Стихотворения
Закат – В этот вечер – Ранний вечер – Вечер – Воспоминание об Африке – Вечное – Погребенный порт – Агония – Вигилия – Другая ночь – Сотворенный – Мой дом – Пробуждения – Тоска – Майская ночь – Я болен – В давние времена – Общая участь – Осужденный – Вселенная – Конфликт – Утренняя заря – Две заметки – Линдоро пустыни – Окончательное – Голубка – Сумятица – Крик зазывалы – Бремя – Я всё потерял – Дорога в долине – Зима – На воле – Восточное настроение – Народ – Ковер
ЗАКАТ
Нежно-розовая плоть неба
пробуждает оазис в кочевнике любви
В ЭТОТ ВЕЧЕР
Перила из ветра
на которые опирается в этот вечер
моя тоска
Верса, 22 мая 1916
РАННИЙ ВЕЧЕР
Верса, 15 февраля 1917
жизнь истощает себя
в прозрачном взлете
волнистых облаков
прошитых солнцем
ВЕЧЕР
Под шагами вечера
Течет прозрачная вода
Оливкового цвета
И уходит в недолгое пламя беспамятства.
Слышу сверчков и лягушек в тумане,
Где нежно дрожит трава.
ВОСПОМИНАНИЕ ОБ АФРИКЕ
Солнце похищает деревушку*
Скрылась из виду
И могилы перестали сопротивляться
________________________________________
*В оригинале, возможно, игра слов: la citta – город, la citta на тосканском диалекте – девочка, невеста.
ВЕЧНОЕ
Между цветком сорванным
и цветком подаренным
невыразимое ничто
ПОГРЕБЕННЫЙ ПОРТ
Уходит поэт
и возвращается в мир с песнями
и расточает их
От этой поэзии
мне остается
ничто
неисчерпаемой тайны
АГОНИЯ
Умереть жаворонком в тоске
по миражу
Или перепелкой
через море
перелетевшей
и на первой же
ветке потерявшей
желание летать
Но не жить в безутешности
щеглом ослепшим
ВИГИЛИЯ
Всю ночь
один возле
убитого
товарища
возле его
искривленного рта
повернутого
к полной луне
возле его
изувеченных рук
проникших
в мое молчание
я писал
письма полные любви.
Никогда я не чувствовал
такой жажды жизни.
Высота Четыре, 23 декабря 1915
ДРУГАЯ НОЧЬ
Валлоне, 20 апреля 1917
В этом мраке
руками
замерзшими
отделяю
свое лицо
Вижу себя
брошенным в беспредельности
СОТВОРЕННЫЙ
Словно этот камень
Сан-Микеле
такой холодный
такой твердый
такой иссушенный
такой обоженный
такой совершенно
безжизненный
Словно этот камень
мои невидимые
слезы
Смерть
искупается
жизнью
МОЙ ДОМ
Удивление
после прилива
любви
Я думал меня разбросало
по миру
ПРОБУЖДЕНИЯ
Мариано, 29 июня 1916
Каждый миг своей жизни
я пережил
снова
за пределами «я»
Там вдали вместе с памятью
преследую жизни потерянные
Пробуждаюсь в окружении
вещей привычных и милых
удивленный
и успокоенный
Догоняю облака
тающие нежно
глазами внимательными
и вспоминаю
друзей
умерших
А как же Бог?
И тварь
ужасаясь
распахивает глаза
и вбирает в себя
капли звезд
и равнину немую
И возрождается
ТОСКА
И эта ночь пройдет
Эта пустынность
тени трамвайных проводов колеблющиеся
на асфальте
Смотрю на головы возниц
покачивающиеся
в полусне
МАЙСКАЯ НОЧЬ
Небо возлагает
на купола минаретов
венки огней
Я БОЛЕН
20 апреля 1917
Меланхолия
в меня впиталась
Тело обескровлено
меня обескровливает
поэзия
В ДАВНИЕ ВРЕМЕНА
В Боско Капуччо
есть склон
зеленого бархата
будто мягкое
кресло
Дремлющее
одиноко
в далеком кафе
в свете бледном
как свет
этой луны
Карст, 1 августа 1916
ОБЩАЯ УЧАСТЬ
Предназначенные к труду
и страданию
как и всякая
созданная сила
почему мы жалуемся на это?
Мариано, 14 июля 1916
ОСУЖДЕННЫЙ
Среди тленных вещей
(Даже звездное небо не вечно)
Почему жажду Бога?
Мариано, 29 июня 1916
ВСЕЛЕННАЯ
Море
изваяло из меня
погребальную урну
свежести
Деватачи, 24 августа 1916
КОНФЛИКТ
Волчьим голодом
сворачиваю тело ягненка
Я – и жалкий кораблик
и желания океан
Локвица, 23 сентября 1916
УТРЕННЯЯ ЗАРЯ
Санта Мария Ла Лонга, 26 января 1917
Я озаряю себя
безграничным.
ДВЕ ЗАМЕТКИ
Окольцовывает траву ручеек,
Мрачное озеро ранит бирюзовое небо.
ЛИНДОРО ПУСТЫНИ
Взмахи крыльев в тумане
прерывают молчание глаз
Коралловая жажда поцелуев
играет с ветром
Бледнею на рассвете
Вся моя жизнь вылилась
в росчерк ностальгии
Всматриваюсь сейчас
в те места на земле
где чувствовал себя дома
и пытаюсь сориентироваться
До самой смерти понукаем
странствием
Есть у нас передышки сна
Солнце гасит плач
Завернулся в теплое покрывало
из чистого золота
С этой террасы одиночества
тянусь в объятия
лучших времен
Высота Четыре, 22 декабря 1915
___________________________
Линдоро – венецианская маска, изображающая одновременно поэта и солнце.
Линдоро – персонаж трех комедий К. Гольдони.
ОКОНЧАТЕЛЬНОЕ
В себя и в истину верит разуверившийся?
ГОЛУБКА
Внимаю голубке других потопов.
СУМЯТИЦА
Бракосочетание пчел в крови
КРИК ЗАЗЫВАЛЫ
А вот корзина росы-бальзама
от небесного шарлатана
БРЕМЯ
Этот крестьянин
вверяет себя медали
Св. Антония
и уходит
с легким сердцем.
А я несу свою душу
одинокую и обнаженную,
без иллюзий.
Мариано, 29 июня 1916
_______________________________
Медаль Св. Антония – религиозная медаль.
Я ВСЁ ПОТЕРЯЛ
Я потерял всё, что было у меня в детстве,
И никогда уже не смогу
Забыться в крике.
Я похоронил своё детство
На дне ночей,
И сейчас, словно невидимое лезвие,
Оно отсекает меня от всего.
Помню, как я ликовал, охваченный любовью,
А сейчас я потерян
В бесконечности ночей.
Отчаяние, неустанно взращиваемое
Жизнью, для меня,
Застрявшее в глубине горла,
Не больше, чем окаменевший вопль.
ДОРОГА В ДОЛИНЕ
Четкость гор
выдается
из круга
укрощенного
времени
Пьеве-Сан-Стефано 31 августа 1917
ЗИМА (Написано на французском)
Как и зерну моей душе нужна зимой пашня укрытая от мороза
НА ВОЛЕ
Кто переведет меня через поля
Солнце рассыпается алмазами
водяных капель
на мягкой траве
Тихо лежу
на склоне
безмятежного мира
Вырастают горы
после каждого глотка сиреневой тени
и плывут по небу
С легким поворотом
волшебство исчезает
И я проваливаюсь в себя
И прячуcь в своей норе
Верса, 27 апреля 1916
ВОСТОЧНОЕ НАСТРОЕНИЕ
В нежном завитке улыбки
чувствуем себя захваченными вихрем
ростков желания
Солнце собирает нас словно урожай
винограда
Закрываем глаза
чтобы увидеть бесконечные обещания
плывущие по озеру
Зреем чтобы оставить на земле отметину
этим телом
которое сейчас так тяготит нас
Верса, 27 апреля 1916
НАРОД
Исчезли островок пальм
и луна
бесконечная
над высохшими ночами
Ночь слепая
печальная черепаха
скребется бесцельно
Ни один цвет не длится
Из захмелевшей жемчужины сомнения
уже возникает заря и
в ее изменчивом основании
угли
Уже роятся крики
свежего ветра
Рождаются ульи в горах
заблудившихся духовых оркестров
Вновь делаетесь древними зеркалами
вы спрятавшиеся кромки
воды
И
в то время как колючая
поросль высокого снега окаймляет
пейзаж привычный для моих предков
в спокойной прозрачности
развертываются паруса
о родина все твои века
ожили в моей крови
уверенно стремлюсь вперед и пою
над алчущим морем
КОВЕР
Каждый цвет расселяется и устраивается
среди других цветов
Чтобы стать ярче когда на него посмотришь
Чуть более сорока лет назад, в июне 1970 года, закончилась земная жизнь Джузеппе Унгаретти - одного из самых крупных поэтов итальянского Новеченто, еще при жизни признанного классиком и, одновременно, реформатором национальной поэзии.
