Как он бежал! Не знаю, на кого я была похожа в тот момент, но, уверена, не на победителя. Отчаянные телодвижения худенького мальчишеского тела напомнили мне маленького оленёнка, спасающегося от голодного, но уверенного в своём праве сильного волка. Правда, юный представитель фауны точно знал, кто поможет ему: к матери рвался он из последних сил…
А «мой» беглец пытался скрыться от участкового, с каждой секундой сокращающего расстояние, разъединяющее их. И не мог он убежать к маме. Две сестрёнки и братик убегавшего подростка просто ничего не понимали в силу своего малолетства. Они только таращили испуганные глазёнки, наполненные слезами, но не плакали. И, возможно, это было самое жуткое: не понимая ничего в хитросплетениях взрослых поступков, эта ребятня чувствовала, что в их коротеньких судьбах происходит какая-то страшная перемена. Боль, которую специалисты, вероятно, обозначили бы как психологический шок, пригвоздила их к месту, и только громадно-красивые глаза каждого из них невольно проследили за коротким рывком «к свободе», предпринятым старшим братом. Он же, пойманный длинноногим участковым, уже обречённо шёл в сторону нашей компании, в которой кроме меня и судебного пристава присутствовали любопытствующие соседи и о н а. Та, которой судьбою была уготована участь защитницы своих детей…
Нет, она не была плохой. Она была слабой. Наверное, таким же красивым и беззащитным был и отец её детей, молодой мужчина, с которым они выросли в одном детском доме и искренне хотели избавить от этой участи своих малышей. Не вышло. Первым сломался он. Все попытки «по-человечески» устроить жизнь разбивались о неустроенный быт: маленькая зарплата и постоянно «почему-то» беременная жена сделали невозможным хотя бы относительное материальное благополучие. Они никого не понимали, и их никто не понимал. Зато осуждали охотно: «нищету плодят». Никому не пришло в голову, что этих взрослых детей никто не научил даже культуре секса, которого, если помните, в то время «не было» в СССР, не то что планированию семьи. Он нашёл «выход»: не через дверь – через окно. Они жили на пятом этаже…
Она и развратной не была. Она была слабой. И на каком-то подсознательном уровне принимала вековые «истины»: в доме нужен «мужик», детям нужен «отец», что в её понимании было одним и тем же. Но жизнь делала другие акценты. И те, кто с удовольствием обнимал её точеную (несмотря на многочисленные роды) фигурку, пользовался её гостеприимством за кухонным столом, совсем не задумывались о том, как ей трудно, и уж, конечно, не собирались чем-то помогать ей и её многочисленному потомству от решившегося на грех несчастливца. Она хотела быть замужем, за мужем, а они… Они ещё и презирали её за собственную несостоятельность, судачили о ней не меньше «дворницкого трибунала» - вечных обитательниц дворовых скамеечек, не заметивших собственной молодости, зато с радостью осуждавших чужую. Так к ней приклеилось обидное слово, характеризующее женщину, не умеющую торговать своим телом, но претендующую на силу и ласку со стороны мужчин. Если бы она хотя бы их получала, но ей доставалась лишь «сила», следы от которой молодая вдова стыдливо прятала за нехитрым макияжем. Ничем не помогая ей (разве что побыстрее истратить зарплату нянечки детского сада), её «рыцари» кулаками «воспитывали» её, чтобы стала она «достойной женщиной»: не пила, поскольку со спиртным, купленным на её деньги, они вполне могли и сами справиться; покупала и готовила продукты, следила за чистотой в квартире, блюла детей на должном уровне, но при этом, «естественно», работала и ублажала «благодетеля» в любое время, удобное для н е г о.
И ведь она пыталась успеть везде! Она терпеливо ждала, когда же хоть один из претендентов на её тело осуществит для неё в реальности тот прекрасный лозунг, который откуда-то жил в её памяти: « И в горе, и в радости вместе…» Но все «ценители» красоты надломленной женщины присоединялись к ней лишь «в радости» - как правило, в день её зарплаты. Она не была жадной, и транжирой не была. Она была слабой и очень уставшей. И жила надеждой, что, не единожды накормив и напоив входящего к ней, дождётся когда-то элементарной благодарности в виде моральной и материальной поддержки и с его стороны. Не дождалась. Сломалась.
