(Мелодраматическая история
в двух действиях)
Действующие лица:
ТАНЯ – 19 лет
САША – 17 лет
КУРТ – 19 лет
ОНИ ЖЕ – через 55 лет
В сердцах и памяти людей, переживших войну, она кончается не сразу. Война остается с ними, как бесконечная гроза, которую не заглушить ни временем, ни целой жизнью.
(Премия на конкурсе драматургии – г.Минск, РБ.
Пьеса вошла в сборник произведений русскоязычных белорусских драматургов, которые "включены в программу по учебному предмету "Русская литература" для общеобразовательных учреждений" в Республике Беларусь. Минск, "Беларусь", 2010 г. Составитель С.Я.Гончарова-Грабовская).
Действие первое
Майский день 1943 года, небольшой белорусский городок.
Внутреннее помещение на первом этаже кирпичного дома,
разрушенного бомбежкой. Когда-то это была квартира, над ней
чудом сохранилось потолочное перекрытие. На полу валяются
обломки, груды кирпича. Стоит печка «буржуйка», кое-что из
мебели.
Снаружи доносится шум грозы, сверкает молния.
Входит ТАНЯ с чемоданом, закутанная в рогожу. Снимает
рогожу, стряхивает с нее воду. Видно, что Таня беременная.
Оглядывается, потирая поясницу. Идет к дивану, заваленному
обломками, расчищает его. Достает из чемодана большой платок,
устраивается на диване, укутывается.
Входит САША с рюкзаком, отряхивается от дождя. Таня
ворочается, диван под ней скрипит. Саша отскакивает в сторону,
выхватывает из-за пазухи пистолет.
САША. Кто здесь?.. А ну, выходи!..
Пауза. Таня садится, смотрит на Сашу.
Ты что здесь делаешь?
ТАНЯ. Ничего. От грозы прячусь.
САША. Ты одна?
ТАНЯ. Была одна, а теперь вот с тобой… (Смелее.) Убери оружие, чего размахался?
САША. Ты мне не указывай!.. Кто такая? (Прячет пистолет).
ТАНЯ. А ты кто такой?
САША. Я первый спросил.
ТАНЯ. А я уже сказала: от грозы прячусь. Может, тебе всю
биографию изложить?
САША. Мне твоя биография ни к чему, своей хватает… Я тут дождь пережду. Можно?
ТАНЯ. Только без глупостей.
САША (расчищает кушетку у стены, садится на нее). Каких
глупостей?
ТАНЯ. Обыкновенных!
САША. Нужна ты мне!..
Пауза. Гремит гром.
Ух, грохочет-то как!.. Не люблю грозу.
ТАНЯ. Я тоже. Она похожа на бомбежку.
САША. У меня братишка был… Так он, когда гром гремел,
прижимался к маме и спрашивал: «Это бомбы взрываются?» А мама отвечала, что бомбы во время грозы не взрываются, потому что они размокают от дождя и становятся мягкими, как булочки. Он ей верил
и не боялся… Забавный был…
ТАНЯ. Почему – был?
САША. Потому что – война! Нет его больше. И мамы нет. Убили их.
ТАНЯ. Немцы?
САША (зло). Нет, соловьи-разбойники!
ТАНЯ. Прости…
САША. Мама с братом шли по улице, а навстречу – два немца. Костик увидел куклу на мостовой, побежал к ней и оказался у самых ног этих фрицев. Они засмеялись, один из них приставил к его макушке пистолет и выстрелил. А затем – в маму… Мне соседка рассказала, она все видела…
ТАНЯ. Не надо, не вспоминай… Не рви себе душу.
САША. А я не вспоминаю, потому что никогда не забывал. Это сидит во мне, как гвоздь, забитый по самую шляпку… (Пауза.) Я сам их похоронил. Потом три дня из дома не выходил. Лежал на кровати и плакал, а когда слезы кончились, смотрел в потолок и выл. Как зверь! И такая ненависть к фашистам была, что от нее все болело. Даже ногти болели!
ТАНЯ. Как тебя зовут?
САША. Сашей меня зовут.
ТАНЯ. А я – Таня… У тебя никого больше не осталось?
САША. Только отец. Он на фронте.
ТАНЯ. Пишет?
САША. Некуда ему писать. Дом наш в Гомеле разбомбили.
А бабушку в деревне сожгли каратели, вместе со всеми жителями.
ТАНЯ (тихо). Где же ты живешь?
САША. Нигде. Мне некогда жить, мне мстить надо! Я на фронт иду!
ТАНЯ. А лет тебе сколько?
САША. Много. Семнадцать. А тебе?
ТАНЯ. По сравнению с тобой, я уже старуха. Мне почти
девятнадцать.
САША. Ух, ты! А выглядишь молодо.
ТАНЯ. Порода у нас такая. И мама моя очень молодо выглядит. Когда мы с ней рядом, все думают, что мы сестры… (Пауза.) Я маму целых два года не видела. Она в Минске осталась, а там немцы…
САША. Где ты была два года?
ТАНЯ. На фронте. Медсестрой.
САША. На фронте?.. Тогда почему ты здесь?
ТАНЯ. Так получилось.
САША. В отпуск едешь?
ТАНЯ. Нет, меня насовсем отправили…
САША. Разве так бывает, чтобы с фронта – и насовсем? Война еще не закончилась…
ТАНЯ. Значит, бывает…
САША. Отец воюет?
ТАНЯ. Да. Он военный хирург.
САША. Жив?
ТАНЯ. Не знаю. Я давно от него писем не получала… Мы какое-то время были недалеко друг от друга, но так и не встретились.
Я просилась к нему, чтобы вместе… Не разрешили. Сказали, что
каждый должен воевать там, где прикажут.
САША. Страшно было на фронте? Девчонка все-таки…
ТАНЯ. Страшно, особенно поначалу… Когда на фронт ехали,
ужасно гордились: как же, нам по семнадцать лет, а мы уже защитники Родины! О том, что там убивают, как-то не думалось.
Нас с девчонками после медучилища мобилизовали в первый
же день, 22 июня, и мы совсем не представляли, что это такое – война. До первой бомбежки… Потом ко всему привыкаешь, даже
к смерти. Но все равно страшно. И больше всего девчонки боялись, чтобы калеками не остаться. Пусть лучше убьют!
САША. Нашли о чем думать!
ТАНЯ. Мужчинам это трудно понять, наверное. А нам красивыми хочется быть.
САША (презрительно сплюнув). «Красивыми»!.. И кто вас только пускает на войну, таких глупых! Не ваше это дело – воевать.
ТАНЯ (обиженно). Что значит – «не ваше дело»? Перед войной
все равны. И девчонки, между прочим, воюют не хуже мужчин.
И награждают их не меньше!
САША. Обиделась, что ли?.. Да ладно тебе!.. (Настораживается, прислушивается.) Ты ничего не слышишь?
ТАНЯ (все еще обиженно). Слышу! Шум дождя.
Саша достает пистолет, идет вглубь комнаты,
за груду кирпича.
САША. Ах ты, гад!.. А ну вставай! Хенде хох!
ТАНЯ. Кто там? (Встает с дивана).
САША (зло). Я сказал: хенде хох! Автомат – на пол!
Слышится стон. Саша волоком тащит человека в немецкой форме. Это КУРТ. Одна штанина у него разорвана, видна окровавленная повязка. Саша швыряет его на пол, наводит на него отобранный автомат, пинает Курта ногами. Тот стонет.
ТАНЯ. Не надо, не бей его! Он же раненый! (Пытается оттащить Сашу от Курта).
САША (с ненавистью). Пожалела?! Фашиста пожалела?! Они нас не жалеют!
Вырывается из Таниных рук. Тяжело дыша, зло
смотрит на нее, затем – оторопело.
Что это?!..
Показывает на ее живот. Таня молча идет к дивану.
Саша, еще не остыв от происшедшего, опять заводится.
С фронта, значит, едем?! А это, значит, боевая награда?! За боевые
заслуги?!
ТАНЯ. Ты не смеешь так говорить! Ты ничего обо мне не знаешь! (Отворачивается).
САША. А тут и знать нечего, видно невооруженным глазом! Как это у вас называется? Походно-полевая жена, да?!
Со злостью ударив Курта ногой, садится на кушетку.
Курт в страхе отползает в сторону. Таня тихо плачет.
