Автор иллюстрации - Мария Орфанудаки
Глава 11. «... эти вздохи, дрожь, жар, мурашки по коже...»
Володя уже сжевал в меланхолической нирване полбатона, две сосиски, банку скумбрии, сырок "Янтарь", запил этот плебейский завтрак здоровенной чашкой кофе и направил свои стопы к компьютеру. Никаких стихов в голове не было, сплошная муть. Володе требовалось убежать от навязчивого желания купить бутылку водки. Любым способом, а Интернет - лучший в мире доктор, способный предложить шоковую терапию в виде ленты новостей или же обезболивание порносайтами. Володя не успел нажать заветную кнопку Reset. Кто-то нажал на кнопку звонка.
Он распахнул дверь и чуть не рухнул, чуть не завопил, чуть не разрыдался. На пороге стояла Нонна - в обыкновенных вылинявших синих джинсиках и простом, но дьявольски подходящем ей ярко-жёлтом свитерке.
- Извини, не позвонила, - сказала Нонна, - через центр ехали, там шум от машин просто сумасшедший... ты не хочешь поехать с нами на дачу?
Господи, с тобой хоть в концлагерь, мысленно ответил Володя, а вслух спросил:
- С нами - это с кем?
- Мой благоверный, его друг с женой, и ещё пара семей в другом автомобиле. Все ужасно старые и нудные. Я с катушек съеду от них, Вовка.
- А твой благоверный - ничего, не возбухнет?
Нонна засмеялась.
- Всё продумано этим гениальным мозгом, - она ткнула пальцем себе в лоб, - с одной из семей дочка. Такое юное дарование в очках. Я предложила Михалычу: "Давай возьмём с собой Вовку, он будет парой для девушки".
- И мне придётся быть парой для какой-то очконавтихи? - расстроено спросил Володя.
Он до сих пор не мог прийти в себя от того, что Нонна, живая, настоящая, а не рождённая мучительными эротическими мыслями, стоит на его пороге.
- Немножко. Для видимости. Утром Михалыч уйдёт с мужиками на охоту на весь день. И мы с тобой...
Безжалостная обвила одной рукой Володину шею, а другой стала гладить пояс и застёжку его джинсов. Конечно, для иллюстрации будущего счастья, но Володя долго - половину пути до упомянутой дачи боролся с телесными муками.
День был прекрасный - без единого облачка, с ослепительно синим, прошитым солнечными лучами и серебристыми паутинками небом. И дача была хороша, деревянная, вся в резьбе и башенках, с множеством балкончиков, галереек, дверей и дверок. И лес, окружающий дачу - тёмные сосны и жарко-золотые берёзы, дубы, осины, тоже изумлял. Володя никогда не был любителем природы и загородных утех, но сейчас его утомлённая депрессией душа искренне радовалась.
Во дворе, в беседке был накрыт "шведский стол", так выразилась хозяйка, дама возраста Зинаиды Андреевны, но без её моложавости и обаяния. Володя увидел ржаной хлеб, сервелат, мелкие маринованные огурчики, розовое сало и жёлтый копчёный сыр, выпил с мужчинами стопку водки ("с устатку", как выразился муж хозяйки), и легко вынес пытку знакомства. "Иван Сергеевич, известный композитор", "Борис Дмитриевич, бизнесмен, хлебный комбинат "Борисово" знаете?"
Володе были до лампочки самодовольные брюха бизнесменов и важные бороды именитых деятелей искусства. Голова приятно покруживалась от лесного воздуха, водки и особенно - от близкого присутствия Нонны. Вот её улыбка сливается со смолистым запахом сосен и с каждой молекулой этого воздуха входит в Володины лёгкие. Вот её глаза отражают и передают взгляду Володи сказочную синеву неба. Вот её свитерок обрисовывает дивные линии груди, склонённой над мангалом у беседки...
- Володенька, знакомьтесь, это - наша Агаша, - прервал Володину медитацию хрипловатый женский голос. Дородная дама в модном меховом жилете, уже знакомая Володе, как "Екатерина Валентиновна, редактор известного журнала", влекла одной рукой сразу два хрупких объекта: сигарету в янтарном мундштуке и тоненькую девушку в золотых очках. Володя сразу понял, что девушка - та, ради которой он, по легенде Нонны, был сюда приглашён. И сразу возненавидел её острой ненавистью.
"Зубрилка. Целка-невредимка. Доска и два соска".
- Агаша - это Агафья? - спросил Володя, чтобы что-то спросить.
- Да, - смущённо ответила девушка в очках, - моё слишком оригинальное имя, которое приносит мне одни неприятности.
- Почему - неприятности? - Володя искал боковым зрением Нонну.
- Потому что я стесняюсь каждый раз объяснять всем, что такое имя существует.
- А ты не стесняйся, - сказал Володя, - на свете полно куда более странных имён. Нонна, например... Пойдем, посмотрим, что они там с мангалом делают. Мне кажется, что-то немыслимое.
Девушка Агаша повлеклась за Володей, и дальше торчала у него за спиной всё то время, что он помогал хозяйке, Нонне и хлебному бизнесмену Борису Дмитриевичу надеть мясо на шампуры и правильно уложить шампуры на мангал. Чаще всего его руки соприкасались с руками Нонны, и, хотя все у мангала шутили, болтали, весело спорили, он слышал одну Нонну и разговаривал только с нею.
- Борис, Володя, Нонна, я принёс вам напитки, - сказал благодушный, уже пьяненький Виктор Михайлович.
Нонна взяла у него бокал с вином и погрозила ему пальцем: "Не рано ли вы начали, мон шери? Учти, я слежу за тобой!" Володя разозлился и залпом опрокинул в рот водку. Агаша (оказывается, она всё это время вертелась у него за спиной) с лёгким ужасом посмотрела на пустую стопку и убежала.
- Ну, и чёрт с вами всеми! - сказал вслух Володя. - Борис Дмитриевич, а может, сбрызнем мясо красным вином? Судя по запаху, его в чём-то таком и мариновали...
Хлебный бизнесмен начал спич о сравнительных характеристиках разного типа маринадов. В это время тонкая ручка тронула Володин локоть. Это Агаша. Принесла бутербродик с красной рыбой:
- Закуси, пожалуйста.
- Спасибо, - почти растроганно сказал Володя. Агаша показалась ему (водка начинала действовать) "даже ничего" - за очками у неё были тёмно-серые глаза, хорошо отражавшие синее небо, носик и ротик как будто художник-миниатюрист нарисовал, а волосы, стянутые тяжёлой заколкой на макушке, сияли естественным блеском.
- Я только один раз в жизни пробовала водку, - сказала Агаша, - о последствиях лучше не вспоминать.
- Правда? Расскажи, - Володя снова шарил глазами по саду, ища Ноннины лунные волосы и солнечный свитер.
Свет жёлтого спектра шёл от качелей в зарослях сирени. Виктор Михайлович качал Нонну, оба смеялись, лунные волосы взмывали в воздух, и каждый их взмах бросал в сердце Володи пучок ядовитых стрел.
- А пойдём, Агашка, по окрестностям погуляем, - предложил Володя, - шашлык ещё не скоро будет, а водку пить вредно.
- Сейчас, - сказала Агаша, - я только маме скажу.
Состояние Володи было смутным, взволнованным, рассеянным, болезненным, отчаянным, тоскливым, возбуждённым, и Нонна усугубила все эти характеристики, помахав Володе и Агаше рукой со своих чёртовых качелей. Её чёртов муж тоже помахал, и Володе почудилось, что они оба пригласили его сюда и подсунули очкастую девушку, чтобы поиздеваться над Володиными чувствами.
"А что? С этой богемы всё станется. Пьесы её извращённые, брак - такой же. Может, она трахалась со мной и рассказывала мужу, и они вместе обсасывали подробности... есть такие психи на свете"...
- Володя, мама сказала, что ты стихи пишешь, - голосом испуганного котёнка произнесла Агаша, - может, почитаешь?
- Я на память не помню, - ответил Володя, - если хочешь, вот, посмотри.
Он протянул ей свой затасканный блокнот. Агаша остановилась и стала читать про себя. Володя скучающе смотрел на отлого спускающийся вниз, густо усыпанный рыжей листвой склон оврага. Ему было всё равно, что скажет Агаша о стихах. А ведь раньше он волновался, даже выкладывая стихи на бесплатный сайт в Интернете. Нонны нет, и не будет, думал он, и мне безразличны эти красные овраги, синие небеса, рябины-калины и очкастые девчонки.
- Это очень хорошо, - сказала Агаша, - это настоящее... Гораздо лучше моих.
- А ты тоже пишешь? - спросил Володя без всякого интереса.
- Да. Пробую. Но мне, видимо, не дано.
- Кто тебе сказал, что не дано?
- Я посылала в литературные журналы. Нигде не берут. Даже никак не комментируют. Мама, конечно, предлагала напечатать у неё... Но я так не хочу. По блату, по связи - это не настоящее, правда?
Володя кивнул рассеянно, а девушка продолжила, вдруг нанеся ему своим нежным голоском садистскую рваную рану:
- Здесь все - Иван Сергеевич, Виктор Михайлович, Нонна, ты - таланты. А я - посредственность. Обидно, конечно, у меня ведь и мама, и папа - выдающиеся литераторы...
- Нонна - талант? - усмехнулся Володя. - Я думаю, насчёт неё все заблуждаются.
- Как же? Её пьесы ставят в театрах и дают им престижные премии...
- Может быть. Но начала она именно по связи, по блату, то, что ты презираешь. Её муж. Скажи, ты вышла бы за мужчину на двадцать лет старше себя?
- А почему бы нет, если любишь?
- А если ради связей и блата?
Агаша посмотрела растерянно Володе в лицо и спросила:
- Володя, ты влюблён в Нонну?
Он опустил голову, вдохнул самый грустный запах на свете - запах палой листвы. И ответил: "Да". Глаза Агаши наполнились испугом, состраданием, невероятной осенней печалью.
"Зачем я ей сказал? Она разболтает матери, мать - мужу, муж - Виктору Михалычу"...
- Володя, а хочешь, я покажу твои стихи своей маме? Она оценит это, у неё замечательный вкус, она их напечатает...
- Но ведь это тоже будут "полезные связи"?
Агаша не успела ответить. Зазвонил телефон у неё в кармане - хозяйка дачи созывала гостей на фондю.
Сон Володи был неспокойным и даже страшноватым. Мелькали знакомые лица: мать, отец, Матвей, Зинаида Андреевна, Бук, а чаще всех мелькала Нонна. Обнажённая, сладостная, она выходила из морской пены, как Афродита, или же растрёпанная, грязная, искала бутылки по помойкам. Из развалин панельного дома выглядывали неизвестные дети, чёрные коты, старухи, а на пятом этаже из каждого окна - Нонна, Нонна, Нонна... Неслась надрывная скрипичная музыка, гремели выстрелы. Последние, впрочем, оказались реальностью.
Проснувшийся Володя понял, что это охотники пальнули несколько раз холостыми, то ли проверяя оружие, то ли выпендриваясь. Тотчас вспомнился вчерашний вечер: шашлыки, печёная картошка, пироги, алкоголь. Болтовня вокруг костра во дворе. Включенная хозяйкой музыка - классика в исполнении страстной Ванессы Мэй. Единственная танцующая под эту музыку пара - Нонна и Виктор Михайлович.
- Сейчас эти живодёры свалят, - сам себе сказал Володя, - и я потихоньку домой сбегу. До железной дороги здесь пара километров, а там на электричку сяду.
Володя ночевал в мансарде под крышей, а "удобства" были на втором. Он спустился в полной темноте. Внизу, впрочем, бубнили голоса - кое-кто из женщин встал проводить охотников. Володя зажёг свет в ванной, почистил зубы и даже побрился и побрызгался лосьоном, как будто хотел смыть с себя позорный визит в гнусный вертеп. Голоса тем временем смолкли, дача погрузилась в сладкий предрассветный сон. Володя взял со спинки стула свой свитер. И тотчас уронил его, потому что в комнату без стука вошла Нонна.
На ней была белая пижамка, состоящая из короткой распашонки и шортиков. Между распашонкой и шортами сверкало колечко в пупке. Кожа блестела, волосы сияли, глаза Володя не успел рассмотреть - Нонна прыгнула ему на шею, и вместе они свалились на кровать.
- Володька, я чертовски хочу тебя, я так скучала!
Володина обида улетучилась, как жалкая пыль, снесённая смерчем. Он не мог вспоминать обидных эпизодов, мозг отключил все кнопки, кроме одной, и эта кнопка посылала Володе бесконечный алгоритм: целовать, гладить, прижимать, врываться, лететь в горячей темноте, целовать, гладить и т.д. Весь мир сжался до пределов крошечной комнатки с деревянным косым потолком, где в рассветных лиловых сумерках белое тело Нонны казалось фантастическим: слишком длинные ноги, слишком светлые волосы, слишком острые соски. Володя не успевал фиксировать зрением ракурсы, которые хотел бы сохранить в памяти навсегда - те, что принимала Нонна, те, что придумывал он сам, безумный от вожделения. Я хочу запомнить это, я хочу жить с этим. Пусть она никогда не станет моей женой, пусть я проживу пятьдесят, шестьдесят лет без неё, стану сморщенным лысым инвалидом в кресле на колёсиках, но внутри меня будут жить этот свет её волос, эти босые ножки, заброшенные в изнеможении на стенку, отделанную лакированными планочками, эта тонкая ладонь на моём животе. Эти вздохи, дрожь, жар, мурашки по коже, липкая влага на простыне, слитые тени на потолке, пряный запах, отчаянье, счастье, мерцание совсем близких звёзд на воротах рая...
Глава 12. «... согласилась на компромисс, хотя он был тяжёлый и неправильный...»
- И что случилось? - спросил Володя, едва Верка открыла дверь. - Что значит: "Приезжай срочно, мне очень плохо"?
Верка заревела и бросилась Володе на шею. Он машинально отметил не менее приятный, чем у Нонны запах кожи, не менее упругую грудь, прижавшуюся к нему...
- Ладно, ладно, Верёнок. Что ты как маленькая. Пойдем в комнату, вина выпьем, расскажешь, что случилось.
Пока Володя откупоривал бутылку, Верка всхлипывала и сыпала бессмысленными восклицаниями вроде: "Если бы Матвей знал!", "Какая я дура дебильная!", "Не хочу жить после этого!"
Володя подал ей бокал, который наугад вытащил из серванта и заставил выпить вино почти залпом. Оно было холодное. Одна из двух бутылок настоящего розового лафита, привезённых Нонной и оставшихся в Володином холодильнике. Он уже детально нарисовал в уме картину Веркиного несчастья (а что, скажите, может случиться с очень красивой и очень неопытной девушкой в большом городе?), и искал слова для её утешения.
- ... самое главное, что с Матвеем у меня ни разу не было, понимаешь, Вовка, не было, он порядочный, он не такой, как все мужики, сволочи...
- Ну! Вера! Я-то чем тебя обидел?
- А ты не мужик. Ты просто мальчик, друг.
Вот эту роль, определённую для тебя Веркой, ты должен научиться играть виртуозно, Рыбаков, сказал Володя сам себе. Вокруг тебя столько персонажей женского пола, мечтающих видеть в тебе "мальчика, друга": Верка, Маша Челищева, Агаша. Даже Нонна иногда, как ни трагично. Сегодня с утра она позвонила Володе и радостно сообщила:
- Прыгай до потолка! Я устроила тебе публикацию у Екатерины Валентиновны!
- Какую публикацию? - растерянно переспросил Володя, и тотчас понял, зачем Нонна спрашивала адрес его стихотворной странички в Интернете. Как будет презирать меня наивное созданье Агаша за эти "связи и блат"...
- И когда?
- В ноябрьском номере. Сегодня отправь им свою автобиографию и фото, их имейл есть в Инете, только укажи, что ты тот поэт, о котором говорила Нонна Мазовецкая, окей?
- Нонна, спасибо, конечно... а когда мы увидимся?
- Виктор Михайлович тоже поздравляет тебя! - ответила Нонна, и Володя услышал на заднем плане какие-то комментарии законного супруга.
... и никакие публикации не снимут тоску от амплуа мальчика-друга, на которую я обречён...
- С кем ты переспала, Верка?
Верка вскочила, пролетела по комнате, как торнадо, от чего задрожали и зазвенели бесчисленные безделушки и хрустали на полках покойной бабушки.
- Я - ни с кем! Это со мной пытались! Это такая подлость, свинство, и что самое противное - под религиозной подливкой типа! Ненавижу все эти жидовские прибамбасы!
Верка схватила с этажерки пепельницу, изукрашенную золотой вязью иврита и швырнула её об стену. Пепельница не разбилась, но, отскочив, больно стукнула Володю по шее.
- Котина, ты охренела? Такой кувалдой и убить можно. Расскажи нормально. В религиях я, предупреждаю, ничего не смыслю. Ни в нашей, ни тем более, в твоей.
- Кой чёрт моей, я крещёная!
Вот с этого всё и началось. Марк Анатольевич Гурвич, серьёзно запавший на юную художницу Котину, не мог использовать дешёвые способы соблазнения - ресторан, диско, кофе на прощание. Да и Вера вряд ли поддалась бы. Сразу было видно, что девушка не разгульного поведения.
Надо быть хорошим психологом, чтобы знать, как добиться расположения такой девушки. Благо, Верка работала практически на дому. Несколько раз в неделю она приходила в офис издательства - получить заказ, сдать заказ. Где она будет работать над рисунками, начальству было безразлично. Под этим предлогом Марк Анатольевич несколько раз навестил Верку. Передать какие-нибудь рекомендации. Посмотреть эскизы. По наивности девчонка верила, что подобные дела входят в обязанности зам. начальника по финансово-экономической части.
Марк Анатольевич приметил "жидовские прибамбасы". Решил, что она - девушка из ортодоксальной семьи. Аккуратно завёл беседу, и оказалось - Вера о мировых религиях не знает ничего. Об иудаизме в том числе, а сама вообще крещёная.
- Верочка, но вы же понимаете, что это неправильно? - с искренним ужасом воскликнул он.
Сам Гурвич далеко не был традиционалом. Религия была от него примерно на таком же расстоянии, как и от Веры, но сейчас он легко дотянулся, выудил из памяти самые привлекательные и мощные аргументы, и начал конопатить ими наивное сознание заблудшей овечки. Конопатил пару раз в неделю, привозя для усиления сенсорного восприятия сначала эклеры и миндальные пирожные, а потом специфические сласти из лавочки при синагоге. В последний раз была добавлена бутылка вина. От двух рюмок Верка раскраснелась, свернулась в кресле напротив Гурвича калачиком, погрузила пальцы в собственные золотые волосы, отчего сбоку выпало несколько изящных спиралевидных локонов... Марк Анатольевич рассказывал об обряде перехода в иудаизм, гиюре. Обряд предполагает погружение в воду.
- Совсем как крещение! - воскликнула Верка.
- А как же, Верочка? Все мировые религии - христианство, ислам, буддизм берут начало в иудаизме!
- Правда? А нырять как - в купальнике или голышом?
Провокационный вопрос, любой мужчина сказал бы, глядя на Верку: золотые волосы Евы, стройные ножки Суламифи, невинные губы Руфи и страстные глаза Далилы... Марк Анатольевич встал, обошёл сзади Веркино кресло, положил руки на её плечи и попробовал поцеловать. Верка сначала не очень поняла, чего хочет от неё дяденька. Она была уверена, что целоваться можно только с Матвеем, ну, или с другим мальчиком-другом (последнее - чисто теоретически). Марк Анатольевич воспользовался замешательством и попробовал в поцелуе подхватить Верку на руки, как это делают герои-любовники в голливудских фильмах.
- Вы чего? Офигели совсем? Вы чего себе позволяете, а? А ну, пошёл отсюда, гицель паршивый, поц поганый!
На этом моменте Веркиного эмоционального рассказа Володя захохотал в голос, съехал в кресле и далее хохотал почти на уровне пола.
- Верка! Я сейчас сдохну со смеху! Где ты набралась этих ругательств? Ты в курсе, что они - чисто еврейские?
- Книжки вот читаю, которые тут стоят, - обиженным голоском сказала Верка, - но они же на русском языке, Володя... А тебе смешно, что теперь меня попрут с работы, да?
- За что? - Володя вытер слёзы, набежавшие от смеха. - За то, что ты не дала начальнику? Не гони, Верёнок. Над этим начальником есть другой начальник, а с тем начальником я сплю иногда. Я ей позвоню прямо сегодня. Прямо сейчас.
Верка посмотрела горестно на Володю и сказала:
- Какие вы все сволочи, весь мужской пол! Один Матвей хороший!
Пока Володя звонил, она твёрдо решила в выходные поехать в Волчанск и поговорить с Матвеем серьёзно и решительно. Немедленно жениться! Причём, назло М.А. Гурвичу обвенчаться в церкви по православному обряду.