Но у неё не хватило смелости последовать примеру мужа. А возможно, наоборот. Она не могла позволить себе так же уйти от любимых ею детей. Ведь она любила их! И понимала, что виновата. Вот только никак не могла понять, в чём. Она же искала в лице своих обожателей защиту не только себе, но и им, детям. И замкнутый круг безнадёжных поисков и ошибок делал её всё более лёгкой добычей для всеобщего осуждения…
Заявление принесли соседи. Её нищенской зарплаты и мизерных детских пособий (они, кстати, и сейчас мало изменились: кто-то в думе – не буду писать это слово с большой буквы, поскольку здравые мысли там проскальзывают всё реже – вещал, что «в некоторых регионах пособие уже(!) не 70 рублей, а 100-150 рублей; что можно купить ребёнку на 70 или 150 рублей в месяц!?) катастрофически не хватало. Конечно, детей жалели. У нас любят жалеть. Пирожки, конфетки, тарелка супа часто находились для детишек у добрых соседей. Но у них же, жалеющих, было и жёсткое требование к их матери: блюди своё вдовство, посвяти себя детям. А ей было 26! Она хотела жить, как героини когда-то прочитанных ею книг и просмотренных кинофильмов, она хотела не только материнского, но и женского счастья. И, глядя на себя в зеркало, уверяю вас, смело могла рассчитывать на внимание самых требовательных ценителей женской красоты. Навязшая в зубах Ксюша Собчак могла бы, как грубо кто-то сострил, «сидеть в туалете и кричать, что «занято»», если бы ей предстояло равное (без учёта материальных высот нашей «домушницы-2») состязание в красоте с героиней моего невесёлого рассказа. Но зеркало всё чаще стало отражать молодую мать с неестественно весёло-пустыми глазами.
Она не любила спиртное. И пока был жив её друг по детдому и судьбе, не понимала, зачем искусственно веселить себя, если всё и так неплохо: крыша над головой есть, дети здоровы, муж приносит домой какие-то деньги, помогает по хозяйству, любит их всех. И лишь после его «ухода» осознала, как ему было нелегко, и оправдала его нечастые «стопочки по выходным». А под уговоры тех, в ком мечтала видеть замену своему единственному когда-то мужчине, выпила раз, два… Она была слабой и не очень дальновидной. Иначе сообразила бы: что прощается мужчине, для женщины станет преступлением в глазах общественности. Её неуклюжие попытки построить новую семейную жизнь и возмутили окружающих.
Формально всё было соблюдено: целый год пыталась я «помочь» ей – поставила на учёт, проверяла обстановку в семье, проводила профилактические беседы с ней и её сожителями (как сейчас выразились бы – с «гражданскими мужьями»; ловко устроились современные мужички!). Да разве этим поможешь молодой и очень красивой женщине, живущей за чертой бедности, как сейчас разрешили выражаться (тут явный прогресс – раньше этого вслух нельзя было говорить) и имеющей четверых (!) детей, все материальные заботы о которых она должна была взвалить на себя одну (не было у неё ни мамы, ни папы, ни дедушки, ни бабушки)!? Я понимала бессмысленность своих «мероприятий», но действовала в «рамках должностных инструкций». У нас установился неплохой контакт. Но мы стеснялись друг друга. Правда, я стеснения своей странной миссией по отношению к ней не показывала, я была артистичнее своей ровесницы. Она же при наших встречах как-то сжималась, что-то бормотала в оправдание своего поведения, а по сути – своего несчастья родиться в таких условиях, когда сохранить человеческое достоинство физически невозможно, поскольку бытие на земном его этапе материально, деньги нужны на всё: на еду и одежду детей, на постельное бельё для всей семьи, на средства гигиены, на еду и одежду самой матери, наконец, чтобы не «затыкало» её жальливое наше общество её же бедой; оплата квартиры, света, «мелкие расходы» на сына-первоклассника и «садиковых» детишек, поддержание порядка в квартире, а это – периодическая оплата услуг «добрых слесарей» и пр., пр., пр…. Мне интересно, нынешние организаторы ЧП и прочих слёзных передач о несчастных детях совсем не понимают, что они буквально пляшут на обломках разрушенных детских судеб, демонстрируя их горе на всю страну. Поднимите руку, кто никогда не расслаблялся в компаниях и никогда не создавал подобия непахнущей помойки в собственной квартире из-за элементарного отсутствия времени на уборку? Даже теоретически невозможен «лес» рук. Возможно, у Аллы Борисовны и ей подобных всегда порядок в апартаментах, только кем он наводится?