Долгая пауза.
Да не реви ты!.. Я тебе не судья.
ТАНЯ (всхлипывая). Меня не за что судить, я ни в чем не виновата.
САША. Получается, никто ни в чем не виноват! Даже он! (Кивает на Курта.) Все на войну списать можно!
ТАНЯ. Жизнь и на войне продолжается.
САША. По тебе это очень заметно!.. Что с фрицем делать будем?
Таня не отвечает, плачет. Долгая пауза.
Не реви! Терпеть не могу, когда ревут!
ТАНЯ. Я не виновата, что полюбила. Что меня полюбили…
САША. На войне воевать надо, а не глупостями заниматься. Тоже мне, Джульетта нашлась!
ТАНЯ. Нам по восемнадцать было, когда мы познакомились. Он
разведчик, каждый день жизнью рисковал, а сам еще не целованный.
Как и я. Меня мама в строгости воспитывала… Не знаю, как любят
в мирное время, я об этом до войны только в книжках читала. А на фронте… Сегодня ты видишь человека, а завтра его нет – погиб…
САША (неловко). Я сказал: хватит реветь…
ТАНЯ. Его Сережей звали… Однажды мы стояли в какой-то деревне. Разведчиков разместили в избе, и так случилось, что все ушли на задание, а Сережа остался. Тогда у нас с ним и произошло… Первый и последний раз. Через два дня он не вернулся из разведки, а меня с ранением в госпиталь положили. Когда узнала, что он погиб, жить не хотелось!.. Бои в те дни были страшные, поступало много раненых. И я, чтобы ни о чем не думать, несмотря на ранение, помогала медсестрам. Это и спасло. Иначе руки на себя наложила бы… Через какое-то время догадалась, что беременная. Я худенькая была, никто ничего не замечал. Скрывала до последнего…
САША. Сложный вы народ, женщины… И что ты теперь делать будешь?
ТАНЯ. Не знаю… Меня оставили в одной деревушке, а туда немцы пришли. Хозяйка мою форму сожгла, дала свою одежду. Я жила у нее под видом племянницы, и она все время боялась, что соседи донесут. У нее двое маленьких детей… Мне она, правда, ничего не говорила, но часто плакала. Обнимет детей и плачет… А потом собрала мой чемодан и поставила к порогу… Пришлось уйти…
САША. А когда тебе?.. Ну… Это…
ТАНЯ. Когда рожать? Скоро уже, недели через две.
САША. Как же ты – совсем одна? Идти-то тебе, получается, некуда?
ТАНЯ. Получается, что так…
Курт шевелится, стонет.
САША. У-у, сволочь! Стонет, как человек!.. Может, прикончить его, чтобы воздух не портил?
ТАНЯ. Ты сможешь убить безоружного?
САША. Это же фашист!
ТАНЯ. Когда я первый раз выстрелила в человека, у меня кровь носом пошла… От ужаса.
САША. У меня – не пойдет!
ТАНЯ. Знаешь, я часто думаю: если мы выживем, то какими будем после войны? После этой ненависти?.. Говорят, будущей маме
надо о хорошем думать, на красивое смотреть, чтобы ребеночек нормальным родился… Каким же он родится после всего, что глаза мои видели?
САША. Ерунда это! Мать Гитлера, небось, на красивое смотрела, а какую сволочь выродила. А на что смотрели матери тех гадов, что бабку мою сожгли, -- тоже на красивое? А матери тех, что в нашем парке людей вешали? На каждом дереве – по человеку. И еще
фотографировались на память!.. Ненавижу! До Берлина дойду и
сделаю с ними то, что они делают с нами!
КУРТ (тихо). Тринкен… Трин… кен…
ТАНЯ. Он что-то говорит…
САША. Пить просит, сволочь!
ТАНЯ. Надо дать ему воды.
САША (зло). Сейчас, разбежался!
Таня достает из чемодана кружку, идет к выбитому окну, подставляет кружку под дождь. Возвращается к Курту. Саша бросается к ней, выбивает кружку.
Не смей! Пусть подыхает!
ТАНЯ. Саша, он же раненый…
С трудом наклоняется, поднимает кружку,
снова набирает воды.
САША (наводит на Таню автомат). Я сказал – не смей! Пристрелю обоих!
ТАНЯ. Давай, стреляй! (Дает Курту пить).
КУРТ. Данке…
САША (в исступлении). Ненавижу!
Делает над их головами короткую очередь из автомата.
Таня подходит, обнимает его, как маленького. Саша
утыкается ей в плечо, давится беззвучными рыданиями.
Таня ведет его к дивану, усаживает, садится рядом, обняв.
ТАНЯ (совсем по-матерински). Ну-ну… Успокойся, успокойся… Мы должны быть людьми.
САША. Они нашу землю топчут, а мы – добренькие?! Как же мы победим в этой войне – такие добренькие?! Какой смысл тогда
в гибели наших солдат, если ты спасаешь того, кто их убивал?! Какой смысл, я тебя спрашиваю?! Скажи мне, скажи! И Сереже своему скажи, и бабке моей, и маме с братом! И всем, кого эти звери уничтожили!.. Давай, поучи нас быть милосердными!
Оттолкнув Таню, встает, уходит на свою кушетку.
ТАНЯ. Сейчас всем тяжело, но мы же люди.
САША. Посмотрю я на тебя, когда эта гнида убьет твоего сына!
ТАНЯ. Не надо так, Саша…
КУРТ (тихо). Битте… (С небольшим акцентом.) Я никого не убивал…
САША. Что?! Морда фашистская, он еще по-нашему говорит, язык наш поганит!
Хватает автомат, наводит на Курта.
ТАНЯ. Не надо, Саша!
САША. Не надо?!
Стреляет в воздух в сторону Курта.
Он в нашу страну на экскурсию приехал, да?!
Достопримечательности осматривать?!
КУРТ. Я никого здесь не убивал… У меня мама русская…
САША. Ну конечно, и мама русская, и сам в Рязани родился! Заткнись, гнида!
КУРТ. Моя мама – из Петербурга…
ТАНЯ. Как же она отпустила тебя воевать с нами, если она
действительно – русская?
КУРТ. Она не отпускала, она плакала… А меня все равно забрали и отправили сюда переводчиком… Для работы с местным населением.
САША. Я видел, как вы «работаете» с населением!
КУРТ. Я тоже видел, к сожалению… И я не хочу больше этого видеть. В Германии никто не знает, как мы здесь «воюем», как это ужасно!
САША. Ты смотри, что он поет! Ну просто ангел с крылышками!.. А автомат у тебя исключительно для красоты, да?
КУРТ. Я никогда из него не стрелял! Носил только для формы, когда мы выезжали в какую-нибудь деревню…
САША. Ага, выезжали, значит, с населением «работать»? Это ты сейчас с «работы» идешь – с автоматом?!
КУРТ. Да… Нас обстреляли на дороге, я был ранен… Наши уехали без меня – наверное, подумали, что убит… А потом началась гроза, я очнулся и пополз подальше от дороги… Я не хочу возвращаться в комендатуру!
ТАНЯ. Дезертир, значит?
КУРТ. Да, наверное… Я хочу вернуться в Германию!
ТАНЯ. Но Германия далеко – как же ты доберешься?
КУРТ. Я пока не знаю…
САША (Тане). Ты что – поверила ему? Этому фрицу?
КУРТ. Я – не Фриц, мое имя – Курт.
САША. Плевать я хотел на твое имя, на тебя и на твою проклятую Германию!
КУРТ. Германия – великая страна…
САША. Ага, а немцы – великая нация! Давай, скажи мне еще, что вы дали миру Бетховена и Гете!
КУРТ. Но мы действительно дали миру Бетховена и Гете…
ТАНЯ. А еще – Гитлера!
КУРТ. Гитлера, к сожалению, тоже…
САША. Ах, к сожалению! Он, оказывается, сожалеет! Закричи еще «Гитлер капут!» для полной убедительности. Ну, давай!
Курт молчит. Саша наводит на него автомат.
Я сказал: давай!
КУРТ. Гитлер… капут…
САША. Громче!
ТАНЯ. Саша, оставь ты его!
САША. Громче, я сказал!
КУРТ. Гитлер капут!
САША. Еще!
КУРТ. Гитлер капут!
