В 1989 году я ехала в пассажирском поезде Москва- Новороссийск в счастливое будущее. Города мне больше не надо. Тогда я решила, что у меня созрела аллергия на городскую воду, воздух и жизнь. Хочу жить в деревне, как можно дальше от привычного образа существования. Эту идею я вынашивала давно, уж никак не менее десяти лет. Иногда, надеясь на поддержку, делилась мыслями с друзьями, родственниками и знакомыми. Вернее с каждым, кто готов был обсуждать со мной эту тему. Мне все твердили, что я не знаю, каково это жить в глуши. Да, может быть и не знаю. Но во время войны я прожила с бабушкой Анной Семёновной в Байгоре у тёти Мани два года. Там была тёплая речка, там была добрая коровка Зорька, там спелые яблоки сами падали в руки и на землю, а морковки вкуснее той деревенской из грядки я никогда не ела. Я считала, что этих знаний вполне достаточно. И вообще, если в деревнях живут люди, то и я смогу. Чем я хуже?
В провинции мне нравились уравновешенные спокойные отношения. Во всяком случае, там пока не наблюдалась массовая истеричность города. Родители жили в районном центре Грязи. Зимой 1960 года я приехала на недельку к маме в гости. Суббота и воскресенье у них базарные дни, то-есть по выходным работает колхозный рынок. Мама собралась туда купить курам корм. Я увязалась за ней, прогуляться. В те времена ни зимой, ни летом транспорта в села и из сёл ещё никакого не было. Колхозный рынок зимой стоял полупустой. Если нужда погонит кого из деревни торговать, то товар везут на самодельных тачках или несут на плечах, а зимой катят по бездорожью на санках. На рыночной площади, где было отведено место для торговли животными, птицей и их кормом, мы увидели только одну полузамёрзшую крестьянку, торгующую чистым просом с мелкими чёрными семечками. Корм для птицы самый лучший. Мама обрадовалась несказанно, встала в очередь четвёртой. Стоим, ждём. Морозец ощущался, просто так долго не постоишь. Продавщица одета в тёмную старомодную плюшевую жакетку, длинную юбку из грубой ткани, валенки, на голове вязаный платок, да ещё закутана в потёртую коричневую полушерстяную шаль. Не смотря на это, она уже посинела от холода, насыпая непослушными руками корм из мешка в банку и отправляя отмеренную порцию в сумку покупателя. Высыпет корм, поднесёт руки ко рту подует на них и опять насыпает следующую банку. Медленно. Очередь спокойно стоит, ждёт. Через полчаса подошла очередь только третьего покупателя. Холод пробирается к спине. Я чувствую, что вот–вот взорвусь от нетерпения. А за нами пристроились ещё человек пять. У нас в Москве уже давно бы очередь начала шуметь и ругаться, а здесь все стоят, переминаясь с ноги на ногу и невозмутимо ждут.
-Не вертись, стой спокойно, - сказала мама. - Хочешь сходи в канцелярские товары, погрейся, погляди чего там.
Я знала, что там лежит на прилавках. Карандаши, ластики, школьные тетрадки, скрепки и кнопки. В холодном тесном магазинчике не согреешься. Мне туда идти нет смысла. Я потихоньку начала шипеть, уговаривая маму уйти. Но мама – кремень. Она дождалась свои четыре баночки и только тогда ушла. Тут, наконец-то, я дала волю накопившемуся раздражению.
-Какое безобразие. Молодая, а едва шевелится. Собрала толпу и радуется. Если бы двигалась быстрее, может быть сама согрелась, и мы бы не окоченели. Надо было повернуться и уйти!
-Зачем уходить? Корм замечательный, самый лучший для кур. Доченька! Эта женщина сеяла просо и семечки на своём огороде, полола их ползая на коленочках, потом срезала шляпки подсолнухов, скосила просо. Просушила их, сама цепом или палкой обмолотила, зёрна провеяла, собрала, хранила от мышей. Сегодня она на саночках везла это 18 километров. Устала, промёрзла до костей. И сейчас продавая намёрзнется, а потом в промозглом сумраке тот же путь пешком домой. Ох, доля, ты, доля крестьянская. Ей бы памятник поставить ...
