Каликино известно с 1627—1628 годов как село Лебедянского уезда, владение московского Новоспасского монастыря.В 1862 году по данным Списка населенных мест Каликино было крупнейшим селом Лебедянского уезда. В казенном селе насчитывалось 633 двора с 4962 жителями (2443 мужского пола и 2519 женского), функционировала ярмарка, мельница и училище[1]. Согласно словарю Брокгауза и Ефрона в конце XIX — начале XX века в селе проживало свыше 7 тысяч человек и оно являлось крупнейшим в Лебедянском уезде[2]. По переписи 2007 года в селе проживает 3309 человек.
(Справка из википедии)
Когда я соглашалась на необременительное расследование причин раскулачивания по просьбе моих дорогих родственниц, я понятие не имела во что влипаю. Я надеялась всё понять и ответить на вопрос «За что?», почитав исторические статейки, освежив в памяти шедевры художественной литературы, где затрагивался этот вопрос. Затем каким-то образом соотнести этот багаж знаний с воспоминаниями реальных действующих лиц, какими являются моя мама, моя крёстная и моя тётя, и понять каким боком они оказались преступниками. Но быстро, решительным кавалерийским наскоком, проблему мне решить не удалось, а я уже в неё вкатилась и пути назад искать не хотелось. Если я хочу решить поставленную передо мной задачу: «за что раскулачили моих родных?», то прежде всего я обязана хорошо понять какими они были, мои родные. Что за личности были мои заказчики. Я понимаю, что человека вчерне формирует семья, но последнюю доводку характера, полировку ума делает среда, в которой он родился и воспитывался. Зато все последующие опыты жизни декорирует внешнюю видимую сущность личности. Значит придётся рассмотреть и декоративный покров, и отполированную поверхность и сущность. Значит надо изучить семью, среду из которой они вышли, а также изучить и понять, что им пришлось пережить.
Я начала с мамы. Процесс толи упрощается, толи усложняется тем, что она всё своё время проводила со своими дочками и очень много вспоминала о своём детстве и юности, разговаривая с нами. Я допускаю, что в её рассказах было много романтики, сказочности, но в моей памяти сохранилось моё многолетнее общение с её родными. Я надеялась, что сверяясь с документами из интернета, я могу достаточно объективно воссоздать её реальную жизнь и её образ.
С раннего детства я знала, что в самом прекрасном селе Каликино жили извечно вольные казённые крестьяне. Много позже узнала, что в начале 17-го века село было приписано к Московскому Новоспасскому монастырю. Оно не считалось монастырским? Или позже его отобрали в казну? Не знаю. Мама родилась перед революцией и была слишком мала, чтобы интересоваться историей. Она знала, что они вольные люди, а село со всех сторон окружали массивы лесов и болот. Действительно, и города, и другие сёла были неблизко, а дороги грунтовые и плохие. Поэтому большое село Каликино существовало как бы обособлено.
Общий уклад жизни в селе сформировался давно. Жители его, кроме крестьянских дел, занимались извозом, перевозили казённые грузы. Это их повинность, такая же как у казаков военная служба. С одной стороны повинность не отвлекала надолго, не мешала делу. Но с другой стороны, только подумайте, что люди неделями шли с обозом, доставляя грузы в столицу и другие места. Расстояния немалые. Все грузы перевозились на лошадях. Как это в непогоду и зимой идти по плохим дорогам рядом с возом. Телеги и сани ломались, о ремонтных мастерских даже не слыхали, поломки на ходу чинили сами извозчики или кузнецы из ближайших деревень. Мужики болели, и погибали в дороге. Первый муж моей бабушки умер в извозе. До сих пор, слушая песню про ямщика, который умирал в глухой степи, я представляю российские широкие просторы, умирающего сильного молодого мужика, его несчастную молодую жену. Будто это песня написана про судьбу моей бабушки. И непрошенные слёзы подступают к глазам.
