Больше всего я люблю те два часа, с пяти до семи вечера, когда мои своды наполняются гулом усталых подобревших прохожих. Они возвращаются домой, честно отдав трудам праведным восемь или девять часов жизни, не спеша, впечатывая шаги в мой бетонный пол и искоса поглядывая на пару ярко освещенных киосков с дешевыми бесполезными побрякушками. Поутру, признаться, происходит все то же самое, с той лишь разницей, что лица их искажены и несколько даже зловещи, как у обреченных на ежедневную казнь. Нет, утро не вызывает у меня особых эмоций - все буднично и тускло, и что же здесь, простите, особенного? Ну разве только восход солнца в ясный денек, лучше - в выходной, способен раззадорить меня настолько, что я разрешаю солнечным зайчикам порезвиться на моих кафельных боках. Мне нравятся их ослепительные игры, их головокружительные пируэты среди суетливых фигурок людей, снующих вверх-вниз по ступеням левого выхода. Вот, пожалуй, и все, что я нахожу привлекательного в утре. Конечно, можно обвинить меня в лицемерии и бесчувственности, уличить в ограниченности и прямолинейности, и даже пожаловаться на слабую освещенность ночью, но что вы хотите - чтобы старый подземный переход протяженностью каких-то двадцать метров имел широкий взгляд на мир и прослыл эрудитом с горячим отоплением и радушной атмосферой? Полно, мои амбиции испарились еще при рождении, и тешить себя пустыми надеждами на светлое земное будущее с тех пор не представлялось возможным. Да и зачем? Моя участь была решена единожды и бесповоротно: андеграунд, сиротливое дно жизни с двумя выходами на узкую шумную улочку: рассвет с левого, продуктовый магазин с правого. Таковы мои скудные познания о мире, усвоенные с младых ногтей.
Когда меня торжественно открыли, и бурный поток человеческой массы впервые вонзился в мое бетонно-кафельное прохладное нутро, я испытал панический ужас. После организованных и выверенных передвижений строителей вдруг ощутить в своем чреве суматошный непредсказуемый хаос - это, знаете ли, серьезное испытание! Хвала строителям - прочности хватило, конструкция оказалась сработана на совесть. Время шло, ужас постепенно сменился интересом, и, смирившись с доставшейся долей, я начал приспосабливаться к своему столь беспокойному содержимому.
Первым делом я научился понимать человеческую речь - как выяснилось, весьма прелюбопытное и полезное занятие. Из подслушанных разговоров я узнал, к примеру, о том, как управлять сквозняками. И теперь сообразившие на троих едва успевают опрокинуть по рюмочке, как тут же удаляются - озябшие и трезвеющие - в поисках местечка потеплее. Или о моих акустических свойствах, что пригодились как-то ночью, когда долговязый подонок зажал в темном углу хрупкую девчушку. Бедняга в страхе ретировался, заслышав истошный вой сирены с соседней улицы и мужские голоса, усиленные мной до предельной громкости.
Очень скоро я так пристрастился к подобным фокусам, что жизнь моя приобрела определенный шарм, питаемый деловым ритмом потоков трудящихся и беспорядочностью брожений отдельных граждан. Я научился наслаждаться каждым часом, каждым шагом, каждым звуком: в жаркий полдень я счастлив освежить прохладой; в дождь я млею родительской любовью, укрывая застигнутых непогодой; редким уличным музыкантам я радостно подпеваю громогласным эхом и с удовольствием подставляю потрепавшиеся перила под руки беспомощным старушкам. Я наслаждаюсь и стеклянными витринами киосков, приютившихся в моих владениях года три назад. В них так забавно разглядывать свое отражение, расцвеченное бликами светильников и фонарей. И даже бородатым нищим в кургузой ушанке и дырявом пальто, что собирает милостыню у правого выхода, я тоже наслаждаюсь. Он мне дорог, как тот короткий заключительный штришок, придающий целостность и живую гармонию картине моего мира.
Вот он, кстати, присел на ступеньку, выложив перед собой картонную коробочку с горсткой монет. Такой же, как я - одинокий, безучастный и горький, точно жидкость в его фляжке, которую он время от времени отхлебывает, крякая и морщась. Я не гоню его, как развязных и шумных алкоголиков, и он исправно гостит у меня каждый день до тех пор, пока не схлынет многоглавый вечерний прилив.
- Ах, вы мне не верите! - донеслось откуда-то слева. - Добро же. Послушайте!...
Наверняка молодежь развлекается. Так и есть - приятная компания, человек шесть, вполне прилично выглядят. Видимо, поспорили о чем-то.
- Послушайте! - повторяет громче все тот же парень и вдруг принимается умело декламировать:
- Послушайте! - чудится шепот в ночи.-
как в райских чертогах трезвонят ключи.
Привратник - в висках серебрятся лета –
пред жатвой людской отворяет врата,
и следом испуганно охает тать –
то первая падает с книги печать.
Что ж, довольно занятно. Стоит заметить - молодой человек не без способностей. Понаблюдаем, что же будет дальше.
- Послушайте, как из сумятицы дней
доносится топот четверки коней,
как бешеной скачкой предвестники бед
из звезд высекают пылающий след,
и громом небесным в прострелах зари
вещают нам звери: "Иди и смотри!"