Джузеппе Унгаретти, родился в 1888 году в семье эмигрантов, которых судьба забросила из окрестностей Лукки в жаркую Александрию. Отец, трудившийся землекопом на строительстве Суэцкого канала, умер, когда мальчику было два года. После смерти мужа, в поисках средств для жизни, мать поэта содержала небольшую пекарню и управлялась по дому. Здесь, в Александрии, Джузеппе учился в католической школе ассоциации “Дон Боско”, а затем в швейцарской школе Жако. Здесь же с ранних лет он увлекся поэтическим творчеством. Главными ориентирами для него были тогда Леопарди, Бодлер, Малларме. В совершенстве изучив французский, юноша не только мог читать любимых поэтов на языке оригинала, но и сам сочинял на нем стихи. Восемнадцати лет он сблизился с революционерами-анархистами из разных стран Европы, которые нашли себе убежище в Александрии, основав здесь что-то вроде коммуны под названием “Красная хижина”. Под их влиянием будущий поэт, воспитанный малограмотной, но глубоко верующей матерью, надолго отошел от религии. В 1912 году Унгаретти вместе с матерью и братом переехал в Италию, а оттуда - в Париж, где изучал философию в Сорбонне, слушая лекции прославленного Анри Бергсона. Тогда же началась его дружба с видными деятелями французского авангарда - Аполлинером, Пикассо, Браком, Леже, Модильяни, Сандраром и другими.
Унгаретти, который родился и успел повзрослеть в окружении культуры арабского Востока, в Европе долгое время чувствовал себя чужаком. Ему подчас казалось, что, покинув город и страну своего детства, он лишился жизненной почвы. Именно это острое чувство отрыва от корней сразу после переезда в Италию погнало его в космополитический Париж, где он, как можно судить по стихам, пережил глубокий экзистенциальный кризис. Здесь - почти на глазах Унгаретти - покончил с собой его ближайший александрийский друг Мохаммед, араб, воспитанный в западном духе, с которым вместе Унгаретти сюда прибыл.
...убил себя,
ибо у него
не было больше
Родины.
Влюбленный во Францию
он имя сменил
Назвался Марселем
но еще не был французом
и не умел больше жить
под кровом родного шатра
где тянут медленно кофе
под монотонное пенье Корана
И не знал
как выпустить из груди
песню
о сиротстве своем...
Памяти друга, 1915
Ощущение такого же горького сиротства сопровождало поэта все первые десять лет, проведенные в Европе.
Мечтая сродниться с плотью, кровью и душой своей страны и тем самым обрести на земле твердую опору, в 1915 году Унгаретти ушел добровольцем на фронт. Но и среди катастрофических картин войны его сопровождали повсюду, словно пустынные миражи, видения Александрии и бескрайних пустынь, воспоминания о детстве, юношеской дружбе и первой любви - о лучшем, что было пережито им в Египте. Все это нашло свое отражение в стихах первого сборника Унгаретти “Погребенный порт” (1916), изданного в прифронтовой полосе на деньги знакомого офицера в количестве 80 экземпляров. Этот сборник представлял собой как бы дневник поэта-воина. Стихи писались подчас на огневой позиции, под лучом вражеского прожектора, под артобстрелом, в засаде...
Ночь напролет
в окопе прижавшись
к убитому другу
чей рот
скалился навстречу
полной луне
и окоченелые руки
в мое проникали молчанье
я писал
любовью наполненные строки...
Бдение, 1915
Наконец, страдания, опасности и скорби, перенесенные вместе с товарищами по оружию, делают поэта итальянцем по внутреннему ощущению, страстным патриотом. В одном из стихотворений он сравнивает просоленную и заскорузлую униформу с колыбелью, сработанной руками отца. Как будто окопная грязь, которая изнуряла солдата-пехотинца едва ли не больше, чем повседневная угроза смерти, дала ему обрести ощущение кровного, биологического, единства с землей предков:
...Я сын твой земля
я крепкие корни пустил
в твоем густом перегное
Я в тебе вырастал
как чертополох
с колючей упрямою головою
я жить учился как в саду черенок
утопая в жидкой грязи по пояс...
Растворение, 1916
Телесность, осязательность восприятия мира, свойственная творчеству Унгаретти, отчасти сближает его с Сергеем Есениным. (Кстати, в 20-е годы именно он выполнил первые переводы из Есенина на итальянский.) На наш взгляд, здесь могло сказаться влияние ближневосточной культуры и ментальности. Стоит сравнить фронтовой цикл Унгаретти с военными стихами его литературного наставника - Гийома Аполлинера, или - если брать поэтов с сильной религиозной составляющей - с творчеством Шарля Пеги, чтобы увидеть глубокое своеобразие молодого итальянского лирика. Унгаретти чужды поза воина-рыцаря, героический пафос, он не обращается к религиозным традициям, к славе предков, к “духу нации”. Агностик, весьма далекий от церковной веры, он непрестанно живет и мыслит как бы в присутствии Бога. Подобно библейским псалмопевцам и пророкам, он переживает тайны жизни, смерти, человеческих страданий будто костями и утробой. В скупых строчках слышится беззвучный крик.
...Как камень на Сан-Микеле
настолько холодный
твердый
сухой
бесчувственный
и абсолютно бездушный
Как этот камень
таков
мой плач невидимый и беззвучный
Смерть отбывают живя
Я всего лишь творенье, 1916
Не кажется неуместным приложить к стихам Унгаретти сказанное однажды С. С. Аверинцевым о Ветхом Завете: “...Это книга, в которой никто не стыдится страдать и кричать о своей боли. <...> Выявленное в Библии восприятие человека ничуть не менее телесно, чем античное, но только для него тело - не осанка, а боль, не жест, а трепет, не объемная пластика мускулов, а уязвляемые ‘потаенности недр’; это тело не созерцаемо извне, а восчувствовано изнутри, и его образ слагается не из впечатлений глаза, а из вибраций человеческого ‘нутра’”.
В длительных пеших переходах, в ночных раздумьях поэт скорбит о невозможности вновь безусловно, не рассуждая, по-детски поверить в Бога, подобно набожной матери, подобно боевым товарищам - выходцам из простого народа.
Вон тот поселянин
вверив себя
круглой иконке
святого Антония
печатает шаг
без устали
легкой ногою
Но как одинока
и как бесприютна
душа,
что я без иллюзий
несу за собою
Груз, 1916
Не в силах оправдать неисчислимые бедствия войны промыслом всеблагого Бога, Унгаретти стремится обрести чистоту внутреннего зрения, безусловно приемля мир в его сокровенной гармонии. И на смену недоумению, негодованию, ужасу в его сердце водворяется прозрачная и светлая тишина.
...Но - Бог?
Что же это такое?
Запуганное созданье
расширяет глаза
обнимая
взглядом капельки звезд
и равнину в безмолвном покое
И вновь
приходит
в себя
Пробуждения, 1916
Первый изданный большим тиражом сборник “Радость” (1923) принес поэту известность и сочувственное внимание читателя. Практически сразу Унгаретти начинают воспринимать как самостоятельного автора, стоящего в стороне от существующих литературных школ. В двадцатые годы в связи с именем Джузеппе Унгаретти, Эудженио Монтале и Сальваторе Квазимодо итальянская литературная критика заговорила о новом направлении в итальянской поэзии - так называемом “герметизме”. Однако нам представляется избыточным говорить о нем здесь и сейчас в этом контексте: это отвлечет от главного, о чем хотелось бы сказать в этом предисловии, и мало чем поможет читателю в восприятии публикуемых здесь стихотворений.