Жившие в селе Каликино люди старались быть сдержанными. Сдержанность – это основной показатель хорошего воспитания. По словам мамы, сельчане были людьми, так сказать, деликатного поведения и, как огромное большинство русских, добрые, богобоязные, законопослушные граждане. Они регулярно ходили в храм, соблюдали посты и ритуалы православной церкви. Священника уважали. У него, как у самого развитого и учёного, в трудных ситуациях просили совета. В селе старались вслух не произносить чёрных слов, не поминать нечистого, чтоб не призвать его в недобрый час. Конечно, молодёжь иногда позволяла себе резкие выходки, но обществом резкость осуждалась, а родителями неслухи всегда чувствительно наказывались. Их могли заставить работать больше, чего-то желанного лишить. Или не пустить на Улицу, где собирались и веселились их сверстники. Традиция сдержанности и доброжелательного отношения друг к другу сохранялась долго.
Через двадцать лет после того, как мама покинула село в пятидесятых годах двадцатого столетия мама с папой по приглашению племянницы Алёны ездили на свадьбу в Каликино. Свадьба была многолюдной. Ни одного плохого слова не было сказано. Никаких выяснений отношений, разборок или чего-то непраздничного не произошло. Не нашлось ни одного человека, выпившего лишнего. Веселились искренне, ото всей души да так, как будто это было в первый и последний раз. Отшумела совершенно замечательная свадьба, родители гуляли по селу, встречались и говорили с жителями. Папа был потрясён чистотой души и языка сельчан. Он не услышал ни одного грубого или матерного слова, никаких брюжжаний или рассказов о склоках. «Уравновешенные люди.» «Уверенные в себе, красивые и жизнерадостные люди.» Вот что о них сказал папа. Для него, городского жителя, это было чудом. Ещё тогда, разговаривая с папой, я подумала: почему же двадцать лет тому назад они так жёстко поступили с теми, кого назвали кулаками. Какими же были эти кулаки и чем они заслужили наказание?
Когда в восьмидесятых годах я почувствовала себя как птица, отбившаяся от своей стаи, возникло желание начать всё сначала. Я рассматривала всякие варианты, в том числе и жизнь в деревне. Тогда я сильно интересовалась спецификой работы на земле, и потому всячески провоцировала маму на откровенные беседы о крестьянской работе. Мама отнекивалась, уходила от темы, но моя настойчивость вознаграждалась.
-Деревенская работа, конечно, в основном физическая. Сила нужна. Тяжело или нет? Не могу сказать. Работа – это всегда по обязанности, а не в охотку. Хочешь или не хочешь её делать, а сделать надо.
Папашка часто говорил: «Болей не болей, а хлеб посей. Сам помрёшь - не беда. Хлеб другие съедят.» Всякая работа по-своему тяжела. А твоему отцу легко быть кузнецом? Но он своё дело любит. А вон твоя учительница камни не ворочает, а жалуется, что тяжело. Ну как сказать? Не знаю. Зато в деревне веселее. Вон в городе бегут все мимо, людей много, а ты одна и поговорить не с кем. В деревне ты не одна. Люди рядом. И кругом кто-то есть. Пусть это куры, корова или собака, но они всё понимают правильно. Не сплетничают... Не предают...
Она говорила о повадках птиц, как о проделках подружек, о ласковых телятах, о добрых коровах, о своенравных козах. Рассказывала о проделках козлят и вообще обо всей живности, которая обитает около человека. Говорила, что они не скрывают своей благодарности за заботу, привязчивы к дому и хозяину. Она говорила о преданности животных так, что я чувствовала себя обделённой любовью и преданной дружбой.
Много позже я побывала в мамином селе. Оно у меня не вызвало и сотой доли восторгов, которые я переживала в детстве, слушая рассказы мамы, когда я представляла её село со слов. Но я реально чувствовала волнение от встречи с родной и любимой землёй. Всё дело в запахах от земли, в расцветках пейзажей, в говоре людей. Я чувствовало это моё, это то, что мне близко. Это то, к чему я не могу быть равнодушна. Ощущения и волнения те же, что были у меня, когда в Третьяковской галлерее я рассматривала известную картину Левитана «Над вечным покоем».
В воспоминаниях мамы Каликино рисовалось как некоторая загадочная, даже сказочная страна, где всё было просто, ясно, понятно, объяснимо и необыкновенно привлекательно. Огромное село на берегу реки, а вокруг могучие леса. Мне было приятно, что сельчане не пренебрегали лесными дарами. Несли из леса грибы, орехи, ягоды корзинами. Там же собирали жёлуди для свиней. Из леса брали сушняк на топливо. На полянах косили траву. Но никогда ни на птиц, ни на зверей не охотились, только зимой в своём саду на зайцев кто-нибудь ставил силки, если косые досаждали.