Володя не был в Волчанске более полугода - со дня рождения матери, на котором, помнится, напился в зюзю, пошёл бродить по знакомым до омерзения улицам, хлебнул ещё в грязном баре с двумя одноклассниками, потом добавил на автобусной остановке с отдалёнными знакомыми... Результатом было явление в родительский дом под утро в крови, грязи и блевотине. Володе было стыдно, но он ничего не мог с собой поделать. Родной городок всегда вызывал у него подобное настроение.
Но сейчас было немного иначе. Или из-за неба ярко-синего, как тогда, на даче, или из-за того, что Нонна прислала вчера электронное письмо: "Володька, во вторник Законный Супруг уезжает в мскв, а я остаюсь, ибо должна присутствовать на репетициях моей новой пьесы (хороший повод, верно?). Его не будет целую неделю. Приготовь квартиру для недельного проживания меня и Альфа. Целую, и мысленно делаю тебе минет. Твоя Нонна."
"Три дня! Всего три дня подождать!"
В эйфории Володе казалось, что улицы в Волчанске стали шире, заборы - ровнеё, человеческие лица - приветливеё. Впрочем, и на самом деле, городок преобразился. Вдоль тротуаров центральной улицы были устроены чёрные оградки, похожие на кладбищенские. На перекрёстке ежеминутно мигали четыре светофора (а прежде не было ни единого на весь город). Вокруг старинной церкви чернели рвы, похожие на окопы времён Второй мировой.
- Светофоры, как я понимаю, для украшения природы? - сказал Володя. - Они ведь неисправны.
Верка не обратила внимания на светофоры. Она направила стопы прямо к окопанному храму, Володя едва поспевал за нею. Верка стремительно перелетела окоп по шаткой жёрдочке и бросилась к священнику.
Тот был занят странным для представителя своей профессии делом - ругался с бабкой-замухрышкой в рябом платке.
- А больше, кроме вас, некому бросить памперс в канализацию! - пронзительно визжала бабка. Её голос по ритму и тембру напоминал сигнал детского игрушечного мобильника.
- А вы уверены, что это был именно памперс? - священник, в противовес бабке, рокотал тяжёлым басом.
- Сантехник сказал - памперс! Ни у кого, кроме вас, в нашем доме детей нет!
- Да откуда вы знаете, что это памперс?
- Извините! - решительно перебила сантехническую баталию Верка. - Если мы хотим обвенчаться - как это можно сделать?
- Пройдёмте в храм, молодые люди, - священник рад был сбежать от бабки. Но та вклинилась за Веркой и впереди Володи, продолжая вибрировать игрушечным голосом:
- Вы памперс бросили, а за ремонт весь дом платить должен?
- Пошла вон отсюдова! - рявкнул поп.
Бабка с перепугу рванула так, что едва не опрокинула Володю в ров. Вернуться она не осмелилась, только с улицы продолжала верещать:
- Быдло! Хам! В епархию напишу на тебя!
Священник не слишком порадовал Верку. Венчаться можно только после троекратного оглашения, а значит - не раньше, чем через месяц.
- А как ты хотела? В ЗАГС тоже заявление подают за два месяца, - сказал Володя.
- Ну и что, ну и ладно, - упрямо повторила Верка, - вот в понедельник и подадим!
- Ты же знаешь, Вера, - мрачно сказал Матвей, отрезав ножом основание целой грозди опят, - я никак не могу уехать отсюда.
- А если выплатить твоей фабрике за обучение? - быстро спросила Верка. Набрала горсть опят из ведра и ловко-ловко, в два раза быстрее Матвея, обрезала их.
- Где взять столько денег? - Матвей коротким движением ножа велел Верке молчать пока. - Я знаю, ты сейчас скажешь: "Продадим одну из моих квартир или дом". Вера! Недвижимость не продаётся так быстро. Это раз. И мама моя очень больна, предынфарктное состояние, на кого я её оставлю одну, на старого деда?
- Анна Павловна так сильно болеет? - Вера испуганно выглянула в окошко кухни. Анна Павловна ощипывала курицу во дворе, болтала с соседкой, и умирающей никак не выглядела.
- Конечно, она не инвалид, - сердито сказал Матвей, - но ей нельзя нервничать, ей нужна постоянная поддержка, я не могу обрушить ей на голову всё это сразу: я женюсь, я бросаю институт, я уезжаю...
- Не надо сразу, - пролепетала Верка, - постепенно. За два месяца надо заявление подать...
Матвей видел, что Верка того гляди заплачет. За три с половиной года (дружбы? помолвки? ухаживания? - нет определения в современной жизни) он знал все Веркины выражения лица и блески глаз. Немедленно бросил нож в миску с опятами и погладил Верку по щеке:
- Конечно, подадим. В понедельник схожу и напишу. Мы поженимся, и будем приезжать друг к другу. Я к тебе на выходные, ты ко мне - среди недели. Ты же и здесь можешь рисовать свои иллюстрации...
Верка согласилась на компромисс, хотя он был тяжёлый и неправильный. Не должны муж и жена жить отдельно. Не должны родители обременять детей. Не должны богатые глупые люди держать умных бедных в рабстве. Не должно быть такой чёртовой тоски, когда в саду шуршат золотые листья, по синему небу летят кружевные облака, а в кухне жизнеутверждающе пахнет рассолом для маринования опят.
На столе красовалась традиционная праздничная еда: салат из крабовых палочек, салями, красная рыба, домашние маринады, курица с тмином, толчёная картошка. Отец разливал водку. Мать побежала на кухню за соком для детей (дети тоже имеют право чокнуться за приезд дяди Володи). Зять накладывал себе на тарелку три разных салата. Телевизор показывал взрывы и окровавленные бинты. За стеной, у соседей, натужный голос завёл в четвёртый раз подряд: "Свет озарил мою больную душу, нет, твой покой я страстью не нарушу..."
- ... и хорошо платят за ремонты?
- Смотря какой ремонт, - терпеливо ответил Володя, - если косметический, то не очень. Я специализируюсь на отделочных работах и плитке...
- А ты слышал, Алёшка Шувалов утонул по пьяни?
- Бурмистров Серёга тоже погиб - в автобус врезался.
Зять и родители начали бурные прения по статистике неестественных смертей в Волчанске. В промежутке была выпита пара стопок, конечно, с тостами. Володя тоскливо жевал курицу и пытался переключить мысли. Лицо сестры показалось ему более осмысленным, чем остальные.
- Знаешь, у меня будет публикация стихотворений в журнале. В следующем месяце.
- Да?
Володя назвал журнал, и, видя, что сестре название ни о чём не говорит, перечислил, кто из знаменитых поэтов и прозаиков печатался там.
- Но ты же запятые всегда неправильно ставил! - перебила сестра. - Например, при деепричастном обороте и вводных словах...
Дети с визгом бегали на четвереньках под столом и кусали взрослых за брюки. Натужный голос за стеной застонал: "Бред, полночный бред терзает душу мне опять..."
- А заплатят-то много? - крикнул зять в ухо Володе.
- За что?
- За стишки!
Володя не ответил. Он рассматривал фотографии Нонны в своём телефоне, и это спасало его от отчаянного желания пойти в бар, на автобусную остановку, за гаражи и напиться вдрызг с кем попало.
Верке постелили в той комнатке, где она ночевала у Матвея ещё в школьные годы. Весёлая комнатка, в ней когда-то жил брат Анны Павловны, умерший подростком. До сих пор на шкафу стоят модели самолётов, которые этот мальчик клеил, а на стенах висят его фотографии в овальных рамочках и совершенно уж выцветшие календари с тремя мушкетёрами из советского мюзикла. Диван, который разложили для Верки, был сработан в эпоху развитого социализма, ответственно и качественно. Никто не спал на диване почти сорок лет, разве что Верка - эпизодически. Он не скрипел, не проваливался и умел дарить ласковые гладкие сны.
Но Верка твёрдо решилась не тратить нынешнюю (решающую!) ночь на сон. Едва погас свет во всём доме, она стала скрести ногтями по стене. Собственно, это была не стена, а тонкая перегородка, за которой находилась комната Матвея. Верка поскребла, потом побарабанила пальцами. Так делалось в последнем классе школы. Тогда Матвей приходил к ней на цыпочках, и они лежали под одним одеялом, с головой окунаясь в зной поцелуев и того, что Матвей называл "петтинг".
Скрипнула дверь. Матвей скользнул к Верке под одеяло. В одних трусах, кожа горячая, с запахами грибов, палой листвы, дыма костра, короче, совсем не то, что дорогие искусственные ароматы мерзкого М.А.Гурвича. Верка припала к его губам, подняла на себе рубашку, прижала намеренно, бессовестно, сильно свою грудь к его груди. Запустила руку под резинку на его животе.
- Верка, сумасшедшая, - простонал Матвей.
- Ну, вот, - засмеялась еле слышно Верка. И стала искать на спинке кровати полотенце, чтобы вытереть преждевременную липкость.
- Я ужасно соскучился, а ты налетела на меня, как суккуб.
- Что такое суккуб?
- В средневековой мифологии суккуб - это демон женского пола, который является по ночам к мужчинам и высасывает из них душу...
Матвей, попутно лекции на мифологическую тему, начал привычные манипуляции, неизменно вызывавшие быстрый и жаркий взрыв удовольствия у Верки. Но невеста уже не была школьницей с косой, цеплявшейся за ветки. Она назначила эту ночь решающей, и она дорого отдала бы, чтобы снять её на видео и показать М.А.Гурвичу.
- Вера! Ты что! Зачем сейчас, Вера!
Но кто бы устоял перед хитростью Далилы, тихой страстью Руфи, наивностью Суламифи и мудростью Евы?
Глава 13. «... со мной так бывает. Просто ты ещё не видел...»
Никогда прежде ненавистная осень не казалась Володе Рыбакову таким приятным временем. Каждый миг приносил блаженство: проснуться до солнца и наблюдать то редкие огни автомобильных фар, прорезающие туман или дождевую морось, то мелкое дрожание век спящей Нонны, бродить по старому парку, держа одной рукой поводок Альфа, другой - тонкую тёплую руку любимой, вбежать в мокрой куртке в пустое, серое от сумерек кафе и крикнуть: "Дайте два кофе, быстро!", слушать вечером тихое бормотание телевизора вперемешку со стуком дождя в стёкла и ощущать на своём плече голову Нонны...
Кажется, на этой неделе было сделано всё, о чём грезили поэты и мечтатели всех времён: прочитаны вслух стихи и пьесы, исхожены скверы и парки, излиты внезапные поцелуи в троллейбусах и такси, выпиты любимые вина, измяты и испачканы все имеющиеся в запасе простыни. Володя испугался и ощутил удар реальности (безжалостно, прямо по лицу) только один раз - когда Бук явился посреди счастливой недели и потребовал Володю на работу.
- А это нельзя отложить? - растерянно спросил Володя, в то время, как Бук, стоящий в дверях, нахально рассматривал ножки Нонны, а Нонна, сидящая в шортах и маечке на столе, гадливо разглядывала Бука.
- Какой на *** отложить! Бабки дают ********, работа не ******* лёгкая, на один ****** день, собирайся, на ***.
Володя обернулся к Нонне. Нонна качнула головой и приглушила усмешку ресницами.
- Иди. Я пока займусь сценарием.
Каждый час Володя подавлял в себе сверлящее желание позвонить Нонне. Ему казалось, она ушла из его квартиры, едва он закрыл за собою дверь. Разве могут сочетаться Нонна и матерная ругань, штаны, измазанные штукатуркой, запах таджикского насвая? Бук попробовал спросить Володю, пока они перестилали полы в особняке, очень похожем на дом Зинаиды Андреевны - а кто эта *********** тёлочка у тебя дома? ты с ней живёшь или просто *******?
- Клади ровнее, - ответил Володя, - и не ***** под руку, мешаешь, *****!
Но звонить Володя не смел. Он чувствовал, что Нонне это будет почему-то неприятно.
Она не ушла. Сидела за компьютером, оранжевый свет заходящего октябрьского солнца освещал её правую щёку и волосы. Альф спал на Володиной части дивана. Над мебелью, полом, разбросанными в центре комнаты разновеликими и разнополыми тапочками висели тишина и аромат жаркого с грибами.
- Ты всегда работаешь так допоздна? - спросила Нонна, обернувшись.
Володя не ответил. Схватил её на руки и закружил, а Нонна запищала протестующе - он больно прищемил ей предплечье.
- От тебя пахнет чем-то мастеровым... цементом? нет, олифой, нет...
- Деревом, - подсказал Володя. - И руки у меня в занозах. Зато - вот.
Он вытащил из кармана деньги и помахал ими, а потом бросил на диван. Альф встал и с отвращением отряхнул с себя пятисотрублёвки.
- Это немало, правда, - сказала Нонна, - но ведь ты не каждый день работаешь?
- Так это и хорошо, что не каждый день.
Он сел на диван с Нонной на коленях и показал ей свои ссадины. Нонна немедленно вскочила, разыскала в своей сумочке булавку, платочек и флакон духов и принялась вытаскивать занозы.
- Не больно?
- Нет. Наоборот, приятно.
- Я довольно глубоко ковыряю, но нет выхода, может загноиться.
- Я ненавижу дисциплину и обязаловку, - сказал Володя, - один друг предлагал мне работу программиста в офисе. Но каждый день таскаться к определённому часу на работу, торчать там, не имея возможности выкурить сигарету, когда мне хочется... нет, это не по мне!
- И не по мне, - усмехнулась Нонна. - Но условия твоего труда... эти мужики-матерщинники, эта грязь и вонь...
- Лучше так, - сказал Володя, - пролетариат не имеет ничего, кроме своих цепей. И никому ничем не обязан.
- А работодателям? - спросила Нонна.
- Простые отношения. Работа - деньги. Не хочешь меня - ищи другого работягу. И я найду другого работодателя. Дома нужны всем. Но далеко не все умеют их строить и ремонтировать.
- Хочешь сказать - моя работа не так важна? - прищурившись, спросила Нонна.
Володя пожал плечами. Он не мог обидеть её.
- Ну, говори! С твоей точки зрения, я - бездельница?
- Наверное, нет. Ведь масса людей хочет смотреть твои пьесы. Но... их меньше, чем моих клиентов.
- Сиди спокойно, заноза очень большая, - сказала Нонна. Вынула её почти безболезненно, прижгла духами и поцеловала Володю едва чувствительно в висок:
- Пойдём ужинать.
Володя наблюдал за нею - за выражением глаз, за мимикой. Обиделась она? Расстроилась?
- Вина выпьешь? - спросила Нонна от холодильника.
- С удовольствием. Всё тело болит, нужна анестезия.
Нонна засмеялась, и Володя вздохнул с облегчением. Он уже знал все оттенки её веселья, этот смех был искреннего нежно-розового цвета. Нонна не обижена. Лишь бы она не прочла мыслей Володи, скачущих, дерзких: на кой чёрт нужны твои замороченные пьесы, Нонка, оставайся со мной всегда, вари мне ужин, доставай мои занозы, разбрасывай по дивану мои деньги - это работа, для которой ты создана.
Оказывается, неприятный разговор не утёк в невидимые щели ноосферы. Он просто завис временно под потолком Володиной квартиры, чтобы вылиться внезапным ядовитым дождём. В самый неподходящий момент. Ночью. После сладкого, может быть самого сладкого в их истории соития, Нонна вдруг вздохнула и повернулась к Володе спиной.
- Я ненавижу дисциплину и обязаловку из-за отца.
- Он ведь военный, кажется? - спросил Володя ленивым голосом, гладя под одеялом бедро самой совершенной в мире формы.
Нонна столкнула его руку и с новым вздохом легла на спину.
- Не просто военный. Он генерал. Мама у него вторая жена. Когда я родилась, маме было двадцать два, а отцу - сорок. Он привык командовать. Никто не верит... он будил весь дом в шесть утра и заставлял делать зарядку. От апреля до ноября - на террасе. В зимнее время - в холле с открытыми окнами. Представляешь такое зрелище - жена, дочь, повар, домработница и шофёр, приехавший на службу, все машут руками и делают приседания...
- Пипец!
- До десяти лет я вместо: "Нет" говорила "Отставить". Но хуже всего стало, когда мама убежала от него с любовником - штатским человеком, музыкантом. Мне было шесть лет, она не могла взять меня с собой. Отец больше не женился, мы жили вдвоём, и всю свою любовь, заботу и дурь он выливал на мою голову. Я была одета лучше всех в классе. У меня в пятом классе были французские духи и серьги с брильянтами. Я занималась музыкой, английским и каратэ с лучшими специалистами. Но у меня не было настоящих подруг. Какие подруги, если в школу и из школы тебя возит папин шофёр, а всё свободное время расписано по минутам? Я не бегала по улице, как нормальные дети, не училась курить, не таскала домой бродячих кошек. Знаешь, я вспоминаю себя в то время, и мне кажется, что я даже думала папиными мыслями, я была полный его клон, только женского пола...
- Бедная девочка! Точнее, как про тебя придумано: "Бедная богатая девочка"...
- Именно. Грех жаловаться, говорят про таких людей, тебя бы в детский дом, тебя бы к родителям-алкашам... Но кто измерил степени страдания? Кто может их сравнить?
- Нонка, ты плачешь? Бога ради, не плачь. Всё это прошло, никогда не вернётся... Ты тоже убежала от него?
- Нет, я жила с ним до окончания школы, поступила по его приказу в Военно-медицинскую Академию и встречалась по его приказу с таким же, как сама, генеральским сынком. Благо, "жених" оказался более продвинутым, чем я. Он-то и повёл меня на какую-то тусовку, где я встретилась с Виктором... Вот тогда я ушла резко и отовсюду - от папы, от жениха, из Академии и из дисциплины. Навсегда.
В тёмной комнате повисела несколько секунд тяжёлая тишина. Потом Володя, проследив глазами за проплывшим по потолку светлым пятном от автомобильных фар, осторожно произнёс:
- Тебе не кажется, что ты перешла от одного папы к другому?
- Внешне, может быть, да. Я уже привыкла, чтобы меня опекали и содержали. Но Виктор - полная противоположность моему отцу. Он никогда не приказывает, ничего не заставляет делать, не контролирует. Иногда только... помнишь, как мы познакомились с тобою...
Она быстро стряхнула с себя руку Володи, села.
- Но с ним я стала сама собой. Помню, я позвонила отцу и сказала: "Папа, я ушла из Академии и ушла от тебя. Я буду жить с мужчиной, которого люблю, и никогда не вернусь." Повесила трубку, руки дрожат, Виктор принёс мне стакан виски, я пью и слышу - кто-то говорит в моей голове. Какие-то голоса, мужские, женские, выстрелы, музыка. Витька, сказала я, у тебя есть тетрадка и ручка, мне надо кое-что записать. А телефон звонит - это отец определил номер мужа и названивает ему с угрозами. Витя так спокойно ему отвечал, знаешь, как он умеет, вальяжно: "Успокойтесь, папаша. Девушке восемнадцать лет, она имеет право распоряжаться своей жизнью сама". А я даже не спрашивала, что там отец говорил. Писала, как сумасшедшая. За три дня закончила, показала Виктору. Он говорит - это же сценарий. Артхаусное кино. Хочешь, я найду тебе режиссёра, и он поставит фильм? Найди, сказала я, а сама ведь никогда в жизни не видела такого кино. Смотрела с отцом всякие "Летят журавли", дерьмо советское...
- "Летят журавли" имеет премию Каннского фестиваля, - возразил Володя.
- Имел! В шестьдесят лохматом году! - вдруг крикнула Нонна. - А в следующем году премия будет моя! Моя, слышишь?
- Слышу, - Володя вслед за нею вскочил с дивана, - ты чего разозлилась? Я не на стороне твоего отца. Я - за тебя. Я всегда буду за тебя.
Топот босых ног Нонны удалился в коридор. Володя побежал туда, включил свет. Нонна сидела на полу у стенки, закрыв лицо руками. Альф подбежал и лизнул её пальцы, между которыми просачивались слёзы.
- Ты что? - Володя сел рядом, погладил её, прижал к себе. - Что ты, любимая? Я не хотел тебя обидеть...
- Ты... ты как отец... думаешь, что польза есть только от вас... строителей! врачей! солдафонов! а нас… нас вы бы истребили, если бы могли... всех писателей, артистов... мы, по-вашему, даром воздух переводим!
Она дрожала, всхлипывала, и кажется, не видела Володи, он был для неё как некий образ, который она хотела прогнать из воображения, отмахивалась руками, даже ударила пару раз. Никогда в жизни Володя не был так напуган. Побежал на кухню, налил в стакан воды, принёс Нонне. Половина воды была вылита на пол в борьбе, но её капли, кажется, слегка охладили Ноннино безумие. Она перестала дёргаться, и Володя поднял её с пола, понёс в ванную.