САША (опускает автомат). Вот так, фашистское отродье…
КУРТ (несмело). Не все немцы – фашисты…
САША. Для меня вы все – на одно лицо. Понял?!
ТАНЯ. До войны к нам в пионерский лагерь немецкие школьники приезжали. Нормальные ребята, мы даже подружились. Один мальчишка здорово «русскую» танцевал и песню нашу выучил.
САША. И что?
ТАНЯ. Ничего. Вспомнилось просто… Мы и представить тогда
не могли, что эти веселые школьники станут нашими врагами.
КУРТ (взволнованно). Где этот дом?
ТАНЯ. Какой дом?
КУРТ. Лагерный, куда немецкие школьники приезжали!
ТАНЯ. Под Минском. Но это было до войны.
КУРТ. Тебя зовут – Таня Соколова?
ТАНЯ (недоумевая). Таня… Соколова…
КУРТ. Ты не узнаешь меня? Я же Курт! Это я тогда танцевал, меня мама научила… Мы с тобой вместе танцевали!
ТАНЯ. Ты из Лейпцига?
КУРТ (обрадовано). Из Ляйпцига! Курт Зегерс! Ты мне открытки присылала с видами Минска. А я тебе – с видами Германии. Помнишь?
САША. Какая трогательная встреча! Я не мешаю вам радоваться?
ТАНЯ (Саше). Знаешь, его мама действительно из Ленинграда.
Я помню – он говорил!
КУРТ. Из Петербурга! Ее в четырнадцать лет родители в Германию увезли, но она всегда любила Россию. И меня научила любить эту страну. Когда я приехал сюда… Ну тогда, до войны… У меня было такое чувство, будто я домой вернулся.
ТАНЯ. Кто бы мог подумать, что мы с тобой встретимся… Вот так… (Пауза.) Давай, я посмотрю твою ногу…
Пробует нагнуться к ноге Курта, но живот мешает ей.
Саша, помоги мне отвести его на кушетку…
САША. Ага, разбежался!
ТАНЯ. Я не справлюсь одна. Пожалуйста! (Пауза).
Саша, зло сплюнув, тащит Курта к кушетке.
Курт стонет.
Осторожнее!
САША. Не велика цаца, потерпит!
ТАНЯ (достав из чемодана бинты, перевязывает ногу Курта).
Рана не тяжелая, но боюсь, как бы гангрена не началась… Нужны лекарства.
КУРТ. Я могу умереть?
САША (зло). Что, не хочется умирать?
КУРТ. Не хочется… Я у мамы один, и я очень ее люблю.
САША. Ты смотри, он мамочку свою любит! Боится ее расстроить, умирать не хочет!.. Мой брат тоже не хотел умирать. Ему всего шесть лет было, когда такая же сволочь, как ты, в макушку ему выстрелила. Для забавы!
КУРТ. Я никого не убивал…
САША. Это мы уже слышали: ты сюда не убивать приехал,
а погостить! На историческую родину! Из большой любви к этой стране!
ТАНЯ. Не надо так, Саша…
САША. Не надо?! Что ты меня воспитываешь?! Они твой Минск заняли, а ты его защищаешь?! Может, они уже мать твою убили! Может, отец твой уже погиб, а ты готова этому фрицу раны зализывать?!
Саша срывается с места, быстро выходит.
КУРТ. Как сильно он ненавидит меня…
ТАНЯ. Немцы убили его родных…
КУРТ. Да, я понимаю… На его месте я бы тоже… (Пауза.) Я был переводчиком на допросах и видел, что делают фашисты с вашими людьми. Этого нельзя простить!.. Однажды допрашивали молодую девушку. Она была очень красивая, с длинной желтой косой… Ее арестовали за связь с партизанами. Те, что допрашивали,
загоняли ей под ногти иголки, тушили сигареты на лице, косу подожгли. И так страшно били!.. А девушка молчала, никого не выдала… Когда ее тащили в камеру после допроса, это был обожженный и окровавленный кусок мяса…
ТАНЯ. Боже мой! Звери!
КУРТ. Я никогда не думал, что цивилизованные люди способны
на такую низость. Мне стыдно, что я – немец!.. (Пауза.) Знаешь, Таня, Германия никогда вас не победит. Вас невозможно победить, пока есть такие, как та девушка с желтой косой… Я часто думаю: из какого материала вы все сделаны? Что помогает вам быть сильными?
ТАНЯ. Просто мы любим свою Родину.
КУРТ. Я тоже люблю свою родину, но не знаю, как бы я выдержал то, что выдерживаете вы. Это выше человеческих возможностей!.. (Пауза).
ТАНЯ. Ты давно на войне?
КУРТ. Нет, всего полгода, но я уже столько видел и столько понял… Война – это неправильно! Это противоестественно! Люди не должны убивать себе подобных!
ТАНЯ. Не мы начали эту проклятую бойню.
Входит САША.
САША (ни на кого не глядя). Пойду я… (Берет свой рюкзак).
ТАНЯ. Куда ты – в такую грозу?
САША. Все туда же – фашистов бить!.. Что с автоматом делать?
ТАНЯ. Не знаю… Тебе с автоматом идти нельзя, его за пазуху не спрячешь. Оставь здесь.
САША. Не боишься, что твой дружок «отблагодарит» тебя за
милосердие? Прошьет очередью – и поминай, как звали!
ТАНЯ. Он не будет стрелять.
САША. Ты смотри, как вы тут породнились, просто дружба народов! Черт с вами – дружите! (Направляется к выходу).
ТАНЯ. Саша!
САША (обернувшись). Ты здесь особенно не засиживайся, иди
к нашим! Кончится дождь – и уходи!
ТАНЯ. Береги себя!
САША. Ты тоже… (Уходит.)
КУРТ. Я не хочу, чтобы дождь кончился. Не хочу, чтобы ты ушла… Я не знаю, что буду делать один…
ТАНЯ. А что бы ты делал, если бы мы не встретились?
КУРТ. Я об этом не думал.
ТАНЯ. О чем же ты думал, когда забрался в эти развалины?
КУРТ. Ни о чем. Просто не хотел больше участвовать в войне,
вот и все…
ТАНЯ. Может, тебе лучше вернуться к своим?
КУРТ. Ты это серьезно говоришь?
ТАНЯ. Серьезно. Надо спасать ногу… А наши, как ты понимаешь, не станут помогать немцу…
Входит САША.
(Таня – обрадовано.) Саша!
САША (хмуро). Я вспомнил… Вот… Раздобыл вчера в деревне…
Достает из рюкзака хлеб, вареную картошку, сало, лук.
ТАНЯ. А как же ты?
САША. Не пропаду!
ТАНЯ. Спасибо тебе!
КУРТ. Спасибо…
САША (Курту). Мне твое «спасибо» ни к чему!.. Таня, я во дворе глину видел. Хорошая, жирная глина… Бабушка моя знахаркой была, всю деревню лечила. Соседа ее подстрелили на охоте, так она его глиной спасла.
ТАНЯ. Как это?
САША. Бабушка делала большую глиняную лепешку, клала на рану и укутывала ногу одеялом. А еще давала ему глиняную воду…
ТАНЯ (удивленно). Какую… воду?
САША. Глиняную. Размешивала глину в воде и давала пить. И так несколько раз в день… Глина, кстати, даже пулю вытянула из раны… (Кивает на Курта.) Попробуй с его ногой. Должно помочь!
ТАНЯ. А если от такого лечения заражение будет?
САША. Не будет. Бабушка говорила, что глина не бывает грязной, потому что ее рождает земля, а земля – всегда чистая.
КУРТ (испуганно). Я не хочу глиной!
САША (игнорируя Курта). Да, и еще: лепешку желательно
замешивать на моче, так быстрее заживать будет.
ТАНЯ. На какой… моче?..
САША. Обыкновенной! Человеческой.
ТАНЯ. Ужас какой-то!
САША. Хотя можно и на воде… Если хочешь, я принесу глину…
Таня неожиданно хватается за живот и стонет.
Таня, ты чего это?!
ТАНЯ. Боль-но…
САША. Может, съела чего?
ТАНЯ. О-ой… Кажется, уже…
КУРТ (испуганно). Что – уже?
ТАНЯ. Ой, мамочки!
САША (испуганно). Ты что – рожать вздумала, что ли?! Ты это брось, слышишь?!