Мама говорила, что моя бабушка любила сельскую жизнь. Одной из главных привязанностей у неё был лес. Она стремилась туда, как в гости к родной матушке, приходила оттуда домой довольная, счастливая с полными корзинами лесных подарков. Там в одиночестве она могла дать волю своим чувствам. Смеялась, если было смешно, сколько хотела пела, если хотела петь, отдыхая лежала на мягком мху и смотрела на небо. И всё это делала, не боясь осуждения и недовольства. Бабушка любила петь и особо проникновенно пела грустные песни. Жалостливие всего у неё получалась песня «Прощай радость, жизнь моя». Как запоёт её на посиделках, бабы глаза тайком вытирают, не могут слёзы сдержать. Маму в лес бабушка брала с собой редко и неохотно. Толи любила одиночество, толи не нравилось равнодушие дочери. Мама любила бескрайнее поле. Она мне признавалась, что далёкие горизонты со струящимся воздухом вызывали у неё ощущение полёта, вызывали чувство неограниченной свободы. Больше всего она любила встречать раннее утро на просторе, чтобы ловить первые лучики восхода, когда всё живое вместе с ней ждёт первый проблеск, когда каждая капелька росы на травинках, как самоцвет сверкает, отражая солнышко. Тогда сердце бьётся сильнее и гонит радость по жилам. Она считала, что только тогда человек по настоящему пробуждается к жизни.
-Утром даже птицы поют от счастья. Только соловей поёт ночами о своей любви, - смеялась мама.
Мама - ранняя пташка. Она всегда меня будила на рассвете, не давая досмотреть самый сладкий сон. Обидно до слёз. По моему мнению, любой час дня по своему хорош, каждый час жалко тратить на сон, но и хорошие сны приносят радость. Если не выспишься, весь день насмарку.
Впервые я ощутила непередаваемый восторг от созерцания простора, когда стояла рядом с мамой на верху Цыганской горы в Байгоре и обозревала окресности. Это она предложила мне постоять и внимательно посмотреть на Родину. Мы стояли и смотрели минут десять. Сначала я глядела с недоумением. Чего это мы стоим и пялимся? А потом обратила внимание на улицы нашей деревни, ровные линии ветел вокруг огородов, дальние деревни в дымке тумана, изумрудный заливной луг. Струящийся горизонт, когда нет чёткой линии, строй больших деревьев у Падворок. И у меня почему-то дух захватило от необъятности картины, было ощущение медленного бесшумного полёта над землёй. И всё стало таким родным, таким близким, понятным и ... прекрасным.
-Теперь ты поняла, почему твой отец всегда стремился сюда? Почему тётя Маня живёт здесь? Почему дедушка Миша и бабушка Аня хотят умереть здесь? – очень серьёзно спросила мама. Я не ответила.
Но мама заметила, как сильно изменилось выражение моего лица. Видила, что я поняла, и больше ни о чём не спрашивала. Потом я бегала на гору посмотреть на округу, и она каждый раз иначе представала передо мной. Трудно поверить, но эта картина никогда мне не надоедала. Ещё только один раз я пережила такой же приступ безотчётной эйфории в Сочинском ботаническом саду, когда я первый раз оказалась на горе над розарием. Я смотрела на чудесный пейзаж и вдруг моё воображение так разыгралось, что я чуть не умерла от созерцания дивной красоты. Ничего особенного не предстало перед моими глазами. Гора, поросшая травой, резная беседка
на склоне этой горы, богатый розарий под горой, кусок синего пресинего моря к горизонту, голубое высокое превысокое небо в солнечный ясный день, а выше меня по склону застыл высокий стройный старик грузин. И, опираясь на палку, он так глядел на мир будто видил его в последний раз. И опять я будто летела над землёй.
Начало двадцатого столетия. Сельский народ жил в спокойном размеренном ритме. Обычно по воскресным дням все ходили в церковь к обедне. Я пишу обычно, потому что бывало, что в страду о церкви забывали. Когда заваленные заботой и работой труженики забывали про сон.
-Древние старики, старухи и монашки ходили в церковь каждый день, как на работу, и к заутрене, и к обедне и к вечерне. Грехи наши и свои замаливали. Но не замолили видно, - усмехалась мама.
