня мама ждёт. Я и так боюсь одна поздно ходить.
- А я вас провожу.
- Ну что вы….
- Да, да. Подождите меня.
Она ушла, а он улыбнулся и подумал: «Какая милая». Волосы чёрные, льются по плечам, глаза удлинённые, сияющие, а руки детские, маленькие, и она добрая. Да, есть в ней безотчётная, настоящая доброта, в которой он всё больше нуждался и научился отличать её от комплиментов, лести, подарков и назойливого внимания своих поклонниц. И ещё его тронуло – где ей об этом знать! – она шла по коридору, несла костюмы и напевала «Бате фокул». Песенку его детства. Совпадение.
Сегодня им принадлежит весь город. «Какая она милая», - подумал он, выходя из театра и видя её стройную фигурку.

Глава 12. Гибель танцовщика

                …И гордость за собой его вела –
                Прожить легендой никому не просто.
                В полёте, как звенящая стрела,
                Пропал он в травах росных.

                Пространство сцены им освещено –
                Средь безымянных – он звезда земная.
                Мальчишка, принц – но как заведено,
                Отважно шёл, своей судьбы не зная.

                Как будто у Терпсихоры светлый храм
                Был родиной, и мукой, и любовью.
                И он навек теперь остался там,
                И не доступен лести и злословью.
                Г. Водэ «Смерть танцовщика»
                (Перевод автора)