Я понимаю, что для киносъемок выбирают семьи, «доставшие» сотрудников, работающих с ними. Но чем виноват ребёнок, родившийся не в семье президента и не усыновлённый милягой Шредером? А ведь это ему на следующий день будут «плевать в лицо» одноклассники, поднаторевшие в жестокостях, почерпнутых из того же самого «ящика» (раньше всё-таки бывшего «голубым экраном» без современных придирок к первому слову данного определения): «Вчера твою мамашу пьяную видели!», «Ха! Бардак у вас!», «На полу спишь, лох!»… Что же вы делаете, взрослые люди, с изначально обездоленными детьми?! Ведь другой матери Судьба не дала ему. Она – единственная на свете для каждого. Зачем же распинать его маленький и несчастный мир на глазах у миллионов. За что? И демонстрация тёть в погонах – коллег моих просто нелепа. «Смотрите, чтобы комната была отремонтирована в следующий раз!» На какие шиши, если там еда отсутствует?.. И разве это функция милиции, а не жирующих ДЭЗов – следить за такими вещами? Не участвуйте в таких шоу, ребята в погонах.
Конечно, глупостей, подобных процитированным выше требованиям к представителям нищей России, я не говорила своей «весёлой вдове», оглядывая комнаты, стены которых были оклеены обоями, купленными и пристроенными на место её бывшим мужем. Только с грустью вспоминала, что, придя с работы, снова возьмусь за ремонт, длящийся больше четырёх месяцев в моей собственной квартире, поскольку ни состарившаяся мать, ни двое детей-малолеток, ни муж, числящийся в паспорте, не помогут мне в этом. И где-то с 20.00.до 22-24 часов «развлекалась» я на стремянке, вырисовывая кирпичики масляной краской на стенах коридора. А утром – на работу. Тем, кто жил и живёт на обычные зарплаты (а не на «средние» между дворником и Черномырдиным!), наверное, понятно, что наличие ремонта – не показатель любви к детям, это – показатель материального благополучия или физических возможностей, как в моём случае. И – ничего больше.
А в доме она прибиралась. Я сама видела. Только этого было мало. Её последний «муж» сжирал все продукты, а детям оставалась квашенная капуста, вероятно, подаренная ей «на бедность» работницами детсадовской столовой. И всё. Выгнать же нахлебника она не могла – всё ещё надеялась, что он «остепенится», начнёт помогать ей и детям. Из-за моего ровного голоса (поскольку никогда не унижала я себя и окружающих верещанием) она, вероятно, думала, что подписанная ею бумага, где предупреждалась «гр-ка такая-то о возможном лишении родительских прав» канула в небытиё не только в её затуманенном мозгу, но и в моей памяти. Да, прозорливостью она не отличалась.
Но когда этот, ужасный и для меня, и для неё, день настал она, поняв, что навсегда расстанется со всеми четырьмя детьми, которых, я и сейчас утверждаю это, любила (возможно, на бессознательном уровне, продиктованном нам «кровью», но – любила), решилась, наконец, на поступок: боясь всех нас, «официальных представителей», она закрыла перед нами дверь, чтобы не отдать в чужие руки их, рождённых ею ещё в той жизни, когда была законной и уважаемой женой. Что такое замок в деревянной двери для небольшого топорика и мускулистых рук участкового? Как далека была она от реальной жизни! Как загнана в «пятый угол» бытия вместе со своими кровиночками…
«Оленёнка» я встретила много лет спустя на заседании комиссии по делам несовершеннолетних. Его красивые и отчаянные тогда глаза за годы пребывания в интернате стали…злыми. Ведь в той судьбе, от которой он убегал через взломанную старшим леётанантом дверь, его разлучили не только с н е ю, единственной, но в чём-то виноватой, его разлучили со всеми братьями и сестрёнкой! Их «раскидали» по разным детским учреждениям. Вот когда я по-настоящему пожалела, что «действовала в пределах инструкции». Хотя, что я могла поделать? Наверное, уйти, чтобы это сделал кто-то другой. Но разве это выход для «оленёнка» и ему подобных? Это даже для моих памяти и совести не выход.
О чём это я? О тысяча девятьсот семьдесят восьмом. Это – год создания инспекций по делам несовершеннолетних. Вот они – выпускники группы инспекторов по делам несовершеннолетних (в большинстве своём - гражданские лица с высшим образованием, пришедшие помочь детям, попавшим в нелёгкие жизненные обстоятельства) и их наставники – преподаватели Ярославской школы милиции.
Но спасать детей от родителей-садистов одно. «Спасти» же детей от любви к родителям, у которых н е т возможности содержать их на уровне требований «доброго» общества, - совсем другое. Пока государство платит ежемесячное пособие на ребёнка в размере стоимости одного (!) килограмма варёной колбасы, требовать «достойного содержания» этих самых детей – садизм со стороны этого самого государства. Никогда не поверю, чтобы лысые и кучерявые головы в правительстве и думе не понимали этого. Просто: с «оленят» по нитке» – чьей-то «ксюше» - бриллиантик.
