Завещание звёздным наследникам
А если «без тумана», то статья эта для тех, кто сегодня, как я когда-то, выбрал для своей профессиональной деятельности совсем не сладкую стезю участкового инспектора по делам несовершеннолетних…
Я пришла в эту структуру осмысленно, будучи уже двадцатишестилетней
матерью двоих детей. Пришла, насмотревшись на жизнь школьного муравейника, в котором, однако, было гораздо меньше стройной логики, чем в природном аналоге этого явления. Меня удручало одиночество каждого из учеников и полная невозможность индивидуальной работы с ними со стороны учителей, каждый из которых был загнан в силки поурочных планов, многоступенчатой отчётности и формалистики школьного бытия. Мне хотелось «перевернуть мир», спасти того, по отношению к кому это ещё было не поздно. Кроме этой, основной, причины, побудившей меня сменить место работы, был, как оно и положено в классическом варианте развития каждого события, повод, просто сорвавший ту, достаточно молодую особу, каковой я являлась в то время, с « насиженного места». Позднее, в журнале «Время и мы» за сентябрь 1990 года в статье «Человек, который улыбался» я рассказала об этом эпизоде моей педагогической деятельности, которым не стоит гордиться. Повторяться не буду. Если коротко, речь шла о мальчике, которому отец перебил лицевой нерв, обрекая тем самым своего сына на постоянную полуусмешку. Будучи близорукой, я не смогла разглядеть этого несчастья на лице своего ученика и мысленно презирала его за то, что во время моих уроков (мы проходили историю Великой Отечественной войны, и я тщательно подбирала документальный материал, чтобы затронуть души своих слушателей теми страданиями, которые выпали на долю наших отцов и матерей) он не изменял, как мне казалось, своей презрительной мимике. Стоит ли говорить, что прозрение и раскаяние пришли ко мне одновременно, и я не могла больше оставаться в школе.
Я и сейчас нередко слышу: «Ты с Луны свалилась? Где ты видела, чтобы кого-то это волновало?» Откуда мы все «свалились», до сих пор решают на разных уровнях (и учёные, и фантасты, и богословы), и до сих пор не пришли к общему мнению. А вот волнение или равнодушие – штука индивидуальная, не надо путать «божий дар с яичницей». Если кто-то плюёт на всё и вся, это ещё не повод присоединиться к компании этого верблюдообразного. Разве что вы ощущаете с ним внутреннее родство. Но это уже другая тема…
Да, каждый выбирает свою манеру поведения и способ существования. Здесь мы свободны. Но, на мой взгляд, не все. «Не навреди!» - не только медики, но и представители многих других профессий не имеют права нарушить эту заповедь. Без сомнения, все те, кого служебный долг сталкивает со сломанными детскими судьбами, относятся именно к этой категории. Есть возражения? Навряд ли кто-то (особенно публично) рискнёт оспорить данную мысль. А на практике? Той самой, ежедневной, за которой не успеет уследить никакое око бдительного начальства…
Точно помню место, где произошёл этот случай. Называть не буду - не принципиально, да и нет желания кого-то обидеть. Предостеречь – да (тысячу раз!). Запомнила, что посещала мальчика, состоявшего на учёте. Впервые. То есть задача простая, обозначенная всеми нормативными актами как «ознакомление с жилищно-бытовыми условиями несовершеннолетнего». Самого «виновника торжеств» не было. Дверь открыла его бабушка и сразу испугалась (мгновенно! я ещё кроме «здрасьте» ничего пролепетать не успела!), заметалась, позвала дочь. Стремглав выскочив из кухни на паникёрные призывы своей матери, молодая женщина, нервно теребя опрятный фартук, тоже испуганно начала дребезжащим голосом докладывать, куда и зачем отлучился её сын. Знаете, что случилось со мной? Смешно (нет, конечно! безнадёжно грустно), но я тоже…испугалась. За психику этих милых женщин, которые с момента постановки на учёт их нашкодившего сына и внука стали ощущать себя преступницами, обязанными перед каждым, наделённым хоть крохотной властью, трепетать. Но ведь постановка на учёт - в большей степени не карательная, а профилактическая мера. Кто внушил им обратное? Нет-нет, претензии в свой адрес отметаю сразу: участок был мною на тот момент только что принят, эту семью я видела впервые. Мне путём нехитрых и испытанных манипуляций удалось вернуть их в рамки обычного (или - близкого к обычному) состоянию. Они обе с улыбками вышли провожать меня. Но и напоследок невольно расстроили:
- Спасибо Вам, спасибо!