-А чего она зимы ждала? Привезла бы осенью, - пробурчала я, оправдываясь или защищаясь от упрёка.
-Осенью ей бы пришлось мешки нести на плечах, или толкать тяжёлую тачку, а зимой на саночках везти мешки легче. К тому же осенью без того дел много. Её большая нужда гонит на рынок. Налоги никто не отменял, а с чего их платить, когда за годовую работу в колхозе не платят ни шиша. Большим трудом даются эти копейки. Нам ей надо спасибо сказать и до земли поклониться. Без неё чем бы я кур кормила?
До сих пор не могу забыть, как мне было стыдно, как полыхало лицо. Я даже сжалась, чтобы быть незаметнее среди прохожих. Хорошо хоть я не выступила со своим хамством при людях. Мама поспешила к выходу, скользя на утоптанном снегу. Я немного отстала от неё, соображая чего бы сказать в своё оправдание. Но слова как-будто провалились сквозь землю. Так и двигались молчком.
Уже у выхода нас обгонял молодой рослый мужчина с тяжелым мешком на плече. Навстречу едва шла уставшая женщина, тянувшая большие тяжелые деревянные санки, на которых обычно возят тяжёлый груз. Санки произвольно скользили по дороге. Когда мы поравнялись с женщиной, санки вдруг резко соскользнули с небольшого бугорка и стремительно понеслись под ноги мужчины. Богу известно, как он сумел устоять на ногах. В ожидании брани, скандала, я мучительно сморщилась, от страха заныло под ложечкой, стало тошнёхонько и противненько на душе и как-то зябко. Я обхватила себя руками, втянула голову в плечи. Но никакого скандала не последовало. Женщина с санками и мужчина с мешком одновременно оглянулись, спокойно посмотрели друг на друга.
-Гляди-ка, ты ж меня чуть не сшибла! - неторопясь и немного удивленно мягким баском сказал он, тяжело поправляя мешок.
-Дак я нечаяно! - несразу виновато ответила она тихим голосом.
И каждый пошел своей дорогой. От удивления я остановилась, по лицу расплылась блаженная улыбка.
-Ты это чего? – удивилась мама.
-Мама! Ни скандала, ни драки. Они так спокойно разошлись! – счастливым голосом почти пропела я.
-Ну и что? Браниться причины нет. Умысла-то не было. Идем скорей.
С той поры я стала по Маниловски мечтать о спокойной жизни в провинции. Всем курортам предпочитала отдых в далёкой деревне, не замечая, что идиализирую
деревенские будни и жителей. Совсем забыла, что там хорошо, где нас нет.
Теперь я еду жить в далёкую деревню. Поезд медленно катит к Воронежу, останавливаясь у каждого столба. Ночь. Я сижу и пялюсь в окно. За ним сумрачно, мелькают небольшие населённые пункты. Мне не скучно. В голове крутятся обрывки невероятно светлых воспоминаний, из-за которых, может быть,мною было принято решение таким образом поменять свою жизнь, в надежде убежать от свалившихся на голову трудностей революционного времени перестройки.
Однажды давным-давно, когда трава была очень высокой,а я маленькой, шла война. Мы с бабушкой Аней с самого утра шли из Грязей в деревню.
-Ох, дитёнок, почти дошли. Солнце ещё высоко. Давай посидим, - сказала бабушка и со стоном опустилась на травку Цыганской горы отдохнуть перед спуском к деревне. Причём было солнце? Не знаю. Бабушке тяжело ходить, а тут ещё сумки. По её словам дух на горе целебный, и чтобы сил набраться, надо хорошо отдышаться на горе. На самом деле гора не была ни географической горой, ни холмом. Это был раздел между двумя равнинами. В этом месте от более высокой равнины шёл крутой спуск к более низкой. Спуск назвали Цыганской горой. Склоны горы густо поросли душистыми травами. Ароматный воздух нам следовало бы не вдыхать, а пить, как бальзам. Этот воздух горы я до сих пор считаю духом моей Родины. Моя бабушка была тихой молчаливой незаметной тенью в доме, во всём со всеми согласной. Говорить свободно она могла только со мной, её младшей внучкой. Только наедине со мной она отводила душу, вспоминая своих давно умерших родных. Удивительный факт, она помнила всех по именам и истово молилась за упокой их душ. Истории про старину бабушка умела рассказывать. Бывало никак не пойму сказку она рассказывает или быль. Всё как-то занятно переплеталось, и слушать было интересно.