В 1919 году Унгаретти женится в Париже на Жанне Дюпуа и вскоре возвращается в Италию. Здесь у него рождаются дочь Анна Мария (по-домашнему Нинон) и сын Антонио Бенито (Антоньетто). Следуют, одна за другой, новые книги стихов, работа над переводами европейской лирики (Сен-Жон Перс, Блейк, Гонгора и др.). Критики, журналисты пишут о его поэзии как о “слове, которого в итальянской литературе давно ждали”. И не только критики: сборник “Радость” вышел в 1923 году с предисловием Муссолини, с которым Унгаретти был лично знаком со времен войны. Фашизм, зародившийся на гребне патриотического подъема военных лет, поначалу вызвал у него некоторые иллюзии. На рубеже двадцатых им увлекалась бoльшая часть итальянской творческой интеллигенции. Лозунг национального обновления, выдвинутый Муссолини и его сторонниками, был воспринят поэтом очень серьезно. Могли сказаться и личные отношения с дуче, который заботился о том, чтобы выглядеть покровителем культуры. Возможно, не без его содействия в начале двадцатых годов поэт получил прилично оплачиваемую должность в Министерстве иностранных дел, и его семья могла жить, не испытывая материальной нужды. Не выступая против фашистского режима открыто, поэт, однако, никогда ему не прислуживал. В поэзии Унгаретти двадцатых и тридцатых годов (сборник “Чувство времени”, 1933) еще больше, сравнительно с фронтовыми стихами, обостряется чувство сострадания и нежности к хрупкой человеческой жизни, что само по себе свидетельствует о непричастности к идеологии фашизма, со свойственным ей культом силы, духом агрессии и расового превосходства. В 1928 году Унгаретти возвращается в католическую церковь. В 1936 году (год начала гражданской войны в Испании, в которую муссолиниевский режим, вместе с Германией, немедленно вмешивается) поэт уезжает в Бразилию, где университет Сан-Паулу предоставляет ему место руководителя кафедры итальянского языка и литературы. Здесь, помимо преподавания, Унгаретти занимается переводами - в частности, переводит на итальянский язык сонеты Шекспира, - но собственных стихов почти не пишет. В Бразилии его постигает большое личное горе - от аппендицита умирает девятилетний Антоньетто. Вместе с треволнениями Второй мировой войны, потеря сына и другие утраты - смерть матери и брата - становятся темой сборника “Скорбь” (1947). Вернувшись в Италию в 1942 году, Унгаретти получает звание академика и профессуру в Римском университете. Тогда же миланское издательство “Мондадори” приступает к публикации полного собрания его сочинений.
В 1943 году, после неудачной попытки устранения Муссолини, в Италию входят немецкие войска. В ответ на поднявшееся по всей стране сопротивление оккупантам немцы проводят повсюду кровавые карательные акции. Унгаретти оплакивает унижение родины и гибель невинных в уже упомянутом цикле “Скорбь”, а также в стихах цикла “Рим в оккупации”. Однако после окончания войны недоброжелатели попытались использовать его успех и популярность при прежнем режиме как повод для политических обвинений. Несколько раз Унгаретти пришлось защищать в суде звания академика и профессора итальянской литературы. Старания недругов не увенчались победой: единственное, чего им удалось добиться, - тяжелый инфаркт, который поэт перенес в 1947 году.
В последний период жизни Унгаретти - один из всенародно любимых поэтов страны. За оконченным в 1960 году первым собранием сочинений следует длинный, не прекращающийся по сей день поток переизданий. В 1958 году умирает жена. Сам поэт живет еще двенадцать лет, продолжая публиковать новые стихи, перерабатывая, совершенствуя прежние, много путешествуя по свету. Ему сопутствует слава - награды, почетные звания, переводы на почти все языки Европы.
Однако именно в это время поэт переживает сильнейший в своей жизни экзистенциальный и творческий кризис. С 1959 года по лето 1966-го он практически не пишет стихов. Мало кто знал, что этого открытого, оптимистичного человека, крепкого старика с лучистыми детскими глазами день и ночь преследует мучительное чувство ничтожности прожитого и сделанного, и он с тоскою ждет, когда вслед за душевным опустошением придет и физическая смерть.
Но вот в одну из летних ночей 1966 года 78-летний поэт записывает под заголовком “Пословицы” несколько стихов-афоризмов - как бы некое предсказание, которое, как мы увидим чуть дальше, в скором времени сбудется:
(...) Тот для пенья рожден,
Кто от любви умирает.
Тот рожден для любви,
Кто умирает в пенье.
Кто рожден для пения, тот -
И умирая, поет.
Кто для любви родился,
От любви и умрет.
В сентябре Унгаретти едет в Бразилию - посетить могилу сына. И там же, в Сан-Паулу, неожиданно встречает ту, которую назовет “звездой своего одиночества”, 26-летнюю выпускницу университета Бруну Бьянко. Она была дочерью итальянских эмигрантов, юрист по образованию, а по увлечению молодости - поэтесса. Вспыхнувший странный роман вдохновил обоих на создание совместного стихотворного цикла, который был так и назван - “Диалог”. Бруна понимала, что единственное, что может она дать престарелому, но пылкому поклоннику, это вдохновение, энергию писать и жить. Так и произошло. Вернувшись в Италию, последние три года жизни поэт живет под лучами далекой звезды - любя, мучаясь, тоскуя по любимой, вновь, как в далекие годы, слагая “строки, наполненные любовью”. Последнее стихотворение на своем веку Джузеппе Унгаретти создаст в январе 1970-го, а в ночь с первого на второе июня умрет в возрасте 82-х лет, следя в ночной телепрограмме за первыми шагами человека по Луне...
При взгляде со стороны, судьба Унгаретти (за вычетом никогда не заживавшей раны - потери ребенка) по меркам ХХ века может быть названа счастливой. Мало кто из поэтов, как он, еще не достигнув возраста пятидесяти лет, мог получить у себя на родине столь безусловное и всеобщее признание. Несмотря на сравнительное благополучие биографии, главной темой Унгаретти является человек перед лицом страдания и смерти, который, не заслоняясь от них, но принимая с широко раскрытыми глазами и обнаженной душой, еще острее чувствует радость и благодать жизни, наполняя каждый ее миг богатством чувств и прозрений. Это делает его поэтом, чрезвычайно созвучным своей эпохе.
Ориентальная фаза
В мягком продолжении улыбки
Мы чувствуем себя захваченными вихрем
Из обрывков желаний
Солнце пожинает нас
Мы закрываем глаза
Чтобы увидеть бесконечные обещания
Плывущие в озере
Опять попадаем в себя
И клеймим землю этим телом
Сегодня таким тяжелым для нас
Воспоминания об Африке
Солнце одолевает город
Ничего не видно
Даже могилы не сопротивляются долго
Майская ночь
Небо обволакивает
Головы минаретов
Гирляндами света
Наслаждение
Я заболеваю
этой полнотой света
я срываю
этот день как плод
Все слаще и слаще
Сегодня ночью
Я буду
Чувствовать угрызения совести
Как лай
Потерянный в пустыне
Ковер
Каждый цвет распускается и отдается другому
Становясь еще более одиноким
Когда на него смотрят
Памяти
Его звали
Мохаммед Шеаб
Потомок
Эмиров Номадов
Он покончил с собой
Вдали от своей сущности
Жил во Франции
изменил имя
звался Марселем
Но не стал французом
Он не смог больше жить
В шатре своих предков
Где прислушиваются
К монотонному пению Корана
Медленно смакуя кофе
И не знал больше
Запева песни своего одиночества
Я проводил его в последний путь
Вместе с хозяйкой отеля
В котором мы жили
В Париже
Номер 5 RUE des CARMES
Заброшенная крутая улочка
Он покоится
На еврейском кладбище
Пригород
Который всегда выглядит так
Как опустевшая
После закрытия ярмарки площадь
И возможно только один я
Знаю
Что он жил
Перевод с итальянского Юсуфа Караева
В завершение этой статьи стоит сказать несколько слов отдельно о “Хорах, описывающих состояние души Дидоны”, впервые публикуемых ныне на русском языке. Писать “Хоры” Унгаретти начал еще до отъезда в Бразилию, представляя их именно в виде вокального цикла. По ряду причин от первоначального замысла осталось лишь название, а сама работа над текстами была надолго отложена. В 1950 году, в предисловии к своему новому сборнику “Земля обетованная”, Унгаретти очень просто объяснил поэтическую идею этого маленького цикла: песнопения “призваны драматически описать расставание с последними проблесками молодости отдельного человека, а также и цивилизации, ибо и цивилизации рождаются, растут, стареют и умирают”. Автор здесь лишь намеком коснулся того, о чем в послевоенной Италии, опозоренной, обложенной репарациями, сотрясаемой политическими кризисами, слишком больно было бы говорить напрямую.