Как это случилось? Непоправимое, трагическое, невероятное. Как? Об этом спрашивали друг друга сотни людей – недоумённо, горестно. Случилось с ним, с человеком, который так замечательно плавал, нисколько не боялся воды…  Совершенно невероятным казалось то, что он… утонул.
Стояло необыкновенно жаркое лето 1966 года – такого не случалось в Астрахани, где гастролировал молдавский театр оперы и балета, уже полвека. Днём обычно пили чай целыми самоварами. Сохранилась фотография, где Люся Недремская и Павел Фесенко сидят за самоваром – совершенно разморенные, с полотенцами на шее. Никто не мог есть, теряли аппетит, силы. Ночью от духоты не могли спать. Пётр сидел до трёх часов ночи у Виталия Поклитару. Тут же придумал розыгрыш: позвонил певцу Виктору Третьяку, позднее народному артисту УССР, и сказал изменённым голосом:
- Виктор, это звонит Платон. Мне показалось, что в третьем акте «Кармен» надо поменять мизансцену. Приходи, попробуем.
- Ну, послушайте, уже третий час ночи… я разделся, лёг….
- Приходи, приходи, а то утром всё пропадёт, а сейчас я всё это ясно вижу.
В окне видели, как сонный Третьяк шёл к режиссёру оперы Евгению Платону репетировать. Хохотали. Любопытная Люся подбежала к номеру Платона, чтобы понаблюдать эту комедию, так сказать воочию. Платон дверь не открывал, отчаянно отбивался, а рассерженный Третьяк жаловался Недремской:
- Сам мне позвонил, подумайте, Люся, в три часа ночи и ещё не открывает!
- Да не звонил я тебе! – слышалось из-за двери.
- Виктор, пошли к нам, я гуся зажарила, и вино сухое есть. Жара только спала, можно и поесть.
- Да уж теперь… спасибо, пойду. Всё равно не усну. Днём есть невозможно.
Но в Пете чувствовалась тревога, перепады настроения, что-то такое, что не поддаётся определению словами и что в последствие назвали предчувствием. Ему было двадцать девять лет, оставалось полтора месяца до тридцатилетия, впереди был отпуск, в министерстве культуры готовились документы на присвоение звания народного артиста республики…. Всё, казалось, складывалось хорошо. Он собирался осенью сделать предложение Зиночке. А жару надо перетерпеть – что же делать? Пока Люся расторопно накрывала на стол, Пётр и Павел Николаевич стояли на балконе.
- Как я тебе завидую, Павлик, - вдруг сказал Пётр, - Ты будешь жить долго, а я умру.
- Да ты что, Петя? Я же тебя на двадцать лет старше! С ума сошёл! Это тебе только жить и жить. Женись, детей заводи, пора.
- Ты думаешь? – обрадовался он.
- Это от жары, Петенька, такие мысли в голову лезут, - погладила его по голове, смеясь, Люся. Он тоже начал смеяться, шутить.
- А ведь, Витя, это я тебя к Платону послал! – признался он. – А то бы ты не пришёл гуся есть. Люся его замечательно готовит.
- А чего это он дверь не открыл.
- Ха-ха… чего…  гости значит, - засмеялась Люся.
Утром до репетиции, Пётр решил пойти искупаться. Почти вслед за ним пошли Фесенко и Поклитару.
Друзья вспоминают, что последняя запись в пропавшем дневнике была о том, как хорошо на речной косе, на Волге. Запись сделана за день до смерти. Здесь, на косе, глубина была всего пять сантиметров, и создавалось впечатление, что Пётр танцует прямо на воде. Мимо шли нарядные, белые пароходы и люди видели чудесное виденье – какой-то чудак вертел шане на воде. Ему аплодировали со всех палуб. Танец на воде стал достопримечательностью лета. И этот эффект ему нравился.
… В это утро он поплыл на свою косу…. Всё произошло мгновенно. Фесенко немного отстал от Пети, тот поплыл, а Павел Николаевич остался на берегу. Виталий с Люсей шли за ним. Вдруг крик – это кричали Фесенко и ещё какие-то люди. Они с Люсей бегом кинулись к берегу. Виталий бросился в воду, поплыл. Пети нигде не было. Появились спасатели – видимо, кто-то сказал им, что случилось несчастье и тоже стали нырять. Все на берегу потрясённо кричали, сбежался весь театр, все мужчины без конца прыгали в воду, но было поздно. Петю обнаружили через часа полтора. Что случилось - было непонятно. Предполагали, что его затянуло в воронку, в омут или ногу схватила судорога. Из-за его слов о смерти накануне ночью, позже поползли слухи, что это чуть ли не самоубийство или даже убийство из зависти.
Всех смущало то, что он великолепно плавал, нырял, как дельфин.
Леонарди положили на день в театре, и вся Астрахань пришла попрощаться с артистом. Город потрясло это несчастье.
Петра Леонарди привезли в Кишинёв. Хотя театр остался в Астрахани продолжать спектакли, на похороны Леонарди пришло большое количество народу. Сколько скорбных лиц, сколько разнообразной публики толпилось во дворе театра им. А.С.Пушкина, на пересечении улиц Ленина и Комсомольской (сейчас – театр им. М.Эминеску).
Пётр Леонидович Леонарди лежал в колете принца, и казалось, что из нашей жизни и в самом деле уходит принц, прекрасный и нездешний. Его любило множество людей, и это обнаружилось сейчас, в этот скорбный час. У гроба стояла оцепеневшая Галина Мелентьева, заплаканная Лида Конкс, Бачинские, семья Леонарди, Валентина Верещагина и даже пришли работники столовой, куда он обычно ходил обедать, и безвестные, тихие женщины, его преданные поклонницы, которых никто не знал в театре. Они принесли ему цветы на похороны, как когда-то приносили на спектакли. Цветами был усеян весь скорбный путь на Армянское кладбище.
Мария Биешу, лежавшая в больнице, вышла на балкон и бросила цветы, прощаясь с любимым танцовщиком.
Здесь шли и журналисты, и актёры молдавских театров, и поэты, и художники.
Я, приехав на каникулы, также стояла рядом с плачущей беременной Людмилой, нашей Ведьмой. «Жок» был на гастролях, но она осталась в городе, - и вот страшная весть.
В безотчётной любви к нему и было высшее признание.
Как писала Марина Цветаева – « у памяти хороший вкус». Многое забывается, но что отбирает Время – самое главное. Самое дорогое. Он появился на мгновение, как говорят молдаване – «на чуть-чуть». Все любили его, но в суете, мимоходом, не придавали значения своей любви. Когда же придёт время полюбить его навсегда?
Я с Людмилой шла в этой скорбной процессии и словно прощалась со своей юностью. Что-то уходило безвозвратно. Музыка надрывала сердце, а цветы казались безбрежным океаном, захлестнувшим улицу, и сердце томилось и томилось….