В будние дни труженикам долго молиться не приходилось. Утром перекрестятся и за дело. Я их понимаю. Скот во дворах надо поить, кормить, доить. Дворы вычистить и приниматься за основную работу, растить хлеб наш насущный на земле. Главная задача – накормить людей и животных. Весь год много работы, и она не может ждать. Весна, лето и вся осень – напряжённое время в селе . Надо успеть сделать всё необходимое, сделать к сроку до очередного праздника. Сделал дело – гуляй смело. Православные праздники – это, если хотите, некий метроном сельского графика работ. Приметливые крестьяне хранили в памяти многочисленные явления, какие отмечали в праздничные дни. По ним строили прогнозы на погоду, на урожай. В светлый праздничный день совсем другой расклад жизни. Когда я жила в деревне, коренная жительница Байгоры моя незабвенная подруга Александра Голубых, по прозвищу Армячиха, помнила по праздникам сроки работ на огороде. Как жаль, что я не записала на память эти удивительные и ценные приметы.
Мама говорила, что раньше в селе широко и радостно отмечали православные праздники. На праздники все одевали красивую национальную одежду и покрасы, украшенные вышивками, речным жемчугом, бисером, бусами, лентами и кружевами. Ткани на наряды ткали в селе. Крестьянские девушки и женщины шили и вышивали наряды, украшая их дивными кружевами собственного изготовления. Покрасы хранили, как особую ценность, их передавали от бабки к внучке, из поколения в поколение. На работах своих пра-прабабушек учились, их повторяли и старались сделать ещё лучше. В приданное девушкам давали посуду, одежду, постельные принадлежности и обязательно древние и новые родовые покрасы: завески, полотенца, кокошники, кофты, сарафаны, фартуки такой красоты, какие, по словам мамы, не смогли повторить художники и декораторы. В праздники, выходя днём на уличные гуляния, девушки прохаживались в своих нарядах и ревниво рассматривали наряды других. Женщины села шили и расшивали рубахи, кисеты своим женихам и мужьям. Эти подарки мужики одевали на выход в светлые дни. Ценных ювелирных изделий, типа золотых колец, браслетов, брошек и так далее, мама не упоминала, может быть их не было.
Разумеется, не все умели делать красивую одежду и покрасы. Для этого нужен талант. Поэтому тот , кто не умел сам, покупал покрасы за большие деньги. В деревне были хорошие мастерицы.
Праздники все ждали не только из-за застолья, которое обычно было обильным и вкусным. Ждали отдыха и весёлых развлечений: гуляния, где красовались в нарядоах, хороводы с песнями девушек, пляски, игры. Люди очень ждали встреч и общения с родными и друзьми. В светлые дни народ веселился и ликовал без допинга, радовался тому, что жить на земле хорошо. Пьянством в селе не увлекались. Не то, чтобы все были убеждёнными трезвенники. Нет, разумеется. Люди пили спиртное, но мало и по особым случаям. В праздник за обедом для аппетита и веселья, при простудах для сугреву, после особо тяжёлой неподъёмной работы с устатку. Но пьяниц осуждали и презирали. Быть на людях в пьяном виде в селе считалось неприличным поступком.
Мама говорила, что в молодости очень любила праздники. О них вспоминала месяцами, их ждала. Может быть потому, что других развлечений не было. Она была младшей в семье. Младший родной брат был старше её на десять лет. Остальные совсем взрослые. Никому дела не было до маленькой девочки.
Каждый праздник шёл по своему сценарию. К нему готовились. Чисто мыли дом, чисто мылись сами. С утра, управившись со скотиной, разобравшись со стряпнёй, наряжались в чистое праздничное. Сначала обязательное посещение церкви. Служба в церкви настраивала на торжественный лад. Усердно молясь Богу, люди одумывались, очищались от грехов, от суеты, вспоминли Божьи заповеди, становились добрее, мягче. Потом семейное застолье, когда из печи доставалось что-нибудь вкусненькое. А уж затем светские забавы.