Образ Энея - призрак Империи, стремящейся к горизонтам мирового господства. Той Империи, что рассыпалась безвозвратно еще полтора тысячелетия назад под ударами мечей готов и вандалов. Но в ХХ веке муссолиниевская пропаганда пыталась реанимировать древние мечты в прежнем блеске и привить их сознанию нации. Декоративно-имперский стиль режима, с орлами, фасциями, мускулистыми статуями военных монументов, смотрелся комично на фоне реального расклада сил в гитлеровской “оси”, где Италии было отведено место неравноправного, подчиненного партнера Третьего рейха. Именно из Италии, наполненной доверху развалинами римской славы, как, пожалуй, ниоткуда больше в мире, были видны безнадежные фантастичность и безвкусие идеологии, которую пытались представить вершиной развития национального духа. Джузеппе Унгаретти был среди тех людей, кто чувствовал это кожей. Когда он возвращался в 1942 году на родину, внутренняя, подспудная его интуиция, вероятно, была созвучна той, что выразила в строках “Реквиема” Анна Ахматова:
Нет, и не под чуждым небосводом,
И не под защитой чуждых крыл, -
Я была тогда с моим народом,
Там, где мой народ, к несчастью, был.
Голосом Дидоны в стихах Унгаретти взывает не только брошенная женщина, бессильная освободиться от плотской и душевной привязанности. Здесь кричит во весь голос живая жизнь - в ее противоречиях, в стихийной спонтанности, в сочетании самых светлых, возвышенных, нежных стремлений с безотчетно-разрушительными порывами страсти. Этой живой жизни, жизни “как она есть”, направляемой прежде всего инстинктом чувственной любви и деторождения, противостоит, используя, предавая и, наконец, губя ее, как Эней - Дидону, идеология прогресса и экспансии, воля к достижению “высоких исторических целей”.
Вера в объективное движение мира к универсальной цели, иначе говоря идея прогресса, господствует над европейской мыслью на протяжении последних двух тысячелетий. Обычно усвоение этой идеи связывают с христианством, с его линейной концепцией истории, которая движется от “Потерянного рая” к “Возвращенному раю”, что патетически изображено в двух поэмах Мильтона - памятнике классического самосознания христианской Европы. Но Унгаретти, как следует из самого выбора темы, находит корни идеи прогресса еще глубже - в идее всемирной миссии Рима, ярким манифестом которой явилась в свое время “Энеида” Вергилия. Вергилий впервые показал и жестокость этого устремления к “высшей цели”, его противоречие с первичными признаками человечности - любовью, верностью, состраданием. И при этом констатировал, что конфликт неминуем, ибо его причины лежат в коллективном начале, объединяющем людей, поверх семейно-кровных связей, в племенные союзы, государства, империи, военные блоки. Оно всегда объединяет, чтобы разъединить, чтобы сплотить “своих” против “чужих”.
Унгаретти не занимается ни историческими обобщениями, ни мифотворчеством. В его интерпретации эпического сюжета ничего не остается от торжественности Вергилиевой поэмы. Звездную славу, которая обещана Энею самим Аполлоном и влечет его к новым странствиям и битвам, Унгаретти, в лице своей несчастной героини, вспоминает только однажды. В предпоследнем песнопении теряющая рассудок Дидона бросает вслед своему любовнику: “Per fetori s’estende La fama che ti resta” - “Вонью разойдется твоя будущая слава!”
Слова Дидоны, полные безмерного отвращения, могли и должны были прозвучать именно тогда, когда Унгаретти их написал, - в годы войны. Кому же следует принять их на свой счет? Они адресованы не только режимам Гитлера и Муссолини, приведшим свои народы к катастрофе и мировому позору. И даже не всей галерее вождей европейской экспансии, которые под знаменами “цивилизации”, “религии”, “морали”, “прогресса” несли рабство и смерть - от конкистадоров Кортеса и Писарро в XVI веке до бельгийского короля Леопольда в конце XIX. Протест художника обращен против всевозможных идеологий и корпораций, независимо от страны происхождения и цвета знамен, делающих живого человека, его душу и плоть, то инструментом, то расходным материалом во имя достижения сверхчеловечески-идеальных, а на деле бес-человечных целей.
Здесь снова уместно вспомнить Ахматову, у которой образ Дидоны также предстает в связи с темой напыщенной, но внутренне пустой “сверхцели”. Лирическая героиня русской поэтессы, в отличие от Дидоны Вергилия и Унгаретти, прощает своего Энея, но в этом прощении человеку слышится еще более суровый, хоть и почти немой, приговор самой утопии титанизма, цену идеям, словам и делам которого Ахматова знала вполне.
Ты забыл те, в ужасе и в муке,
Сквозь огонь протянутые руки
И надежды окаянной весть.
Ты не знаешь, чт; тебе простили...
Создан Рим, - плывут стада флотилий,
И победу славословит лесть.
В этом прощении кроется - совершающаяся хоть и незримо, но уже здесь и сейчас - победа незаметной, безвестной женской души над пустыми колоссами “великих идей”. Но у Унгаретти Дидона погублена окончательно.
Больше шести десятилетий отделяют нас от Италии сороковых годов, скорбно разгребающей завалы американских бомбардировок. Между нашими народами есть и немалая психологическая разница. Нам в России мало свойственно бережное внимание к чувствам женщины, характерное для итальянцев, внимания, которого Унгаретти, естественно, ожидал от своего читателя. Для нас не только в быту, но и в литературе, вопли наших бесчисленных Дидон - не более чем “истерика”. Даже явление Цветаевой в психологии российской пишущей и читающей публики ничего, в сущности, не изменило. Однако между темой Унгаретти и исторической реальностью, пережитой и переживаемой еще и поныне нашей страной, есть немало общего. И есть все основания полагать, что итальянский поэт окажется близок, понятен и, более того, нужен современному русскому читателю. Об этом свидетельствует появление в самые последние годы большого числа русских переводов из Унгаретти, которые делают как профессиональные переводчики, так и любители-энтузиасты, размещая их на различных интернет-сайтах.
В оригинале меньшая часть стихов цикла имеет рифму, бoльшая написана верлибром. Я старался сохранить это и в переводе; впрочем, мне показалось оправданным в отдельных случаях использовать рифму и там, где итальянский текст ее не имеет. “Хоры” наполнены многочисленными аллитерациями, которые перевод передать не в силах. Унгаретти, писавший с расчетом на особую декламацию (он сам великолепно читал свои стихи), называл “Дидону” одним из самых мелодичных своих произведений.
Термин «герметизм» употребляется, иногда неправильно, чтобы обозначить определенный тип итальянской лирики, а также критики XX века, которые зачастую не совсем доступны читателю. Этот термин происходит от имени Гермета Трисмегиста ( Ermete Trismegisto), автора философско-религиозной эзотерической доктрины, восходящей к позднему эллинизму. Данное определение входит в широкое употребление после публикации в 1936 году знаменитой статьи критика Франческо Флоры (Francesco Flora) «Герметическая поэзия» («La poesia ermetica»), которая, подчеркивая зависимость от французских моделей, представляла отрицательное или, по меньшей мере, ограниченное мнение о новом литературном течении. Прилагательное «герметический» подчеркивало именно невозможность понимания со стороны читателя, у которого не было “ключа”, чтобы проникнуть в скрытый, зашифрованный смысл. Во многом суждение Флоры было обусловлено ограниченностью сведений о том литературном материале, который станет известен в последующие годы.
Новое направление рождается между двумя мировыми войнами. После авангардных опытов в культуре, включая литературу, практически вся Европа переживает достаточно сложный период возращения к некоему порядку, стабильности. Чувствуется необходимость взглянуть назад и теснее сблизиться также и с опытом европейского декаданса и символизма (для Италии это, прежде всего, Pascoli и D’Annunzio), чьи идеалы, культурные и литературные, еще не были полностью исследованы и использованы. В Италии оптимизм и энергичность футуристов не могли уже полностью – особенно после I-й мировой войны – дать решение или, хотя бы просто осветить все аспекты морального, духовного, культурного и политического кризиса, пережитого последними поколениями. Вообще сложные отношения с фашизмом характеризуют деятельность всех поэтов и писателей, которые творят в этот период, не становясь явными сторонниками режима и рупорами его культурной политики. Не имея возможности критиковать его в открытую, многие авторы погружаются в литературную деятельность как альтернативную той, что диктуется официальной властью (отсюда – завуалированность, символический контекст, использование языка сложного, характерного для декадентов и символистов, утверждение неверия и бессилия, описание горькой трагедии жизни. Этот разрыв проявляется в уходе внутрь себя самого, в глубоком самоанализе, в поиске духовной альтернативы в условиях сложной и враждебной реальности (этот поиск иногда приводит к обретению веры в Бога). С другой стороны, нельзя отрицать и творчество других авторов, которые поддерживали фашизм, находя в нем новые пути развития истории (например, творчество Gabriele D’Annunzio).