В «Маме для мамонтёнка» (кто не помнит или не знает – это мультик советских времён) мохнатый малыш находит приют и ласку под хоботом слонихи. Всё мультипликаторы сделали логично: мама-то у мамонтёнка вымерзла. И добродушная слониха стала ему приёмной матерью. Некое подобие современного семейного детского дома. Только в ситуациях, подобных выстраданной мною истории, зачем нам это? Может, вместо того, чтобы оплачивать труд чужих для детей дядь и тёть, поднять до уровня достойного материальное благополучие родных для ребятишек пап и мам. Как? Да ещё Аркадий Райкин, Царство ему Небесное, подсказывал всем «непонимающим» со сцены: «А, может, папам платить побольше, а мамам работать поменьше…» Если же папы – «гражданские», то автоматически сделать пособия на ребёнка аналогом прожиточного минимума. Я что – «Америку» этой мыслью открыла? Патент на «изобретение» взять? Откуда деньги «измученным» думами о нас «верхам» наскрести? – Да воровать поменьше на всех уровнях. Заметьте, я не требую – вовсе прекратить, а то перемрут с непривычки, и кто же нами, бедными, в прямом и переносном смысле этого слова, руководить будет? Но не так нагло и не в жутких размерах – можно же? А не заманивать доверчивых россиянок на родовое кресло очередными «ваучерами», по которым, как у Зощенко, скорее всего, отдадут «потом…половину». Ведь что придумали – три года проверять будут, можно ли родным матерям их родных детей доверить?
А вот собак-убийц или крокодильчиков у нас любой сумасшедший может приобрести и использовать…без проверки. Загадочная страна. Или правители загадочные? «Мою прекрасную леди» Бернарда Шоу не читали, про «Нового Пигмалиона» тоже, вероятно, не слышали. А то бы запомнили перлы папаши Дулитла на ту тему, что если человеку дать мало денег, пропьёт, если же много – жадным станет, копить начнёт, жалко много-то пропивать. Так вот она, мысль моя, на поверхности «лежит»: дайте многострадальным матерям России, тем, которые были откровенно ограблены чередой приватизаций, хотя бы с опозданием, возможность получить положенное им от Родины-матери, несчастными и обиженными детьми которой они все являются; дайте не «много», а «очень много» денег, и перестанут они топить свои страхи за завтрашний день в бутылках, стаканах и стопариках. Только после этого не создавайте, правители наши, новое министерство «по проблемам правильного расходования матерями денег, выделяемых им на детей». Понятно, что подрастают и размножаются у вас те, кого «нужно пристроить», но не создавайте! И не жадничайте раскошелиться (не из своих, заметьте, денег) на мой «проект». Чтобы уж совсем закончить ваш ликбез, ещё помогу…мыслью, не своей: «Что ты спрятал, то пропало, что ты отдал – то твоё» или «Не оскудеет рука дающего». Ничего не напоминает, особенно тем, кто теперь принародно пальцы щепоткой складывает в известных храмах и ко лбу их подносит?
Или сложившаяся практика доведения «электората» до суицида и надлома, а их детей – до бездны «жалеемых» кому-то выгодна? Как у Маяковского: «Значит, это кому-нибудь нужно?» Уже не в одной статье пытаюсь я обозначить этот адресат: «чёрные дыры» чьих-то московских бездонных кармашков. Верите? – Не печатают эту фразу! Верите. Там, «наверху», всё по плану. «Сколько положено», держали в кресле беспомощного Фрадкова, «сколько положено», Зурабов «дразнил гусей» (это нас с вами, избирателей). Теперь подошёл «срок»: Фрадков, наконец, покинет свою хлопотную должность, на которую и не рвался никогда; Зубкову «на зубок» дадут Зурабова – «созрел клиент». А уж мы-то просто перезрели – любой теперь не просто пойдёт - побежит к избирательным урнам по направлению, указанному новым премьером. Нет, не любой. Я не пойду. Меня, пенсионерку и инвалида, не «купить» только ежегодным повышением пенсий пенсионерам (естественно после того, как инфляция сожрала эти «надбавки») и показательным закланием «тельцов» типа Зурабова
Слово даю. Я, не бывшая никогда ни в каких партиях, но годами наблюдавшая спланированную (и я настаиваю на этом) беду детей наших, теряющих своих родителей, когда-то потерявших своих отца и мать, пойду за любым политиком, который не будет покупать нас, убогих, но способных добраться до избирательных урн, а по-настоящему займётся спасением генофонда России. Только не на словах для телебреда, а на деле. Предупреждаю, лепета про «нежелание работать» несчастных, которых я предлагаю не обогатить, а только материально поблагодарить за то, что они рискнули продолжить род в предложенных им нашей страной условиях, не приемлю. Стоит вам, власть приватизировавшим, вспомнить о разнице стартовых условий для них, о ком я «ходатайствую», и для себя, любимых. И вы не рискнёте со мной спорить. Рискнёте? Тогда прав один из неизвестных многим, но любимый и почитаемый мною поэт Александр Богатырёв, написавший:
А над всем – поклявшийся на шпаге,
В краденом величии своём,
Учит правде, чести и отваге
Брат мой Каин, ставший королём.