ТАНЯ (засмеявшись сквозь слезы). Как же я… брошу? (Стонет).
САША. А ты хоть знаешь, как надо рожать?!
ТАНЯ. Мы в училище проходили… О-ой!.. Нужно… Нужно воду согреть…
САША. Воду согреть?.. Я там ведро видел… Я сейчас! Сейчас!
Выбегает.
Затемнение.
Шум грозы. То же помещение -- через несколько дней.
Пространство немного обжито: вынесены обломки,
удобно расставлена пригодная для использования мебель.
На «буржуйке» -- кастрюля, недалеко от дивана – ведро,
большой таз с глиной.
ТАНЯ лежит на диване под платком. КУРТ – на кушетке.
САША – на полу на матраце.
Саша встает, подходит к Тане, смотрит на нее,
трогает лоб. Возвращается на свое место.
КУРТ. Как она?
САША. Спит… Плохо, что она не плачет. Который день – ни
слезинки! Живому надо плакать, когда ему больно, -- так моя бабушка говорила… Слезы должны выходить наружу, чтобы горе внутри не накапливалось, потому что от этого может разорваться сердце.
КУРТ. Что с ней теперь будет?
САША. Она не старая, родит кого-нибудь снова… Ей еще повезло, что он умер сам…
КУРТ. Что это значит? Я не совсем понимаю…
САША. А тут и понимать нечего! Страшнее было бы, если бы ее сына какой-нибудь немец на штык наколол или в колодец бросил у нее на глазах… Вы на это мастера!
КУРТ. Саша, пожалуйста, не надо так обобщать! Я уже говорил: есть немцы, и есть фашисты. Как, например, есть вы с Таней и есть полицаи, ваши соотечественники, которые убивают ваших людей.
Вы с ними одной крови, но вы не одно и то же. Правильно?..
Вот так и я: немец, но не фашист! Я не имею никакого отношения к тому, что делают фашисты!
САША. Для меня если немцы – значит, фашисты, враги! И я ничего не могу с этим поделать!
КУРТ. Почему ты помог мне, если считаешь своим врагом?
САША. Потому что Таня попросила.
КУРТ. Ты из-за нее остался?
САША. Не из-за тебя же!
КУРТ. Спасибо, что спас мою ногу.
САША (хмуро). На здоровье!
КУРТ. Расскажу дома – не поверят! Глина – и вдруг лечит… Может, она у вас особенная?
САША. Я вашу глину не видел, сравнить не с чем.
КУРТ. У вас здесь все особенное: и земля, и люди. Если останусь жив, обязательно напишу книгу обо всем, что видел. Я всегда мечтал стать писателем… А кем ты хочешь стать?
САША. Солдатом, чтобы бить фашистов.
КУРТ. Нет, кем ты хочешь стать после войны?
САША. После войны – пограничником, чтобы ни одна сволочь к нам больше не сунулась… А в школе хотел стать учителем истории,
потому что мне очень нравилась наша учительница…
КУРТ. Ты был влюблен в нее?
САША. В нее все были влюблены, она была красивая и добрая… В прошлом году ее немцы повесили… (Пауза).
КУРТ. Знаешь, а мне очень нравилась Таня… Тогда, в вашем
пионерском лагере… Она была веселой, все время смеялась… Научила меня петь песню… (Поет.) «Ты ж моя, ты ж моя… перепелочка… Ты ж моя, ты ж моя… невеличкая»… Я до сих пор не знаю, что такое «перепелочка», а спросить тогда постеснялся, потому что Таня восхищалась моим русским языком. Я не мог ей признаться, что чего-то не понимаю… Саша, что такое «перепелочка»?
САША. Птица такая.
КУРТ. Ты ее видел?
САША. Нет, не видел. Я сам городской, а в деревню к бабушке только на каникулы ездил.
КУРТ. А мои бабушки и дедушки в городе живут. Все четверо.
САША (хмуро). Живут – это хорошо…
КУРТ. Прости… Я знаю про твою бабушку… Ты говорил Тане,
что она… Что ее…
САША. Да… Ее немцы сожгли. Всю деревню согнали в сарай и сожгли. Как дрова!
КУРТ (не сразу). Знаешь, я постоянно чувствую себя виноватым, хотя ничего плохого не сделал. Я просто Курт Зегерс из Ляйпцига и от меня ничего не зависит в этой войне. Как ничего не зависит от тебя, от Тани и от многих других отдельно взятых немцев и русских…
САША. Если бы от каждого ничего не зависело, вы бы давно Москву взяли. Но вы никогда ее не возьмете, потому что у нас воюет каждый отдельно взятый, а не только армия! Понял?
КУРТ. Да, ты прав, наверное. Гитлер этого не учел…
САША. Твой Гитлер плохо знает историю! Если бы он вовремя
вспомнил, как мы разгромили Наполеона, то не полез бы сюда.
Не иначе, он был двоечником в школе. А может, он вообще –обыкновенный придурок!
Пауза. Сверкает молния, грохочет гром.
КУРТ. Такая долгая гроза… Кажется, она никогда не кончится.
САША. В эту пору у нас всегда такие грозы.
ТАНЯ (в бреду). Не надо в землю!.. Не надо!
САША. Наверное, сын привиделся… Когда мы его хоронили, она переживала, что земля сырая и ему будет холодно… Мать – она
и есть мать.
КУРТ (внимательно смотрит на Сашу). Ты сказал это, как очень взрослый человек.
САША. Повзрослеешь тут… Война всех делает старыми, даже
маленьких детей. Смотришь на какого-нибудь пацаненка – ему лет
пять от роду, а глаза у него мудрые и печальные, и рассуждает, как древний старик… А ведь как должно быть на земле? Родился человек – и начинается у него нормальное человеческое детство, с игрушками и книжками, и живые родители рядом. Когда гремит гром, человек должен знать, что это всего лишь гроза, а не бомбежка. Когда умирает родственник, человек должен знать, что тот умер от старости или от болезни, а не потому, что его заживо сожгли или расстреляли… Вы
же всю нашу жизнь изуродовали! И души наши изуродовали! До войны я даже муху не мог прихлопнуть: поймаю, чтобы не гудела,
и в форточку выпускаю. А сейчас готов перегрызть горло каждому немцу!..
Вскакивает, отходит к окну.
Долгая пауза. Шумит гроза.
Надо воды набрать, пока дождь не кончился… Пойду ведро поставлю…
Берет ведро и выходит.
ТАНЯ. Саша!.. Саша!.. (Садится).
КУРТ. Он вышел.
ТАНЯ. Совсем ушел?
КУРТ. Нет, он вернется.
Входит САША.
САША (Тане). Ты чего подхватилась? Лежи!
ТАНЯ. Саша, не уходи без меня! Мы вместе пойдем!
САША. Куда это ты пойдешь, интересно?
ТАНЯ. Назад, на фронт!
САША. Тебе отлежаться надо.
ТАНЯ. Я уже отлежалась… (Валится на диван).
САША (подходит к Тане, трогает лоб, руки). Горит вся!
КУРТ. Она не умрет?
САША. Я не дам ей умереть!
Идет к тазу с глиной, делает лепешку, заворачивает
ее в тряпицу, кладет Тане на лоб. Делает вторую,
кладет на грудь.
ТАНЯ (в бреду). Не надо!.. Холодно! Ему там холодно!
САША (укутывает Таню). Бабушка говорила, что больному обязательно должно стать плохо. Так плохо, будто он уже умирает.
Это болезнь так выходит. Она цепляется за человека когтями, рвет тело на части, пока глина все худое не вытянет. А если плохо не становится – значит, лечение не пошло на пользу… У тебя вот был кризис – и это хорошо. И Таня тоже поправится.
Саша выходит, приносит ведро с водой.
Садится на свой матрац. Долгая пауза.
КУРТ. Послушай, Саша… Ты только не злись, хорошо?.. Возьми меня с собой!
САША. Куда – с собой? Я же на фронт пойду.
КУРТ. На фронте тоже нужны переводчики.
САША. Я тебе в этом не помощник!
КУРТ. Ты не понял! Мы с тобой вместе будем… Против фашистов!
САША. Не верю я тебе.
КУРТ. Почему не веришь?
САША. Потому что на фронте, между прочим, убивать надо. Если ты собираешься воевать против своих – значит, ты должен стрелять в немцев. Сможешь?