Под прохладным душем она бессильно положила голову Володе на грудь и обняла его за талию.
- Извини меня, милый. Со мной так бывает. Просто ты ещё не видел.
- Ничего, милая, - Володя гладил её мокрые плечи, лоб, лицо, словно пытаясь стереть с него выражение непонятного страдания.
Прохладные струйки сверлили его голову, напоминая "пытку водой", о которой он читал в историко-приключенческих романах, и было Володе больно, одиноко, мучительно страшно.
Глава 14. «... вызовите мне, маман, киллеров...»
Рассветало после девяти утра. Ветер срывал с деревьев последние листья. Городские голуби сбились в стаи и перебрались из парков в более сытные места - к кафе и вокзалам. Володя каждый день забегал с книжный магазин "Возрождение" и спрашивал:
- Нет ли у вас ноябрьского номера?
Продавщицы уже знали, какой журнал нужен этому странноватому парню, никак не похожему внешне на любителя изящной словесности.
- Нет пока, - пожимали плечами.
Володя ждал журнала со своими стихами, ждал звонка от Нонны, ждал зимы. Но был востребован только заказчиками отделочных и декоративных работ. Лишь покраска стен, циклевка паркета и укладывание плитки нужны были миру от Владимира Рыбакова. Он тратил из заработанного только самую малость - на простую еду и сигареты. Завёл пластиковую карту - лучше копить капитал, чем превращать его в вино, тоску, похмелье, чёрное отчаянье.
"Курить, что ли, бросить?" - раздумывал Володя. - "Всё равно делать нечего"...
Но посреди особенно затяжных дождей и грустных мыслей в Володину дверь постучали. Он как раз пытался в восьмой раз дозвониться Нонне на мобильник. Телефон, наконец, взяли, и голос Виктора Михайловича спросил:
- Алло! Нонна в театре, телефон забыла дома. Если очень нужно, позвоните в театр...
Володя бросил телефон и пошёл открыть робкому стуку. "Позвонить, что ли, не могут?"
- А у вас кнопка запала, - сказал полудетский голосок, - я пыталась её вытащить, но только хуже стало...
С Агашиного пальтишка, сумочки и даже волос стекали холодные капли. Совсем как в сказке Андерсена "Нехороший мальчик". Злой мальчик Амур явился мокрым и замёрзшим к старому поэту и пустил стрелу любви в его сердце. Хорошая девочка Агаша притащилась к молодому поэту, чтобы пошевелить стрелу в ране, побередить её...
- Пацаны-уроды, снова все звонки испортили, - сказал Володя, - да ты входи скорей! Мокрая, как утопленница!
- Я вышла из дома с зонтиком, - сказала Агаша, пока Володя вытаскивал её из мокрого пальто, - но забыла его в троллейбусе, представляешь? Степень моей неприспособленности к жизни...
- А почему ты не позвонила? Вдруг бы меня не было дома, или...
- Я сидела в Интернете, и увидела в аське, что ты "он-лайн". Решила сделать сюрприз.
Она вытащила из сумочки и протянула Володе что-то бумажное, бело-голубое, основательно мокрое.
- Журнал! - вскричал Володя. - А я уж и надеяться перестал! Агашка, дай, я тебя поцелую!
- Твои авторские экземпляры, - Агаша вытащила еще два журнала, более сухие. - А гонорар тебе придёт почтовым переводом, мама уже отправила.
Володя в своём радостном волнении то листал журнал, то бежал одеваться, то чмокал смущенно хихикающую Агашу в щёчку. В конце концов авторские экземпляры были брошены на диван, Агаша усажена туда же.
- Вот тебе моя рубашка и шерстяные носки. Переодевайся, грейся, а я побегу за вином.
Если бы Володина жизнь развивалась по законам мелодрамы, то в этот момент Нонна должна была внезапно явиться, застать в Володиной квартире переодевающуюся девушку и убежать в ревнивых рыданиях. Или же Володя, вернувшись с покупками, увидел бы Агашу с распущенными волосами и в собственной рубашке, сидящей на ней как мини-платьице, понял бы её скрытую прелесть и немедленно влюбился бы. Но суровая дева Фатум отвела поэту Рыбакову совершенно иной жанр. Он пришёл, откупорил вино, нарезал сервелат и, намазывая на ломтики французского батона масло и икру, рассматривал свое фото в журнале. Фото вышло некачественным - середина лица словно вылиняла.
- Мама так ругалась на типографию, - оправдывалась Агаша, - все фотки в этом номере испортили.
Об авторе было написано ровно две строчки: "Родился 12.04.87. в г. Волчанске ...ской области. Закончил курсы автомобилистов. Трудится строителем. Данная публикация является первой".
- По сравнению с другими авторами номера я - как бедный родственник на фуршете у олигарха, - сказал Володя.
- Ничего подобного, - заспорила Агаша. - Все они тоже когда-то публиковались впервые.
Володя не стал спорить. Он разлил вино в бокалы, сказал Агаше: "Ты съешь чего-нибудь пока", а сам поспешил найти в справочнике номер театра.
- Здравствуйте. Могу я поговорить с Нонной Мазовецкой?
- Она ушла минут десять назад, - сообщил старушечий голос, - а вы - Шумавцов?
Володя ответил - нет, не Шумавцов я, и вернувшись в кухню, отметил, что дождь за окном полил с новой силой, и небо похоже на грязный асфальт, и на лбу и висках у Агаши мелкие противные прыщики, и вино пахнет сорной травой... Мне не с кем разделить радость. Мне не с кем разделить горе. Я болтаюсь в этом мире, в этом городе, в этой квартире как нечаянно заброшенный пришелец из параллельного мира. Все мои друзья, враги, родные и близкие остались там - за чертой...
- Володя, - сказала Агаша, - ты почему такой грустный? Ты до Нонны не дозвонился, да?
Домашний телефон показал номер, который безуспешно звонил несколько раз, пока Володя разгружал стройматериалы в пригородном доме некой богатой дамы.
- На мобильный, что ли, позвонить не могли? - спросил сам себя Володя, и, сдирая пыльные рабочие джинсы, набрал незадачливого абонента.
- Алло! - крикнули на том конце, и сразу после Володиного "Здравствуйте", продолжили:
- Зинаида Андреевна! Этот Вова, не помню фамилии, звонит!
Зинаида Андреевна даже по проводам обдала Володю ароматами сладких арабских духов и жаром распалённого тела:
- Зайчик, поздравляю! Какой ты молодец! Скажи, а ты лично знаешь эту редакторшу, эту Екатерину Валентиновну?
"Она думает, что я переспал с Агашиной маман для публикации. Ревнует, чертовка старая", - Володя сам себе усмехнулся, а вслух сказал бархатным голосом:
- Ну да. Знаю... так, слегка поверхностно. А что?
- Мы с Григорием Никитичем собираемся устроить твой литературный вечер. Собрать людей нашего, литературного круга, а также поклонников позначительнее...
- У меня нет поклонников, - усмехнулся Володя.
- Поклонников современной поэзии, я имею в виду. Григорий Никитич может задействовать и местное телевидение. Как тебе моя идея?
Муж снова в бизнес-поездке, подумал Володя. Зинаиду Андреевну томят климактерические страсти, бабская ревность и литературный зуд.
"А, подумаешь! Нонка ведь спит со своим законным старпёром. А почему мне нельзя вытряхнуть тоску?"
Он сказал - окей, отлично, спасибо, какая ты хорошая. И пару суток накануне литературного вечера провёл в знаменитом особняке Зинаиды Андреевны.
- Вера Аркадьевна? - спросил вежливый мужской голос в телефонной трубке.
- Да, - ответила Верка, почесав карандашом за ухом. Непричёсанная, неумытая, она с шести утра рисовала очередной заказ. Время не поджимало. Поджимали тоска от нескончаемого грязного дождя и одинокие мучительные мысли.
- Меня зовут Григорий Никитич Красавин. Я партнёр Зинаиды Андреевны по издательству. Завтра мы устраиваем литературный вечер Владимира Рыбакова. Предлагаем всем красивым девушкам нашего издательства поработать там ассистентами. Это будет оплачено отдельно, ну, и, насколько нам известно, Владимир Рыбаков ваш друг...
- Конечно! - крикнула вмиг очнувшаяся от тяжёлого сплина Верка. - Я согласна. Куда надо приехать?
"Ассистентов" было четверо. Они должны были ходить по актовому залу областной научной библиотеки с бэйджами на груди и важным выражением на лице, разносить карандаши и блокнотики с эмблемой издательства, рассаживать гостей и предлагать им чай-кофе-крекеры. Объектив телекамеры гораздо охотнее снимал ножки и талии ассистенток, чем бирюзовые гроздья на грузном бюсте Зинаиды Андреевны, лысину Григория Никитича или даже задумчивое лицо молодого поэта. И больше всего нравилась объективу Верка - вся точёная, золочёная, изящная. Бесстрастная камера говорила: миссия этой девушки - освещать планету своей красотой.
- Какая же Верочка прелесть! - сказала Анна Павловна Нестерова, отхлёбывая чай с ромашкой. - Ей бы телеведущей быть, а не художницей! Конечно, разве ей место в нашей глуши.
Матвей мрачно посмотрел на экран, где Веру сменили скучающим лицом Володьки Рыбакова. Ничего не скажешь, стихи у него хорошие, только слишком грустные, втыкаются в мозг, словно булавки, а голова и так бурлит от больных нехороших мыслей. Верка не приехала вчера из-за этого литературного мероприятия, не приехала и сегодня, только позвонила, приказав включить телевизор ровно в семь.
- Здравствуйте, Верочка! - сказал белокурый молодой человек, глядя на бэйдж на груди прелестной ассистентки. - Можно поговорить с вами? Всего пару минут! Я - помощник режиссёра на Ока-ТВ... вы нам очень понравились. Внешность у вас, знаете ли, очень телевизионная, запоминающаяся, позитивная...
В кармане Веркиного пальто уже пять минут надрывался мобильник, тщетно высвечивая в темноту имя "Matvey". Пальто осталось в гардеробе внизу, поэтому звонок не отвлёк Верку от важной, можно сказать, даже судьбоносной беседы.
Володя пошёл к настойчивому стуку в дверь, заготовив длинную непечатную фразу, так как предполагал визит Бука и ещё парочки бандерлогов, с которыми сотрудничал на строительных и погрузочных работах. Они уже несколько дней атаковали его назойливыми предложениями "завалиться в кабак, потому что твою рожу показывали по ящику". Володя был не против купить им пару бутылок водки и выпить их под нехитрую закуску в каком-нибудь гараже. Кабак и заседание на квартире никак не вписывались в Володину чёрную меланхолию. Нонна не позвонила с поздравлениями, даже в аську не написала ни строчки. А она была в городе, Володя точно знал, потому что каждый день педантично звонил в театр и спрашивал, будет ли сегодня на репетициях драматург Мазовецкая.
Означало ли её молчание скрытую обиду на Володю или желание навсегда прекратить адюльтер, было непонятно. Во всяком случае, пьянка с пролетариями не сняла бы Володиной боли. Странно, но после литературного вечера, прошедшего в мутном мареве и никак не отозвавшегося на эмоциях новоиспечённого поэта, Володя стал брезговать многими привычными вещами. Как-то: своим грязным подъездом, пропотевшей после работы одеждой, дешёвыми ток-шоу по телевизору. Близость с Зинаидой Андреевной тоже была неприятна, но Володя терпел, говорил себе об авантюризме и благородстве, без коих немыслима жизнь поэта.
"Какой, на хрен, поэт. Просто тошно от этой раздвоенности. Сколько можно играть клоуна, причём в одном цирке рыжего, а в другом - белого?"
- Привет! - сказал Матвей. - Что у тебя со звонком, починить не можешь?
Володя был изумлён и обрадован. Матвей Нестеров был именно той родственной душой, на которую можно было излить свою тоску, неопределённость, растерянность перед лицом жизни.
- Суббота. Приехал к Верке, а её нет.
- А где она может быть? Ты звонил ей на мобильный?
- Звонил. Говорит - на студии.
- На какой студии?
Оказывается, ты ничего не знаешь, мрачно воскликнул Матвей.
- А я думал, это ты её туда пристроил...
- Куда пристроил? Да ты входи, садись, давай винца треснем.
Матвей никогда не был любителем алкоголя, разве что в очень особенных случаях мог выпить пива. А тут кивнул, более того, почти залпом выпил стакан вина.
- Верку взяли на ваше местное телевидение. Пока, вроде бы, ведущей вечерних новостей. Но, я по всему чувствую, башню ей снесло колоссально! Ведёт себя, как, блин... топ-модель из Долгопропащенска!
Ничего подобного с Веркой не происходило. Она не зазналась, не чувствовала опасного головокружения, не ворочалась в постели от идиотских мечтаний и не рисовала в уме проектов воздушных замков. Поведение её было естественного, типично женского рисунка, что в нашем мире, с его основательно изношенным, много раз ремонтированным механизмом, стало довольно редким. Верка знала, что она - красивая девушка. Она чувствовала - сердцем, кожей, нутром, даже волосами, что красивая женщина должна занимать в мире особое место. До сих пор этого места ей не отводили.
Красивые женщины во все времена использовали свою прелесть - кто в благих целях, кто в злодейских. Верке была чужда роль трагической красавицы. Она хотела всего лишь занять подобающую себе нишу, получить подходящую профессию, заработать много славы и денег, выкупить Матвея из рабства, жить, не разлучаясь с ним. Никакие другие идеи не могли руководить Веркой, просто потому что она никогда не мечтала о чём-либо другом.
Матвей и Володя, конечно же, оценили ситуацию по-своему, по-мужски, а мужское сознание всегда приписывает женщине скрытую порочность, хитрость, коварство. Между прочим, многие женщины ступают на дурной путь именно потому, что мужчины своими идиотскими мыслями направили их туда. В первую очередь это делают, как ни прискорбно, любящие отцы, потом - братья, наконец - женихи, мужья и любовники.
- Ведь она наивная, как овца! Ей тот мудила с работы морочил голову бреднями о еврейской вере, а она принимала эту лапшу на уши, пока он уже лапать её не полез. А телевизионный народ похитрее будет. Опомниться не успеет, как...
Матвей смолк, потому что осознал самое ужасное - а ведь Верке больше нечего терять. Он сам выкопал себе яму-ловушку, сам не дождался свадьбы, открыл Веркин ларец с сокровищем - что теперь удержит её от измены? Перспектива брака с человеком, который на десять лет продан в рабство? Своих мыслей Матвей не произносил вслух, было слишком стыдно, слишком страшно.
Володя решительно отпил вина и сказал:
- Не паникуй раньше времени. К вечеру она точно освободится, и, вот увидишь, сама позвонит. Бабы - это такой странный, чокнутый, больной народец! Если пытаться разгадать все их заскоки, можно в дурдом угодить.
Он говорил это с такой убеждённостью, что любому стороннему наблюдателю стало бы ясно - Володя уговаривает не Матвея, а самого себя. Матвей, впрочем, этого не понял. Он смотрел на бегущие за окном автомобили и маршрутки, и чувствовал, как яд тоски выжигает его душу.
- И что это такое, объясни мне, пожалуйста? - гневно спросила Верка. - Называется, приехал жених к невесте! В хлам пьяный!
- Я не пьяный, - растерянно сказал Матвей.
- Он не пьяный, - подтвердил Володя, - мы выпили бутылку красного у меня дома и по банке пива, пока здесь тебя ждали.
Пиво, кстати, настойчиво звало в ближайший сквер, где имелись биотуалеты, и народу было поменьше, чем на перекрестье двух шумных улиц. Народ заинтересованно оборачивался на Веркины крики.
- Ты вообще молчи, Рыбаков! Ты его напоил? Для тебя литр водки, как для слона дробинка. Но не для него. Посмотри на его кривую рожу. Я должна с такой рожей позориться в троллейбусе?
- Верунчик, не кричи, пожалуйста. Люди смотрят. Нам непрестижно - ты телезвезда, я - поэт...
- Таких поэтов много на вокзале рубли выпрашивает на опохмелку! Отвали, Рыбаков, я не с тобой разговариваю! Матвей, я тебя в первый и последний раз предупреждаю...
Матвею не было стыдно от Веркиных криков. Ему было радостно. И на улице, где все оборачивались на них. И в такси, которое Володя поймал, и где Верка продолжала ворчать, но можно было закрыть ей рот поцелуем. И в прихожей Веркиной квартиры, где она ворчать перестала, а на поцелуи отзывалась сердито, но охотно. Радость Матвея передалась Володе. Он поверил, что все любовные перипетии - всего лишь игра, выдуманная людьми для получения адреналина. Надо быть проще, чёрт возьми! Сейчас возьму и позвоню Нонне. И мне по барабану, возьмёт ли трубку её муж. Я назовусь своим именем и скажу, что люблю её. Что он сделает? на дуэль меня вызовет, Дантес хренов?
Володя весело попрощался и пожелал Матвею с Веркой "бурной ночи", вышел и прямо в подъезде набрал номер Нонны.
- Володя, - тотчас ответила она, - не звони мне, пожалуйста. Никогда больше.
- Что случилось? - крикнул он. - Он узнал? А не чёрт бы с ним, Нонна?
- Да, он узнал. Потому что я беременна. А у него детей быть не может. Я ему всё рассказала. Он хочет, чтобы этот ребёнок родился, и чтобы он был его.
- Что за дурь! - крикнул Володя. - Зачем ты ему-то сказала первому, если ребёнок от меня?
- Он не от тебя, - ответила Нонна. И отключила телефон - при повторном звонке Володя услышал монотонный голос робота.
- О, господи, - сказал Володя и сел на ступеньки.
Дверь квартиры рядом открылась, пожилая дама в вычурных серьгах строго спросила, кого вызвать - "Скорую" или милицию.
- Киллеров, - ответил Володя, - вызовите мне, маман, киллеров.
Глава 15. «... они родились неполноценными и воспитаны извращённо...»
Целую неделю шёл снег - косой, огромными слипшимися хлопьями. Природа словно хотела скрыть все человеческие злодеяния: мусор трупы, окурки, обманы, измены. Володя не замечал изменений в природе.
Месился под ногами снег пополам с грязью. Уличные голуби не шарахались от неверных шагов. Автомобили лениво сигналили. Толпа на остановках брезгливо отодвигалась. Бродяги кричали издали: "Привет, Вовочка!"
Володя смотрел в туманное пространство, исчерченное пятнами снегопада, но его зрачки даже не реагировали на свет и тьму. Он говорил себе, что его страдания известны каждому (кто не пережил в своей жизни подобного?), но непонятны никому. Человеку свойственно забывать эту раздирающую боль, эти ночи, населённые кошмарами, это питьё водки в одиночестве и глотание таблеток горстями. Чужие муки по поводу несчастной любви именуют презрительно: "дурью мается из-за бабы" (альтернативный вариант - кобеля). Да и с кем Володя мог разделить своё отчаянье? Родители, Бук и К;, Матвей, Верка - решительно никто не подходил на роль исповедника и лекаря. Володе оставались случайные собеседники - на троллейбусных остановках в холодной ночи, в чужих подъездах в зловонном полумраке... На пятый день, впрочем, вкус водки стал вызывать идиосинкразию, равно, как и женское имя, подобное звону серебряных колокольчиков, журчанию ручья, гонгу буддийского храма на холме под сакурой. Володя заготовил новую пачку бритвенных лезвий и направил в ванну толстую струю прохладной воды, но тут взгляд его упал в зеркало.
- Чтоб я помер с такой небритой опухшей страшной рожей? Не дождёшься, сука белобрысая.
Он решительно почистил зубы, побрился, влез под душ. Потом подумал, что будет непоэтично оставить после себя гору грязного белья, среди которого, между прочим, имелась куртка, в коей Володя проспал ночь в неизвестной котельной, заблёванный, и с окровавленным лицом.
- Почему бедная моя хозяйка, Любовь Александровна, должна разгребать это дерьмо? Какое она имеет отношение к сволочной Нонне Мазовецкой?
Он побросал барахло в стиралку, а бутылки и мерзкую куртку сложил в пакеты с целью вынести на помойку. В темноте подъезда на Володю налетел стремительный свет. Высокая фигура, за плечами которой развевалось нечто белое, воскликнула:
- А я к тебе, Рыбаков!
Володя отступил на шаг, распахнул дверь своей квартиры и при электричестве рассмотрел ангела Азраила. Это был Руслан Арефьев, как всегда, одетый не по погоде - в белый плащ с широким, как у доминиканского монаха, капюшоном.
- Ты заходи пока, - сказал Володя, - я только мусор выброшу.