Возвращаясь к герметизму, немаловажно еще раз повторить, что основной характеристикой этой поэзии считается сложность, «затемненность». Но это определение не совсем точно: неясность присутствует, но абсолютной характеристикой является l’essenzialit; (существенность). Чтобы достигнуть ее, поэт отказывается от всех традиционных языковых форм, передающих чувства, ставших практически условными. Он стремится выразить исключительно свой внутренний мир, хочет приобщить к нему читателя. Поэтому он отказывается от всех риторических приемов: чувство должно появляться полностью «обнаженным», оно должно поражать благодаря своей силе, а не красоте способов его выражения. Главное – это передать в нескольких словах (а иногда – в одном-единственном слове) всю сложную гамму испытываемых чувств. Таким образом, можно сказать, что герметики стремятся возвратить поэтическому языку его глубину, придать слову его «девственность», первоначальную ценность и новизну. Вот почему поэзия герметиков, стремясь к новому языку, отказывается от звуковых сочетаний Кардуччи, от мягкой чувствительности Пасколи, от торжествующей риторики Д’Аннунцио и от несколько искусственной простоты «сумеречных» поэтов. Тем не менее, слово, несмотря на свою лаконичную содержательность, не делает текст убогим. Наоборот, оно обогащает его целым рядом аллюзий и символичных значений, которые значительно углубляют и расширяют смысловые рамки текста. Основным техническим приемом для герметиков становится аналогия. Вот как определил ее функцию Д.Унгаретти: «Современный поэт постарается соединить вместе далекие, не связанные между собой понятия (immagini lontani, senza fili)»[2]. Т.е. аналогия связывает слова не логически, а «над-логически», на чувственном, инстинктивном уровне. Естественно, таким образом аналогия становится более «закрытой», неясной, но именно поэтому более точной.
Итак, обобщая все вышеизложенное, можно заметить, что поэтике герметиков в целом свойственны следующие черты:
· слово используется в особом для поэта значении, оно обогащается полной гаммой личных чувств, воспоминаний, расширяется семантика слова;
· часто используется аналогия, которая, являясь своеобразным посредником между словами, делает представление более ярким и непосредственным;
· сокращение синтаксиса, что позволяет по-разному интерпретировать одну и ту же фразу (эффект двойственности и многозначности);
· полный или частичный отказ от пунктуации;
· паузам придается новый смысл;
Поэзия герметиков очень часто обвинялась в эгоцентризме, т. е. в исследовании проблем глубоко индивидуальных, и пренебрежении к реальным проблемам современного мира. Но, если хорошо разобраться, это обвинение довольно необоснованно. Не заостряя внимание на будничных событиях, герметики никогда не игнорируют универсальные проблемы (например, поэзия Джузеппе Унгаретти рождается из трагедии I-й мировой войны).
Среди знаменитых поэтов-герметиков можно упомянуть Эудженио Монтале, Умберто Сабу, Сальваторе Квазимодо, Альфонсо Гатто, Либеро де Либери, Витторио Серени, Марио Луци.
Основателем герметизма по праву считается Джузеппе Унгаретти, один из самых выдающихся поэтов XX века, человек сложной, трагической судьбы. Мы попытаемся на основе двух сборников поэта: «Радость» («L’Allegria») и «Ощущение Bремени» («Il Sentimento del Tempo») - проследить развитие поэтики герметизма и выделить его характерные особенности.
2.Vita d’un uomo. Жизненный и творческий путь Джузеппе Унгаретти.
Джузеппе Унгаретти родился в 1888 году в Александрии в Египте. Его родители происходили из Лукки, одного из древнейших городов Тосканы. Детство и юность поэта проходят на самой границе с пустыней. Мальчик великолепно владеет итальянским языком, его тосканским вариантом, на котором говорила мать и все итальянское окружение. С другой стороны, в его жизнь навсегда входит пустыня, огромное непроходимое пространство, а в творчество – мотив кочевничества (nomadismo), неприкаянности (vagabondaggio), сухого одиночества пустыни (понимаемой не только в реальном, но и в символическом, аллегорическом контексте – как пустыня человеческая).
В 1912 году Унгаретти едет в Италию, откуда практически сразу отправляется в Париж. Он слушает лекции в Сорбонском университете и в College de France, а с другой стороны, погружается в кипящую, разнообразную культурную жизнь. Париж тех лет – это маяк новой культуры, грандиозный перекресток, где встречаются различные школы, стили, направления. Джузеппе Унгаретти заводит тесное знакомство со многими выдающимися людьми своего времени: это такие поэты, писатели и художники, как Аполлинер, Бретон, Соффичи, Палаццески, Арагон, Ривьер, Пикассо, Модильяни,Северини, которые представляют итальянский и французский авангард. Париж во многом сформировал молодого поэта.
Спустя два года Унгаретти возвращается в Италию и как волонтер участвует в I мировой войне, которая станет как бы отправной точкой в его жизни и поэзии: «Я открыл, приобщась к страданиям стольких людей в траншеях, секрет человека, загадку поэзии и знак моего творчества»[3]. В разгар войны, в 1916 году, из печати выходит его первый небольшой сборник стихотворений под названием «Погребенный Порт» («Il Porto Sepolto»). Сразу же после войны, в 1919 году, выходит другой сборник, «Радость кораблекрушений» («Allegria di naufraggi»). Стихотворения обоих сборников поэт объединит в один – «Радость» («L’Allegria»), который он без устали перерабатывает в течение десяти лет и который впоследствии станет первым томом собрания сочинений Унгаретти под названием «Жизнь человека» («Vita d’un uomo»).
I этап: «L’Allegria».
«L’Allegria» -- это первый, самый оригинальный сборник Унгаретти, который заставил заговорить о нем как о «новом» поэте. Сборник разделен на несколько частей: «Prime», «Il Porto Sepolto», «Girovago», «Ultime». Сам Унгаретти в предисловии к сборнику так комментирует название: «Говорят, простое, странное название. Оно было бы странным, если бы все вокруг не было кораблекрушением, если бы все не было перевернуто, раздавлено, растерзано временем. Это радость от того, что одно мгновение, проходя, дает возможность пережить другое. В этот момент возникает радость мгновения, у которого не будет иного ощущения, кроме ожидания смерти...»[4].
«L’Allegria» -- это война, человек в бесчеловечных, жутких условиях, это невозможность постичь логику всего происходящего, вернее, полное ее отсутствие. Это смерть, смерть повсюду. И вместе с тем – безумное желание выжить, жажда гармонии, света, покоя. Слишком разной предстает перед нами война: с одной стороны, это четкие воспоминания о жестокости и смерти, физическом разрушении («Veglia», «Pelegrinaggio», «San Martino del Carso»[5]), с другой – раздумья о духовном начале («Fratelli», «Sono una creatura»[6]). Это внутренняя окаменелость, плачь без слез, смерть в жизни. Как выразить, осознать пережитое, донести свой опыт до других? Традиционные формы, которые предлагает итальянская лирика, не могут справиться с этой задачей.
И Джузеппе Унгаретти осуществляет по-настоящему революционные преобразования в поэзии прежде всего на уровне формы. Сборник “L`Allegria” включает все инновационные моменты, привнесенные им в итальянскую поэзию как в плане структурном и лексическом, так в плане метрическом и синтаксическом. Это обновление формы, которое делает сборник ключевой книгой в истории итальянской литературы XX века и которое в отношении лаконизации речи приходит к чистому, «обнаженному» слову, используемому в самом содержательном своем значении, - это обновление формы осуществляется благодаря опыту войны, трагической, жестокой реальности, которая концентрирует, спрессовывает в поэзии неожиданные воспоминания, ассоциации, мечты, сгустки забытых чувств и ощущений. Джанфранко Контини пишет, что «L`Allegria» отличается полным отказом от эстетического элемента в соответствии с суровым положением человека на грани жизни и смерти (очень часто созвучного состоянию природы), который в грандиозном кораблекрушении встречает проблеск оптимизма»[7].
