Об упрямстве 3

               
                По дороге домой Арканд сказал всего одну фразу:
                - Зачем ты воскресил этого подонка?
                - Он не был мертв. Потерял сознание от временного нарушения мозгового кровообращения плюс смертельная концентрация алкоголя в крови.  Если бы я не приехал вовремя, он перестал бы дышать в течение следующих нескольких минут. А повесили бы это на тебя, мой дорогой. Скажи мне, пожалуйста, за что ты ударил его головой об стол?
И вот тут Бальтонари отвернулся, и не произнес больше ни слова. Разговора не получилось. В замке он так же остался глух ко всем моим вопросам. В конце концов он ударил кулаком по столу, и выскочил за дверь.
                - Куда ты побежишь среди ночи? – Крикнул я ему вслед.
                Намигур по дороге на второй этаж с охапкой дров остановился, и взглянул на меня с жалостью.
                - Ты его спас в очередной раз, а он отказывается даже объяснить, что же там случилось. Я бы на твоем месте врезал бы ему как следует.
                И ушел со своими дровами.
                Ответа не требовалось. На его уровне ответ был ясен – я – тряпка, а Арканд – наглец, который этим пользуется, так? Так.
                Не так. Именно с этого начинается круг, по которому мы потом бегаем столетиями. И наши родители, супруги, партнеры начинают отражать то, чему мы позволили внутри себя вырасти – отвратительные, пахнущие сладким дурманом цветы обиды, которые иногда дают еще более притягательные побеги мести.
                Есть люди, которые с детства только и ищут, на что бы обидеться, потому что они «сидят» на сладком яде, который обида начинает выделять в их душе. Им все равно, на кого обижаться, и по какой причине. Исправь человек что-то одно – они тут же находят, на что бы обидеться снова, и не просто так – а глубоко и смертно. Убери этого человека, поставь перед ними другого, который выложится, чтобы все для них сделать – будьте покойны, они что-нибудь, да найдут.
                А потом им попадется такой же, или такая же в партнеры по жизни, и станет обижаться на все, и хранить злобу, а потом выплескивать ее. А они будут возмущаться, и обвинять во всем партнера, даже не узнав себя в этом губительном зеркале, даже не осознав, что они пошли по второму кругу той же проклятой арены.
                Я не хотел бегать по этой арене. Если для меня было что-то свято, то это моя душа. Это святилище, в котором жила только любовь. Да, еще грусть, одиночество, боль, много боли, но не ненависть, и не обида. Моя любовь была безусловной. Я любил Арканда, и не собирался применять к нему силу ни при каких обстоятельствах.
Пусть сам решает, говорить или нет, и что говорить. Это его жизнь, и его выбор. Мы исправили самое страшное, и на нем уже не висит обвинение в убийстве. Поэтому пусть теперь молчит хоть целую вечность.
                Ибо цветы обиды в нашей душе растут не тогда, когда кто-то что-то делает нам, а когда мы решаем мысленно наказать других за то, что они, кажется, сделали что-то не так. Подчас те, кого мы «наказываем», отравляя собственную душу, даже не подозревают, что они нас обидели, и уж тем более не знают о буре наших чувств.
                А мы позволяем этим сильным цветам прорасти в нашей душе, чтобы вступить с ними в симбиоз, который практически невозможно разорвать – их корни выделяют жгучий яд, который впитывается в нашу душу, и заставляет нас верить в то, как правы в своих чувствах мы, и как неправ обидчик. В конце концов яд туманит сознание до такой степени, что человек перестает отличать правильное от неправильного.
                Не буду скрывать, мне было очень больно от его отказа общаться, от двери, которая громко хлопнула не в замке, а в моей душе, но время – всегда советчик намного более лучший, нежели злоба и агрессия.
                Наверное, мне было проще, чем другим, в сложных жизненных ситуациях отказываться от пьянящего яда обиды и бушующих волн ненависти, потому что я видел души людей, и знал, куда ведут эти «временно облегчающие» боль наркотики.
                Они ведут в страшный, бесконечный круг внутри заколдованной зеркальной комнаты. В зеркалах отражаются чудовища. И чем быстрее ты бежишь от чудовищ или к ним, и чем больше ты боишься их или дерешься с ними, тем хуже становится, ибо лики чудовищ – это то, что теперь у тебя в душе. От этого нельзя убежать, это нельзя убить кулаком.
                Выбраться из заколдованной комнаты можно только через понимание того, во что ты превратился, согласившись на тихий шепот цветка с длинными корнями, пообещавшего тебе облегчение боли в обмен на то, что ты пустишь его в душу.