КУРТ. Но разве переводчики должны стрелять?
САША. Курт, это война!
КУРТ (неуверенно). Что ж, если переводчики у вас стреляют, я тоже буду… Возьмешь меня?
САША. Хочешь – сам иди. Только наши тебя все равно не примут.
КУРТ. Мы никому не скажем, что я – немец. Я надену другую одежду, и никто не узнает…
САША. Узнают! У тебя лицо не советское.
КУРТ. Что это значит?
САША. У наших людей выражение другое.
КУРТ. Я сделаю ваше выражение лица!
САША. Не получится. Для этого нужно родиться здесь. Нужно думать, как мы. Жить, как мы. Дышать нашим воздухом, есть нашу пищу. И вообще – нужно быть советским человеком.
КУРТ. Я смогу, у меня мама русская!
САША. Заладил про свою маму… Твоя мама уехала отсюда еще
до революции – какая же она русская? И тем более – уж никак
не советская.
КУРТ. Пообещай, что не уйдешь без меня. Один я здесь пропаду!
САША (раздраженно). Слушай, что тебе от меня надо?! Делай, что хочешь! Навязался на мою голову!
Встает, берет рюкзак.
КУРТ. Ты куда?
САША. Подальше от тебя!.. (Возится с рюкзаком.) У нас продуктов мало. Пойду раздобуду чего-нибудь… Присматривай за Таней! Глина должна лежать около двух часов. Потом поменяешь. Больше двух часов не держи, чтобы болезнь назад не вернулась… Есть не давай, ей поголодать надо. Попросит пить – сделай немного глиняной воды… Да, и еще: когда снимешь лепешки, сразу же закопай их во дворе. Их обязательно нужно закапывать -- так бабушка говорила. Иначе болезнь в тело перейдет.
Направляется к выходу.
КУРТ (вслед). Возвращайся поскорее!
САША (не оборачиваясь). Как получится… (Уходит)
Конец первого действия.
Действие второе
Минск 1998 года, лето.
Однокомнатная бедная квартирка. На узкой тахте, кутаясь
в плед, сидит ТАНЯ (теперь уже – Татьяна Петровна).
За окном шумит гроза.
ТАНЯ (говорит по телефону). В вашем районе тоже так грохочет?.. Я всю жизнь не люблю грозу. Из-за нее, между прочим, второй день не включаю телевизор, и поэтому окончательно одичала, совершенно не знаю, что делается в мире… Какой еще громоотвод?.. На крыше?.. Ты точно знаешь, что он там есть?.. Спасибо, ты меня немножко успокоила… Нет, телефон не отключаю даже во время грозы, без него я просто умру. Этот предмет придумали специально для таких, как я: старых, одиноких, больных и ленивых. Он создает хоть какую-то иллюзию жизни. К тому же – можно общаться с людьми и не переживать, что у меня такой жалкий вид. Представляешь, я целыми днями не подхожу к зеркалу, чтобы не закричать от ужаса. Ну что ты смеешься? Правда! То, что оно отражает, не может быть мною! Когда-то в молодости я смотрела на старых женщин и думала: неужели и я такой стану? Боже мой, да ни за что, никогда! Лучше умереть!..
Слушает, смеется.
Да?.. Ладно, ты меня почти уговорила: буду думать, что это с зеркалом что-то случилось и оно просто-напросто искажает прекрасную действительность… Ах, дорогая, ну как может чувствовать себя «девушка» в мои годы? У меня болит многое и постоянно. Правда, утешает то, что если в таком возрасте ничего
не болит, значит, человек уже умер… Кстати, я отказалась от услуг своей дамы из райсобеса. Ты только подумай: прибегает на несколько секунд, что-то скажет о погоде и поминай, как звали. У меня болит спина, я не могу нагнуться, а она никогда не догадается протереть пол, хотя бы чисто символически, хотя бы для того, чтобы симулировать энтузиазм! Однажды я осмелилась намекнуть, что надо бы со шваброй пройтись, так она сделала вид, будто не понимает
о чем речь. Растопырила свои глазки и улыбается. И на этом все!
Я терпела-терпела и позвонила в райсобес, «настучала» и попросила ее заменить. Обещали прислать другую. Какую-нибудь девочку, которая не успела очерстветь… Что? Кастрюля сгорела?.. Ладно, беги, спасай свою кастрюлю…
Кладет трубку, смотрит в окно.
И когда она кончится, эта гроза?..
Набирает номер.
Алло! Телефонная станция? Здравствуйте! (Словоохотливо.) Девушка, я прошу прощения, что беспокою по такому пустяку… Скажите, пожалуйста, во время грозы не опасно говорить по телефону?.. Правда?.. Ой, как вы меня обрадовали! Знаете, одна моя знакомая во время грозы постоянно отключает телевизор. Я ей говорю: не бойся, потому что на крышах в городе есть громоотводы,
а она не верит и боится. Обязательно позвоню ей и скажу, что я
все-таки права… Что?.. Все-все, извините! Не буду вам меш…
Кладет трубку. Беззлобно.
Хамка, могла бы и повежливей… Кому еще позвонить?..
Набирает номер.
Алло!.. Алло! Юра? Здравствуй, это Татьяна Петровна. Бабушка дома?.. На даче? Что она там делает в такую погоду?.. Понятно…
Нет, ничего. Просто хотела поговорить… Как у тебя дела?.. Что ж,
не буду мешать…
Кладет трубку. И сразу же звонит телефон.
Алло!.. Да, здравствуйте, Валентина Николаевна… Ничего с телефоном не случилось, просто я долго разговаривала. Сами понимаете, в моем возрасте это главный способ общения… Нет, телевизор я не смотрю – из-за грозы. А что там?.. (Слушает, меняется в лице.) По какому каналу?.. Да, спасибо большое! Сейчас включу!
Бросает трубку на рычаг, поспешно включает телевизор.
ГОЛОС КУРТА. Эти люди оставили важный след в моей жизни.
Я специально приехал в вашу страну, чтобы разыскать их.
ВЕДУЩАЯ. Пожалуйста, еще раз назовите их имена.
КУРТ. Их звали Саша Рогозин и Таня Соколова. А я – Курт Зегерс из Ляйпцига.
ВЕДУЩАЯ. Ну что ж, господин Зегерс, будем надеяться, что
участники этой удивительной истории или их родственники
откликнутся на нашу передачу. Телефон редакции – 289-72-46.
Мы прощаемся с вами, дорогие телезрители. Всего вам доброго,
до новых встреч!
Таня записывает номер, выключает телевизор. Долго
сидит в раздумье, глядя в окно. Затем набирает номер.
ТАНЯ (в трубку). Валентина Николаевна?.. Да, посмотрела, но только самый конец. Это действительно была я. Столько лет прошло!.. Нет, мы никогда после этого не виделись – ни с Куртом, ни с Сашей… Валентина Николаевна, как вы думаете, мне следует позвонить на телевидение?.. Вы считаете?.. Но телевизионщики сделают из нашей встречи публичное шоу, а мне совсем не хочется волноваться на глазах у всей страны. Да и выгляжу я для телеэкрана не слишком презентабельно… А где можно встретиться?.. Нет, только не в ресторане! Я заплатить не смогу – с такой-то пенсией, а за чужой
счет… Нет, исключено!.. В каком-нибудь сквере? А что? Это
хорошая мысль. Можно прямо здесь, возле моего дома. Да, вы правы, я так и сделаю… Если честно, то боязно. Они видели меня
девятнадцатилетней, а тут – жалкая бесцветная старуха. Я понимаю,
что это не любовное свидание, но все же… А что он говорил?..
Долго слушает, глядя в окно.
Да, все так и было… Представляете, этот семнадцатилетний мальчик Саша принимал у меня роды! Я рожала и одновременно руководила им. А он насмерть перепуганный, того и гляди от страха сознание потеряет. И я изо всех сил старалась не кричать, чтобы не напугать его еще больше… Курт? У него была ранена нога, он не мог ходить…
Вытирает слезы.
У меня тогда родился сын. День его рождения стал и днем смерти – он умер через несколько часов после родов… Нет, Саша сделал все, что мог в тех условиях, а потом они оба меня выхаживали. Я была никакая, мне жить не хотелось!.. Что?.. Валентина Николаевна, дорогая, я вам потом как-нибудь расскажу, хорошо? Сейчас я просто не в состоянии… Нет-нет, не волнуйтесь, пожалуйста, со мной все
в порядке, я сейчас успокоюсь… До свидания!