“L`Allegria” дробит традиционный стих на так называемые «versicoli» (т.е. на отдельные словосочетания, слова, иногда – просто слоги), разделяя речь на «синтагмы», представляющие собой своеобразные лирические междометия. То есть язык Унгаретти сводится к отдельному слову, расширяются возможности его изображения и впечатления. Причем само слово берется в основном из нормального повседневного языка, носителями смысла становятся даже «пустые» слова (di, uno, come – они могут даже самостоятельно создавать стих). Гораздо большую чем в традиционной поэзии, семантическую роль начинают играть умолчания и так называемые «пробелы», которым еще большую значимость придает практически полный отказ от пунктуации. Слово и его умолчание воспринимаются как откровения и ожидания откровения. Отсюда – и характеристика «сообщений» Унгаретти, почти всегда наделенных огромной аллюзивной, иррациональной, почти магической силой. Автор широко использует аналогию (например, «la notte piu chiusa/ lugubre tartaruga/ annaspa»), которая неожиданно связывает вместе достаточно далекие друг от друга понятия и явления. Поэтому и порядок следования элементов текста несет информационную нагрузку. Особо важна роль пауз и интонационной окрашенности: эта поэзия потенциально предназначена для декламации (стоит отметить, что сам Унгаретти великолепно читал свои произведения). Учитывая весь комплекс вышеназванных характерных особенностей, удивляет настойчивое нежелание Унгаретти терять связь с традиционными размерами, поставленными как бы на ступеньку ниже, чем «versicoli» сборника “L`Allegria”. Например, при медленном, четком чтении знаменитое «Si sta come/ d’autunno/ sugli alberi/ le foglie»[8] звучит как александрийский стих. Параллельное существование этих двух систем в лирике Унгаретти формирует эффект стилистического разнообразия. Разрушая традиционный стих, ища новый ритм («рваная» метрика сборника), поэт стремится к поиску того самого «обнаженного» слова-сути, к раскрытию его тайны. Именно это придает лирике Унгаретти наибольшую новизну и значимость, в первую очередь человеческую, а уже затем – стилистическую. Ярчайший пример тому – знаменитое «Mattina» («M’illumino / d’immenso» [9]). Все ситуативные предположения выражены в заглавии, они уже абсолютно не нужны в чистом свете лирики, которая передает, благодаря внутреннему ритму, почти религиозную чистоту «первородного», «девственного» слова. Понимание поэзии как некоего священного абсолюта, которое стремится избежать случайностей истории, проявляется в неустанной обработке сборника (не только этого, но и последующих), которое длилось примерно двадцать лет.
Итак, мы попробуем на примере нескольких произведений поэта проанализировать его творческую манеру.
“Veglia”. «Бодрствование» [10]
Un’intera nottata
buttato vicino
a un compagno
massacrato
con la sua bocca
digrignata
volta al plenilunio
con la congestione
delle sue mani
penetrata
nel mio silenzio
ho scritto
lettere piene d’amore
non sono mai stato
tanto
attaccato alla vita.
Всю ночь
прижатый
к мертвому
товарищу
с оскаленным
ртом
обращенным к полной луне
с кровью
на руках
проникшей
в мою тишину
я писал
письма полные любви
никогда я не был
так
связан с жизнью.
Сам Унгаретти вспоминает: «Я ощущал присутствие смерти, присутствие природы, которую я учился постигать по-иному... В моей поэзии нет и следа ненависти к врагу, и вообще ни к кому, благодаря этой войне я почувствовал братскую близость всех людей в страдании, хрупкость человеческого существования. В стихотворении присутствует почти дикарская радость, жажда жизни, которую так сложно сохранить, постоянно ощущая дыхание смерти. Мы живем в противоречии»[11].
Стихотворение содержит экспрессивные элементы, выраженные рядом причастий, резким ритмом их перечисления (“buttato”, “massacrato”, ”digrignata”, “penetrata”). Они описывают ситуацию с фонетической и семантической жесткостью, создают атмосферу драматической отрешенности (воспоминания бесконечно тянущейся ночи). Особую роль в выделении ситуаций у Унгаретти выполняют шокирующе краткие “versicoli”, которые подчеркивают на белом фоне листа, словно в кромешной тишине, именно те, самые нужные слова. Но в то же время смерти противопоставляются неожиданно сильный, первобытный инстинкт самосохранения, воля к жизни: напряжение, тревожное ожидание исчезают при появлении главной части («ho scritto/ lettere piene d’amore»). Что касается метрики, то она представляет собой ряд коротких стихов, повторы в начале каждой строки заставляют голос приостанавливаться, почти разбивать слово на слоги («tan-to»), акцентируя его значение и звучание.
«Fratelli».”Братья”.[12]
Di che reggimento siete
fratelli?
Parola tremante
nella notte
Foglia appena nata
Nell’aria spasimante
Involontaria rivolta
dell’uomo presente alla sua
fragilit;
Fratelli/
Из какого полка вы
братья?
Дрожащее слово
в ночи
Новорожденный лист
В мучительном воздухе
невольный бунт
человека свидетеля собственной
хрупкости
Братья
Война – всегда безумие. Солдаты, втянутые в жестокую резню, каждый день встречающиеся со смертью, чувствуют, насколько хрупка эта жизнь. Ощущает это и поэт. Охваченный тревогой, он обращается к солдатам: «Братья!» В тот момент, когда тьма охватывает мир и человеческие души, поэт пытается напомнить людям простое слово, которое они забыли – любовь. Вот единственный закон жизни, который вновь делает людей братьями и возвращает мир в их сердца.
На примере этого лирического произведения мы можем проследить то, как Унгаретти шлифовал, оттачивал свои тексты. Возьмем два издания, 1916 и 1943 годов. Сравним выражения: «tremante parola/ nella notte»(1916 г.) и «parola tremante/ nella notte». В первом случае слово «tremante», поставленное на первое место, выполняет функцию определения и значительно теряет силу своего воздействия. В издании 1943 года это слово выступает в функции причастия, которое выражает автономное значение глагола, сохраняя ценность и силу его логического ударения. Именно в этом случае слово приобретает свою максимальную экспрессивную насыщенность.
«Sono una creatura». «Я – некое создание»
Come questa pietra
del San Michele
cos; fredda
cos; dura
cos; prosciugata
cos; refrattaria
cos; totalmente
disanimata
come questa pietra
e il mio pianto
che non si vede
La morte
si sconta
vivendo.
Как этот камень
в Сан Микеле
такой холодный
такой жесткий
такой иссушенный
такой бесчувственный
такой совершенно
бездушный
как этот камень
мой плачь
которого не видно
Со смертью
встречаются
в жизни
Это стихотворение написано под впечатлением кровавой битвы рядом с местечком Сан Микеле в Карсо. В нем нет ни единого лишнего слова, все предельно лаконично, строго. Именно благодаря этому достигается максимальная экспрессивная и семантическая насыщенность.
В этом стихотворении спад ритма используется вместо запятых, чтобы обозначить паузы при чтении. В первых двух строфах ритм сильный, жесткий (ударение падет пять раз на второй слог: «cos;» - как бы припечатывая слово), прерываемый паузами («cos; fredda - cos; dura»). Заключительная же строфа холодна, спокойна.
Особого внимания заслуживают короткие стихотворения Унгаретти, являющиеся, возможно, наибольшим его достижением: это практически четкая, достоверная фиксация чувства, максимально обнаженного. Причем очень разнообразна гамма изображаемых ощущений: от безысходного одиночества («Solitudine») до спокойного, почти счастливого созерцания, слияния со Вселенной («M`illumino/ d`immenso»). В этих кратких лирических произведениях широко используется аналогия («Allegria di naufragi», «Solitudine», «Lontano»[13]). Стихотворение Унгаретти – это звуко-ритмический резонанс, раскрывающий потенциал даже самых простых, элементарных слов, которые, будучи расположенными определенным образом, приобретаю поэтическую ценность, многозначность, каковой они не обладают в прозе.
В качестве примера обратимся к знаменитому стихотворению «Soldati» («Si sta/ come/ d`autunno/ sugli alberi/ le foglie»). Все слова чрезвычайно просты, синтаксис элементарен, нет ни одного определения. Смысл же, базирующийся на сравнении, - глубок. Так же, как осенью порыв ветра может сорвать листья с деревьев, так же и пулеметная очередь может унести жизни солдат в траншее (само произведение было написано во время боя). Ключевое слово в этом случае – «le foglie».
Сборник «L`Allegria» - это дневник солдата, поэта, человека. Это фиксация (с указанием даты и места действия) событий войны, пропущенных через душу человека. Это выплеснутые на бумагу одиночество, боль, страх, горечь сожаления и, в то же время, упрямая жажда жизни, неистребимое желание добраться до берега:
E subito riprende
il viaggio
come
dopo il naufragio
un superstite
lupo di mare[14].
И тут же он возобновляет
Путь
Как
после кораблекрушения
оставшийся в живых
морской волк.
II этап: “Sentimento del Tempo”.