Похоже, приятелей чтеца подобная выходка только развеселила. Они окружили его, оттеснив к стене, и затеяли дружескую возню, сопровождая каждую рифму дурашливым па. Девушки - их в компании оказалось всего две - переглянувшись, поспешили поделиться комментариями на ушко одна другой, прыская смехом и прикрывая непослушные губы тонкими пальчиками. Прочие прохожие, недоуменно озираясь, замедляют ход, грозя устроить затор подле веселящейся молодежи. Самые любопытные и падкие до зрелищ вьюнами протискиваются поближе, предвкушая бесплатное представление, и, заняв местечко поудобнее тут же замирают, жадно пожирая глазами симпатичного незнакомца. Того, однако, пристальное внимание ничуть не смутило: голос не дрогнул, а напротив, окреп и напитался силой оказанного внимания, заблестели азартом зрачки, да резче обозначились напряженные скулы.
А шепот все громче:
- Штормит океан,
Вселенная жаждет исправить изъян.
Вы слышите, кормчие, треск корабля?
То праведным гневом клокочет Земля,
и ярость вскипает пучиною вод,
грозя поглотить ваш разбойничий сброд!
Послушайте! - не унимается глас.-
Как ложь наряжается в золото фраз,
и всякий при ней и доволен, и сыт;
лишь стонет в лохмотьях изгнанника стыд,
да ведьмой безумной проклятьям в укор
беззубая совесть бубнит наговор.
Последние строки прозвучали особенно пронзительно и горько - я постарался помочь чтецу, добавив его голосу собственной бетонной скорби и приглушив лишний шум. Насколько мне это удалось, сужу по зрителям: пораженная хлесткими словами компания ошеломленно притихла, из толпы долетели взволнованные вздохи. Взволнован и я: что-то неведомое, щемящее просыпается в моих старческих недрах, будто прикоснулся к чужой драгоценности, к чужой тайне - трепетной и хрупкой. С такой отчаянной искренностью и открытостью, сталкиваться еще не доводилось, стихи странно пестрят непривычными образами - жуткими, и одновременно упоительными.
Но, верьте,- не тлеют святые слова!
Погибельным страхом объята молва!
Продолжал восклицать, поддавшись вдохновению, парень, да так страстно, что дрогнул даже нищий у выхода, обычно равнодушный к чему бы то ни было.
Свершится: падет за печатью печать,
найдутся охотники зло развенчать,
и отзвуки битвы далекой тотчас
кнутами тревоги разбудят и вас!
И дальше, постепенно утихая, совершенно спокойным голосом:
Прислушайтесь, - грезится шепот во сне. -
Всевышний невидим застыл в стороне.
Неверных он бьет, не скупясь, серебром,
за верность же платит особым добром:
любовью нам платит незримая тень
и хлебом насущным на нынешний день.
Парень умолк, а зачарованные слушатели готовы были разразиться аплодисментами, ей-богу! Но неожиданное волнение, возгласы и появившийся следом невесть откуда патрульный милиционер исказили красоту сцены.
- Р-р-расходитесь немедленно! Здесь собираться запрещено!.. Немедленно, я сказал!
От окрика толпа пришла в движение. Патрульный же, пошарив взглядом, направился к зачинщикам беспорядков.
- Что тут за сборище устроили? Ну-ка, предъявите документы! - ребята полезли по карманам. - Та-а-ак... Студенты, значит? А вы о террористах что-нибудь слышали, господа студенты?
Те невинно захлопали глазами.
- Где, кстати, учитесь? В театральном, ага...
- К показу готовимся, этюд пробовали, - бесстрашно вступают девушки, восхищенно косясь на героя дня. - Мы с актерского, понимаете, экзамены скоро. Ну, товарищ милиционер, мы же ничего особенного не сделали.
Но патрульный непреклонен:
- В отделении разберемся, - и, указав на правый выход, командует:
- Шагом марш, демонстранты!
Вся компания понуро трогается с места. Неприятностей, как водится, никто не ожидал, и о том, что случится дальше, можно только догадываться. Виновник неприятностей, совсем недавно потрясавший мои своды, огорченно молчит, шагая впереди всех, и я ничем не могу ему помочь.
- Слышь, как тебя, - внезапно распрямившись, потянул за рукав проходившего мимо парня мой нищий. - Ты это... Перепиши-ка мне стихи. Заплачу, сколь спросишь.
Тот удивленно пожимает плечами и вдруг, хитро прищурившись, выдает:
- Вам для бизнеса или просто интересуетесь?
- Ты перепиши, - звучит в ответ более настойчиво. - Там видно будет.
Патрульный недовольно подгоняет задержанных, подталкивая покорные спины вверх по лестнице. Наверху поджидают напарник и машина.
- Хорошо, принесу, - оборачивается напоследок парень и неловко взмахивает руками, запнувшись о ступеньку. - Только денег не надо.
Нищий удовлетворенно хмыкает, неторопливо разглаживает окладистую бороду и лезет за пазуху - промочить горло.
Вскоре он поднялся - помрачневший и хмельной. И, покачиваясь на неверных ногах, двинулся прочь, оставляя меня на расправу подступившему одиночеству.