Кладет трубку, тихо плачет, кутаясь в плед.
Звонит телефон. Таня не сразу берет трубку.
Алло… Да, Надюша… Спасла свою кастрюлю? Вот и славно… Нет, ничего не случилось. Вернее, случилось, но мы поговорим об этом потом, ладно? Не обижайся, пожалуйста… Нет-нет, никто не заболел
и не умер! Наоборот – нашелся… Да, и поэтому я плачу… Надюша, милая, не сейчас. Хорошо?
Кладет трубку. Помедлив, набирает номер.
Алло!.. Телевидение?.. Это Таня Соколова… Вернее, Татьяна
Петровна… Только что была передача, вы говорили с Куртом
Зегерсом из Германии…
Затемнение. Шумит гроза.
Скамейка в сквере – через день. К скамейке неуверенно
подходит пожилой мужчина с букетом. Весь его облик выдает
в нем иностранца. Это КУРТ. Он садится, явно волнуясь. Смотрит
на часы. Проходит минута-другая.
Появляется САША (теперь уже – Александр Иванович).
Одет по-стариковски старомодно, в руке – полиэтиленовый
пакет с бутылкой водки. Саша останавливается на расстоянии
нескольких шагов от скамейки, пристально смотрит на Курта.
САША. Я извиняюсь…
КУРТ (поднимается ему навстречу). Саша?
САША. Да… То есть… Александр Иванович Рогозин…
КУРТ. Ты не узнаешь меня? Я – Курт!
САША. Как же, узнаю… Мне сказали про эту скамейку, когда я
позвонил на телевидение…
Курт протягивает ему руку. Саша вытирает свою о полу пиджака, и они обмениваются рукопожатиями.
Разрешите присесть?
КУРТ. Да, конечно!
Оба садятся. Неловкая пауза. Эта напряженность
будет между ними долгое время.
Ты изменился… Если бы встретил тебя в толпе – не узнал бы…
САША. Да, мы оба… Как говорится… Таня знает, что мы здесь?
КУРТ. Да, конечно. Мне вчера позвонили с телевидения и сказали, что она назначает нам встречу в этом сквере…
САША. Так это она придумала эту скамейку? Интересно, почему именно здесь?
КУРТ. Не знаю…
САША. Лучше было бы в помещении, а то, не ровен час, дождь пойдет. У нас сейчас сезон такой… Мокрый!
КУРТ. Да, я здесь четыре дня, и все время идет дождь. И гроза…
САША. А вообще-то в помещении жарко. Хорошо, что мы на
воздухе… (Пауза.) Таня опаздывает?
КУРТ (смотрит на часы). Нет. Это мы пришли раньше.
САША. Я специально, чтобы немного обвыкнуться…
КУРТ. Я тоже…
САША. А вы…
КУРТ (перебивает). Саша, давай на «ты», как тогда…
САША. Ладно… (С усилием.) А ты… по-прежнему хорошо говоришь по-русски.
КУРТ. Да, неплохо…
САША. Ну как ты живешь?
КУРТ. Хорошо. А ты?
САША. Тоже… (Пауза.) Ты стал писателем?.. Помнится, ты собирался книгу написать, когда домой вернешься.
КУРТ. Я ее так и не написал. Начал и бросил… Наверное,
способностей не хватило.
САША. Жаль, интересно было бы почитать… А кем ты стал?
КУРТ. Строителем. Ляйпциг свой отстраивал после войны.
САША. Это хорошо. Строить – всегда лучше, чем разрушать…
КУРТ. А какая у тебя профессия?
САША. Сейчас уже никакой – я пенсионер. А так – окончил институт, работал инженером на заводе. Несколько лет висел на Доске почета.
КУРТ. Как – висел? Зачем?
САША. Ну это, конечно, не я висел, а моя фотография. За хорошую работу, так сказать…
КУРТ. Понятно… Ты видишься с Таней?
САША. Нет, я даже не знал, что она тоже в Минске живет.
КУРТ. Почему ты ее не искал?
САША. Как-то не получалось… Но ты правильно сделал, что нашел нас!
КУРТ. Помогла счастливая случайность: мой сын ехал сюда на своем грузовике и взял меня с собой. Он бизнесмен.
САША. Бизнесом, значит, занимается? Это хорошо. У нас это тоже модно, все заделались бизнесменами.
КУРТ. Я очень обрадовался, когда Ганс предложил мне поехать
с ним.
САША. Твоего сына Гансом зовут?
КУРТ. Да. У меня еще есть двое внуков. А у тебя?
САША (не сразу). Слушай… Может, выпьем?
КУРТ. В каком смысле?
САША. В самом что ни на есть прямом. Вот, у меня с собой…
Показывает пакет.
Прихватил на всякий пожарный случай. Думаю, столько лет не виделись…
КУРТ. Что, прямо здесь будем выпивать?
САША. А где же? Придется здесь, раз мы тут сидим. Давай?..
И разговор по-другому пойдет.
КУРТ. Может, сначала Таню дождемся?
САША. Хорошо, давай подождем Таню… (Пауза.) Нет, давай
все-таки выпьем!
КУРТ (неуверенно). Ну, если ты хочешь…
САША (заглянув в пакет). Ой, бли-ин! А стаканов-то нет! Бутылку взял, а стаканы забыл впопыхах. Старость – не радость! Будешь из горла?
КУРТ (растерянно). Из горла?.. Твоего?.. Как это?
САША. Ну, ты даешь! Из горла бутылки, конечно… Будешь?
КУРТ. Н-не знаю…
САША. А чего тут знать? Или так – или этак. Или будешь – или нет.
КУРТ. Хорошо… Буду из горла.
САША. Вот и замечательно! А то как-то не по-людски: такая встреча – и всухую.
Достает из пакета бутылку водки,
откупоривает, протягивает Курту.
Давай первый! Ты же гость!
Курт, помедлив и зажмурившись, отпивает
несколько глотков, задыхается.
Знаешь, а я и закуску забыл… (Смеется.) Ничего, мы рукавом
занюхаем, по-походному!
КУРТ. Как это?
САША. Сейчас покажу…
Пьет, кряхтит, прижимает к носу рукав,
глубоко вдыхает. Затем гладит себя по грудине.
Ух, хорошо пошла, родимая!.. Еще будешь?
КУРТ. Нет-нет, пока достаточно! Спасибо!
САША. На «нет», как говорится, и суда нет!
Завинчивает бутылку, прячет ее в пакет.
Ну как, похорошело?
КУРТ (слегка захмелев). Похорошело!
САША. Теперь можно и расслабиться немножко… Посмотри, это не Таня? (Смотрит в конец аллеи).
КУРТ (заволновавшись). Где?
САША. Во-он!.. В синем платье.
КУРТ. Не-ет… Эта женщина не похожа на Таню, она слишком
пожилая…
САША. А я сильно похож на Сашу, которого ты когда-то знал?
КУРТ. Извини… Не очень…
САША. Вот видишь, столько лет прошло!
КУРТ. Пятьдесят пять.
САША. Что – пятьдесят пять?
КУРТ. Лет.
САША. Ты смотри! Можно сказать, целых… (Считает в уме.)
целых четырнадцать войн! Да-а, жизнь пролетела, как одно
мгновение… (Пауза).
КУРТ. Слушай, Саша, я хочу спросить… Почему ты тогда не вернулся? Ушел за продуктами – и пропал. Я подумал, что ты специально ушел, чтобы меня с собой не брать.
САША. Скажешь тоже!.. Я бы тебя и так не взял, потому что это
было противоестественно – нечего немцу делать в Советской Армии!.. А не вернулся я потому, что не получилось. Пришел в деревню – а там полицаи облаву устроили. Меня схватили, нашли пистолет – и пошло-поехало… Продержали под замком две недели. Били так, что сознание терял. Они решили, что я – партизанский разведчик, и все допытывались, с каким заданием явился. Каким-то чудом удалось бежать… Перешел, как и собирался, через линию фронта, чтобы фашистов бить. Привели меня к армейскому начальству – голодного, оборванного, без документов. Начальство
не стало особо разбираться: раз пришел из оккупированной зоны – значит, что-то со мной не так. Хорошо еще, что я с перепугу назвался чужим именем, а то всю жизнь пришлось бы расхлебывать…
КУРТ. Что – расхлебывать?