Новый этап в творчестве Джузеппе Унгаретти ознаменовал сборник «Sentimento del Tempo», значительно отличающийся от первого. Новый сборник раскрывает перед нами эволюцию поэтики Унгаретти, которая, в свою очередь, обусловлена внутренним ростом автора, его зрелостью. Пытаясь осмыслить пережитое, постигнуть логику мировой катастрофы перед лицом Вечности, предназначение и смысл земного пути, Унгаретти стремится стать Человеком, обнаруживая в своих ощущениях отзвук чувств, свойственных всему человечеству. Поэтому биографические начала, столь сильные в сборнике «L`Allegria», уступают место более экзистенциальному восприятию мира. Так начинается для поэта мучительное обретение веры в Бога, которое, возможно, является тем единственным, что дарует уверенность в этом хрупком, изменчивом мире. Параллельно с изменениями в тематике происходят изменения и на стилистическом уровне: это, в первую очередь, возвращение к традиционным формам итальянской лирики, но с учетом своего предыдущего опыта обновления метрики и поиска слова.
После революционного опыта первого сборника Джузеппе Унгаретти постепенно открывает достоинства поэтической речи и мелодики, очарование традиции. Что это: прогресс или шаг назад? Критики, привыкшие к оригинальности первого сборника, его инновационной роли в истории итальянской литературы, разделились в оценке последующих этапов лирики Джузеппе Унгаретти. Чем же отличается «Sentimento del Tempo» от «L`Allegria»? Вот самые очевидные элементы, которые мы можем выделить на формальном уровне: использование заглавной буквы в начале строки и возвращение пунктуации. Это диктуется желанием обрести определенную уверенность, прийти к некой упорядоченности. Унгаретти предвидит опасность крайних решений авангарда, который, полностью отказываясь от традиционных форм, разрушает стих и логические связи, вплоть до невозможности осуществления коммуникационной функции. В результате – отказ от определенной поэтической структуры вообще, она заменяется прозой, которая сейчас должна будет выполнять функции, традиционно свойственные поэзии. Унгаретти же возрождает традиционные формулы, начиная с постепенного изучения классиков итальянской литературы. Что касается метрики, Унгаретти не ограничивается ее поверхностным изучением и повторением. Страстно любя число в искусстве (чувство, перенятое, возможно, у арабов), он приступает к анализу слогоделения и ударения. В этот период поэт отдает предпочтение более длинному, горизонтальному стиху. Вот как сам Унгаретти комментирует изменения своего стиля: «В те годы не было никого, кто не отрицал бы возможности существования в современном мире поэзии в стихах. Требовалась проза, поэзия в прозе. Мне же казалось, что память – это якорь спасения, уверенности в этом мире»[15].
Обращение к классикам и, вместе с тем, постоянное ощущение Вечного города (в это время Унгаретти живет преимущественно в Риме) подталкивают его к открытию очарования мифологических образов, которым, казалось, суждено было и вовсе исчезнуть из итальянской литературы. Имена языческих богов и мотивы античных мифов становятся у поэта средствами экспрессии, используются в качестве символов. В «Sentimento del Tempo» поразительным образом переплетаются элементы античности (например, в части «Конец Хроноса» мы встречам Диану, Аполлона, Юнону, Леду) и христианской традиции, мотивы которой становятся, пожалуй, центральными («Гимны»). В сборнике впервые появляется звучание библейского мифа об Эдеме, который будет подробно проработан Унгаретти в другом его сборнике «La Terra Promessa» («Земля Обетованная»). Жизнь человека построена в пустоте, оставшейся после потери Рая. Эту скорбь Унгаретти чувствует и в барочной архитектуре, которой так богат Рим. Рим для поэта – это город барокко, город лета (именно лето среди времен года ассоциируется у Унгаретти с барокко). Автор находит в современности многие черты эпохи барокко, ее напряженность и закрытость в первую очередь (в этот период он занимается переводом Гонгоры). Таким образом, особую роль приобретает пейзаж, он несет на себе отпечаток христианства и язычества, классики и барокко Вечного города.
«Sentimento del Tempo» - очень сложный сборник, включающий нелегкие для интерпретации тексты. Тем не менее, мы попробуем на основе нескольких из них проследить обновление стиля Унгаретти.
«Di luglio». [16]
Quando su ci si butta lei,
si fa d’un colore di rosa
il bel fogliame.
Strugge forre, beve fiumi,
macina scogli, splende,
e furia che s’ostina, e l’implacabile,
sparge spazio, acceca mete,
e l’estate e nei secoli
con i suoi occhi calcinanti
va della terra spogliando lo scheletro.
Несмотря на кажущуюся простоту, это стихотворение одно из самых драматичных и неясных у Унгаретти. Написано оно в 1931 году в сложный для поэта период. Лето изображается как разыгравшаяся стихия, терзающая природу. Лето, которое шествует по земле, «оголяя ее скелет» («Spogliando lo scheletro»), рассматривается в своих самых болезненных, жестоких отражениях: это не буйство красок и света, не радость жизни, но засуха, слепящее солнце, острая боль. В этом лирическом произведении Унгаретти возвращается к традиции: это уже не свободные стихи, свободные от пунктуации, а две строфы, в которых заключены две части, прерванные точкой. Фразы так же разделены запятыми. Что касается синтаксической структуры, то здесь выделяются периоды и фразы с обратным порядком слов. Произведение отмечено сдержанностью, жесткостью ритма, лаконичностью стиля. Лето – это вечный поединок зноя и природы, который длятся веками, начиная с незапамятных времен. Такое гиперболизированное восприятие связано во многом с воспоминаниями детства поэта: он вырос на границе с пустыней и с детских лет видел, насколько безжалостно бывает солнце.
Впрочем, в сборнике достаточно и других пейзажных зарисовок, в которых ощущается невыразимая гармония природы, внутреннее слияние человека с ней. Так рождается почти медитативный, спокойный и плавный ритм, как бы обволакивающий вечерней прохладой читателя-слушателя («Quete», «Notte»[17]).
«Quete». «Покой»
Поэт погружается в спокойное созерцание. Это полное единение с природой, готовящейся к осени («Sui polverosi specchi dell`estate/ caduta e l`ombra»[18]). Лето почти закончилось, вместе с ласточками исчезают воспоминания об обжигающем зное. Это одно из немногих предельно гармоничных, чистых и умиротворенных произведений поэта, лишенных внутренней боли.
В сборнике перед читателем предстает «человек страдающий», который чувствует себя потерянным перед лицом загадки Бытия. «Sentimento del Tempo» - это его размышления о быстротечности времени, о смерти. И тем не менее, главное – это обретение веры, попытка найти путь к спасению в этом неустойчивом мире (часть «Гимны»[19]). На стилистическом уровне это отражается в многочисленных знаках вопроса, передающих целую гамму чувств: жалости, сомнений, неуверенности:
Dio, guarda la nostra debolezza.
Vorremmo una certezza.
Di noi nemmeno piu’ ridi?
Una traccia mostraci di giustizia.
La tua legge qual ;?
Fulmina le mie povere emozioni,
Liberami dall’inquietudine.
Господи, взгляни на нашу слабость.
Мы хотим какой-нибудь уверенности.
Не смеешься ли Ты над нами?
Хоть один след яви нам справедливости.
Каков твой закон?
Истреби мои скудные чувства,
Освободи меня от смятения.
Страдание обладает поразительной очищающей силой, оно сближает человека с Христом, который именно благодаря страданию теряет свое человеческое бытие, чтобы раствориться в Бытие абсолютном. В этой его славе и тайне поэт видит открытую человечеству вечную гармонию, единение. Вечность – вот тот непостижимый образ, в котором сливаются прошлое и настоящее, красота и тайна, начало и конец, где заканчиваются жизнь и смерть.
К сожалению, в данной работе не представляется возможным более подробно исследовать творчество Джузеппе Унгаретти – мы можем лишь вкратце очертить суть его третьего сборника «Il Dolore» («Страдание»), написанного во время II-й мировой войны. В этой книге тесно переплетаются глубоко личная боль поэта, связанная со смертью девятилетнего сына Антоньетто, и страдания всего человечества, втянутого в новую кровавую трагедию. В плане стилистическом «Il Dolore» (так же, как и последующие сборники: «La Terra Promessa», «Un Grido e Paesaggi»,”Il Taccuino del Vecchio”), в целом, придерживается направления, взятого в «Il Sentimento del Tempo»: широкое использование классической, традиционной формы, стремясь при этом к максимальной точности, строгости в плане лексическом – поиск «истинного» слова продолжается.
Джузеппе Унгаретти скончался в Милане в 1970 году. Все его произведения включены в книгу «Vita d’un uomo» («Жизнь человека»), название которой как нельзя более точно определяет жизненный и творческий путь этого гениального поэта.
Заключение
Итак, попытаемся на основе вышеизложенного материала выделить черты поэтики герметизма в творчестве Джузеппе Унгаретти.