- Пользуясь дедуктивным методом, заключаю, что ты или только что вернулся из дальнего путешествия, или вышел из глубочайшей депрессии, - сказал Руслан, показывая Володе стол, на котором в толстом слое крошек и лужиц засохшего вина валялся мобильник - давно разряженный, погасший, не более полезный, чем обломок гнилого дерева.
- А я-то думал, почему ты четыре дня подряд не отвечаешь на звонки.
- Ты угадал, - сказал Володя, - я из депрессии. Только не вышел, а собирался выйти - путём суицида.
- Ну да, - Руслан покачал головой, - пройдя земную жизнь наполовину, я заблудился в сумрачном лесу. И какая-нибудь лесная нимфа-стерва поспособствовала, конечно?
Володя сел и с упоением, наслаждением, почти восторгом начал рассказ о предательстве и подлости Нонны Мазовецкой. Слушая, Руслан заглянул в холодильник, нашёл там впечатляющую пустоту, присвистнул и сказал:
- Извини, что прерываю тебя. Ты когда в последний раз нормально питался?
- В прошлую пятницу, - ответил Володя, - я тогда съел всё, что было в доме. У меня бывает такой жор на нервной почве.
- У меня тоже, - сказал Руслан, - давай закажем пиццу?
К пицце Руслан сварил кофе (банка благородного натурального порошка каким-то чудом сохранилась в недрах пустого буфета, деля тоску с пакетиком пищевого мака и непочатой баночкой с надписью "Смесь перцев"). Володя вспомнил, что смесь перцев купила Нонна во время короткого сладостного проживания в его квартире, и едва не взвыл. Пицца помогла, в неё страдалец вонзил зубы. Он жевал, а Руслан философствовал:
- Как я понимаю, эта зараза никогда тебя не любила, просто сублимировала на тебя свои комплексы, душевные искания и прочую муру. Папина дочка убежала от всеобъемлющей родительской любви, но, не умея разбираться в мужчинах, просто прыгнула в объятия другого папы. Забота, опека, бабло, подарки - всё это круто, конечно, но девушке двадцать три года, ей естественным образом хочется секса. А папы - слабоватый контингент в этом плане. Вот она и выбрала тебя. Исключительно для одной роли - секс-машины.
- Она говорила, что не может уйти от своего Виктора, пока он не продвинул её в российском масштабе.
- Говорила она. Бабы могут говорить всё, что угодно. Это основное их занятие - говорить, говорить, перемалывать языками пустоту, висящую в их черепушках... Папа Витя её устраивает вполне. Одевает, кормит, проталкивает в массы творения её больного разума. Зачем ей уходить от него? Что ты можешь ей дать, кроме страстных ночей?
- Весь мир сдвинулся на деньгах! Просто ошизели от этих бумажек! - Володя вскочил, и может, запустил бы кружкой в окно, если бы Руслан не удержал его.
- Не бушуй. Доешь спокойно. Я ведь объяснил тебе её мотивы. Она пустая и бессмысленная особа, психически ненормальная, что невооружённым глазом видно. Она не единична. Множество баб имеет похожую конструкцию. Они родились неполноценными и воспитаны извращённо. Виноваты не они, а цивилизация. В прежние времена не давали выживать каждому хилому младенцу. Две трети населения выкашивалось знаменитыми Четырьмя Всадниками - помнишь у Дюрера? - Голод, Война, Неправедный Суд и Смерть. Оставались жить самые крепкие и здоровые. А сейчас выхаживают каждую гадость, вот мир и заполонили бракованные экземпляры. Они не ищут себе мужчин - рыцарей и завоевателей. Им вообще мужчины не нужны. Разве что в виде жертвы - на ком потренировать свои когти и больные инстинкты.
- Слушай, исходя из твоей теории, и мужчин нормальных почти нет.
- Так их и нет. Я, например, родился у своей мамы от третьей беременности. Две первых закончились выкидышами. Чтобы произвести на свет меня, мать лежала на сохранении пять месяцев из девяти. Более того, ей зашили шейку матки до родов, чтобы я не отправился в мир иной вслед за двумя своими братьями или сёстрами. Я не хотел рождаться, а меня заставили. Что хорошего может вырасти из человека, который не хотел жить?
- Ну, не знаю, - сказал растерянно Володя, - со мной всё было нормально. Мамка говорила, что, сидя в декрете, ремонт во всей квартире сделала, практически одна... и ничего.
- Хочешь сказать, что у тебя и хронических болезней нет?
- Ни черта нет, даже от армии не с чем было откосить.
- Да, - вздохнул Руслан, - ты редкий индивид. Бабы должны биться за тебя на турнирах, мечами и копьями. А я - типа твоей Нонки, несостоявшийся выкидыш, порченый экземпляр...
Он извлек из кармана плаща фляжку, отвинтил крышечку и сделал большой глоток.
- Тебе не дам, извини. Ты выходишь из депрессии.
Володя сморщился - и не надо, тошнит от одной мысли. И спросил, не случилось ли у Руслана очередной беды с его дамами - прекрасной Дианой и роковой Госпожой.
- Какая беда, - Руслан откусил большой кусок пиццы и прожевал его с таким выражением на лице, словно вместо кетчупа в ингредиентах была хина, - всё одно и то же, постоянно и неизменно.
Диана требовала свадьбы. Принципы Руслана позволяли ему думать о свадьбах не то, чтобы восторженно, но неплохо. Не сейчас, конечно, годам к тридцати. Но Диана - его ровесница. Она не может ждать до тридцати.
- Женщины, Володя, совсем не запрограммированы от природы на семью и брак, как принято думать. На это вообще никто не запрограммирован, потому что природа не создаёт постоянных пар. Разве что журавли и лебеди живут парой всю жизнь, хотя - кто их там отслеживал и в каком ЗАГСе регистрировал? Женщины просто конформистки. Они приспосабливаются к любому обществу, в котором живут, к его обычаям, порядкам. Наш порядок требует, чтобы девушка к двадцати пяти годам пристроила свою задницу замуж. Разве Диане хочется заниматься хозяйством, варить супы и жарить блины? Нет, конечно, она с большим восторгом потрёкает языком с подружками в своём фитнесс-клубе или кафешке. Но общество обязывает. Те же подружки будут осудительно смотреть на незамужнюю тридцатилетнюю. Она или шлюха, или старая дева, или просто никого окрутить не способна, и последнее - самое ужасное. Девушка, не сумевшая отхватить себе мужа - хуже, чем мужик-импотент. Презренная особь! Взять Александру. Нужен ли ей её убогий супруг?
- Александра - это кто? - спросил Володя.
- Это моя возлюбленная. Госпожа, черти б её драли...
Александра - такое же больное и испорченное существо, как Нонна. У неё комплекс власти. В детстве родители над нею покуражились всласть. Нет, они не были алкашами или асоциальными людьми. Приличные люди. Партийные работники. Хотели, чтоб дочь была приличной, приучили её к порядку и самодисциплине... Александра после секса идёт в ванную, возвращается тщательно причёсанная, полностью одетая, и сгоняет Руслана с постели, чтобы аккуратно её застелить.
- В квартире, которую купила тайком от мужа, и в которой никто, кроме нас не бывает! Ты подумай, Вовка! В квартире, купленной для Эс энд Эм утех, она застилает постель - без единой морщинки на покрывале!
На работе у Александры все ходят по струнке. От одного взгляда её дрожат и холодеют. И не только подчинённые. Губернатор, и тот побаивается Александру Михайловну, зав. отделом экономики и финансов своей губернской администрации. Она не прощает людям того, что принято называть "простыми человеческими слабостями".
- Это не слабости, - говорит Александра, раздеваясь в квартире, купленной для Эс энд Эм утех, - это разгильдяйство. Лень и тупость. Терпеть не могу ленивых и тупых! Сними с меня туфли, живо!
Как правило, Руслан отвечает: "Ещё чего!", за что Госпожа оглушительно хлещет его по щеке, а он падает на колени и делает попытку снять чёртовы туфли (на высоченных шпильках, вставленных снизу в стальные стаканчики). Попытка редко заканчивается удачей - серия ударов и пощёчин, Госпожа остаётся в туфлях и кожаном бюстгальтере, которым, не всегда, но иногда (игра имеет несколько апробированных и удачных сценариев) взбунтовавшийся раб связывает ей руки и насилует, загнув в унизительную позу у стола или бросив навзничь на кровать.
После чего Александра, как было сказано выше, одевается, наводит идеальный порядок в квартире, и они едут в ресторан ужинать. Александра не опасается, что знакомые увидят её с Русланом и передадут мужу. Муж боится её наравне с подчинёнными, губернатором и Русланом. Он - тоже чиновник, но значительно ниже рангом - заместитель заведующего гороно. Александра никогда не практикует с ним садо-мазо в сексуальных отношениях. Быт и семья у них построены на моральных издевательствах и нравственном диктате.
Однако Александре в голову не придёт развестись со своим жалким мужем. Даже ей - Госпоже! приходится придерживаться порядков ненормального общества, на восемьдесят процентов состоящего из хронически больных, психически неполноценных, выкидышей, обречённых на жизнь...
- Я и сам не стал бы жить с Александрой, ни за какие деньги. Я хочу жить с Дианой. Но заниматься любовью с Дианой не интересно. Это же как есть овсянку после шашлыка... пресно, обыденно, скучно... Вот такие заморочки... а ты умеёшь делать настенную роспись, Володька? У Госпожи скоро день рождения, и я хотел украсить нашу с ней пыточную камеру чем-нибудь таким... характерным, чёрно-кровавым...
Чёрно-кровавое было как раз в стиле нынешних Володиных ощущений от жизни. Он с радостью взялся за предложение и, пока Руслан смотрел местный новостной канал, набросал эскиз. Чёрные розы обвивали красное овальное поле, в котором застыли чёрными силуэтами мужчина и девушка. Голова девушки была запрокинута, потому что партнер немилосердно оттянул её за волосы. Шипы роз пронзали нагую грудь девушки и плечо мужчины. И ещё много острого было на картине: её соски, его глаза, её ногти, его пряжка на поясе.
- Пойдёт?
- О! Я бы подумал, что ты в теме, если бы не знал, что ты не в теме! Скажи, какие нужны материалы и... может, съездим, посмотрим стену?
Володя вспомнил почему-то фотографа Надежду Александровну, которая, чтобы прокормить себя и сына, делала эротические фотки для высокопоставленных советских лесбиянок. Он посмотрел на экран, с которого Верка ловкой скороговоркой сообщала об изменении движения в центре города в связи с капитальным ремонтом дорог. Подумал, как абсурдно и вычурно искажена жизнь. И ответил:
- Давай, съездим.
Глава 16. «... чутьё, которым она чует мужчину изнутри и знает его тайные слабости...»
Две недели прошли как выздоровление после тяжёлой хвори. За окном мела пурга или сияло плоское зимнее солнце, гудели автомобили в пробке или ругались на заре подвыпившие дворники. Володя не ощущал внешнего мира. Он поздно вставал, варил себе овсянку на молоке, лениво высыпал в кашу горсть изюма. Телевизор тщетно пытался пробиться сквозь Володину каменную апатию. Он не знал ничего о митингах, брифингах, взрывах, премьерах и землетрясениях, произошедших за эти две недели. Даже Верку он не слушал, только кивал ей рассеянно в экран, будто она могла его видеть. И шёл рисовать. Роспись была уже почти готова, осталось прорисовать детали и покрыть изображение особым лаком. Володя не торопился, работал медленно, с мучительным удовольствием оттеняя острые и страшные части картины. Естественно, при этом возникали мысли о страданиях, которые причинила ему сволочь, стерва, тварь, гадина Нонна, но боль от этих воспоминаний была сладка, как детская радостная мука выкручивания молочного зуба, готового на днях выпасть.
Володя варил себе обеды и ужины по замысловатым рецептам, которые выуживал в Интернете. Читал стихи - в странной квартире Госпожи имелось несколько книг именно стихов: Рембо, Пастернак, Бодлер, Фолкнер и Саша Чёрный.
"Никогда мне не написать, как они", - с удовольствием повторял Володя.
Короче, он изо всех сил взращивал в себе мазохиста, но получалось плохо - даже страсть мучения самого себя не прорастет в состоянии безразличия ко всему на свете.
" Вовка, куда ты пропал?" - написала в имейле Верка. - "Я звоню на домашний, он отключен. Мобильный - вне зоны действия сети. Что случилось? Матвей собирается подавать в розыск. Ответь немедленно!
P.S. У нас в следующую субботу свадьба! Мы обидимся насмерть, если тебя не будет!"
Пришлось ответить и выползти на свет божий, который за время Володиного заточения покрылся толстым снежным покровом. Люди бежали по улицам со своими всегдашними индифферентными рожами. Троллейбусы агрессивно вздымали рога в небо.
" А может, позвонить какой-нибудь безобидной личности? Агаше, например? Позвать на прогулку..."
Агаша сообщила, что она в кофейне, с подругами - это совсем рядом с той улицей, откуда Володя звонит.
Из кофейни вырывались запахи ванили и сдобы.
Володя вошел в приятный полумрак и сразу увидел за столиком Агашу - в компании трёх девиц в скучных городских одёжках, называемых претенциозно "стиль кэжуал".
- Привет! - сказал он. - Хорошо выглядишь.
- Спасибо, смущённо пискнула хорошая девочка, - мы здесь часто сидим. Я учусь рядом, гуманитарный университет, знаешь?
Володя заметил заинтересованный блеск в трёх парах девических глаз (одна пара была обрамлена такими же трогательными библиотечно-учительскими очками, как у Агаши).
- А можно подсесть к вам, Агаша? Познакомишь с подругами...
Агаше и хотелось, и кололось. С одной стороны, хотелось показать подружкам, что у неё есть друзья мужского пола. С другой стороны, Володя мог заинтересоваться какой-нибудь из кэжуал-девиц, а Агаша ревновала. Все девушки ревнуют всех знакомых мужчин, без разницы, кем приходится им данный мужчина - отцом, соседом по подъезду, женихом или случайным знакомым из ночного клуба. Так устроен мир, жёстко разделённый гендерным лезвием на две половины. Володя прочёл Агашины мысли (у таких девочек они на лбу написаны) и приобнял аккуратно её тонкую талию.
- Давай, давай, не вредничай.
Агаша покраснела, кэжуал-студентки заёрзали, Володя взял себе стул от соседнего столика. Кофепитие было скучное, но Володя забавлялся. Хорошие девочки (с плохими Агаша дружить не могла бы) робко строили глазки и расспрашивали Володю о поэзии - Агаша представила его подругам как молодого поэта. Одна из них была "очень даже ничего", и Володя подумал даже - может, взять телефончик? развеять чёрную пыль в сердце сиянием невинности? Но потом жалко стало Агашу. Она, кажется, поверила в Володины снисходительные улыбки и осторожные прикосновения к запястью, к плечу (так, чтобы девочки видели, пусть позавидуют Агаше, ботанички несчастные). Она шутила - весьма, кстати, остроумно, и смеялась. Поправляла то волосы, то платочек на шее.
- Ты домой? Тебя проводить? - спросил Володя.
Она выдохнула: "Если хочешь...", и Володя подумал - чёрт побери, я старше её на пару лет, но не помню счёта бабам, которых провожал, а её, наверняка, никто и никогда...
Нонка, сука, что в тебе есть такого, что ты сидишь у меня в мозгах, в глазах и в горле, почему для меня каждый глоток воздуха пахнет тобой, и каждая женщина кажется уродиной просто потому, что она - не ты? Или ты сделала на меня приворот? Так я вышибу твой приворот. Возьму и трахну эту маленькую зубрилку, и влюблю себя в неё, и женюсь на ней, и её мама будет печатать меня в своём журнале, и у всех своих знакомых. А между делом я буду трахать Зинаиду Андреевну, и она издаст мою книжку. И я буду в блеске литературной славы, и Агашка родит мне троих сыновей, и я куплю ей линзы и наряды от кутюр, и она будет ничуть не хуже тебя. Нас будут показывать по ТВ, меня, известного поэта, и мою жену, на лице которой будет вечное выражение счастья от бесчисленных оргазмов, которые я ей подарю. А ты будешь видеть меня и выть от тоски рядом со своим старпёром, у которого встаёт раз в неделю.
- Нет, Володя, Володя, нет, я так не могу, - Агаша говорила детским плачущим голоском и вся дрожала, как будто её обнимал зелёный слизистый инопланетянин или блохастый йети, - не надо, не делай так...
Она отталкивала Володины руки, он расстёгивал её пуговки, а Агаша застёгивала - не на те петли, и получилось чёрт знает что из её приличной голубой блузочки. Такое же чёрт знает что было у хорошей девочки на голове вместо причёски.
- Ничего не понимаю, - сказал Володя, пытаясь снова опрокинуть Агашу на подушки, - так хорошо было. Ты замечательно целуешься. Мне с тобой так классно. Что за комплексы? Или тебе нельзя сегодня?
- Не в этом дело, - она снова оттолкнула его руки от своего нулевого размера, - я не могу так, сразу... Мы не муж и жена и даже не влюблённые...
- О, блин, оказывается, где-то приобретают лицензию на влюблённость? Или сначала надо купить демо-версию? Агашка, сколько тебе лет?
- Я знаю, - сказала она нудным голосом, - я отсталая. И закомплексованная. Скорее всего это просто трусость. Но... Володя, ты же не любишь меня? Ты любишь Нонну и хочешь заменить её мною?
- Агаша, слушай. Если ты ещё раз упомянешь при мне эту мерзкую ****ь, я поссорюсь с тобой навечно.
- Вот видишь...
- Вижу. Вообще, подло с твоей стороны, Агашка. Сама идёшь к парню домой, целуешься, ложишься на диван, а потом - нет! Разве так делают? Представь мои мучения.
Агаша хлюпнула носом и вдруг заревела, уткнувшись лицом в Володино плечо:
- Прости меня, но я не могу, мне страшно, я не могу, я некрасивая, я боюсь, я тебя люблю, я не умею, я ненавижу эту Нонну, я ни за что не соглашусь, я...
И Нонна плакала, подумал Володя, глядя на летящий за окном грязно-серый снег, её слёзы прожигали насквозь мою душу, а твой плач, хорошая Агаша, как кипячёная водичка на дне чайника - еле-еле тёплая и притом с накипью.
- Перестань реветь. Ничего страшного не произошло, мир не перевернулся. Пойдём со мной по магазинам, поможешь выбрать подарок на свадьбу.
Подарки складывали в комнате деда, и Володина стиральная машина-автомат заняла сразу всё оставшееся место.
- Вовка, ты с ума сошёл! - воскликнула Верка. - Она же дорогая!
- Я получил энную сумму за настенную роспись неприличного содержания, - пожал плечами Володя.
- И всё угрохал на подарок?
- А ты хотела упаковку чупа-чупсов? Знакомься, новобрачная, это Агаша. Агаша, это Вера, жена моего лучшего друга.
- Ещё не жена. Расписываемся через час.
- А почему ты околачиваешься в доме жениха, ломаешь русские народные традиции?
- Свой дом я сдала двоюродному брату, там протекает скучная бытовая жизнь.
- Я вас видела по местному телевидению, - сказала Агаша застенчиво, но с жирной каплей ревности.
Наверное, думает, что я спал с Веркой, подумал Володя. Ему было лень разубеждать Агашу. Вообще, в Волчанске, среди линялых заборов и бревенчатых стен его сразу одолевала беспросветная, одуряющая лень.
- Я чувствую себя здесь как эмбрион в утробе матери, - сказал Володя Агаше, - сонно, как будто не вижу настоящей жизни. Не удивительно, я ведь родился в этом кромешном местечке.
- А по-моему, здесь очень светло и красиво. Свет такой, знаешь, природный, подлинный, без налёта цивилизации, - сказала Агаша.
Володя отмахнулся. Возражать тоже было неохота. Он махнул с приятелями "разгонную" рюмку водки и поспешил на улицу - украшать машину лентами и шариками. Агаша тоже вышла. Она бродила по переулкам, рассматривая и фотографируя всякую чушь: заснеженные ветки яблонь, резные наличники, самодельные скульптурки во дворах ответственных домохозяев - лебедей из автомобильных покрышек, мухоморы из дырявых тазиков.
- Ты не заблудишься, эй? - крикнул ей вслед Володя.
Агаша весело отмахнулась варежкой.
- Вы не допивайтесь до синих чертей! - крикнула Верка. - Завтра ещё на венчание ехать!
Гости - а осталась только горстка молодёжи, взросло-родственная часть уже гомонила во дворе под баян - гости осоловело подняли глаза от тарелок.
- Венчание? - спросил кто-то. - Зачем оно вам?
- Чтобы по-настоящему, - сказала Верка, - на всю жизнь! Я всегда хотела, чтобы свадьба у меня была настоящая - с белым платьем, с машиной в шариках и с венчанием.