Святки. Нежный волшебный праздник. В Рождество ходили по домам славить Христа. Пели красиво и очень слажено. Довольные хозяева щедро одаривали пришедших певцов пирожками, конфетами, пряниками или мочёными яблоками. Ходили навещать родных и принимали гостей. В домах устраивались чинные праздничные обеды или ужины. Господа праздновали не так. Они наряжали ёлку. Зажигали свечи. Звали деревенских детей смотреть на красоту. Господами называли лавочников, купцов. Они в поле не работали, не крестьянствовали. Дворян в округе не было. У крестьян ёлку не ставили. Свежими еловыми веточками старые бабки украсят красный угол и всё. Еловый и хлебный дух с утра идёт по избе, запах рождества. Дети бегали к своим бабушкам и дедушкам, проведать стариков и получить от них добрые пожелания и маленькие подарочки.
На крещение наряжались и всем селом выходили на реку, где свящённик проводил службу. В этот праздник обычно холодно, мороз пробирает до костей. Почти каждый год свирепствовали знаменитые крещенские морозы.
-Бывало, мы долго стояли в толпе у реки, носы и пальцы стыли до боли. Нельзя их надолго подставлять морозу, а то, гляди, отвалятся. Но ни за что никто из детей не уходил. Служба интересная. Всегда находились любители в мороз окунаться в проруби, - глаза у мамы смеются, а мы с сестрёнкой ёжимся, представляя себе такой страшный мороз, что носы отваливаются, и чёрную ледяную воду. Нам в умок не приходило, что мама шутит.
-Может чувствовали за собой грех и таким образом хотели покаяться. Надеялись на чудо, - выдаю я умную мысль, которую слышала от папы. Мама от души смеётся.
-Грехи не так легко смыть холодной водичкой. Не-ет. Уж лучше не грешить, - замечала мама.
В большую бочку набирали из реки воду, везли в церковь. Священник воду освещал. Крестьяне набирали святую воду в кувшины, в кринки и хранили её целый год за иконами. Вода считалась чудодейственной. Её пили, чтоб очиститься от греха. Ею брызгали, чтоб снять сглаз. Выпивали для здоровья малый глоточек святой водички, когда болели. Ею рано утром брызгали по дому, чтобы изгнать зло, беду и болезни. Мне не забыть, как я верила в силу святой воды.. Мамина сводная сестра, монашенька Домаша дарила мне пузырёчек святой водички, а я, в то время или пионерка, иликомсомолка, его прятала в своём столе, берегла, искренне надеялась на его помощь. Наверно, у меня вера в Бога заложена в генах, и она неискоренима. Моя вера совершенно не мешала мне выполнять светские обязанности по приближению коммунистического светлого будущего.
На Крещение были самые интересные развлечения. Это гадания в крещенские вечера! Мама говорила, что никто в эти гадания не верил ни секундочки, ни чуточки, но все увлечённо гадали. Девушки кидали лапти, выясняя с какой стороны ждать сватов, молодки без шалей и полушубков выскакивали на улицу слушать случайные фразы, чтобы узнать своё будущее. Однажды мама вылетела раздетая, то-есть без полушубка и платка, на мороз. Стояла и стояла во дворе, аж заледенела совсем, но никто не вышел на улицу и ничего не сказал. Она ни звука не услышала и ничего и не узнала про своё будущее. А сильно хотелось. Совсем бесстрашные девушки ночью сидели со свечами у зеркала. Долго сидели. Даже засыпали у зеркала. Чаще всего ничего не видели. Но больше всего женщины любили гадать на игральных картах. Были очень ловкие гадальщицы из местных кумушек. Такого наплетут, что тебе роман или приключения! По часу могли предсказывать и всё интересное. И про каждую карту расскажут и уверяют, что точную судьбу увидали. А дети стоят рядом, рты пооткрывают и верят.
-Мы ходили к гадалкам толпой. Слушаем предсказания, как заворожённые, а потом опомнимся и давай хохотать. Все гадалки рассказывали небылицы. Но мы-то запоминали всё до слова и до самой масленицы друг другу пересказывали, привирали для интересности. Сами же то ужасались, то хохотали над своими гаданиями, - мама с удовольствим вспоминает эти развлечения.
-Мам, неужели ничего не сбывалось? – я с замиранием сердца ждала ответа, потому что люблю гадать.
-Совпадения были, как не быть? Но только небольшие совпадения. Никто, кроме Бога, не может знать в точности нашего будущего, не только от нас оно зависит. Если бы люди знали, что с ними будет, жить было бы неинтересно.