А я, «не купленная» ни одной из партий или политиков, тоже найду выход. «Отцов»-правителей я мысленно уже давно лишила родительских прав по отношению к «детям» их – народу русскому. Настанет черёд и родины-матери… Заметьте, я не первая придумала это: через открытые перестройкой двери сколько взрослых «оленят» без оглядки рванули от искусственно созданной нищеты и убогости! Правда, не самые нищие и убогие сделали это. Зато – самые сообразительные из «подопытных кроликов», в которых нас всех тогда превратили. Родина, обворованная «отцами-основателями», конечно, не была виновата, но её же лишили многих-многих «детей», нашедших других «родителей», пусть и «тупых», как верно обозначил Задорнов. К «тупым» не поеду. Скучно. Да и денег на дорогу нет. А вот свой долг человека, призванного спасти гибнущих детей, и подрастающих, и уже взрослых, исполню «в пределах должностных инструкций». Пусть только мысленно…
Страшно? Мне тоже.
Елена Рындина сентябрь 2007
P.S. Мы, первые инспектора по делам несовершеннолетних УВД Ярославской области, были очень разными, но – глубоко гражданскими личностями (даже после присвоения нам званий). Помню одна из нас на Толге, где тогда находилась колония усиленного режима для несовершеннолетних, выступая перед пацанами, совершившими грабежи, разбои, изнасилования и убийства, со сцены вещала своим высоким голоском, имея в виду групповой беспредел их в отношении представительниц слабого пола (это, по-моему, статься 117 была): «Мальчики, как это можно? – В сарае, в антисанитарных условиях …» Чётко врезалось в память и то, какие раскрытые рты были у слушающих её насильников. Во всём их обвиняли, и сами они в чём-то раскаивались. Но только не в том, что «в антисанитарных условиях» участвовали в дурном деле. Их головы такая мысль просто не могла посетить. Невинность её лексикона даже меня удивила, потрясла до внутреннего хохота. Но, с точки зрения педагогики, такие казусы нашего набора инспекторов всё-таки лучше, чем откровенный цинизм в живописании трагических жизненных ситуаций, насилующий сейчас всю страну через кинофильмы и телеэкраны. Кроме мертвящего душу равнодушия или ужасающей жестокости ничего не принесёт это тем, кто идёт нам на смену. Я искренне уважаю труд уборщиц, просто любой труд. Я по-настоящему сочувствую моим нынешним коллегам. Им, наверное, во много раз труднее, чем было мне, в своё время, или капитану милиции в отставке Альбине Фёдоровне Котиковой (на снимке она - с помощниками-комсомольцами), начинавшей службу ещё в детской комнате милиции.
Только ведь всё поправимо. Стоит лишь перекрыть каналы обогащения (здесь и в прямом смысле – каналы телевидения) тем, кто поставил на поток производство киношной грязи для нас. И ещё – вспомнить советы мистера Дулитла и Мастера Райкина. Тогда инспектора по делам несовершеннолетних будут выполнять свои служебные обязанности, не травмируя детскую психику и не подталкивая их родителей к краю пропасти. Получится? Не знаю. Но надеюсь. Не хочется мне выносить «приговор» собственной родине. Не кровожадна я от природы, хотя потихонечку стервенею, но – не в адрес обездоленных. У меня другая мечта: чтобы каждый, из рождённых (а не только элитная тусовка, интимные подробности мелконького существования которых так смакуют купленные ими же газеты и телеэкраны) в России, знал, что его, «единственная мама на свете», не только хочет, но и может защитить своего ребёнка от всех напастей. Доживу ли до этого дня? А так хочется...