- А свадебное путешествие? - спросила Юля, школьная волчанская подруга Верки.
- Переносится на лето, - пожал плечами Матвей, - сейчас Верка не может на две недели эфиры отменить.
- Я так понимаю, и рождение детей переносится на неопределённый срок, - вдруг сказала Агаша, - и жить вместе вы не будете... в чём же тогда "настоящеё"?
- А венчание тоже развенчивают, - сказал чуть гундосый голос слева от Володи. Это был брат незабвенной его возлюбленной, Жени Лебедевой, которого все звали то Лебедь, то Никуля, а настоящего имени никто не слышал.
- Женька в Иерусалиме венчалась... а потом туда же ездила развенчиваться.
У Володи в крови произошла мгновенная и страшная реакция - как будто в стакан с содой плеснули уксуса. Всё закипело и заклокотало.
- Так Женька выходила замуж? - спросил он. - Моя Женька... блин... за кого?!
Но Верка приглушила Володины страсти, налетев на Агашу:
- А ты кто такая, чтобы оценивать - настоящее, не настоящее? Ты сама сначала выйди... хоть как-нибудь, хоть фиктивно... думаешь, Вовка на тебе женится? Ага, размечталась...
- Вера! - гневно сказали в один голос Володя и Матвей.
Но Агаша уже вскочила и убежала из столовой, арендованной под свадьбу. Володя погрозил Верке кулаком и отправился догонять.
После атмосферы столовой, где в течение десяти часов смешивались запахи котлет, роз, пота, алкогольной отрыжки, духов и освежителя воздуха из туалета, казалось просто блаженством оказаться под чёрным небом, декорированным чистой воды звёздами.
Прямо в сугробе сидела пожилая баянистка и виртуозно давила кнопки. Семь или восемь пар вытанцовывали странную смесь русского и ламбады и хором пели:
- Ветер с моря дул, ветер с моря дул,
Нагонял беду, нагонял беду,
И сказал ты мне, и сказал ты мне:
"Больше не приду, больше не приду...
Володя едва нашёл Агашу в этой "дискотеке". В праздничном чёрном платьице с серебряной вышивкой, без пальто, она танцевала странный танец в паре с дедом Матвея. Володя ловко отбил у деда даму и, покружив минуту, втащил в столовую.
- Я хочу танцевать! - крикнула Агаша. - Там в десять раз веселее, чем у вас, и нет этой невоспитанной телезвезды.
- Телезвезда заткнётся, я обещаю.
- Нет, давай лучше потанцуем?
Володя набросил Агаше на плечи пальто и предложил ей отправиться вместе спать. Два часа, это время суток автоматически вызывает у русского народа агрессию, жажду рискованных приключений и суицидальное желание "напиться вусмерть".
- Пойдём-ка спать, дорогая.
Агаша вдруг легко согласилась, и они ушли, не прощаясь, по двухцветном переулку - сверху чёрное небо, снизу - белые сугробы. В это время исчезают полутона и оттенки, даже снег не искрится, мир становится двухмерным, простым и гротескным одновременно.
- Мы как будто попали во вневременной тоннель, и выйдем сейчас где-нибудь в другой реальности, - сказала Агаша, прижавшись к Володе.
- Где-нибудь в картине Дали, где небо переплетается с горами, а монстры задумчиво смотрят на тебя, не забывая при этом совокупляться с другими монстрами причудливыми способами.., - ответил Володя, ещё крепче обняв Агашу.
Дома оказалось пусто - родители тоже гуляли на Матвеевой свадьбе. Вероятно, танцевали под "Ветер с моря дул". Или в столовской кухне мыли посуду и "допивали остаточки". Диван в Володиной комнатухе был разложен и застелен на двоих - две подушки, два одеяла.
- Оба-на! - сказал Володя. - Судя по брачному ложу, родители не разделяют мнения Верки, что я на тебе никогда не женюсь. Они решили, что мы уже женаты. Но ты не смущайся. Ложись к стенке и не обращай на меня внимания. Для твоего спокойствия я могу положить между нами прадедовскую шашку, с которой он воевал в чапаевской дивизии.
- А в ванную можно? - спросила Агаша детским голоском.
Пока она плескалась, Володя успел задремать - водки-то было потреблено немало, хотя и в совокупности с калорийной закуской, которая, как известно, слегка нейтрализует этиловую отраву. Зазвонил мобильник. Верка.
- Вов, привет, а вы где?
- С каких пор мы на "вы", Верёнок?
- Я имею в виду ты и Агаша?
- Дома. Всё нормально, Вера Аркадьевна Нестерова. Агашка хотела плясать танцы эпохи динозавров в компании старпёров, но я уговорил её идти спать.
- Я хотела извиниться.
- Лишнее. Она уже и думать забыла. Сейчас придёт из душа, я её трахну и погружу в полезный очищающий сон.
- Честно? Честно она не обижается?
- Клянусь своей треуголкой. Кстати, Матвею пора последовать моему примеру.
- В смысле?
- Увести тебя на физиопроцедуры.
Верка засмеялась, и смех Матвея слышался в послесвадебном бэкграунде: звенит посуда, которую носят усталые мамки и тётки, поёт одиноким надтреснутым голосом какой-нибудь дедушка, деловитое контральто вопрошает: "Куда салаты убирать, чтоб не прокисли?"
Володя выключил мобильник, будто угадал, что Агаша сейчас явится. В японском кимоно, разрисованном ветками цветущей сакуры.
- Взошла луна над утёсом
Серебром покрылись долины
Час страсти пришёл
- Чьё это? - спросила Агаша.
Без очков она ни черта не видела, поэтому несла их в левой ручке, прислонёнными к виску - будто бы сложенными, и в то же время грациозно кося.
- Стишки-то? Мои, сочинил вот сейчас, глядя на тебя. Я не мастер в этих хокку и танка и даже не знаю, чем они отличаются друг от друга.
- А получилось красиво. Можно я лягу с краю?
- Чтобы быстро убежать, если я стану домогаться? Да не буду я, честное слово. Ложись у стенки.
Агаша погасила свет, Володя сказал: "Спокойной ночи" и повернулся к ней спиной. Безусловно, секса хотелось. Тем более, что с момента расставания с Нонной у него не было никакой, даже случайной заместительницы.
- Володя, - тонким голоском сказала Агаша, - а кто такая Женя?
- Жень на свете много. Какая тебя интересует?
- Та, что венчалась в Иерусалиме, а потом развенчивалась.
Володя перевернулся на спину и нашел под одеялом ручки Агаши. Ручки были холоднющие.
- Знаешь, Агашка, в мире полно людей, коллекционирующих марки и спичечные этикетки. Имеются чудаки-собиратели женских трусиков, собачьих ошейников и старинных коньяков. А ты коллекционируешь мои эмоции, да? Изучаешь меня, как этот... из "Пятнадцатилетнего капитана", энтомолог...
- Кузен Бонифаций, - ответила Агаша.
- Тут изучать особо нечего. Женя Лебедева была методистом в Доме детского творчества Мы все - я, Верка, Матвей и ещё куча старшеклассников входили в её "актив". Устраивали спектакли, дискотеки всякие. Иногда на экскурсии ездили. В походы ходили. Верка костюмы шила, Матвей мастерил световые эффекты. А я влюбился в Женьку. Ты знаешь, такой страшной силы любви ещё не было... если не в мире, то в моей глупой жизни. Я сидел у неё на пороге, ждал, когда придёт. А она приходила от другого, поздно вечером и вся в засосах. Она смеялась над мной, то прогоняла, то подпускала. Однажды переспала со мной, и сразу же моей матери позвонила: "Ваш подросток ворвался и меня изнасиловал." А мне и сказать было нечего: рубашка на ней разорвана, плечо поцарапано, мы играли типа в садо-мазо. Представляешь мой позор перед родаками?
- Ужас, - прошелестела Агаша.
- И главное - зачем? Сама через неделю позвала, прямо там, в доме творчества, на полированном столе нагнулась передо мной, завернула свой джинсовый сарафанчик... у неё был такой сарафанчик, от которого все пацаны сходили с ума. Виталька Курепин до сих пор с ней созванивается, говорят... С ним она тоже имела дела иногда...
- Сколько ей было лет?
- Лет двадцать восемь, а может и больше. Выглядела как пацанка, но, главное, хорошенькая, и хитрая такая! Ведь в женщине главное что - не внешность, а хитрость, чутьё, которым она чует мужчину изнутри и знает его тайные слабости. И умело нажимает на них. Тогда получается музыка. Если жмёт как попало, то выходит какофония. Неуклюжих, не хитрых - не любят, как бы они не старались.
- Таких, как я, например, - печально прошептала Агаша куда-то подмышку Володе.
- Нет, совёнок, ты недооцениваешь себя. У тебя другая хитрость, тоньше, чем Женькина, и даже, чем Ноннина была. С чем это сравнить? Вот жареную картошку с отбивной все любят. А суши с икрой летучей рыбы - лакомство не на каждого. Ты - лакомство не на каждого, понимаешь?
- Володька, твою мать, дверь-то чего в квартиру не захлопнули? - крикнул в коридоре отец.
И ночной задумчивый шёпот смолк под громкими криками отца, матери, племянницы. Володя и Агаша затряслись в беззвучном смехе, закрывшись с головой одеялом. Там, под одеялом, Володя обнаружил, что под цветущим кимоно нет белья, зато есть кожа, подобная лепесткам лилий, и горячие бутоны, вздрагивающие от прикосновений.
Волосы с запахами экзотических трав (масел? шампуней?) опутали лицо и руки Володи и лишили дара речи. Его пальцы спрашивали: "Может, давай, всё-таки?" Благоуханные долины и расщелины источали ответное желание, особенно тайный родник, но холодные ручки, чёрт возьми, продолжали прежнюю игру: "Комплексы, ужасы, предрассудки".
- Ну, и пошла на фиг! - сердито сказал Володя.
Вывернулся из одеяла и объявил, что раз ему не дают по-человечески, он будет нагло дрочить, а эта мамзель Ку-Ку пускай лежит и слушает.
Бормотня родителей за стенкой (они обсуждали угощение и поведение гостей на свадьбе), а также всхлипывание Агашки ужасно мешали. А воспоминания о Женьке и её джинсовом сарафанчике очень способствовали. Короче, процесс был быстрый, почти механический, закончился как надо и увёл в крепкий сладостный сон.
- Чтоб тебе, суке, сорок дней не спалось, не елось, чтоб тебе до гроба одной остаться, - злобно повторяла Верка и втыкала ножик в кем-то подаренного тряпичного домовёнка. Матвей с дедом вышли проверить замки во дворе, а то народ нынче наглый, узнают, что свадьба была и полезут за чужими деньгами-подарками. Верка не разбиралась в фазах Луны, и в каббале смыслила не больше, чем бабочка-лимонница в коньяке "Хэннесси". Она просто обладала той хитростью, о которой разглагольствовал Володя, и почуяла, что не на Володю нацелены тайные Агашкины мысли, и не просто так ботаничка заводила речь о настоящем-ненастоящем.
Но Верка не умела наводить порчу. И Агаша, наплакавшись, сладко уснула, даже быстрее новобрачной. Той предстояло сначала сосчитать подаренные деньги, разделить на три кучки, каждую припрятать и записать... ах, люди, кто же не знает этого обязательного ритуала современной брачной ночи...
Мистика и романтика остались только в облике роковых женщин - Женьки и Нонны. Но они были далеко, только их бесплотные призраки мутили спящие души.
Глава 17. «... очень гармонично, очень ярко...»
В субботу Вера записывала сразу два эфира: субботний вечерний и воскресный утренний. Странным бывает город в призрачные утренние шесть часов. В улицах и переулках клокочет густая черная тьма. Только над круглым парком, где имеется мемориал в виде устремлённой ввысь ракеты, горят цветные огоньки. Вороны взлетают в пустое небо от шума телевизионной машины. Вера дремлет – не накрашенная, бледная, с распущенными волосами. Одета в джинсы и свитерок чёрненький, детский, в школу на физкультуру таскала его. Бывает, зубы не успевает почистить, и делает это уже на студии. Ни одного окна не горит в стеклянных коробках банков, призрачных громадах торгово-развлекательных центров. Только в первой городской больнице кое-где живут жёлтые и белые огоньки. Откапывают бродягу от алкогольного отравления, или тащат на срочную операцию бабушку-одуванчика.
- Охота тебе в такую рань вставать, - говорит водитель Ярик. - Сняли бы часов в десять...
- В десять вторую надо снимать.
- А вторую - в два...
- А в два я не могу, муж приезжает.
Ярик неизменно оживляется и рассказывает новый анекдот о приезжающем муже, у него всегда есть в запасе выловленные в Интернете моряки дальнего плавания, водители-дальнобойщики, геологи и полицейские...
Вера смеётся. Она имеет право хохотать от души и стряхивать остатки сна. Она верна мужу, она не отсылает его за тридевять земель зарабатывать деньги. У неё всё перфекционно.
В студии Оля и Толя, безликие брат с сестрой, которые могли бы рекламировать понятие "унисекс", быстро одевают телеведущую в прелестный костюмчик цвета мяты, который идёт к её глазам оттенков Мёртвого моря (как брехал незабвенный Марк Анатольевич Гурвич), красят теми же оттенками нежной зелени веки, лучами зари касаются скул и губ. Пару минут жужжания японского фена с дрожащими, как у сексуально озабоченного паука лапками - и красавица готова к экрану. Себе, Матвею и всем близким знакомым Верка больше нравится в черном свитерке, растрёпанная и без капли краски. Но что поделаешь, публика привыкла к обёрткам, иллюзиям, лейблам и трендам. Им не докажешь, что продавщица из провинциального магазина-палатки - толстомясая девица, с грудями как мячи и щеками, как помидоры, крашеная в цвет взбесившегося апельсина, во сто раз привлекательнее для живого мужика, чем бледная зализанная дикторша, похожая в своём сером костюмчике на жертву Дахау. Мужик, конечно, выберет бледную зализанную... перед телекамерой, а вечером в кафе "Ромашка" не отлипнет от толстомясой.
Таковы двойные, тройные и так далее стандарты нашего мира.
Впрочем, сегодня Верке даже хотелось быть "звездой". Обещал дать интервью Леонид Зеленин, суперзвезда, из-за которого даже одноклассницы из Волчанска ей звонили.
- Ну, ты, Верок, там не теряйся!
- Глазами поверти, как ты умеёшь, и под это дело автограф возьми.
- Сдался мне его автограф, - усмехалась Вера.
А дома всю неделю прокручивала в уме кадры, где Зеленчиков, как влюблённые дуры называли его, в расстёгнутой на груди кружевной рубашке романтически умирал на стогу сна, или же морская волна обдавала его с ног до головы, а он, покачиваясь, держался-таки одной рукой за ванту, а второй спасал от ударов бури растрёпанную, ни капли не красивую партнёршу.
Безусловно, в жизни Верка предпочла бы Матвея или, на худой конец, Вовку Рыбакова - земных, обычных парней. Но мечты наши скроены по лекалам всё тех же двойных стандартов. И Верка сделала самую мятную из всех возможных улыбок, выжала из глубины своих глаз самую яркую зелень. Ей уже подвластны были такие трюки.
- Мы рады приветствовать вас в нашей студии, актёр, любимый всеми жительницами города от восьми до восьмидесяти! - сказала Вера.
Краем глаза она заметила, что из-за края джинсов Зеленчикова виднеются белые трусы, может, и дорогие-хлопковые-фирменные, но ржачно, сил нет. Оставил на подбородке нарочитую щетину, взбил кудри ста сортами гелей, а трусы заправить забыл. Будет о чём рассказать Матвею и девчонкам.
Впрочем, Вера Нестерова - профессионал, её трусами не смутишь. С чёткостью и скоростью опытного оператора ПК она печатает своим звонким голоском фразы: бам-бам-бам по ушам кинозвезде и телелохам. Отвечаем-слушаем-улыбаемся-пьём кофе под интеллигентный и элегантный базар. Хлеб и зрелища. Я даю вам честно - улыбки, свет глаз, оптимизм, культуру. Enjoy yourself, как говорит редактор программы.
- А как насчёт выпить чашечку кофе в " Старой мельнице", Верочка?
Клавиатурная скорость Верки мгновенно сошла на ноль. Она объявила уже погоду на завтра (метель и ветер до пяти метров в секунду) осветители выключили, ассистентка, не прячась, одной рукой заливала в рот порцию коньяка из фляжки, второй - протирала очки об свитер. И Лёне Зеленину, любимцу жительниц города от восьми до восьмидесяти, давно нечего было делать в студии.
- А я... это... как бы... замужем, - пробормотала Верка.
- Ну, и в чём проблема? Он очень ревнив?
- Совсем не ревнив, но...
Но не могла же Верка выкладывать звезде отечественного кино свои мещанские глупости и нелепости: живём порознь, видимся по выходным, он отрабатывает, как крепостной, у него мать больная... Она деловито взглянула на часики.
- Окей. Часа полтора я могу вам уделить, господин Суперстар!
Он засмеялся. Очень обаятельно, дорого отбеленные зубы, искренний блеск в глазах. Конечно, Лёню Зеленина мещанские глупости-нелепости не мучают.
- Вы ошибаетесь, Верочка, - усталым голосом сказал Лёня.- Всем кажется, что мы живём на облаках. А у меня бабушка больная, нужна операция на глазах. Оформляю ей сейчас израильское гражданство. Там старикам операции по зрению бесплатны, качественно делаются, и есть возможность устроить старушку в хороший пансион для престарелых. Она меня вырастила. Родители свои личные дела решали, а сейчас и вовсе смотались - одна в Штатах, второй - в Австрии, до нас с бабулей им дела мало.
- А сколько бабушке? - спросила Верка.
- Восемьдесят два.
- О, конечно!
- Возьмём ещё по айриш-криму?
- Нну..., - Верка давно отправила СМС Матвею: "Я чуть задержусь, в холодильнике курица с грибами, но всю не слопай. И купи винца какого-нить".
- Значит, возьмём! - радостно сказал Лёня. - И ещё по пирожному.
- Лёня, столько калорий!
- Они творожные. Калорий почти нет. Притом, стресс забирает много энергии. Представляете, я позавчера приехал в свою московскую хату, а на двери висит бумажка: "Жилищная контора требует жильца квартиры № 18 Циглера Л.Б. срочно выплатить задолженность по коммунальным платежам в размере 500 000 рублей".
- Пятьсот тыщ? - ахнула Верка.
- Да забываю я про эти чёртовы платежи, и некогда, честное слово.
- А почему Циглера? Вы ж Зеленин?
- По паспорту я Циглер. Надеюсь, не разочаровал?
Верка подмигнула:
- Меня этим не испугаешь. Моя девичья фамилия - Котина.
Они засмеялись дружно, и рука Лёни сама собой легла на ладошку Веры, и больше оттуда не слезала. Наоборот, проделывала всякие экивоки: поглаживание, похлопывание, и - о, чёрт возьми! - перебирание пальчиков. Этот стратегический маневр означает - крепость пала, ворота открыты, бледный от стыда генерал идёт к неприятельским окопам с белым флагом. Верка очнулась уже в Лёнином "Крайслере", где нежно пахло эссенцией иланг-иланг, и тихо подвывал в невидимую телефонную трубку Стиви Уайндер. "I just call to say - I love you..." Чёрный свитерок Верки повис на руле, а ловкие Лёнины пальцы расстёгивали пояс её джинсов. Одновременно звезда осыпала поцелуями шею и грудь прекрасной телеведущей, и поцелуи были... нельзя сказать - умелые, ловкие, отработанные, все определения будут неверны. Лёне Зеленину не надо было долгие годы изучать "искусство страсти нежной". Он с этим родился, как блистательный Вольфганг Амадей родился с нотами в ушах, а знаменитый Билл - с алгоритмами в голове.
- Ай, Лёня, что ты делаешь, что ты делаешь, сумасшедший.., - выстанывала Верка вселенскую кодированную фразу, которая означает: "Мне очень нравится, продолжай, прошу тебя".
У Лёни было очень слабо с английским (только фразы типа: "Сколько стоит?" и "Где я могу найти?"), он совершенно не знал иврита, а по русскому в школе имел тройку. Но кодированным языком владел в совершенстве, уровень - "Advanced". Он ловко снял с Верки джинсы и прочие остатки одежды, увлёк её в темноту заднего сиденья, и всё было так артистично, комфортно, без малейшей неправильности или фальши, что Верка не успела возмутиться.