Маслиницу мама считала разудалым и весёлым праздником. Обычно в этот праздник светило яркое солнце. Всё село на улице. Даже мужние бабы помногу раз выскакивали на часок в перерывах между своих обыденных дел. Потрясающе весёлое катание в санях на лошадях, да с песнями. Но ещё веселее нестись на санках с большой горки. В конце села был высокий холм. Вот там и устраивали горку.Все катались дети и взрослые. Шум, хохот на горке и по селу. Гармошки и балалайки заливались на всё село. Девки - затейницы водили хороводы и пели песни. Дома пекли блины. Пахло сытостью. Мама, рассказывая о праздниках, видила наши блестящие глазёнки и добавляла, что раньше ведь кино и радио ещё не было. Только воспоминание о празднике грело детские души, скрашивало жизнь и делало любую работу легче и желаннее. А мы с сестрой всё равно завидывали.
-Поговорить-то больше не про что. Не будешь же сплетничать. За сплетни и пересуды можно запросто от взрослых схлопотать по шее. Ни мать, ни отец не помилуют, если узнают. Так иногда на ушко пошепчемся и то с опаской. А про праздник трещи сколько хочешь.
Незабываемая Пасха – это всенародный весенний праздник. Ликование длилось три дня. Тут тебе и долгие службы в церкви, и куличи, и творожные пасхи, и крашеные яйца. Все всё всем прощали, все всех любили и тепло поздравляли друг друга с воскрешением Христа. Бывало девки и парни от души целуются трижды крест на крест. И никому нельзя от поцелуя отказаться. Подойдёт старик или старуха, скажет «Христос воскрес» и изволь целоваться. -Всё было примерно так, как сейчас, но не так. Искренней радости и веры не хватает, - мама усмехается.
Я тоже всегда любила Пасху. В церковь, конечно, не ходила, я же комсомолка, но полакомиться куличом и дома скушать крашеное яичко не возбранялось. По всеобщему умолчанию, это не считалось нарушением партийной дисциплины. Тем не менее я принимала участие в атеистических мероприятиях. Тоже не откажешься.
А вот Троица – другое дело. Троицу несколько раз я проводила в деревне у тёти Мани. Накануне праздника её изба чисто мылась внутри и белилась снаружи. Полы застилались свежескошенной травой. Божница украшалась расшитыми завесками, полотенцем, полевыми цветами и ветками. Обалденный запах от скошенной травы плыл по деревне. Я, пацанка, с такими же девчонками-соплюшками плела из травы и полевых цветов свой венок и зачем-то бросала его в реку. Взрослые девушки менялись венками с парнями. Вечером с молодой тётей Маней я шла на Улицу. Там бурлила Матаня, тогда так назывался танец с частушками. Я до сих пор не знаю, что такое Матаня, потому что так называли любимого человека, и в то же время пели такую частушку: «Я матаню размотаю и повешу на трубу! Ты виси, виси матаня, пока с улицы приду!» Выходило, что матаня тряпка? Так что же такое матаня, о которой поётся в частушке? Что означает этот термин? Я до сих пор не знаю.
Мама считала Троицу самым нежным и поэтичным праздником. Сама природа будто наряжалась к этому празднику. Трава была особенно зелёной, душистые полевые цветы пропитывали воздух, тёплые сиреневые вечера становились особо загадочными, а короткие лунные ночи необычно светлыми. На Троицу молодёжь села Каликино, разодетая в красочные одежды, днём обменивалась венками, потом с гармошками гуляла все ночи напролёт.
-Незабываемые вечера, аромат от лугов. Так много романтики, красоты и счастья у меня никогда больше не бывало, - прикрывая глаза, рассказывала мама о празднике. –А сразу после Троицы сенокос. Очень приятная работа. Почему-то именно в это время все влюблялись, разбивались на парочки, а поздней осенью в мясоед играли свадьбы.
Я с ума сходила от маминых рассказов, бредила на яву. Мне представлялось огромное количество красивых нарядных девушек и парней на цветущем лугу. Под разудалую гармошку все танцуют и поют. Вот это праздник! Ну почему у нас такого нет?! Почему нам не так весело? Почему в нарядные национальные костюмы в деревне рядилось не более пяти старух? И всего десяток девушек в простых белых кофточках выходят на улицу петь частушки. Где же парни? Где все люди? Выходит мы не умеем или совсем разучились любоваться природой и радоваться жизни?