Особо интересны её рассказы про «умения». Её родная тётка Варвара умела как никто другой лечить травами и медом, а также заговорами. Конечно, бабушка преувеличивала её способности, а я всегда всем своим существом впитывала её сказочные рассказы о прошлой жизни.
-Очень добрая была. Людей наскрозь видела. Всё видела, что в душе или в теле не так. Потому жила долго, что всем помогала. Если хочешь жить хорошо, заботься о других людях. Бог наградит. Вот был случай...
Я слушаю бабушкины сказки и представляю себя очень красивой и умелой, как её тётя, кем-то вроде врача или доброй волшебницы. Потом долго нахожусь под впечатлением бабушкиных «случаев» из жизни деревенской знахарки.
Однажды у нас немного подгорела пшённая каша. Я совсем немного отвлекла бабушку, а каша вдруг подгорела. Старушка разволновалась, пригорюнилась, а я заплакала от жалости. Очень жалко бабушку и кашу. Тогда у нас пошёл разговор про сестру деда моей бабушки Таисью, которая стряпала прямо из ничего самые разные кушанья и все просто объеденье. То травку, то корешок в чугунок кинет, и всё у неё получалось разное. Она ведала много про съедобные дикие ягоды, травы и корни. И умела их добавлять не только в похлёбку, а в соления, к тушёному мясу и в каши. Во какая стряпуха! И хлеб пекла самый лучший, духовитый и мягкий. У неё никогда ничего не подгорало.
-Бывало, как свадьба или крестины в селе, её зовут помогать стряпать. Никогда никому не отказала. И как отказать? Она там откушает скоромного и с собой дадут, а то ещё и копейку какую получит. Вот как надо жить!
Бабушка говорит, а я представляю, как стоит у большого котла толстая и добрая Таисья и большой деревянной ложкой кладёт в миски детям пшённую кашу с ягодами, травой и корешками.
-Когда я вырасту, пойду работать в школу. Буду детям кашу варить.
-Ты же хотела лечить детей, - удивляется бабушка.
-А я их кашей лечить буду, - не сдаюсь я.
Оказывается у нас было много родных. Всех не сосчитать. Среди них были выдающиеся мастера. Одна знатная рукодельница. У неё были самые лучшие наряды.
-Если наряд сшит ловко и разукрашен вышивкой или кружевами, то душа поёт,- утверждала бабушка.- Смекай как надо жить.
И я смекала, что когда вырасту научусь шить наряды. Оказывается та рукодельница
даже для господ делала вышивки и кружева. И ещё в родне был сапожник. Он не только сапоги, женские башмаки шил. Лапти плёл с узорами. Лыко вставлял другого цвета и так замысловато, что никто повторить не мог. Кто-то умел валять из овечьей шерсти: и валенки, и тонкие онучи, и узорчатые поддёвки.
Теперь я подозреваю, что бабушка в воспитательных целях приукрашивала способности своих родственников, но возвышая их в своей памяти, она поселяла чувство гордости в сердце маленькой девочки и надежду что и она,когда вырастет, станет не последним человеком.
В памяти бабушки было не менее сотни замечательных родственников, которые когда-то украшали землю. Про каждого она рассказала мне много и хорошего, и смешного, и грустного. А как же? Они же живые люди, хотя жили давно. Жаль, что я мало чего запомнила. Осталось только общее впечатление, что раньше жили очень интересные и хорошие люди. Мне бабушка Анна Семёновна наказывала примечать в людях хорошее, тогда будет чего вспомнить. И обо мне она заботилась, поучала.
-Ты, внученька, крестьянская косточка. Ты работы не должна бояться. Ты умения собирай, они горб не натирают. И тебе тоже будет чем гордиться, - наивно поучала меня бабуля.