Потом, конечно, было всё. Тоска, ужас, слёзы даже, которых Верка не показала, естественно, мерзкому совратителю. И даже выкуренная впервые в жизни сигарета. Верка сидела на чужой автобусной остановке, курила и ревела, как двоечница-девятиклашка, брошенная хахалем с электролампового завода. Пришла СМС: "Спасибо за рай, который ты мне подарила!", которую Верка злобно стёрла. Почти тотчас телефон зазвонил, и Верка хотела уже сбросить вызов, но прочла имя "Матвей" и сказала, втянув одновременно дым, слёзы и сопли:
- Я уже иду, Матюша. Я в магазин заскочила, надо сыра купить.
Но принципы и моральные устои, ведущие многотысячелетнюю войну с чувствами, понесли очередное поражение. Они пыжились, выбрасывали лозунги: "Это была минутная слабость!", " Я не шалава, к которым он привык!". Но в середине ночи Верка встала, прошла босыми ногами по холодному полу и включила на кухне подсветку на вытяжке над плитой. При этом минимальном освещении можно было сделать чашку чая с мелиссой, посмотреть на далёкие огни вокзалов, кафе и ночных клубов и сказать себе: "А Матвей не умеет довести меня до... этого самого."
И руки у него недостаточно ловкие, и поцелуи всегда одинаковые, и он не умеет втянуть мою верхнюю губу под свою и снизу погладить её языком, так, чтобы по коже побежали сладкие мурашки...
Наверное, не зря разные племена и народы в течение всех эпох изобретали мифы о женской холодности. Настоящая леди не движется, - внушали юным англичанкам, но мы помним, как яростно сходила с ума Кэти по мрачному бродяге Хитклифу - в самую что ни на есть бессексуальную викторианскую эпоху. Адюльтер свидетельствует о порочности натуры, шептали с пеной на губах французские папаши и мамаши, но Эмма Бовари напилась мышьяку, когда лишилась источника оргазма. Североафриканские сыны ислама идут дальше, делая девочкам варварское обрезание клитора. Но, чёрт возьми, разве женскую чувственность можно отрезать?
"Не сходи с ума, Вера", - приказала себе страдалица, - "ну, было и было. Люди и еду готовят по-разному, и музыкальный слух у кого-то есть, у кого-то нет. Оргазмом не перекроешь дружбу, любовь, искренность, жертвенность..."
Тут запищала тонким голоском предательская мысль - жертвенности тоже нет, Матвей не хочет оставить свою не такую уж больную мамочку ради тебя... Но Вера решительно встала. Погасила свет на вытяжке и отправилась в ванную. Надо полежать в тёплой воде с маслом чайного дерева и почитать что-нибудь отвлекающеё, сценарии передач на будущую неделю, например.
В понедельник утром, проводив Матвея на самый ранний автобус (6.05., кошмарная тьма и тишина), Вера могла бы со спокойной совестью поспать еще до половины девятого. Но сон почему-то не приходил. Снова зажили самостоятельной жизнью вазочки и статуэтки, шкатулочки и портьеры покойной Дины Марковны Котиной. Эти неодушевлённые сволочи умели лихо играть на нервах именно тогда, когда Верке было одиноко и горько. Перешёптывались тоненькими голосками, бликовали, задерживая редкие огни проезжающих автомобилей. Чуть ли не бегали по полкам. Вера вскочила с постели. Позвонила Матвею:
- Ты сел в автобус?
- Да, кролик. Уже еду. Ты чего не спишь?
- О тебе думала. Сейчас лягу.
Вера не легла. Сначала она уцепила с полки книгу, особенно раздражающую густой позолотой корешка. Открыла - ни черта не понятно. Ни русский, ни английский, вообще - не буквы, а какие-то крючки и палочки.
- Зачем держать в доме книги, которые никто никогда не прочтёт! - сердито сказала вслух Верка.
Она знала, что в шкафах полно русских книг, и очень интересных, но сейчас они бы её не устроили. Она включила компьютер. Как будто знала - в почте было длиннющеё письмо от leozelenin@mail.ru.
- Где ты мой имейл-то взял, аферист! - крикнула довольным голосом Верка.
Аферист с этого и начинал. Он, оказывается, позвонил редактору новостной программы. Продолжил Суперстар горьким трогательным нытьем о том, что Вера Нестерова оказалась самой красивой, влекущей и необычной девушкой в его жизни. Он мечтает о второй встрече, тем более, что муж ведь уехал? а сам Леонид Зеленин пробудет в городе ещё не меньше месяца. Помнит ли Вера, в интервью он говорил о снимках исторического фильма? Все исторические фильмы снимаются в вашем городе, Вера. Здесь сохранились чудесные старинные улицы, особняки и мосты. Вчера Леонид пошёл вечером с друзьями-актёрами в ресторан - на одной из таких старинных улиц, с видом на вековые вязы, статую балерины на чёрном постаменте и массивное некрасивое здание синагоги. Как чёрт возьми, тоскливо ему было: снобистская еда, выспренние напитки и такие же надменные речи - типа об искусстве, типа о судьбах культуры, а на самом деле - привычный звон языков, сделанных из нержавейки, равно, как и мозги их обладателей... Весь вечер Леонид просидел, глядя на эти вязы, чёрную балерину и угол синагоги, и думал о той, кто придала его жизни смысл. О Вере.
Вера, давай встретимся. Если ты думаешь, что мне нужен только секс, что я обычный кобель, запавший на красавицу, то давай просто погуляем по улице. По одной из этих древних улиц, которые разбудили меня от утомительного сна. Знаешь, бывают такие сны, во время которых не столько отдохнёшь, сколько голову отдавишь... вся моя жизнь до тебя была таким сном.
Может, мне всё кажется, Вера. В любом случае, давай встретимся. Напиши сама, в какое время тебе удобно. Или просто напиши: пошёл к чёрту, Зеленин.
Вера сглотнула слёзы и написала: пошёл к чёрту, Зеленин.
Прочитала письма от подружек, просмотрела женский журнал, на который подписывалась, секреты весеннего макияжа, как похудеть к лету, модные шарфы, и отправила второе письмо leozelenin@mail.ru.
"Давай сегодня в сквере Щукина, это напротив архитектурного института. В 19.00."
Собственно, и всё. Погибла Вера, погибла молодая семья, погиб Матвей, ещё не подозревая об этом. Может быть, гибель зависла бы на одной жилке над обрывом, и всё ещё приросло бы, зажило и вернулось на прежние колеи... Подумаешь, встретились две звезды, решившие, что из-за их красоты и самобытности им позволено всё. Погуляли по старинным переулкам, о, да, у нас этих переулков с будоражащими воображение красивыми названиями - как собак нерезаных: Стеклянный Сад, Берёзовский Овраг, Старообрядческая Слобода, Мраморный Мост... Мы всем петербургам дадим фору по части изысканных названий, мрачных подворотен и живописных развалин. Леонид, привыкший вживаться то в гусара, то в цесаревича, на подобном фоне особенно расцветал. А Вера старых камней не любила. Она вдохновлялась белыми зубами и русыми кудрями возлюбленного. Да что уж там, возлюбленного - по-честному, любовника. Ведь в первую же встречу - там, в сквере Щукина, были поцелуи под заснеженной липой и их продолжение - бурные кувырки и пируэты на широкой гостиничной кровати в номере Л.Зеленина. На следующий день повторилось. На третий день парочку видели на загородной лыжной базе отдыха... Вот вам и Верка, провинциальная малютка, которую даже Марк Анатольевич Гурвич перепугал своим скромным наскоком. Романтики скажут - так меняет человека любовь. Отрезюмируем более прагматично: слава, деньги и секс очень сильны над человеческими душами. Слышите, господин Сатана? Три один в вашу пользу.
Пресса пока недоуменно молчала. Всё могло кончиться ничем. Мало ли подобного было в жизни Леонида Зеленина? Совсем недавно Интернет выбрасывал где надо и не надо его фото в обнимку с белокурой особой, часто мелькающей на экране, но неизвестной ничем, кроме очень крупного рта. А до этого были фотографии со знаменитой гимнасткой или фигуристкой...
Но тут вмешался Дом. Именно с большой буквы, так писали его в локальной прессе, и всем жителям «благословенного» города надоело до оскомины: Дом ветшает, Дом на грани сноса, городская дума вновь обошла вопрос о Доме... На фоне Дома Зеленина несколько раз снимали - то в бричке с откинутым верхом, то держащим тонкую руку в чёрной перчатке, принадлежащую очень модной и очень зловредной актрисе. Актриса, несмотря на ярко выраженный азиатский (будем точны - бурятский) типаж лица играла Натали Гончарову, а Зеленин - Дантеса. Что делали тридцатидевятилетняя бурятка Гончарова и двадцатисемилетний еврей Дантес на фоне развалюхи, оплывшей плесенью и ярко-розовыми пятнами домового гриба, не объяснил бы, наверное, сам режиссёр. Впрочем, у него имелась какая-то концепция, которая никому здесь неинтересна. Факт в том, что к Зеленину явились супруги Маркеловы.
Это был четверг, запись пятничной передачи у Верки только в два часа, поэтому Верка спокойно переночевала у Зеленина и, счастливая от ночи любви, долгого здорового сна и ванны с иланг-иланг, сидела в короткой рубашечке перед телевизором и ждала завтрака. А Лёня звонил в Москву бабушке. Визит Маркеловых был не предусмотрен, не ожидаем, и вообще, портье подумал, что это директор театра (Лёня вчера болтнул - ко мне может зайти директор местной драмы), а Верка спокойно открыла дверь, предполагая, что муж бурятской Гончаровой пришёл, по привычке, попросить опохмелиться.
- Ой! - растерянно воскликнула Верка, а тощенькие шустрые старичок со старушкой вошли в прихожую и по очереди крепко пожали Верке руку. Голые ноги прелестной телеведущей, торчащие из-под минимальной рубашонки, нисколько их не смутили.
- Очень рады познакомиться с супругой знаменитого артиста! - таким голосом, точно он кричал с трибуны в мегафон, сказал Анатолий Фёдорович Маркелов.
- Я как бы не совсем.., - промямлила Верка, не знавшая, что делать - одежонку накинуть или в ванной спрятаться.
- Я каждый день смотрю вас по телевизору! - вкрадчиво произнесла Татьяна Юрьевна. - Вы с Лёней очень красивая пара!
И понеслось... Лёня, рассчитывавший на благодушное безделье до вечерней съёмки, напрягся, побледнел, а когда ему показали фотографии Дома и бесчисленные статьи о Доме, растерялся окончательно.
- Что от меня требуется? Верунчик, ты бы позвонила на ресепшн, котик, пусть принесут четыре кофе и какого-нибудь печенья...
Краеведы - один яростно, другая - вкрадчиво продолжили обрабатывать оба Лёниных уха. Дому - двести лет, а может, и все двести пятьдесят. Анатолий Фёдорович много лет работает над этим вопросом. Роет архивы, ищет в библиотеках старинные подшивки газет. В этом доме жил предводитель дворянства, останавливались проездом все знаменитости России - от Гоголя до Черномырдина.
- Черномырдин-то что делал в этой развалюхе? - вклинилась Вера. - Там бомжи костры разводят, а наркоманы ханку варят.
- Вот именно! - возопил митинговым голосом Анатолий Фёдорович. - Превратили историческое достояние в бомжатник! А всё наши власти. Денег у них нет отремонтировать Дом и сделать в нём музей.
- Музей чего? - спросил Лёня.
- Да хоть чего! Хотя бы музей вашего творчества, Леонид Борисович. Вы в нашем городе уже не раз снимаетесь. Разместим там ваши исторические костюмы, фотографии, стенды с публикациями в прессе... Вы только денег дайте.
- Денег? - задумчиво сказал Лёня.
Он перебирал в уме бабушкину эмиграцию, весенний тюнинг "Крайслера", поездку с Верой на Мальдивские острова. Музей имени Л.Зеленина никак не вписывался в бюджет. И вообще Лёня не любил громких истеричных событий, особенно политического плана. Хорошо, что кофе подоспел, и на время умерил страсти.
- Тут ведь одна богатая сволочь подкапывается под этот дом, - вкрадчиво сообщила Татьяна Юрьевна. - Говорят, землю под ним уже купила. А земля - самое дорогое, ну, вы в курсе.
Лёня и Вера закивали головами, думая с дружной тоской: о, наше широкое ложе, сколько наслаждений ты могло бы нам ещё подарить...
- Ведь один особняк уже захапала, гадина, - Анатолий Фёдорович закричал над кофе так, что тот вспенился. - Покупала по кусочку, пока весь не оттяпала! А теперь ей второй нужен - для доченьки её якобы. Ещё поэтом себя называет, бесстыжая...
- Это Зинаида Андреевна, что ли? - быстро спросила Вера, которая знала о Зинаидином особняке от Володи и от товарок по прежней службе.
- Она-она!
Утвердительный ответ показался Верке бокалом ледяного лимонада в жару. Есть шанс спасти Лёню и себя. Она сделала краеведам упреждающий знак рукой и взяла мобильник.
- Володя, привет! Слушай, ты где, ты как? У меня такое дело... ты общаешься с твоей Зинаидой?
Володя в компании Бука, двух молдаван и трёх таджиков покрывал гипсокартоном стены чьей-то небедной дачи. Дача была в километре от городской черты. В общем-то, ему нетрудно было позвонить Зинаиде Андреевне, но он в толк взять не мог, какое до этого дело Верке.
- А такое! - ответила Верка внушительным (для краеведов нарочно) голосом. - Предупреди её по-дружески. Я ведь в новостях работаю. Опозорю её на всю область, писательницу хренову.
- Зачем тебе это? - спросил Володя.
- Если тебе, Рыбаков, до лампочки история страны, то мне - нет!
На этом Верка закончила. Она была уверена, что Володя позвонит Зинаиде Андреевне - хотя бы даже из любопытства. У краеведов и Лёни её эскапада вызвала бурный восторг. Дальше Вера сказала пару слов о Володе - молодом любовнике бессовестной писательницы и ловко выставила краеведов за дверь.
- Ух ты! - воскликнул Лёня. - Какая ты пробивная, а я и не знал!
И ведь не только Леонид Зеленин - никто не знал. Зинаида Андреевна повозмущалась в телефонную трубку - какая, оказывается, наглая девка, вот и делай таким добро. Володю она к себе не пригласила, муж был дома. И у порога дома оказались трое журналистов, не менее наглых, чем Верка. Сфотографировали бессовестную писательницу, расхищающую историческое и культурное прошлое. Снимки в движении - дама в полушубке из светлой норки выходит из особняка, дама машет руками на представителей прессы, дама прыгает в автомобиль "Ситроен", камера запечатлела неуклюже вскинутую ногу в сапоге с оторванной набойкой и искажённое алчностью и неправедным гневом лицо. Эти снимки потом преследовали бедную Зинаиду Андреевну во всех областных газетах. Выражение лица ещё так-сяк, но эта раскоряченная поза и оторванная набойка! Зинаида Андреевна в ярости потребовала у своих кадровиков телефон Верки. Отыскали. Позвонила несчастная женщина и кричала несколько минут отёкшим слезливым голосом: "Что я тебе сделала? Чем я тебя обидела, Вера?!"
Вера, ещё вся розовая от недавнего восхождения на любовный Эверест, лениво накручивала на палец Лёнин локон и повторяла:
- А я тут при чём? Это краеведы.
Она не лгала. Прессу натравили на писательницу краеведы. Потом Зинаида Андреевна узнала правду. Но во время её звонка Марк Анатольевич Гурвич уже объезжал редакции газет, опубликовавших снимки и статьи.
- К тебе вернётся зло, сволочь мерзкая! Бог есть, убедишься! - крикнула Зинаида Андреевна, и отключилась.
Вера убедилась в существовании Господа Бога уже на другой день, когда у входа в гостиничный номер засверкали фотокамеры. Первая красавица областного ТВ и звезда российского кино - ах! выходят из номера вместе в полдесятого утра! ох! садятся в одно авто! ого-го! он успокаивающе кладёт руку на её колено: "Не обращай внимания, Солнце"... Безусловно, прессу привели деньги Зинаиды Андреевны и ораторский талант Марка Анатольевича. Но ведь за любыми действиями людей стоит высшая воля. Значит, цветные снимки Веры и Леонида напечатал Господь Бог. Надо отдать ему должное, фото были эстетичными - никаких оттопыренных ног и оторванных набоек. Вера и Леонид смотрелись вместе как голливудская, да что там - как первая человеческая пара в Эдеме. Очень гармонично, очень ярко.
Глава 18. "... она должна была с её красотой сидеть в этой деревне?..."
Матвей проснулся в пять утра. Будильник ещё молчал, давая хозяину право поспать ещё два сладких часа, но Матвей встал и подошёл к окну - подозрительно белой была ночь за окном. А это не ночь, это странный и страшный снег сыпался с неба, создавая сплошную завесу. Белое, цвет смерти. В пять часов утра особенно страшно, но Матвей подумал не об этом. Хоть бы улеглось до половины восьмого. Как идти на работу под таким кошмаром?
После этого он лёг и мгновенно уснул. В семь небо было, как положено ему зимой, чёрное. Матвей отправился на кухню - поставить чайник. Двигаться он старался бесшумно: матери на работу к десяти, деду вообще никуда не идти, пусть поспят. Матвей привык так - лет с восьми он сам собирался в школу, сам готовил себе завтрак и заворачивал с собой обед. Скудный семейный бюджет не позволял посещать школьный буфет, приходилось носить с собой небогатые бутерброды. Иногда это бывали два ломтя хлеба, прослоенные домашним вареньем. Сейчас Матвей зарабатывал нормально, но по-прежнему собирал себе свёрток. Богатая фабрика не имела собственной столовой. Административная группа обедала в ближнем кафе, рабочие приносили из дома жареную курятину, сосиски, яйца и тому подобное.
Служебного автобуса фабрика тоже не имела. Народ ездил на работу на личных автомобилях, а те, кто попроще (вроде Матвея) ходили пешком - два-три километра в любую погоду. В любую, чёрт возьми, но не в такой Апокалипсис, воскликнул Матвей, пытаясь открыть дверь. Его попытки имели слабый результат. Дверь плотно занесло снегом, и Матвею удалось выйти в окружающую среду только через четверть часа, прокапываясь руками. Окружающая среда была белая, без малейшей примеси другого цвета. Крыльцо, двор, сад, калитка - всё было занесено снегом. Матвей на ощупь нашёл на крыльце лопату и проложил узкую тропку до калитки.
На улице было уже проще. Народ выходил на работу и раньше Матвея. Следы первопроходцев были похожи на мышиные и крысиные ходы в погребе. Матвей двинулся одним из снежных туннелей. Рядом пыхтели двое приятелей с фабрики - в снегу по грудь, потные от усилий, они ухитрялись ещё рассуждать о превратностях жизни.
- Батя сказал, такого снегопада не было с восемьдесят второго года, - сказал Колька Буров, бывший одноклассник Матвея и Володи Рыбакова.
- Или к большому добру или к войне, - сообщил сзади Сергей Сергеич, мужик постарше.
- На работу, по-любому, опоздаем, - подытожил Матвей.
Опоздала вся фабрика. Особенно сильно опоздала В.С. Миляева, директриса фабрики, чей "Мерседес" застрял в снегах, как некогда знаменитый ледокол "Челюскин". Такси вызвать было невозможно - все авто в городе постигла одинаковая судьба. В.С. Миляевой пришлось бороться со стихией как простым смертным - собственной грудью. Спортивный пот испортил укладку, размыл мейк-ап, уничтожил божественный флёр французских духов. Злая, как чёрт, В.С.Миляева крикнула секретарше:
- Нестерова из третьего цеха ко мне!
Секретарша бежала по цеху с дробным топотом, брезгливо уворачиваясь от летящих из-под резцов опилок.
- Нестеров, тебя босс вызывает! Злая, ужас!
Матвей пожал плечами. Характер директрисы был обычным и нормальным для пятидесятилетней дамы с большими деньгами, но без мужа. Матвей, правда, ни разу не попадал под удары климактерических молний, но был наслышан.
- Матвей Павлович, вы на каком у нас курсе учитесь? - спросила В.С., делая ударение на словах "у нас". Чтобы помнил босяк, что фабрика тратит деньги на его учёбу.
- На четвёртом.
- Значит, незаконченная вышка у тебя есть? - спросила В.С. уже другим тоном. Простецки-свойским, как разговаривала с солидными и уважаемыми работягами своих лет.
- Да.
Обдав Матвея запахом горького, перенасыщенного гормонами пота, директриса подвинула к нему ручку и лист бумаги формата А-4.
- Пиши: "Директору АО "Волчанская мебельная фабрика" Миляевой В.С. от Нестерова М.П.". С маленькой буквы - "заявление". Так, теперь: "Прошу принять меня на работу по специальности инженер-химик с третьего февраля"... цифрами, конечно... Число ставь и подпись.
Третье февраля было завтра.
- А Валерий Николаевич?- удивлённо спросил Матвей.
- Инсульт. Ночью был, в шесть утра мне жена звонила.