САША. Последствия своего патриотизма… Меня через несколько дней в лагерь отправили.
КУРТ. В какой лагерь?
САША (разозлившись). В пионерский, конечно! Здоровье поправлять!
КУРТ. Ну вот, опять я тебя раздражаю. Как тогда…
САША. Ты тут ни при чем, вспомнилось – и разозлился… (Пауза.) Так вот. Загрузили нас в товарняк. Это поезд такой, в нем
заключенных перевозили… Нас много насобирали, целый эшелон.
И все, получается, враги народа и изменники Родины!.. Я плакал
от обиды и безысходности, но ничего не мог поделать… Нам повезло: через какие-то полчаса поезд разбомбили, многие полегли на месте,
а те, что уцелели, бросились врассыпную. И я в том числе… Несколько суток блукал по лесу, ягоды собирал, грибы – так и выжил. Однажды уснул под деревом, и на меня партизаны наткнулись, забрали с собой. В отряде были парни из Гомеля, они меня узнали, подтвердили, что не лазутчик какой-нибудь… Так я стал партизаном и пробыл им до самого освобождения Белоруссии… До Германии твоей, как видишь, не дошел и на рейхстаге не расписался, но все равно войны хлебнул с избытком – все тело в шрамах… (Смотрит
в конец аллеи.) А вот, кажется, и Таня…
Оба напряженно вглядываются в ТАНЮ,
которая медленно идет к их скамейке.
КУРТ (тихо). Да, кажется, это она…
ТАНЯ (остановившись). Я прошу прощения…
САША. Таня? (Саша и Курт встают).
ТАНЯ (сильно волнуясь). Саша?.. Курт?..
Мужчины идут к ней, Курт протягивает цветы.
Таня в неожиданном порыве обнимает их обоих.
Господи! Это действительно вы! (Плачет).
САША. Ну-ну… Что ты, в самом деле?.. (Прячет глаза, шмыгает носом.) Еще немного – и мы с Куртом тоже захнычем. А мы все-таки мужики… Давайте присядем.
Садятся на скамейку. Таня – посередине.
ТАНЯ. Звоню после передачи на телевидение, а сама не верю. Столько лет прошло!.. Ой, мальчики!
Оглядывает их.
САША. Да уж, мальчики!.. (Смеется).
ТАНЯ. Курт, ты надолго к нам?
КУРТ. Сегодня, к сожалению, уезжаю. У сына бизнес, ему надо
возвращаться к работе.
ТАНЯ. Вы сюда на экскурсию?
КУРТ. Нет, мы привезли гуманитарную помощь для детских домов. Одежду, игрушки, технику, лекарства…
САША (хмуро). Помощь, значит?.. Вы, немцы, привезли в Белоруссию гуманитарную помощь? Это после всего, что вы тут натворили когда-то?!
ТАНЯ. Саша, ну что ты?.. Курт, извини…
САША. Это что же получается: мы вас победили, а вы нам,
победителям, объедки свои возите?!
ТАНЯ. Саша, пожалуйста!..
КУРТ. Это не объедки! Ганс приобрел все это на свои заработанные деньги. Мы знаем, что вам сейчас трудно…
САША. Нам всегда было трудно! Нам вообще никогда не бывает легко, такой уж мы народ! Но это не значит, что нас можно унижать подачками!
КУРТ. Мне, наверное, лучше уйти… Я не хочу, чтобы из-за меня…
ТАНЯ. Курт, ты же помнишь, какой у Саши характер. У него голова седая, а он все тот же мальчишка!
КУРТ. Я не думал, что наш приезд можно так воспринять… И Саша до сих пор не простил…
САША. Да не могу я простить вас – и все тут! Нельзя такое прощать и забывать, иначе все будет возвращаться и повторяться! Понимаешь?!.. У того, что вы совершили, не может быть срока
давности!
КУРТ. Да, наверное… Но мы хотим искупить… Уже не одно поколение немцев выросло с чувством вины за эту проклятую войну. Очень нелегко жить с таким грузом…
САША. Ты смотри, они, оказываются, сильно страдают! Я должен им посочувствовать! Может, еще поклониться и рассыпаться в благодарности?!
ТАНЯ. Саша, я прошу тебя!..
САША. Что ты все: Саша, Саша! Я уже сто лет Саша!
КУРТ. Я все-таки пойду… (Встает.) Мы, наверное, больше не увидимся…
ТАНЯ. Курт, ну что ты?.. Саша, что ты молчишь?!
САША (не сразу, с усилием над собой). Курт, ты это… Не уходи… (С вымученным оживлением.) Знаете что? А давайте выпьем!
Не понесу же я бутылку назад!.. (Заглядывает в свой пакет.)
Ох, елки-палки!.. Таня, вы тут посидите, а я пойду раздобуду
кой-чего… Я скоро!..
Саша торопливо уходит.
ТАНЯ (усаживает Курта). Не обижайся на Сашу, Курт…
КУРТ. Он по-своему прав… (Пауза).
ТАНЯ (смотрит на небо). Я зонтик не взяла… Как бы опять гроза не началась…
КУРТ. Может, надо пойти в помещение?
ТАНЯ. Куда, например?
КУРТ. В ресторан или кафе. Или еще куда-нибудь…
ТАНЯ. Но там столько посторонних глаз, а я не люблю толпу…
Да и разговора там не получится. Нет, лучше здесь… (Пауза).
КУРТ. Как ты жила эти годы?
ТАНЯ. Как жила?.. (Вздыхает.) По-всякому, Курт. Сложно…
КУРТ. Кем ты стала после войны?
ТАНЯ. Думала, что буду продолжать работать в медицине, но вскоре поняла, что не смогу, -- после той крови и всего, что видела… Стала библиотекарем. Хотелось поскорее все забыть… Не получается! Всю жизнь пытаюсь убежать от войны, но она не отпускает… До сих пор снится…
КУРТ. У тебя, наверное, уже внуки есть?
ТАНЯ (не сразу). Я живу одна. Замуж так и не вышла – женихи мои на войне остались… И детей у меня больше не было.
КУРТ. Прости…
ТАНЯ. После того, как мы с тобой разошлись в разные стороны,
я отправилась назад, в свой госпиталь. Прошла с ним всю войну,
была дважды ранена… Демобилизовалась сразу после Победы –
по состоянию здоровья. И поехала в Минск. Он был весь разрушен.
От дома, в котором я жила, ничего не осталось. Мама моя умерла
в эвакуации от тифа, отец погиб в 45-м, а других родственников
не было, все погибли… Пришлось все начинать заново… Мне шел
двадцать первый год, а я чувствовала себя древней старухой. Я была
как потерянная, ничего не умела. Жить не умела!.. На войне видела
только кровь и смерть, а тут надо привыкать к мирной жизни, учиться быть женщиной… Смешно вспоминать: когда надела первый раз
туфли с каблуками, пришлось учиться ходить заново. Ковыляла, как
на протезах!.. Знаешь, я даже жалела иногда, что кончилась война,
настолько тяжело приспосабливалась к новой действительности…
КУРТ. Как это все ужасно… Женщина не должна проходить через такое!
ТАНЯ. Ты прав, не женское это дело – воевать… Да и не мужское тоже. Человек рождается не для того, чтобы убивать и быть убитым!.. (Пауза.) После войны я пробовала найти то место, где мы с Сашей похоронили моего сына… Какое там – «похоронили»! Закопали среди обломков, как мертвого котенка… (Прижимает платочек к глазам.) Искала и не нашла… Там построили какие-то склады… Я каждый год в день его рождения… в день смерти моего мальчика… ездила туда с цветами, как на кладбище. Постою у кирпичной ограды, поговорю с ним, поплачу – и назад в Минск. Путь неблизкий, а здоровье у меня никудышнее. Уже несколько лет, как перестала ездить. В его день ставлю в церкви свечку за упокой… (Пауза.) Я даже не успела дать сыну имя…
Долгая пауза. Таня тихо плачет. К скамейке торопливо
подходит САША с пакетом в одной руке и деревянным
ящиком в другой.
САША (оживленно). Не скучаете?.. Я немного отоварился…
(Смотрит на Таню.) Ты чего плачешь?