- За что?
- Что не кричали на нас, - растерянно пролепетала пожилая женщина, годящаяся мне в матери, вероятно, обескураженная моим вопросом.
Я постаралась (и думаю, у меня получилось – в детстве занималась я в нескольких театральных коллективах) не показать того негодования, которое вызвали у меня эти прощальные объяснения. Не на женщин, естественно, были направлены мои эмоции – на тех коллег, кто посмел внушить не только оступившемуся подростку, но и его, загнанным в «пятый угол» бытия, родственникам, что теперь на них можно(!) кричать любому сопливому поганцу, нацепившему погоны. Постановка на учёт любого, совершившего правонарушение или преступление, это - конкретный вид наказания, влекущий за собой ряд тоже вполне конкретных мер воспитательного воздействия и контроля. Крик не входит в этот перечень! Его употребляют в качестве аргументации люди с невысоким интеллектом при полном отсутствии какой-либо, достойной внимания, доказательной базы собственной правоты. Я понятно выразилась? Если заземлённее (с учётом моего, по мнению многих, «лунного» происхождения): унижение, одной из форм которого является повышение голоса на кого бы то ни было, не является официально разрешённой к применению мерой для профилактики правонарушений и преступлений несовершеннолетних.
Или это уже не является одним из главных направлений деятельности службы, претерпевшей многочисленные изменения в названии, но, на мой взгляд, всё-таки выросшей на базе тех самых детских комнат милиции, основной функцией которых было всё-таки п о м о ч ь детям и подросткам?
На эту невесёлую мысль натолкнула меня недавно беседа с коллегой по Совету родителей нашего района. Растерянно и как-то даже испуганно (вот оно - снова!) она заговорила со мной:
- Вы ведь раньше тоже с детьми работали в милиции?
- Да.
- А лекции у вас там для ребят не предусмотрены?
- Ну как же! У нас и график определённый разработан всегда был. А я лекции всегда сама писала и с коллегами делилась.
- Да? Я тут попросила нашу инспекторшу, а она – «Некогда мне им что-то рассказывать! Наше дело ловить их, когда совершат что-то»…
Я нашла несколько дежурных фраз, чтобы как-то объяснить неловкость нынешней носительницы милицейских погон. Если угодно - «честь мундира» для меня не пустой звук. Но между нами: как же так можно? Снова не собираюсь я высвечивать героиню казуса, хотя здесь-то вполне конкретно можно найти все необходимые координаты. Я пытаюсь надеяться, что это - исключение из правил. Чтобы человек в четырнадцать лет не сел на скамью подсудимых за групповое изнасилование, в 10 – 13 лет ему н у ж н о объяснить, что за это бывает!!!
Это аксиома, которой куча подтверждений. У каждого такие факты в голове. Не забыть мне пацанёнка пятнадцати лет, который удивлённо объяснял мне, что он-то «вообще был седьмой», так за что его? Он учился в «моей» школе, на учёте раньше не состоял. И только себя и ещё немного нехватку времени на о б щ у ю профилактику винила я в том, что он «был седьмым» в изнасиловании своей ровесницы. Лучше бы первым и последним (грустная шутка). Ещё лучше - никаким. Не вам ли, нынешним коллегам моим по прошлой моей службе не понять этого? Уверена (тем и живу) – поймёте.
Конечно, хорош Жеглов в исполнении боготворимого мною Высоцкого. Но весь тот прекрасный фильм (кто забыл - «Место встречи изменить нельзя») был сотворён ради того, чтобы показать правду Шарапова. И это - по отношению к взрослым, заметьте, правонарушителям и преступникам.
Так что же говорить о детях! Поймать «за рукав» недоросля, тянущегося к чужому добру или оружию, очень важно (кто бы спорил?). Остановить на пути к реализации злого умысла, доказать, что пацан (девчонка) кому-то нужны в этом мире, и жизнь, наконец, сменит и для них «чёрную» полосу на «белую» - важнее.
Елена Рындина.