"К большому добру или к войне", - вспомнил Матвей. Безусловно, должность инженера-химика следует принимать, как добро. Тем более, когда она досталась раньше ожидаемого. Чем раньше начнёшь, тем быстрее отработаешь диплом, тем меньше проживёшь в разлуке с Верой... Матвей вернулся в цех, чтобы доработать сегодняшний день, но мыслями был очень далёк от своих действий (взять с механической тележки одну фиговину и металлическими уголками присоединить к другой хреновине). Он рассчитывал, сколько будет зарабатывать теперь, когда пойдёт в отпуск, и сможет ли свозить Верку в Париж. Верка, правда, даже в Турции не была, но мечтала только о Париже.
В перерыве Матвей вышел в комнату отдыха с мобильником. Безусловно, первым номером в его телефоне значилась Верка, и ей же был сделан первый звонок. Но занятая ведущая новостей не брала телефон. Наверное, запись программы, подумал Матвей, и, в общем-то, не сильно ошибся - запись программы только что закончилась, как и утренние съёмки у Лёни, две звезды ехали вместе в ресторан обедать, и романическая Селин Дион в "Крайслере" заглушила звонок мобильника. Матвей послал СМС: "Меня назначили инженером, т.к. Суслова парализовало. Позвони мне часов в шесть, крольчонок". Вторым номером в телефоне стояла мать. Она радостно, как всегда поздравляла Матвея с его многочисленными победами и успехами: "... мой дорогой, любимый, самый лучший на свете сыночек". Голос у Анны Павловны слегка дрожал, и Матвей подумал - от счастья. На самом деле, Анна Павловна едва сдерживалась от слёз и неприличного бабского воя - завоешь, ей-богу, когда найдёшь в поступивших в библиотеку свежих газетах фотографии невестки с любовником.
- Сыночек бедный, - прижав к губам кончик шали, шептала Анна Павловна, - зачем же ты на этой дряни женился? На этой топ-модели из Долгопропащенска?
Мать поступила так, как поступит любая нормальная мать - она не показала жутких газет сыну. Но он сам купил одну - просто потому что по средам всегда покупал свежий номер. Мать увидела, как Матвей сидит над разостланными на кровати цветными свидетельствами Веркиного предательства и своего позора, и только охнула тихонько.
- Сына, - позвала она, - наплюй на неё. Она тебя недостойна.
Матвей не успел ответить. Мобильник у него зазвонил, и он, не взглянув на номер, сбросил вызов.
- Это я недостоин её, - сказал Матвей, - я ничего не сделал для того, чтобы мы жили, как нормальные муж и жена.
Телефон снова зазвонил, и Матвей снова сбросил вызов.
- А она? Что она сделала, чтобы вы нормально жили? Ей телекамеры были важнее? - крикнула мать.
- Мам, не кричи, - сказал Матвей, глядя не на Анну Павловну, а на слегка измятую Верку, которую Л.Зеленин выводил под ручку из отеля, - она должна была с её красотой сидеть в этой деревне и копаться в огороде?
- Красота! Вон где её красота теперь! - мать ткнула в газету, нечаянно попав ровно в причинное место Лёне Зеленину.
Зазвонил мобильник, Матвей сбросил. Через несколько секунд зазвонил мобильник Анны Павловны в её спальне. Она побежала, взяла и услышала взволнованный голос Верки:
- Аннпавловна, добрый вечер, где Матюша? Прислал СМС, просил позвонить, двадцатый раз набираю его, а он скидывает. На работе задержали, что ли?
- Дрянь ты дрянь, - с наслаждением проговорила Анна Павловна, - и не стыдно тебе звонить ему? Сама, небось, только что из койки выбралась у своего актёришки?
- Вы со мной так не разговаривайте! - крикнула Верка. - Это не ваше дело! Дайте мне Матвея!
Поскольку Анна Павловна тоже отключилась, Верка послала Матвею СМС: "Я сама хотела тебе сказать, но так получилось. Подай на развод сам, мне некогда."
Матвей ответил лаконичным мэссиджем: "Не дождёшься".
Верка яростно настучала: "Я выхожу замуж за артиста Зеленина и уезжаю в Москву".
Матвей спросил: "Жена № 105? Или пока № 104?"
Далее пошла переписка, которую зарёванная Верка показала полчаса спустя Лёне, а бледный от злости Матвей стёр под причитания матери и деда.
"Настоящая жена, а не фиктивная!"
"Брак заключается в круглосуточном трахе?"
" Некоторым нравится одинокий онанизм, но я не из их числа".
"Озабоченная".
" И горжусь этим".
"Больше-то нечем".
"А чем тебе гордиться, Нестеров? Ветвистыми рогами?"
"Пошла ты".
"И пойду, но не на твой".
"Попутного ветра".
"Сиди в своей грязной деревне и нянчи свою мамочку".
"Стирай носки своему бабнику".
"Лучше бабник, чем мамкин сынок".
"Котина, отвали, прошу тебя".
" С удовольствием!"
"Я тебя ненавижу".
"Взаимно".
Потом Матвей просто выключил мобильник и погасил в спальне свет. Мать не осмелилась предложить ему ужин. Она чувствовала себя виноватой во всём - не следовало ей, нищенке, рожать ребёнка, обрекать его на бедность, крепостную зависимость, неуспешность, несчастную любовь... До полуночи она не спала, плакала, капала себе валокордин. А Матвей спал. Мёртвым сном без снов, в сплошной черноте. Он слишком утомился на работе, чтобы душевные терзания перебороли усталость.
Глава 18. "... у меня лекарства вместо крови..."
Володя Рыбаков вернулся в город только в середине февраля, когда уже запеклось и зачерствело крутое тесто скандала с Домом, Зинаидой Андреевной, Веркой, Зелениным и Матвеем. После традиционной стирки-уборки Володя даже вышел на улицу и купил газеты. Обычные газеты провинциального областного центра: выстроен новый мост, проведены соревнования по санному спорту, состоялась выставка картин нашего уважаемого пейзажиста. За окном падали редкие снежные хлопья. Чтобы не смотреть на них и, как следствие, не вгонять себя в тоску о весне, зелени, Нонне, Володя включил телевизор и одновременно - компьютер.
В электронном ящике болталось всего одно письмо с невыразительной темой: "About your book". Володя открыл письмо и увидел следующеё:
"Volodya, this is Mary Blackhill. Excuse me for my English, my Russian key-board is being repaired now. Please, tell me the date and the time when I'll be able to phone you up. The book of your poems was published in my father's editor’s house three weeks ago. It got great popularity among the students and teachers of our college. We want you to visit the US and meet your readers. The Slavistic Fond of our university will pay for your trip.
Love,
Masha."
Володя пробежал глазами строчки, понял, что половины слов не понимает, и воспользовался спасательным кругом всех несчастных, лишённых английского разговорного - электронным переводчиком. Программа выдала следующую версию:
" Володи, это есть Мэри Чёрный холм. Извините за мой английский, мой русский клавиатура есть ремонтируется сейчас. Пожалуйста, скажите мне дата и время, когда я буду в состоянии позвонить вам вверх. Книга ваших стихотворений был опубликован в моего отца издатель дом три недели назад. Оно получил великий популярность среди студенты и преподаватели нашего колледжа. Мы хотим, чтобы вы посетили США и встретили ваши читатели. Фонд Славистики нашего университета заплатит за ваша поездка.
Любовь,
Маша."
- Офигеть! - крикнул Володя сам себе и бесстрастным телевизионным рожам. - В Штаты! Великая популярность! Твою мать!
Он немедленно настрочил Маше ответ: "Машенька, дорогая, спасибо-спасибо-спасибо, я так счастлив! Звони в любой день от семи до десяти вечера, я буду ждать! Передай мою горячую благодарность твоему отцу и вашему Фонду, хотя я мало знаю, что это такое. Владимир Рыбаков".
Через пару минут за первым письмом отправилось второе: "Маша, я посчитал в уме и врубился, что наши семь вечера для тебя будут раннее утро. Маша, звони в ваши семь-десять вечера, я проснусь и отвечу!"
Володю обуяла такая сумасшедшая радость, что хотелось беситься, стрелять из водяного пистолета и бросать из окна ненужные вещи. В общем, совершенно детская непосредственная реакция. Белые хлопья за окном показались радужным фейерверком. Володя схватил мобильник и позвонил Матвею. Тот сбросил вызов, но Володя не удивился. Матвей не мог отвечать на звонки в шумном цехе, и чувствуя вибрацию в кармане, сбрасывал, а после работы перезванивал сам. (Володя не знал, что Матвей теперь трудится не в цехе, а в кабинете с офисным столом и компьютером, и что в районном суде города Волчанска уже две недели лежит заявление о разводе Нестерова М.П. с Нестеровой В.А.). Дальше Володя звонил всем подряд: Руслану, Зинаиде Андреевне, Агаше, Буку... Даже родителям и сестре сообщил радостную весть. Все восторгались, поздравляли, как умели, но ни один не выразил подлинного счастья. Понятное дело - не было среди Володиных приятелей и родственников истинного друга, истинной возлюбленной. И счастье Володино несколько потускнело. Захотелось выпить - не водки, конечно, а шампанского, что ли, вернуть ликующее блаженство первых минут. Володя сбегал в ближайший магазин, принес бутылку, и после первого же бокала осмелился - набрал на мобильнике номер, который нормальный человек давно бы стёр.
Гудки летели одновременно с пузырьками шампанского. Володя налил второй бокал и ждал. Сердце тряслось, мысли умерли.
- Алло, - сказала Нонна спокойным голосом, - кто это?
Она-то, судя по вопросу, Володин номер удалила.
- Это Рыбаков. Володя. Помнишь?
Нонна не только не сбросила звонок, она с откровенной симпатией ответила:
- Конечно, помню. Что у тебя случилось?
О, господи, она идёт на контакт, она согласна слушать меня, она... Володя вмиг забыл о Ноннином предательстве, о перенесённых муках и ужасах, и в голове у него завертелись разноцветные солнца чужих счастливых миров.
- У меня вышла книга стихов в Штатах. Читатели хотят со мной встретиться. Фонд славистики оплатит мою поездку.
- Великолепно! Володька, ты молодец! Я за тебя очень рада!
Именно та искренность, которой Володя не услышал ни в одном предыдущем телефонном разговоре, звенела в голосе Нонны.
" Я тебя люблю", - думал Володя, не смея сказать вслух, - "я тебя люблю, люблю, люблю"...
- А ты как поживаешь? - спросил он. - Как чувствуешь себя?
Она помолчала несколько секунд.
- Сейчас уже ничего... кормят психотропными... я ведь в отделении неврозов, Володя. У меня выкидыш случился, ну, и нервы сдали... депрессия была очень сильная...
Как будто гнилая вода вылилась разом из Володиной души - стало легко, пусто и страшновато.
- Ты где? В нашем городе или в Москве? Тебя можно навестить?
- Можно, - сказала Нонна простым печальным голосом, - я же не буйная, меня и гулять отпускают. Приезжай, Володя, если есть желание. Психиатрическая больница, посёлок Башметьевка, тринадцатый троллейбус...
У Володи никогда в жизни не было знакомых, которые лечились бы в психиатрической больнице. Хотя люди в Волчанске подвигались рассудком довольно часто: от тоски и вызванного ею алкоголизма. Один сосед, разбивший по пьяни казённый автомобиль (между прочим, автомобиль упоминаемой выше В.С.Миляевой), обезумев, повесился в собственном туалете. Другой в буйных припадках орал на всю улицу, проклиная собственную семидесятипятилетнюю мать: "Сука! Проститутка!". Соседка-шизофреничка чередовала запои с фазами обострения, и окружающие не слишком-то отличали первое от второго - одинаковые вопли, вой, визги.
Можно сказать, что Володя вырос в атмосфере безумия, но с настоящим, медицински диагностированным сумасшествием сталкивался впервые. Он не знал, как будет выглядеть Нонна в психушке. В полосатой пижаме? Слюнявая и припадочная? Тем не менее, он купил букет палевых роз и небольшой, но эстетично выглядевший торт, и поехал в посёлок Башметьевка.
Больница ничем не напоминала сумасшедший дом. Заснеженный тихий парк наводил на умиротворяющие, какие-то дореволюционные мысли. Бунинским тоскующим персонажам впору гулять в меланхолии по этому парку. Впрочем, ближе к крылечку некое существо в бурой пижаме приветственно помахало Володе вытащенным из штанов немаленьким членом... Внутренние покои тоже оказались чистыми, благородными, тихими.
"Надо думать. Виктор Михалыч не уложил бы жену в не цивилизованное место".
- Нонна Мазовецкая? Да, можно, - ответила пожилая медсестра, - процедуры у неё закончились. А вы ей кто будете?
- Друг, - сказал Володя вместо заготовленного штампа "двоюродный брат".
Он ожидал на скамеечке в коридоре, кажется, пятьсот лет, но оно стоило того. Нонна вышла, и была она абсолютно такая, как прежде - прекрасная. В чёрном облегающем платье с длинными рукавами, в чёрных узких сапожках. Белая кожа и светлые волосы источали неземной свет.
- Здравствуй, Володя, - тихо сказала она, и первая обняла его.
Всё-таки, изменилась, подумал он. Очень худая. Веки под косметикой отёкшие, словно от долгого плача. Под глазами - тёмные пятна. Её рука в Володиной ладони казалась совсем маленькой, слабой.
- Это тебе, - сказал он, протягивая цветы и торт.
- О, спасибо. Как кстати, ужасно хотелось сладкого. Виктор привозит мне только "полезную еду", помня, что я в обычной жизни избегаю калорий. Но сейчас, ей-богу, хочется делать всё наоборот.
Улыбка у неё была странноватая. Как будто некий механизм дёргал левый уголок рта, оставляя правый неподвижным, опущенным вниз. Володя понял только во время прогулки в парке - это действие лекарств. Нонна и говорила необычно, голос будто во сне плыл, то возбуждённо ускоряясь, то застывая, уходя в нелогичные паузы.
-Наверное, нельзя спрашивать, волновать тебя, - сказал Володя, - поэтому будем говорить об отвлечённом. У тебя есть здесь книги? Может, привезти тебе каких-нибудь новинок?
- Витька привозит, - махнула рукой Нонна, - а ты не бойся, спрашивай меня. Я сейчас в стабильном состоянии. Беспричинных слёз нет. Вообще слёз больше нет.
- Нонна, хочешь поехать со мной в Штаты?
- В Штаты? Хочу. А ты оформил загранпаспорт?
- О, блин! А я и не подумал об этой формальности.
- Сейчас можно всё быстро сделать через Интернет. Начни прямо сегодня, и через месяц паспорт будет у тебя в кармане. К тому времени меня выпишут.
- Отлично. А твой... муж? Отпустит тебя?
- Он мне не хозяин, Володя. Он должен Богу свечки ставить за то, что я с ним живу.
"У вас симбиоз. Взаимовыгодное сосуществование", - мелькнула у Володи злобная мысль, но он тотчас прогнал её. Слишком бледна была Нонна. Слишком странным взглядом водила она по верхушкам деревьев, по блёкло-серому, в тон её глаз, небу.
- А чем тебя лечат? - спросил Володя.- Капельницы ставят?
- Поначалу были капельницы. Я же очень сильно ревела поначалу, Володя. У меня пошло наперекосяк всё сразу. Показ моей пьесы "Семьсот сорок семь лошадей" на фестивале в Питере провалился. Были отрицательные рецензии в журналах. Я плохо переношу критику. Сказать честно, я её вообще не переношу. Я должна быть победительницей по жизни... У меня началось кровотечение. Виктор запсиховал, стал орать на меня, мол, это я своими запредельными амбициями погубила ребёнка. В общем, мне стало ещё хуже, и все медицинские процедуры не помогли. Ребёнка нет, правда, без последствий. Сказали, что я смогу ещё родить, если приведу в порядок нервы. Чёрт, Вовка...
Нонна упала на ближайшую скамейку, как подрубленная, закрыла глаза. Володя в испуге бросился к ней:
- Что?! Что с тобой?
- Ничего, ничего. Башка кружится от этих таблеток. И ем я мало. Не могу себя заставить есть.
- Может, сходим в кафе? Я видел, здесь поблизости кафе. Я возьму тебе пирожных.
- Вовка, - сказала Нонна, приложив ладонь к его щеке, - я тебя тогда обманула. Это был твой ребёнок.
- Твою мать! Впрочем, я так и подозревал. Я думал об этом с самого начала.
- Ну, не могла я тогда уйти к тебе. Мне нужен был этот фестиваль, нужно было держаться за Витьку. А ему ребёнка хочется... он бредит "нормальной семьёй"...
- Только не говори, что ты нарочно сошлась со мной, чтобы залететь!
- Нет. Честное слово, нет. Я вообще не думаю об этих детях... просто получилось, и я подумала - пусть будет. Мне очень жалко было тебя, я же... я же... любила тебя, ты понимаешь.
- А сейчас уже не любишь?
Нонна прикрыла глаза. И тихо проговорила так - с закрытыми глазами:
- Сейчас у меня ничего нет. Ни желаний, ни чувств, ровным счётом ничего. У меня лекарства вместо крови.
Глава 19. "... я не разлюблю её до конца жизни..."
На повороте автобус чихнул и вздрогнул. Володю и Агашу бросило друг к другу, и они дружно засмеялись. Володя обнял Агашины тонкие плечи, и дальше они ехали так до самого Волчанска - как давние и трепетные влюблённые, как романтические жених и невеста. Наверное, так думали пассажиры на соседних сиденьях - бабушки, возвращавшиеся из областной больницы, студенты, торопившиеся на уик-энд к мамкиным борщам и рассольникам, и другой разношерстный люд, вздумавший для чего-то посетить город Волчанск в выходные дни в середине февраля. Самого скучного, томительного, бесцветного месяца для Волчанска. Больше всего случаев суицида и "делириум тременс" происходит на Володиной малой родине именно в феврале. Даже любительница природы Агаша не смотрела в окно, за которым мелькала одна и та же белая мутотень. Она предпочла читать вместе с Володей файл с флешки, воткнутой в её ноутбук.
"Смятые простыни в изножье большой старинной кровати. Обнажённая женская нога, мы скользим по ней всё выше и выше, пока не утыкаемся в смятое одеяло. Фрагменты мужского уха с пучком седых волос, всклокоченных волос девушки, чьей-то ключицы, чьего-то плеча. Сплошной телесный цвет, морщины, поры. Тикает будильник. Тиканье нарастает, переходя в стук метронома. На прикроватном столике - наручные часы, опаловый браслет, скомканный носовой платок, фотография в белой лепной рамке. На фотографии - мужчина, женщина и девочка лет восьми в кружевной белой шляпке и кружевном платьице. Похоже на тридцатые годы прошлого века, но фото цветное. На рамку садится белая бабочка. Шевелятся усики и лапки. Девушка с кровати протягивает руку, хватает бабочку за крылья. Приближает лицо, несвежее и потное со сна. Мы видим, как её черты внезапно превращаются в образ девочки с фотографии. Девочка отрывает у бабочки крыло. Бросает на столик. Отрывает второе крыло. Крупным планом - извивающееся тельце насекомого. На лице девочки - тупая сосредоточенность.
Она встаёт с постели (уже снова взрослая), идёт по сумрачному коридору. Мы следим за её движениями - хаотично - колыхание ягодиц, босая ступня на паркете, рука на ручке двери. Зеркало на миг отражает лицо девушки. Она садится на край ванны, открывает кран, зачерпывает ладонью воду, обмывает свой половой орган. По движениям её пальцев понятно, что девушка тщательно промывает пространство между половыми губами. Вдали звучат чьи-то голоса, смех. Электрическая лампочка над зеркалом ванной приближается и несколько секунд слепит нам глаза.
Пустырь. Растрескавшаяся земля. Бродячие собаки, рыча, грызутся из-за какой-то пищи. Побеждает самый крупный пёс, он волочит добычу по дороге, и нам становится видно, что это ободранный труп некрупного сельскохозяйственного животного. По пыли тащатся кишки. Играет орган - что-то торжественное из Баха.
На горизонте - чёрный лес, из-за которого тянутся красные закатные лучи. Облака несутся по косой над лесом, к полигону, где взметается взрыв. Звук взрыва приглушённый, через ту же органную музыку. Осыпанный землёй, солдат вползает в блиндаж. Здесь темно, и не слышно музыки. В полной тишине входит человек в парадной армейской форме. Форма и знаки отличия - неизвестного государства, что-то вычурное, с обилием золотого шитья. Офицер кричит на солдата. Слов не слышно, видно только разинутый, искажённый гневом рот. Иногда из тишины вырывается обрывки слов - самые грубые ругательства.