Сама она много чего умела и шить, и вышивать, и прясть, и ткать. Она могла дом убрать красиво перед праздником и обед вкусный сварить. Бессменная нянька и воспитательница многочисленных детей, внуков она была интересным человеком, хотя по- детски доверчива и проста. Она совсем не умела обманывать и хитрить. Но пыталась. Когда хитрила, то всегда закрывала правый глаз, и все знали, что теперь ей не надо верить. Над ней подшучивали, но она никогда не обижалась, весело смеялась вместе со всеми. Про свою бабушку я могу сказать, что она была тёплой и уютной. Надеюсь, что и я для неё была тоже необходима, хотя бы как внимательный слушатель.
-Наши предки были крепостными крестьянами князя Вяземского. Прадед со стороны твоего деда Миши происходил из донских казаков. Как попал в крепость не знаю, видно за провинность. Но жил хорошо. Его дети были на оброке. Плотницкое дело - давнее семейное ремесло, им они промышляли. Род Болдыревых мастеровой, потому твой дед Миша от самого рождения хороший плотник, - говорила она мне с гордостью.
Тогда я не поняла, о чём толковала старушка? Кто был мастеровой? Казак или крепостные прадеды? И чем это она так сильно гордилась? Много позже, вспомнив рассказы своей бабушки, я отметила природную предприимчивость своих дедов, которые постигли достойное ремесло, всегда были востребованы и получили возможность вырваться из под власти управляющих и старост, верой и правдой служивших своим господам, а еще больше на пользу самим себе. Вот еще когда свободолюбие и упорство стали семейной чертой характера. А может казачья кровь играла? Много позже, когда не стало бабушки, я слышала рассказы мамы о предках моего папы. Смысл рассказов в том, что зимой и летом непьющие и хваткие здоровяки мастеровые из крестьян имели хороший постоянный заработок, которого хватало и на уплату барину оброка, и на сытую жизнь, да ещё оставалось на черный день. Их бабы сильные, как мужики, здоровущие и сытые дома и в поле управлялись сами вместе с младшими детьми и стариками, пока муж и старшие сыновья были на заработках. На помощь семье взрослые мужики приходили к пахоте, посеву и уборке урожая. После отмены крепостного права жизнь в таких семьях не особо изменилась. Большая семья прадеда к этому времени поднакопила деньжат и выкупила достаточно земли у господ, чтобы прокормиться. Но мужики по прежнему подрабатывали копейку в городах. Однажды прадеды попытались купить вскладчину паровую мельницу, но дело не пошло из-за отсутствия знаний и умений. Им продали неисправный агрегат.
Мельницу они не запустили и прогорели на этом деле, но особо не горевали, занимались как раньше хлебопашеством, а молодые мужики ходили в город на колым, то-есть заработки. От сытой трезвой жизни дети росли сильными, здоровыми. Семьи имели хорошие репутации и могли выбирать самых лучших невест и женихов. Численность их родов ширились и множились.
-Так жили-поживали предки Михаила Матвева, твоего деда. Все как на подбор сильные, умелые и уверенные в себе крестьяне и плотники, - коронная фраза, которой мама заканчивала рассказы о семье моего отца.
Семейство Анны Семёновны, кроме земли, занималось пчелой. Всё началось с её прадеда Тихона. Его по дорогой цене выкупил князь исключительно за его особое умение работать с пчелой. Пчеловод был неказист, некрупный и тихий. Поселили умельца на краю липового лесочка. На том месте выросла деревня Тужиловка. Вскоре нового мужика женили на деревенской красавице с васильковыми глазами Матрёне. Она была бы завидной невестой, если бы не гордость и до глупости настырность. Про нее говорили в селе, что "бабенка хороша, да маленько того...с бусырью". Такой в точности уродилась младшая сестрица бабушки Мария. Про неё говорили - чума! Ни с кем не могла поладить. зато сестра папы Наталья, моя крёстная, красотой в Матрёну пошла, а характер ангельский.
Пчеловод Тихон без брани отдал всю власть в доме ловкой и трудолюбивой жене.
-Пущай баба забавляется своей властью, - с усмешкой заявлял он.