-Мама! Почему у нас всё не так?
А мама отворачивала лицо и отмалчивалась. Иногда ответит:
-Время другое. Сейчас веселиться на улицу не ходят. Для этого есть клубы, танцевальные залы. У вас радио, кино, комсомольские вечера и танцы. Всё по культурному. Чего же ещё?
Действительно, чего нам ещё надо? Зачем религиозные праздники? Религия – вообще опиум для народа. И мы без неё как-то живём.
Летом, когда не было постов, по воскресным дням молодёжь собиралась на Улице, где на балалайках и гармошках играли добровольные деревенские музыканты, самоучки. Улица – это «пятачок» утоптанной земли в сторонке от домов. После трудовой недели на пятачке молодёжь танцевала, пела и отводила душу в шутках. Парни одаривали девушек орешками, яблоками и жареными семечками, иногда пряниками или дешёвыми конфетками. При этом в ходу были всякие шутки, безобидные розыгрыши, экспромтом разыгрывались весёлые сценки, как небольшие спектакли. Мама рассказывала, как одна девушка комично изображала скромницу, которая стесняется взять у парня угощение, а потом вырывает пряник из руки уходящего кавалера. Ей подыгрывал её брат. Вся веселящаяся улица много раз просила их повторить шутку. Они повторяли и всегда по-разному. Были в селе свои певцы и певицы, которые красиво исполняли народные песни. Были запевалы, с которыми пели хором. Были исполнители частушек. Иногда они сами их сочиняли.
-Доченька! Раньше было очень много интересных людей. Мои родные братья слагали стихи.. Костя был мастак придумывать шуточные частушки. Сочинит и тут же споёт под гармошку. Вся улица хохочет, а потом в селе повторяют новую припевку на все лады. А брат Серёжа был очень серьёзным человеком. Он сочинял поучительные стихи. Он особо не хвалился, но понимал о себе много. Скромно гордился. Сейчас он тоже пишет стихи, но теперь их никому, кроме своих, не показывает. У всех были свои таланты. Мой сводный брат Григорий был здоров, как бык. Он смолоду любил похвастать силёнкой. И на какой-то осенний праздник вообще разгулялся. То как конь запряжётся в лёгкую тележку и возит на ней девок по улице, то посадит двух здоровенных парней на плечи и давай с ними перед народом прыгать и приседать. Смех, свист, крики.
-Мама! Дядя Гриша выступал как бродячий циркач. Здорово! – от удивления я даже подпрыгнула. Я его видела один раз, но мне и в голову не могло прийти, что этот огромный мрачноватый старик был таким весельчаком.
-Не циркач, конечно, но людей развлекал. Сам от души веселился и хотел, чтоб вокруг него было веселье.
-А сейчас он всегда... грустный, - я мягким словом выразила своё впечатление о дяде, которого боялась.
-Тогда он был молодой, кровь играла. Теперь он старый больной. А однажды, ты не поверишь, что учудил. Осенью на потеху улицы он выспорил у одного жадноватого мужичка стожок сена. Случилось это так. Брат на улице перед товарищами давал своё обычное представление. Ребята ему подыгрывали, девки смеялись. Подошёл к ним наш сосед, вечно всем недовольный ворчливый мужик и говорит, что всё это глупо и неинтересно, что они бездельники с жиру бесятся, вот запрячь бы вас всех да вспахать поле. Сосед тоже с чего-то разошёлся. У ребят сразу испортилось настроение. Даже неугомонный братишка растерялся и застеснялся. Что сделаешь, старшим перечить нельзя. А сосед никак не успокоится, издевается.
-Если бы Гришка стожок сена, что стоит у моей избы, до своего дома на горбушке донёс, это польза. А то он всё кривляется. Мой стожок стоит на проходе и мешает людям. Если бы отнёс, то я бы ему и сено отдал.
Сосед жил не рядом, а через дом. Расстояние меж домами большое. А стожок лишь на вид невелик. Сено слежалось и уплотнилось. Вредный мужик знал, что груз неподъёмный. Парни кисло шутили, не всерьёз подначивали Гришку, а он взял, да неожиданно согласился.