                Когда утром я зашел в его комнату, он лежал на своей постели, и смотрел в потолок. Он был полностью одет. Кажется, даже не ложился. Во всем его облике была мука. Нет, не раскаяние, и не желание объясниться, а только мука. Я развернулся на пороге, чтобы уйти.
                - Ты хочешь знать, за что я его ударил? – Арканд сделал паузу, которая повисла между нами огромной воронкой, высасывающей не только силы, но, кажется, даже и солнечный свет из воздуха. – Он назвал меня шлюхой Чернокнижника. За это я бью без предупреждения. И Адалис это прекрасно знает. Но он считает, что если он брат командира, то ему все можно. Я хотел бы еще раз спросить тебя о том, зачем ты воскресил подонка, которого, как ты знаешь, я ненавижу, и не раз тебе об этом говорил, но, наверное, стоит задать другой вопрос, более риторический, нежели конкретный – почему твоя отвратительная слава все время смазывается на меня? И почему я должен терпеть позор твоего греха?
                - Потому что ты на это согласился, Арканд. Ты знал, к кому поступал на службу. Я никогда не делал тайны из моей сексуальной ориентации. И ты прекрасно понимал, что даже если между нами никогда ничего не будет, то молва нас все равно поженит. Но если тебе так тяжело нести бремя моего греха, то ты всегда можешь отказаться от службы мне.
                - Ты заклеймил меня своим колдовством! – Он привстал с кровати в обвиняющем негодовании.
                - Это просто ожог на левом плече. Мое колдовство работает только там, где в него верят. Перестань верить во всесильного Чернокнижника – и он рассыплется в прах.


                Конечно, он не перестал верить, и конечно же, он никуда не ушел. Перестань верить в Чернокнижника, и рассыплется не только он, но и очень хорошая жизнь, и очень большое жалование. Мы сами продаем себя дьяволу, а потом жалуемся, что приходится платить цену.
                А дьявол тоже одинок, и не так умен, как считают, раз не нашел ничего лучше, кроме как покупать свою любовь снова, снова и снова. Вот вам еще одна зеркальная комната. В ней – коридор из кислых физиономий. Не чудовищ, конечно, но тоже приятного мало.
                Шумели деревья за окном. Вечерело. Я смотрел на далекие огни города. Внизу ждал гонец с рудников от Макса. Симарелиус приехал, выспросил у меня все, вскрыл и прочитал всю почту у меня на столе, важно сказал «угу», хлопнул меня по плечу, и уехал. Что он искал в почте? Разгадку тайны о том, куда исчезла моя мать? Или решение каких-то своих проблем? Или просто хотел знать обо мне все? Последнее польстило.
                Над Дейкереном садилось холодное солнце моей девятнадцатой осени. Арканд тихо подошел ко мне сзади, и положил руку на плечо.
                - Так я пойду в кабак?
                Я молча кивнул, и был счастлив его прикосновением. А он ни о чем не жалел, и тогда даже ни о чем не думал. Язвы старых обид в душе он заливал алкоголем, чтобы просто перестать корчиться от боли на один вечер. Я не мог его исцелить. Исцелить против воли можно только тело. Душу против воли исцелить нельзя.