Недальновидные люди судачили, что Тихон залез к жене под каблук и, мол, оттуда по-маленьку хитростью управлял своим хозяйством и своей лихой и суматошной половиной. Брехали люди. До нас дошла правда. Хоть и заносчивая была Матрена, но мужа чтила по заслугам его и любила от души. Разумен был Тихон.
Все его дети жались к отцу и от него учились ухаживать за пчелой и спокойному миролюбивому образу жизни. От Тихона пошла в семье линия пчеловодов. И мужская, и женская половины семьи передавали своим детям ремесло пасечника. Известно, пьянство и пчела несовместимы. Естественно, семьи пчеловодов были трезвенниками и никогда не голодали. Мед всегда был в цене и как лекарство, и как еда. Князь не отбирал весь мед, оставлял столько, сколько надо медку для пчел и пчеловода. Вот отсюда достаток у пчеловодов.
Случилось так, что юную Аннушку, мою бабушку, пра-правнучку пчеловода Тихона, скромную милую девушку с лучистыми васильковыми глазками увидал во время сенокоса красавец-богатырь Михаил Матвев, хлебороб и плотник. И хоть жила её семья за пять вёрст в стороне от Княжей Байгоры, а все дороги к родной избе вели парня мимо её дома. И обязательно у избы девушки то парень, то его конь прямо погибали от жажды. А юная сердобольная Анюта совершенно случайно всегда имела под рукой ведро и находилась недалеко от колодца. Чего говорить, крепко слюбились они. Дело-то молодое. Добрые родители им не препятствовали, сговорились и поздней осенью на мясоед поженили детей.
Почему-то история дедушки Миши с бабушкой Аней казалась мне невероятно романтичной. У них родилось три мальчика и три девочки. Они всю жизнь любили и уважали друг друга. Это было видно даже малым детям, когда они шли по берегу реки за потерявшимися утками, и маленькая сухонькая бабушка Аня держалась за крепкий палец высокого деда Миши, а он помогал ей перебираться через канавки. Было видно, когда они вечерком сидели на лавочке и о чём-то тихонько доверительно беседовали.
О предках в моей семье часто вспоминали. У меня сложилось о них такое отчётливое представление, будто я всех лично знала. Я понимаю, что раньше родных вспоминали больше. Не было телевизоров и радио. Книг не читали по причине малограмотности и отсутствия самих книг. Зато при встречах неустанно друг другу пересказывали семейные истории.
А вот в семье моей мамы никакой романтики я не нашла. Сколько ни старалась, не нашла, хотя моя бабушка Прасковья Яковлевна была незаурядным человеком. Она рано осиротела, воспитывалась в монастыре, где обучили читать церковные книги на старославянском языке и понимать их. У неё был сильный и звонкий голос. В монастыре она пела в церковном хоре. Кроме того, у неё была хорошая память, она знала службы и хотела стать монашкой, но не пришлось. Монашки научили её считать, читать и писать на русском языке. Её обучили крестьянскому труду и ведению деревенского домашнего хозяйства. Шестнадцати лет вернули в село. Опекуны выдали её замуж, отдав в приданное скудную одежду и родительскую землю. Остальное семейное имущество не сохранилось. Брак её закончился через одиннадцать лет из-за смерти мужа. Так как у них не было ни детей, ни своего хозяйства, то родители мужа выставили её из дома только с её собственной землёй и тем же самым небольшим узелком одежды, с которым она пришла к ним одиннадцать лет назад. Как будто не было долгих лет труда, как будто не было дохода от земли. Даже последний батрак что-то получает за работу, а бывшей снохе не дали ни щепотки муки, ни куска мяса. Такие вот были неписанные порядки в их деревне. Что молодая одинокая женщина могла сделать с землёй, не имея денег, лошади, семян и даже крыши над головой? Она даже путём сдать на пользование свою землю сама не смогла. Имела доход копеечный.
Её приютила на время многодетная вдова, дальняя родственница. По законам их деревни в то время одинокая женщина не могла жить одна. Она должна жить в семье или идти в монастырь. Как ныне собаку, женщину вписывали в паспорт мужчины. Бабушка хотела жить в монастыре, куда брали с деньгами, а где их взять? Можно было продать землю. Но за неё в далёкой деревне предлагали немного денег, недостаточно для монастыря. Боязливая неопытная бабушка не решилась на утрату земли.