-А вот и донесу, если стог мне на плечи положите. А если не донесу ведро водки поставлю, - заявил брат.
Тут началось настоящее веселье! Девки хихикают, зная о скупости соседа. Молодые мужики побились об заклад. Одни за то, что парень донесёт сено, другие за то, что не сдюжит. Сосед чувствует, что нехорошо получается. Парень по дури может надорваться, да и сено жалко. Он на попятную, но ему не дали отвертеться. Принесли две оглобли, подвели их под стожок, четыре парня с трудом подняли сено и водрузили на Гришку, тот даже присел маленько, но маленькими шажками пошёл и пошёл к своему дому. Наш отец из дома вышел. Стоял и смотрел, как глупый Гришка семенил по тропке. И ведь дотащил сено! Сбросил перед отцом груз и медленно проговорил вроде с ленцой:
-Вот батя, ещё кроху сенца заработал для наших коровок.
Отец у нас строгий был. Он сильно осерчал на Гришку. Сверкнул глазами и негромко ответил, как отрезал.
-Не дело на баловство здоровье тратить. И ты, сосед, не дело затеял. Ну так тому и быть. Ты откупился сеном? Я доволен, - ухмыльнулся и ушёл в дом, хлопнув дверью. Сосед с досады сплюнул и мрачный отправился домой. Девки от силача не могли отвести сияющих глаз. А Гришка грудь выпятил и гоголем вышагивал по улице рядом с гармонистом. Рисовался. Но в душе он трусил, всё думал про наказание, которое отец ему определит. В этот день отец героя домой не отправил, чтоб его не позорить перед товарищами, зато на следующую неделю запретил выходить на гуляния. Это был страшный удар. Лучше бы уж дал хорошую затрещину, но простил.
Зимой или поздней осенью в домах одиноких вдов или солдаток то там, то здесь устраивались весёлые посиделки. Выбранный дом мыли, хорошо топили, развешивали душистые травы, мяту, чебрец. Вешали на божницу красивые полотенца, завески. Наряжали дом. Собирались в избе женщины и девушки со своим рукоделием. Вроде бы делом сообща занимались. Пряли, вышивали, вязали и заодно разговаривали, рассказывали были и небылицы. Женщины постарше приглядывались к девушкам, присматривали невест для сыновей. На посиделках пели песни. Часто просили мою бабушку Прасковью чего-нибудь спеть. Она пела хорошо. Голос был сильный красивый, но она никогда не пела дома даже тихонечко, муж любил только церковное пение. На посиделках она от пения не отказывалась, но одна пела мало, боялась прогневить мужа. Бабушка никогда, ничего не рассказывала. Рассказать ей было чего, но она опасалась проговориться, чего-нибудь сказать, что мужу не понравится. Она предпочитала слушать. Расказчицами были, в основном, пожилые замужние женщины. Девушкам положено скромно помалкивать.
Приходили на посиделки молодые парни и мужчины. Мужи в возрасте приглядывали за порядком. Парни развлекали женское общество, упражняясь в остроумии, мило рисовались перед девушками, пытаясь заслужить у них одобрительную улыбку. А неприглашённый народ, старухи и дети с интересом смотрели в окна, наблюдали, как веселятся люди. Потом про эти посиделки уже у себя дома долго вспоминали. Истории пересказывались, нещадно перевирались и даже правились. И уже никто не мог вспомнить, что там было на самом деле, чего не было. Но в пересказах не было ничего обидного или оскорбительного для участников этих вечерних собраний. В противном случае могли быть крупные неприятности. Обиженные могли пожаловаться родителям, старосте, а то и священнику. Обидчика обычно строго наказывали. Вообще всех с детства сурово приучали к сдержанности в словах и поступках. При бестактных поступках и словах наказывали сразу. Либо по губам шлёпнут, либо подзатыльник залепят. Хоть и небольно, но очень стыдно.
Во всей этой картине сельской глубинки и в бесхитростных передышках между периодами напряжённого труда я не обнаружила никакого преступного влияния на ход событий и жизнь рядовых граждан деревни. Ничего, чтобы требовало вмешательства правительства страны.
Однако Советская власть, уничтожая церкви и борясь с религиозным дурманом, прежде всего упразднила яркие целомудренные православные праздники, и ничего равноценного не предложив взамен, превратила жизнь сельчан в сплошные серые будни.