ТАНЯ. Вспомнила войну…
САША. Сейчас горлышки промочим, и легче будет вспоминать…
Ставит ящик возле скамейки, накрывает его газетой.
Мы по-походному, так сказать…
Сервирует «столик»: ставит водку, одноразовые
стаканчики и тарелку, на нее кладет бутерброды.
Скромно, но со вкусом, как говорится!
ТАНЯ. Саша, а вдруг милиция?..
САША. Скажем, что встретились фронтовые друзья. В милиции тоже люди бывают!
Наливает водку.
Ну, давайте! За нашу непредвиденную встречу!
КУРТ. Мне нельзя много пить…
САША. А кому можно? Мы понемногу, детские порции!
Чокаются, выпивают, закусывают.
Вот скажи, Курт, ты в своей Германии часто пьешь водку в сквере?
КУРТ. Нет… Я, кажется, вообще никогда не пил в сквере…
САША. Вот видишь! Будет что вспомнить – и это хорошо! И жизнь, получается прожита не зря!.. (Его напускное оживление спадает.) Н-да… Я, пока ходил за продуктами, думал… Ведь для чего-то эта самая жизнь столкнула нас когда-то, а? Ведь ничего просто так не бывает, все имеет свою причину и свой смысл. Как ты думаешь, Таня?
ТАНЯ. Не знаю…
САША. А ты, Курт?
КУРТ. Я тоже не знаю…
САША. Вот и я пока не знаю… Но смысл этот определенно есть, не может его не быть!.. (Пауза.) Выпьем за мудрость жизни!
Пьют, молча закусывают. Пауза.
ТАНЯ. Я, кажется, совсем пьяная…
САША. Это ничего, это можно. У тебя есть уважительная причина!.. (Пауза.) Курт, как твоя нога? Пляшет «русскую»?
КУРТ. Спасибо, с ногой все в порядке. Я рассказывал дома, как
ты вылечил меня и Таню, но никто не верил, даже мой врач. Он осматривал ногу несколько раз, очень удивлялся и студентам
показывал. Потом сам начал экспериментировать с глиной, тайком
от коллег лечил своих пациентов.
САША (хмыкнув). И ни один немец не умер?
КУРТ. Никто не умер, конечно, но врача стали считать, мягко говоря, не совсем нормальным, хотя его лечение всем помогало. Он даже статьи в журнале писал о глине, но многие относились к нему скептически. Недавно он умер, так и не дождавшись признания своих коллег…
САША. Наши врачи тоже не слишком доверяют народной медицине, а зря! Народ – он старше любой науки и совсем не дурак, он знает, что к чему… (Пауза.) Где ты провел остаток войны?
КУРТ. После твоего ухода мы пробыли в тех развалинах несколько дней, пока Таня немного не поправилась, а потом разошлись. Таня, как оказалось, -- на фронт, а я… (Запнулся, растерянно посмотрел на Сашу).
САША. А ты?..
КУРТ (виновато). А я… вернулся в комендатуру… Мне больше
некуда было деваться – в немецкой форме…. Не было другого выхода.
САША (напряженно). Другой выход всегда есть…. Значит, опять воевал против нас?
КУРТ. Нет, я по-прежнему был переводчиком…. И никого не убивал.
САША. Значит, опять против нас… Бог тебе судья, как говорится!..
Наливает себе водки, выпивает залпом, не закусывая.
И когда ты вернулся в свою Германию?
КУРТ. Только в 1947 году. В конце войны я попал в плен. Вместе с другими пленными строил здесь дома…
САША. Это хорошо, что строил… Я видел такие дома – сделаны на совесть. (С вызовом.) Оказывается, вы, немцы, и работать умели, а не только убивать!
ТАНЯ. Саша, не заводись, пожалуйста… Не надо нам больше пить…
САША. Думаешь, я пьян? С чего тут быть пьяным?.. У меня душа болит, потому и завожусь! Я до сих пор воюю во сне, а ты хочешь, чтобы я не заводился?! Всю жизнь живу, как на войне!.. У меня было два сына, и оба прошли Афганистан. Старший Игорь погиб, а младший Алексей вернулся калекой… Он каждую ночь продолжал воевать, как и я, и не было ему ни покоя, ни смирения!.. Через полгода Алешка женился, дочкой обзавелся. Мы с женой надеялись, что семейные заботы его спасут. Не спасли! Он заглушал свою память наркотиками, а потом руки на себя наложил. Этим и мать свою убил – она пережила его на два месяца… Горько мне, как отцу, но я не осуждаю Алешку, потому что понимаю! Потому что очень хорошо знаю, каково это – жить с такой болью… (Пауза.) Все войны когда-нибудь кончаются. Все политики, начавшие эти войны, когда-нибудь умирают. Но остаются народы и память, которая не дает возлюбить врага своего, пусть и бывшего!.. Я никогда не был в Афганистане, но не могу слышать об этой стране, потому что она отняла у меня детей. И чей-то отец в Афганистане проклинает, наверное, Советский Союз за свое отцовское горе… Я до сих пор не могу слышать немецкую речь и не в состоянии представить, что в Германии живут нормальные люди и ничто человеческое им не чуждо. И не могу я притвориться, будто все забыл и простил! Не могу и все тут! Это грохочет во мне, как бесконечная гроза, которую не заглушить ни криком, ни временем, ни водкой…
Выливает себе остатки водки, залпом выпивает.
Долгая пауза. У Курта звонит мобильный телефон.
КУРТ. Извините, это мой сын… (В трубку.) Я-я, Ганс!.. (Слушает.) Я, натюрлих!.. (Прячет телефон.) Он сказал, что нам пора уезжать… Мы едем в деревню под Минском, а оттуда – домой.
ТАНЯ. Так быстро… Мы ведь толком не пообщались…
КУРТ. Гансу нельзя задерживаться… (Протягивает ей и Саше по визитке.) Вот… Может, когда-нибудь будете в Ляйпциге…
Или позвоните мне отсюда… Буду очень рад!
ТАНЯ. Давай я напишу свои координаты… Только на чем?..
Курт протягивает ей еще одну визитку и ручку.
Таня пишет. Курт смотрит на Сашу.
Тот, помедлив, тоже пишет.
САША. Это мой телефон… Я живу с невесткой и внучкой… Извини, что нежности не получилось…
КУРТ. Это вы меня простите. Я, наверное, так и умру с чувством вины. Думал, побуду здесь, поговорю с вами – и станет легче. Не стало!.. Я был в вашей Хатыни, был в музее войны и везде боялся признаться, что я – немец… (Пауза.) Гитлер сослужил Германии плохую службу… Ты прав, Саша: политик всегда должен думать о том, какую репутацию он готовит собственной стране. Если он действительно патриот, то не будет уничтожать другие народы, даже во имя великой идеи. Потому что пятна крови с истории не смываются… (Пауза.) Ну что ж… Как говорят у вас – не поминайте лихом… И простите нас!
Курт целует Тане руку. Таня обнимает его.
Саша и Курт обмениваются торопливым рукопожатием.
ТАНЯ. Курт, ты звони… Мне и Саше…
КУРТ. Да, конечно… Вы меня не провожайте, я в Минске немножко освоился, не потеряюсь…
Уходит, не оглядываясь.
ТАНЯ. Нехорошо как-то на душе… Саша, ты теперь куда?
САША. Домой, куда же еще?
ТАНЯ. Может, зайдешь ко мне? Мой дом недалеко… Посидим,
поговорим… Я ведь про тебя ничего не знаю… Пойдем, а?
САША. Мы теперь часто будем говорить, раз нашлись… (Бросает пустую бутылку в урну.) Пойдем… А ящик куда девать?
ТАНЯ. Возьмем с собой, бросим у мусорных баков… Я не пригласила вас обоих к себе, потому что живу примитивно, по-стариковски. Неловко показывать иностранцу такие условия…
САША (усмехнувшись). Я понимаю: нищие, но гордые!.. Может,
за шампанским сбегать?
ТАНЯ. Не надо, у меня припасена бутылка – на всякий случай…
Гремит гром. Таня смотрит на небо.
Ну вот, опять гремит…
САША. Ничего, пусть гремит! Гроза – это не страшно… Это не война!
Таня берет его под руку. Они уходят.
Начинается гроза.
К о н е ц