Выбор у неё оказался небольшим: либо замуж, либо пойти в чужую семью прислугой. Она выбрала работу в богатом городском доме в добропорядочной семье. Оказалось жизнь прислуги вовсе не сахар. Хозяин, его взрослые сыновья и даже гости нагло приставали к симпатичной молодой вдове. Некому вступится за неё. Устав постоянно отбиваться от похотливых мужиков, Прасковья вскоре вернулась в село с медными грошами.
И пришлось ей во второй раз идти замуж. Раньше муж был царь и Бог для жены. Мужа девушке выбирали родители. У бабушки была редкая возможность самой выбрать мужа. Женихов много. Молодые и старые. Одним нравилась невеста, другим её земля. Молодые мужики жили с родителями. Прасковья боялась остаться на улице. Старики брали её, нянькой и работницей, а самостоятельность тоже не гарантировали. Они могли оставить её бездетной бездомной вдовой. Она вышла замуж за нестарого вдовца Алексея Никитича, серьёзного хозяина с восемью детьми. Но Алексей взял жену не по любви, даже не из-за земли, а как сильную работницу. А то, что у неё ещё есть и земля, это не в убыток. Расчётлив был дедуля. Когда бабушка пришла в дом к мужу, она сразу поняла свою ошибку, но дело сделано.
Поначалу в семье ее встретили, как нищую батрачку. В доме хозяйничали родственницы-женщины: монашки, приживалки, да золовка вековуха*. С приходом снохи они принципиально отказались от домашней работы. В поле они тоже не работали. Муж говорил и советовался только с монахинями, которые жили в келье на его огороде. Детей полон дом от семнадцатилетнего Фрола до крошечной девочки Домаши. Трое старших ребят помогали отцу в поле. Остальные дети предоставлены мачехе, но кроме двух крошек, которые ничего ещё не понимали и не могли существовать самостоятельно, трое девчушек мачеху не признавали, не считались с ней. Они были сами по себе, куда-то исчезали сразу после трапезы.
Все обитатели дома, кроме мальцов, унижали мачеху, издевались, а женщины порой даже били её. Били для развлечения. Повод найти нетрудно. Начнут воспитывать на её глазах битьём маленьких, Прасковья обязательно заступится, а им того и надо. Они надают тумаков снохе за неуважение, за непослушание и ещё мужу нажалуются, тот добавит. Золовка попрекала её вторым замужеством, считала блудницей. Монахини называли её безбожницей. Приживалки называли её нищенкой. Муж любил покойную красавицу жену, которая умерла в родах. Вторую жену терпел, называл бабой, не желая помнить её имени. А дети? Какой спрос с сирот.
В воскресные дни и в праздники все наряжаются, идут в церковь, на гуляния, а мачехе нельзя. У неё работы непочатый край. Семья большая, ртов много, хозяйство большое, а работать почему-то некому. Никто даже не подумал помочь ей. Да и одеть в церковь ей нечего. Мужу про одежду она из гордости не упоминала. Принесённая с собой выходная одежда из её приданного поизносилась в доме первого мужа. Новую одежду, сшитую в замужестве, ей не дали. Бывало так, что Прасковья работает, работает до одури, бросится на солому и горько плачет в тёмном углу, чтоб никто не видел её слёз. Ей пожаловаться-то некому, пожалеть сироту тоже некому. Просить защиты у мужа нельзя, побьёт. Её синяков от родственниц он не замечал, в упор не видил. Он не хотел скандалить из-за бабы с сёстрой и монахинями. Изредка в укромном углу Прасковья давала волю слезам. Наплачется до сыта, Богу помолится и вроде бы легче.
В первом замужестве она по праздникам часто пела в церковном хоре. Священник её помнил. Он решился спросить церковного старосту, которым много лет был Алексей, муж Прасковьи, почему его жены давно не видно в церкви, почему она не поёт в хоре. Алексей насупился, обозлился и сказал:
-Из моей семьи уже четверо поют, а кто же работать будет?
-Сын мой, человек из-за работы не должен пренебрегать Богом.