Его первый жизненный опыт оказался опытом катастрофы. Война, страшная и трагическая, заставляет поэта тщательно обдумывать эмоциональную и смысловую наполненность каждого слова, стремиться к максимальной краткости. Война “обнажает” человека в прямом и переносном смысле: заставляет его почувствовать не только нехватку материальных предметов, боль, кровь, грязь, но и ощутить предельную хрупкость своего существования, страх и надежду, любовь и ужас, страстную тягу к жизни. Это приводит поэта к глубокому анализу самого себя, своего внутреннего мира, своей связи с природой, историей и всем человечеством:”mi sono riconoscito/ una docile fibra/ dell’universo”(«я осознал себя/ податливой частицей/ мирозданья» [20]).
Отражением этого первого опыта – опыта солдата и человека –становится сборник «L’Allegria». Выплескивая на бумагу все, что происходит в нем самом и вокруг него, поэт проводит реформацию стиха на формальном уровне. Вот основные черты поэтики Унгаретти, которые заставили заговорить о нем как о «новом» поэте, основателе герметизма:
· отказ от пунктуации (сохраняется при этом знак вопроса). Она заменяется «пробелами», которые несут нагрузку паузы семантической и экспрессивной;
· отказ от традиционной поэтической лексики, которая заменяется обычными прозаическими словами, взятыми из разговорного языка. Эти слова призваны безо всяческих прикрас выразить глубину мысли, т. к. они «извлечены» из самой жизни;
· изменение традиционного синтаксиса, разбиение фразы на синтагмы, логически связанные между собой и образующие цельный смысл;
· особая роль отводится аналогии, которая часто становится единственным способом доказать некую относительную взаимосвязь предметов в мире;
· особое внимание поэта к чистому, «обнаженному» слову, способному с максимальной точностью выразить чувство (эта черта свойственна не только сборнику «L’Allegria»);
· своеобразная музыкальность, ритм, созвучные малейшему движению души, каждому удару сердца;
· отказ от традиционной метрики, которая заменяется свободными стихами, сведенными зачастую к одному-единственному слову.
Тем не менее, Унгаретти не стремится к чрезмерной, искусственной оригинальности, равно как и не впадает в воинствующий фанатизм определенной части авангарда в отношении поиска новых форм, иногда начисто перечеркивающий достижения классической поэзии (как, например, футуристы). Явное тому подтверждение – сборник «Sentimento del Tempo». Эта книга – следствие духовного кризиса поэта, его попытка обрести точку опоры в нашем шатком мире. Это выражается, прежде всего, в возврате к традициям итальянского стихосложения, в скрупулезном изучении классиков итальянской поэзии, среди чувств, поисков и разочарований которых поэт пытается найти отзвуки и своего внутреннего состояния. Стих Унгаретти становится более горизонтальным, плавным, ритм теряет рваность, в меньшей степени используются типографские «пробелы», восстанавливается традиционная пунктуация. В его лирике появляются мотивы и образы античных мифов наряду со страстной молитвой к Христу: это очень сложный для поэта период нового обретения веры, хрупкого контакта со Вселенной.
Постигая ценность устойчивых классических моделей, Унгаретти вовсе не отказывается от своего предыдущего опыта, многие черты которого, без сомнения, свойственны всему его творчеству (например, поиск слова-сути, роль аналогии, лаконичность стиля, подчинение синтаксиса и пунктуации поэтическому замыслу и т. д.). В «Sentimento del Tempo» сильны экзистенциальные мотивы, едва очерченные в «L’Allegria», поэт осматривает свою жизнь как бы с высоты птичьего полета. Таким образом, его личный опыт приобретает значение универсального.
Итак, в сборнике «Sentimento del Tempo» Окончательно оформляется творческая манера Джузеппе Унгаретти, которая будет свойственна и остальным его сборникам («Il Dolоre», «La Terra Promessa»,”Il Taccuino del Vecchio” и др.).
Джузеппе Унгаретти – поэт Страдания, в центре его творчества – человек, его сложный путь в этом мире, его одиночество среди других людей, хрупкость его жизни, стремление постичь гармонию природы, воссоединиться с Вечностью. «Из всего написанного я люблю только то, что пишется собственной кровью...ибо кровь есть дух.» - писал Ницше[21]. Именно такова поэзия Унгаретти, сконцентрировавшая в себе всю боль и безумные надежды человечества, звучащая, словно страстная молитва:
Oh! Rasserena questi figli.
Fa che l’uomo torni a sentire
Che, uomo, fino a te salisti
Per l’infinita sofferenza.
Vorrei di nuovo udirti dire
Che in te finalmente annullate
Le anime s’uniranno
E lassu’ torneranno,
Eterna umanita’,
Il tuo sonno felice.[22]
О! Просвети этих детей.
Сделай так, чтобы человек вновь стал чувствовать.
Чтобы человек поднялся к тебе
Через бесконечные страдания.
Я бы хотел, чтобы ты вновь сказал,
Что наконец в тебе отмененные
Души объединятся
И там, наверху, будут
Вечным человечеством,
Твоим счастливым сном.
Литература:
1. «Ermetismo» (//mysite.ciaoweb.it/letteratura/novecento/ungaretti)
2. Emerico Giacheri «Itinerario di Ungaretti» (www.sussidiario.it)
3. «L’Allegria, o la poesia della parola» (//mysite.ciaoweb.it/letteratura/novecento/ungaretti)
4. «L’ermetismo» (www.sussidiario.it)
5. «Sentimento del Tempo» (//mysite.ciaoweb.it/letteratura/novecento/ungaretti)
Sambugar Carmelo – Ermini Doretta «Pagine di letteratura italiana ed europea. Profilo storico ed antologia 3 dal Romanticismo alla Neoavanguardia». - Firenze: La Nuova Italia, 1994.
6. Trioschi Olivia «Giuseppe Ungaretti» (www.sussidiario.it)
7. Итальянская поэзия в переводах Евгения Солоновича: Сборник. С параллельным итальянским текстом.-М.: ОАО Издательство “Радуга”, 2000.
[1] Итальянская поэзия в переводах Евгения Солоновича. М.: «Радуга», 2000
Мы придумали для потустороннего мира
условный свист, чтоб не разминуться.
Я пробую воспроизвести его в надежде,
что все мы умерли, не подозревая об этом. (пер. Е. Солоновича)
[2] Olivia Trioschi “Giuseppe Ungaretti” (www.sussidiario.it)
[3] Emerico Giacheri «Itinerario di Ungaretti» (www.sussidiario.it)
[4] Carmelo Sambugar – Doretta Ermini «Pagine di letteratura italiana ed europea. Profilo storico ed antologia 3 dal Romanticismo al Neoavanguardia» La Nuova Italia copyright 1994 Editrice, Scandicci (Firenze) с. 898
[5] «Бодрствование», «Пилигримство», «Сан Микеле из Карсо» ( Carmelo Sambugar – Doretta Ermini «Pagine di letteratura italiana ed europea. Profilo storico ed antologia 3 dal Romanticismo al Neoavanguardia» La Nuova Italia copyright 1994 Editrice, Scandicci (Firenze) с.899, 902. Из данного источника беруться далее тексты. Пер. текстов здесь и далее наш
[6] с. 901, 905. «Братья» (пер. Солоновича), «Я некое создание»
[7] «L’Allegria o la poesia della parola» (//mysite.ciaoweb.it/letteratura/novecento/ungaretti)
[8] с. 908. “Они/ как/ осенью/ на деревьях/ листья»
[9] с. 907. «Утро» («Я освящаюсь/ бесконечным»)
[10] с. 899
[11] Carmelo Sambugar – Doretta Ermini «Pagine di letteratura italiana ed europea. Profilo storico ed antologia 3 dal Romanticismo al Neoavanguardia» La Nuova Italia copyright 1994 Editrice, Scandicci (Firenze) с. 899
[12] пер. Солоновича
[13] с. 907. «Радость кораблекрушений», «Одиночество», «Далеко»
[14] «Allegria di naufragi» («Радость кораблекрушений»)
[15] Giuseppe Ungaretti: Sentimento del Tempo (//mysite.ciaoweb.it/letteratura/novecento/ungaretti)
[16] с. 912. «В июле».
[17] с. 913 «Покой», «Ночь»
[18] «На заркала запыленные лета/ Тень опустилась» (пер. Солоновича)
[19] с. 910
[20] с. 903. «I fiumi» («Реки»)
[21] Ф. Ницше.Так говорил Заратустра/ Ф.Ницше. Соч. В двух томах.- М.: «Мысль», 1990, С.28.
[22] с. 910. «Гимны».