Алексей, человек глубоко набожный и совестливый, вдруг понял, что он несправедливо отстранил жену от церкви. В тот же день, явившись домой, он потребовал, чтобы жена в следущее воскресенье пошла к обедне и младших детей захватила с собой, потому что они тоже перестали ходить в храм Божий.
-Да принарядитесь, как положено. Чай мы не нищие.
-Прости отец, но у меня нет выходной одежды. Прежняя семья мне её не отдала.
Впервые после сватовства муж поднял на супругу глаза и похолодел. Жена со дня свадьбы похудела вдвое, но как ни странно, стала выглядеть, как благородная дама. Она стояла подчёркнуто прямо, тяжёлый узел тёмных волос на затылке оттягивал голову немного назад. Он разглядел высокий лоб и прямые тёмные брови над блестящими жёлтозелёными глазами, рассмотрел тонкий прямой нос и тонкие тёмнокрасные губы, которые придавали некоторую отрешённость и независимость её лицу. Он увидел, что у неё полная грудь, тонкая талия и плоский живот нерожавшей женщины. Она выглядела не хуже, чем девушка. Он понял, что злило его сестру.
-Да, она не красавица, но всё же совсем не дурнушка, - с удовлетворением подумал муж о законной жене.
-Я дам сатину на выходную одёжу, а нахлебницы сошьют, - по-хозяйски твёрдо изрёк Алексей.
-Спасибо. Но позволь, отец, мне самой сшить одёжу. Меня в монастыре этому научили.
-Как хочешь. Можешь себе и детям шить сама, - миролюбиво ответил мужик и даже улыбнулся.
С того времени они стали жить как супруги. Это не означало, что между ними зародилась любовь, но Алексей больше не пренебрегал женой.
Бабушку Прасковью я долго считала несчастным человеком, жалела её. Но как-то мама, в сотый раз вспоминая её, заявила, что её мать своей жизнью была довольна и считала себя счастливой, признавая, что в жизни были трудные периоды. Жизнь прожить, не поле перейти. Зато у неё была большая зажиточная семья. Она вырастила своих троих детей, дорастила и поставила на ноги восемь приёмных деток. Среди детей не было ни одного ущербного плохого человека. Все дети выросли честными работящими людьми. Я удивилась.
-Она права, дочка. В конечном счёте, все дети её любили и уважали. Особенно, когда они подросли, стали умнее и оценили по достоинству свою мачеху. Уже через год после её прихода в семью, они начали ей помогать и учиться у неё. Твоя бабушка справедливо считала, что у неё был разумный муж, крепкое хозяйство. Ей было чем гордиться. Я её любила и безмерно уважала, - мама сурово посмотрела на меня.
А я? Я никогда не видела бабушку, но тоже любила и уважала, но всё таки очень жалела, как мне казалось, из-за мученической жизни и смерти.
В годы коллективизации и мамину, и папину семьи сочли кулаками. Кулаков раскулачивали и, как врагов народа, отправляли в тюрьмы и ссылки. Клеймо врагов народа долго преследовало и моих родителей. Удивительно и по-разному складывались судьбы кулаков. Революционное преобразование села не прошло бесследно для рядовых крестьян.
Мои дедушки и бабушки жили в Воронежской губернии. Папина семья в Княжей Байгоре, семья мамы - в селе Каликино, как раз на расстоянии ста с гаком вёрст по бездорожью. А папа с мамой встретились под Москвой в Орехово-Зуево, полюбили друг друга и родили меня с сестрой.
Теперь я ехала в село Княжая Байгора на постоянное место жительства. Интересно, прошлое родных повлияет на мою судьбу или нет? У меня нет желания думать, каким образом и где я там буду жить, чем буду заниматься. Я уже заметила, что у меня никогда не исполнялось ничего из того, что я придумывала и заранее планировала. Значит, решила я, буду действовать по обстоятельствам. Главное я знаю, что буду жить около тёплой речки, заведу добрую коровку и посажу хотя бы одну яблоню.
С неспешными мечтами и воспоминаниями я приятно провела время в общем вагоне пассажирского поезда, пока состав тащился к моей станции.
Остановиться пришлось в Грязях у мамы, которая жила с моей незамужней сестрой Люсей. Папы уже не было. Это центральный пункт, откуда идут автобусы по всем сёлам и деревням. Почти всё время, что жила у мамы, я тратила на разведку обстановки и изучение возможного региона для жизни. Я суетилась, разговаривала с незнакомыми людьми, дотошно расспрашивая их о жизни, прикидывала свои возможности укоренения. И как-то всё у меня получалось, что жить лучше всего в Байгоре недалеко от тёти Мани, сестры отца. Сказалась привязанность к месту, где в детстве мне было хорошо. Может, это был страх перед жизнью среди незнакомых полей и людей. Ни мама, ни мои родственники, которых вокруг было немного, ни наши знакомые, которых было много, не принимали меня всерьёз. Думали, что вот маленько побесится экзальтированная дамочка и отвалит в Москву под крыло к мужу. Я тоже не воспринимала себя всерьёз, но возвращаться в город не хотела. Против мужа я ничего не имела, но жить в любом городе не хотела. Моё будущее было как в тумане. У меня не было прошлого, из которого можно почерпнуть знания, на которые можно опереться, потому не было чётких мыслей о будущем в новом качестве.
Вечером мы с мамой и сестрой чаёвничали, я рассказывала о своих очередных «вылазках в свет». В какой-то момент маму потянуло на бессистемные воспоминания, а в моей памяти начали всплывать факты из моих детских лет, разговоры с бабушкой и дедушкой, события происходившие на моих глазах. Это оказалось даже приятным времяпревождением.
К маме часто приходила моя крёстная, Наталья Михайловна. Она была одинока и дорожила дружбой с нами. Ежедневно заходила соседка, вдовствующая тётя Катя, двоюродная сестра отца, она тоже одиноко доживала свой век. Изредка мы все гуртом ездили в Байгору к тёте Мане, где мы тоже со всей страстью предавались воспоминаниям. Воспоминания в основном касались революционного преобразования деревни, самого трагического, самого непонятного времени в их жизни, и героических военных лет. Как-то крёстной пришло в голову, что живых свидетелей недавнего прошлого большой семьи моего отца в живых осталось только она и тётя Маня. Похоже, этот факт её потряс до глубины души.
- Мы умрём и никто нас не вспомнит. Из всех наших детей в живых осталось трое и только ты, Зоя, интересуешься семьёй. Хочешь, мы тебе всё расскажем о том кто мы, как жили, как нас объявили врагами, преступниками и раскулачили, как дальше сложилась наша судьба? Хочешь? - спросила Наталья Михайловна.
-Конечно, хочу. По сути я же ничего ни о ком не знаю.
Зря я согласилась. Это же не книжный детектив, где всё обязательно кончается хорошо, где никакая беда не режет живую душу.
-Да! Всё расскажем про всех мучеников, а то и свечку за них поставить некому, - добавила тётя Маня.
-А про мою семью могу рассказать тебе только я, - сказала со слезами мама.
-Зоя, мы расскажем. Может быть ты поймёшь, за что с нами сделали такое, - подвела черту крёстная.
И я вся превратилась в уши.
Воспоминаний было много и очень много. Это была страсть, азартная игра в воссоздание прошлой жизни. Дорогие мои женщины проживали её вновь и вновь. На меня обрушился шквал информации. Это было информационное цунами, и я бы точно утонула, потерялась в ней, если бы не опорные островки моих детских собственных свидетельств и интернет.
Их рассказы я не могла забыть, всё размышляла, искала дополнительные сведения. Много лет спустя однажды случилось чудо. Количество информации переросло в качество. Наконец-то сложилась чёткая яркая картина. Мне представилось прошлое моей семьи так, как будто я незримо присутствовала при всех событиях. Я осознала и нашла ответ на вопрос: «За что?!»
Тогда я решила зафиксировать полученную мной бесценную информацию не только для моих друзей и потомков, но и для всех живущих на земле. Знание прошлого это как твёрдая почва под ногами.
Забегая вперёд, я сообщу, что к общему удивлению я поселилась в любимой Княжей Байгоре на постоянное жительство. Я посетила село Каликино. Это было как рекогносцировка и очень помогло мне в осознании давних событий.