Край смятого одеяла свисает на пол. Туда же, под стук метронома, опускается мужская нога. Нога ищет тапок, находит. Метроном долбит всё громче и громче, переходя плавно в гитарное соло, очень жёсткий ритм. Мужская рука стряхивает на пол лишённую крыльев бабочку, нога в тапке давит насекомое"...
- И это нравится режиссёру? - спросила Агаша осторожно.
- Нонна сказала - очень, - слегка смущённо ответил Володя. - Но ведь это сценарий арт-хаусного фильма. Ты не любишь такие фильмы?
- Время от времени меня тянет посмотреть именно такое кино, - сказала Агаша. - Но... произведение искусства должно нести нечто большее, чем переживания отдельно взятой личности. Ты так не думаешь?
- А поэзия? Вся поэзия основана на личных переживаниях, эмоциях и мыслях, - возразил Володя более смело.
- Поэзия - камерное искусство. Но стихотворение тоже не будет понято, если оно не несёт в себе чего-то общечеловеческого, подмеченного поэтом лучше других людей. А кино - это массовое искусство, даже вот такое, не для средних умов. Ты не обижайся, Володь, но по этому сценарию сразу видно, что он написан в психушке не совсем выздоровевшим пациентом.
- Я видел гораздо более сумасшедшие фильмы.
- Если суть фильма - в том, чтобы выставить миру своё индивидуальное безумие, то фильм обречён на творческую гибель.
- Скажи честно, что ты снова ревнуешь меня к Нонне, - усмехнулся Володя, - только поэтому тебе не нравится её сценарий. Известный режиссёр хуже тебя разбирается, что гибель, что успех - да?
Агаша сердито стряхнула Володину руку со своего плеча.
- Ничего я не ревную! Мне тебя жалко, глупый дурачок. Она поманила тебя, когда ей было плохо. А теперь - режиссёр, сценарий, и Володя снова уходит на задний план.
- Я - третий человек после режиссёра и директора фильма, который читает этот сценарий. По-твоему, это знак недоверия с её стороны?
- Она - энергетический вампир. Ты нужен ей, когда надо подпитаться.
- Ты веришь в такую парапсихологическую чушь?
- Это не чушь. Самая настоящая реальность. Когда ей было хреново - думаю, совсем не из-за ребёнка, а из-за оскорблённого самолюбия, она тебя поманила. А полили на её раненые амбиции нектаром и амброзией - Володя стал не нужен.
- Я только вчера был у неё, балда. Целовался с ней, между прочим, целый час. И чувствовал, как она меня хочет. Я это чувствую. Я же не храню девственность до пенсии, как некоторые.
- Но в Америку она с тобой не поедет?
- Теперь не поедет. Будет занята со сценарием. Я нисколько не обижен. Когда любишь человека, хочется, чтобы было хорошо ему, а не тебе.
- Какая свежая мысль! Только Нонна использует её строго противоположно.
- Ты ничего в любви не понимаешь, ни-че-го!
Но тут автобус остановился, и все бабушки, тётушки и студенты полезли к выходу. Волчанская автостанция приветствовала гостей и жителей города скрипом вывески, висящей на одной петле.
- Станция Хацепетовка, приехали, гражданин, - сердито сказал Володя, - из-за тебя, Агашка, мы не вылезли на первой остановке, и теперь придётся переть два километра пешком.
- Ну и ладно, - сказала Агаша, подставляя лицо под крупные снежинки, - я больше всего на свете люблю гулять в снегопад.
- Вот по ком психушка плачет, - проворчал Володя.
Матвей не ожидал визита Володи. Его мать так и просила - приезжай, Вова, неожиданно, чтобы он не успел придумать сто причин, скрыться на работе. Он теперь всё время на этой проклятой работе, из-за которой потерял Веру, семью, надежды на будущеё.
- Вера, конечно, порядочная сволочь, - говорил Володя, помогая Агаше пробираться меж скалистых волчанских сугробов, - так насрать человеку в душу! Но и Матвея вина не маленькая. Верка предлагала ему продать одну из её квартир и отдать долг за обучение. Благородно, разве не так?
- Нет, - ответила Агаша, - всего лишь корыстно. Хотела купить себе мужа за квартиру. Она мне весьма не понравилась, когда мы были на их свадьбе. А он - честный и порядочный. Не принял её милости.
- Ах-ах, - передразнил Володя, - как вы строги к женскому полу, мадемуазель! Обычно так ненавидят свой пол сексуально неудовлетворённые персоны, более успешных его представительниц.
- Из нас двоих одна персона гораздо чаще заводит речь о сексе. Заметьте, это не я!
Белый пёс забрехал из-за калитки, и Матвей сам вышел к гостям.
- Володька? Тебе мама, наверное, позвонила, нажаловалась?
На взгляд Володи, Матвей не был похож на умирающего от горя. Нонна - вот живая иллюстрация к слову "депрессия". Матвей даже не слишком похудел. Лицо спокойное, речь рассудительная. Он провёл Володю и Агашу в дом, крикнул: "Мама, у нас гости, давай на стол!"
- Ох, - сказала Агаша, - снова стол? Так никакой фигуры не останется.
Они с Володей уже откушали у Рыбаковых. Володины родители свято верили в то, что Агаша - невеста сына, и тащили на стол всё, что в Волчанске принято поедать в праздничных случаях - жареную картошку, котлеты, бутерброды с икрой и жирно сдобренные майонезом салаты.
- Анна Павловна, вы не суетитесь, мы сыты, - крикнул Володя, - можно просто вина, наливочки вашей домашней.
Матвей вынул из ящика письменного стола и бросил на диван газету с апофеозом Веркиной измены.
- Видал, конечно?
- Нет, - сказал Володя, - я за городом работал. Агафья, ты-то мне почему не сообщила?
Агафьи уже не было в комнате. Она деликатно удалилась на кухню, помочь матери Матвея.
- Ну, до чего воспитанная девица, аж во рту сладко, - пробормотал Володя, - вот, значит, кто этот Зеленин! А я всё не мог рожу вспомнить. Не очень-то часто я смотрю фильмы про мушкетёров.
- Дело не в Зеленине. И не в Верке даже, хотя она меня кошмарно обидела. Ну, сказала бы честно, сама. Нет, дождалась, когда этот позор продали по всем киоскам "Роспечать"...
- А в ком же дело? - удивлённо спросил Володя.
Матвей прошёлся по комнате и посмотрел в окно, выходившее прямо в сугроб и, таким образом, не имевшее смысла.
- Во мне. Я безвольный. Я плыву по течению. Я...
Далее Матвей выдал трагический монолог, который, будь он произнесён двести лет назад, был бы подробно изложен писателем-классиком. Писатель-классик описал бы, как облака проносились над головой героя, как менялось небо и шелестели ветки дуба. Или как рокотали кавказские водопады на заднем плане. Классики были мастера фиксировать подобные бредовые отчаянные речи - наверное, нарочно, чтобы двести лет спустя бедных школьников обязывали учить наизусть эту галиматью: "Монолог лишнего человека", "Размышления о смысле жизни", "Социальная драма в образе героя"... Хотелось бы знать, какую информацию получило человечество из данных монологов. Рецепт счастья? Эликсир от рака? Код программы вселенской гармонии? Ну, и какого дьявола тогда забивать людям головы депрессивной ахинеей...
Анна Павловна внесла кувшин с наливкой и фужеры примерно в середине речи, и покачала горестно головой, поскольку Матвей изо всех сил хвалил подлую Верку. Она смелая, она целеустремлённая, да, идёт по головам, а иначе в наше время нельзя - самого затопчут! Анна Павловна, слышала такие монологи каждый день и устала спорить. Зато Агаша, заявившаяся уже к финалу, не смолчала. Поставила на стол блюдо с крошечными бутербродиками собственного приготовления и сердито перебила Матвея:
- Глядя на тебя, Матвей, не скажешь, что ты - человек, поддающийся дешёвой пропаганде!
- Какой пропаганде? - спросил сильно сбитый с толку оратор.
- Той, которую СМИ и низкопробная литература вбивают людям в головы. Жизненный успех, карьера, деньги, слава, личные достижения... И все, как обезьяны, повторяют и пытаются воплощать в жизнь. И твоя Вера - первая.
- Она уже не моя. Она - миссис Зеленина, - по тому, как Матвей дёрнул плечом, было видно, что внутри его грызут волки, гиены и ядовитые змеи. Володе стало отчаянно жалко друга.
- Ты помолчала бы, - сказал он Агаше, - если не знаешь ситуации...
- Ситуация простейшая, - Агаша сняла свои окуляры, протёрла белейшим платочком и, нацепив на нос, направила прямо на Матвея.
- Провинциальная дева напиталась пропагандой, как губка. Помчалась делать "жизненный успех". Маленький городок и скромный муж не вписались в "успех". Она легко поменяла жизнь - как использованное бельё, извините за выражение...
- При чём тут какая-то пропаганда, - болезненно поморщился Матвей, - она красавица. И умница. Ей не место здесь. Собственно, и мне не место. Но я не могу поступить как Вера, как Володька - бросить всё к чертям, пойти навстречу ветру, меня тащит, как гнилое бревно по воде...
- Давайте бахнем, - перебил Володя, заметивший, что ключевые позиции монолога начинают повторяться.
И сунул Агаше в руки фужер с наливкой:
- Пей давай! За встречу!
Они пили и спорили, и каждый выполнял свою роль: Матвей - трагическую, Агаша - обличительную, Володя - молчаливого статиста, который подносит стаканы и произносит иногда: "Барин, кушать подано!". После четвёртого фужера (а мама Матвея мастерила довольно крепкую, градусов двадцати пяти, наливку) Володе стало скучно, и он вышел покурить на крыльцо. Небо темнело неровно, полосами. Дым из труб поднимался ровно вверх - к морозу, вспомнил Володя старую примету. Брехали собаки, где-то вдали никак не мог завестись, надсадно кашлял старый автомобиль.
" И Матвей прав. И Агашка права. Я бегу вперёд, а Матвей сидит на месте. Но вопрос - куда я бегу? А хрен его знает".
Обнять бы Нонну сейчас и провалиться в сладкий рай соития. На худой конец, сошла бы и Зинаида Андреевна, а что, она тётка горячая, и тоску снимает лучше водки...
Володя вернулся в дом и предложил отчаянным голосом:
- А пойдёмте на дискотеку!
Матвей и Агаша посмотрели на Володю одинаково - недоумённо и насмешливо. Но Анна Павловна горячо поддержала его предложение:
- В самом деле! Сходите, повеселитесь, что сидеть дома, как пенсионеры...
- Я одета не по-дискотечному, - Агаша показала на свои невыразительные джинсики и свитерок.
- Нормально одета, - сказал Матвей, - пошли!
Дискотека в Волчанске была единственная, проводилась по субботам, с девяти ноль-ноль до часу ночи в старом-престаром здании Дома культуры. Безусловно, если сравнить это танцевальное мероприятие с ночными тусовками в клубах больших городов, оно показалось бы невинным развлечением для школьников. Посещали его, в самом деле, только школьники да очень небольшой процент студентов, приезжающих на уик-энд в родные края. Взрослые люди весьма редко попадались в этом месиве из молодых тел, примитивной светомузыки, рвущей уши попсы и пивного перегара. Раз в полгода забредал кто-нибудь, отчаявшийся, в стельку пьяный или "по приколу". Взрослыми для дискотеки были все, кому больше двадцати, следовательно, Володя, Матвей и Агаша оказались древними стариками.
- А ведь человеку просто необходимо танцевать для нормального существования! - воскликнул Володя, с билетиком в руке входя в зал.
Дальше его слова потонули в грохоте и вони. А было в этой речи немало умного и значительного. Володя говорил о роли самопроизвольных движений под музыку, которые исходят непосредственно из подсознания и являются своеобразной беседой с высшими силами, о сенсорном и эмоциональном голоде, который современному человеку трудно утолить, о психологической разгрузке... Матвей и Агаша его не слушали. Очень скоро Володя вообще обнаружил, что обращает свои умные мысли к коренастой деве-брюнетке лет пятнадцати с распущенными волосами и глубоким декольте. Дева стояла в группе товарищей, которые не знали, что им делать - то ли плясать, то ли слушать Володю. Нижние части их тел слегка подрагивали, как бы танцуя, оставаясь до пояса неподвижными и внемлющими.
- ... через месяц я еду в США, где, безусловно...
- В Штаты едешь? Вот круто! А в какой город? Может, с Женькой там увидишься, - вдруг сказал гнусавый голос.
Володя обернулся на голос и увидел Никулю (или Лебедя) - брата незабвенной Жени Лебедевой. Никуле тоже было не совсем уместно находиться на тинейджерском мероприятии. Но даже он был моложе Володи.
- Женя в США? - изумлённо спросил Володя. - Что она там делает?
- Живёт, - ответил Никуля, - замужем. Тебе телефон дать?
Володя четверть часа провозился с мобильником - при мигании и мерцании ближайшего фонарика записывал телефон и адрес Жени. Название города ни о чём не говорило ему. Мало ли городов в Америке. Она большая, чуть поменьше нашей безумной родины.
Когда он, наконец, разделался с телефоном, группа товарищей вместе с коренастой девой растворилась в танцующем море. Володя прошёлся вдоль его кромки, разыскивая Матвея и Агашу. Море схлынуло, а потом прикатила новая волна - застонала, заголосила Уитни Хьюстон, народ разбился на пары, пары обнялись, переплелись телами и закачались в пьяном сладострастии. Медленный танец, первая ступень к взаимной любви, случайному сексу, лёгкому флирту или бурному роману - вариантов может быть сколько угодно.
В самом центре зала Володя увидел Матвея и Агашу, которые танцевали "медляк" - не слишком эротично, но и не на "пионерском расстоянии". Танцуя, они болтали и смеялись. Потом Агашка положила Матвею голову на плечо, и до конца танца её не поднимала. И очков на ней не было, сняла нарочно, сучка.
- Вот оно что, - сказал Володя вслух, - значит, мне ты не даёшь, Орлеанская девственница хренова...
Никто его не услышал.
Официально разрешённый танцевальный разврат закончился. Матвей и Агаша расцепились, однако, Матвей держал Агашу за руку, и что-то ей говорил, и они оба смеялись.
- Здесь, кажется, возникает большое светлое чувство, - сказал Володя сам себе, - ты, как всегда лишний, Владимир. Участь русского поэта в том и заключается...
Он вышел на улицу, вытащил из кармана куртки бутылку, которую Анна Павловна сама предложила ("погреетесь!") и залпом выхлебал едва ли не половину.
- Дай глоточек! - попросил тихий голосок сбоку.
Володя обернулся и увидел миниатюрное бледненькое существо, кажется, женского пола, если судить по огромному количеству косметики на лице, и явно несовершеннолетнее.
- А к поэзии ты, конечно, относишься индифферентно?- строго спросил Володя. - Конечно. В этой тундре единственный очаг культуры - ваша пьяная дискотека... На уж, пей!
Девочка (теперь Володя точно разглядел, что девочка - в сапожках на шпильках) храбро лакнула наливки и дальше охотно слушала Володины излияния, хихикала невпопад и разрешала обнимать себя за талию. Её звали Соней.
- Ты настоящий друг, Сонька, - говорил Володя, - не то, что некоторые. Спят с одним, замужем за другим. Приедут с одним, а танцуют вообще с чужим мужем, не развенчанным пока, между прочим. Ты знаешь, что церковный брак тоже разводят... развенчивают то есть?
Слова перемежались глотками наливки, и Соне перепало несколько порций волшебного эликсира. Потом Володя поставил бутылку на выступ фундамента и, обхватив Соньку за талию, начал долгий поцелуй. Действие совершалось по старинной методике, которая называется "французский поцелуй", но от наливки технологическая карта обогатилась несколькими дополнительными пунктами: всасыванием обеих губ одновременно, лёгкой дегустации языков зубами и общим покачиванием тел (головокружение и Сонькины каблуки).
- Ты чё творишь, козлина старый? - Володю рванули за плечо.
Он прервал поцелуй и увидел перед собой подростка без шапки, такого же тщедушного и бледненького, как Сонька.
- Получи, бля, пидор македонский!
Удар острого тинейджерского кулачка прилетел точно Володе в зубы. Безусловно, он не остался в долгу, и очень быстро вышел победителем, повергнув не только Сонькиного рыцаря, но и пару его бравых товарищей. Однако у входа в ДК, где разыгралась битва, тотчас образовалось массовое скопление народа. Конечно. Это в мегаполисах есть всякие бойцовские клубы и ролевые игры, где люди могут утолить свою жажду насилия и крови. А в деревнях и мелких городишках, рассыпанных по лицу земли щедро, как прыщики по тинейджерскому лбу, единственное боевое зрелище - пьяная драка. Жажда крови, между прочим, естественное желание человека. Где наш мамонт, которого положено яростно бить камнями и копьями? Где наши роды на полу пещеры, под рокот шаманского бубна и в лужах крови? Еда из супермаркета и кесарево сечение в стерильной операционной - конечно, удобнее. Но в генах-то записаны вкус и запах крови!
- Пошли отсюда! - крикнула Агаша, хватая Володю за руку. - Совсем с ума сошёл!
- А ну, разошлись, быстро! - рявкнул Матвей на любителей экстремальных зрелищ.
Его послушались. Он жил в городке, все знали его в лицо и помнили, что он - инженер на фабрике, где работало, между прочим, две трети предков завсегдатаев дискотеки.
- Ты как маленький, честное слово, - приговаривала Агаша, прижимая снег к разбитым Володиным губам. - Одного оставить нельзя.
- Ничего он не маленький. Он действует искренне и не врёт сам себе, - завёл прежнюю песню Матвей.
- Вы оба - предатели, - проворчал Володя сквозь комок снега, - думаете, я не видел, как вы там "медляки" зажигали?
- А что такого? - вмиг рассердилась Агаша. - Я тебе не гёрл-френд. У тебя есть твоя сумасшедшая сценаристка. Матвей, ты почитай, ради интереса, её опусы! Сразу видно, у человека шиза! А ему это нравится.
- О чём ты, Вовка? - сказал Матвей. - Я ненавижу Верку. Но я не разлюблю её до конца жизни. Она - моя первая и моя последняя.
- Вот у кого шиза! - Володя гневно отбросил кровавый снежок и зачерпнул из сугроба новую горсть. - Пойди, ещё вены порежь из-за этой шалавы!
- Я бы порезал, - ответил Матвей, - дома ванны нет.
И тут друзья увидели, как Агаша сорвалась с места и побежала в неизвестном направлении. Вернее, в известном - она бежала по крутому спуску дороги, называемой "Варшавское шоссе". Большой вопрос, доходило ли шоссе до Варшавы, но то, что оно утыкалось в старое Волчанское кладбище, Володя и Матвей знали.
- Ты чего? - крикнул Матвей.
- Ты куда? - крикнул Володя.
Воспитанная девушка не ответила. Она бежала, размахивая руками, шапчонка свалилась с её головы, и волосы развевались от скорости, как у валькирии, вампирши, ведьмы или иного сказочного существа. Вдобавок повалил снег - снова огромными лохматыми хлопьями, и картина приобрела совершенно мистический характер.
- Агашка! Стой, дура! - Володя погнался за девушкой, но Матвей опередил его - как-никак, он был мастер спорта по лыжам и лёгкой атлетике.
Он настиг Агашу у самой ограды кладбища. Она плакала и отталкивала то Володю, то Матвея.
- Вы оба... придурки... бесчувственные, сексуально озабоченные... вы ничего в жизни не понимаете...
- Я-то всё понял, - сказал Володя, - типичная бабская истерика на почве ревности.
- К кому - ревности? - удивился Матвей.
Он мял в руках Агашину шапочку, которую подобрал на бегу, но не осмеливался на владелицу надеть. Володя был смелее. Он схватил Агашу за шею и окунул лицом в сугроб. Несколько секунд слышались сдавленные крики и всхлипы, потом Володя ослабил хватку и Агаша стихла.
- Извините, мальчики, - сказала она, - я безобразно веду себя. Просто я никогда не пила столько вина.
- И не танцевала эротических танцев, - покачал головой Володя, - первый бал Наташи Ростовой. Нет только подходящего поручика Ржевского, чтобы привёл тебя в чувство старинным человеческим способом.
- Каким? - спросила Агаша.
- Боюсь, снова получу звание сексуально озабоченного.
Агаша не успела возмутиться. Из-за ограды выглянула очень тёмная на фоне яркого снега рожа, и спросила хриплым голосом:
- Мужики, закурить не найдётся?
Агаша обернулась, увидела рожу, снег, кресты и впечатляющий склеп постройки 1789 года. Завопила дико и бросилась в обратную сторону - вверх по Варшавскому шоссе. Матвей и Володя вновь гнались за ней, сами довольно испуганные. Агаша неожиданно свернула в глухие закоулки, где сугробы были выше Матвея, а заборы подпирались мощными стеблями сухих репейников, увенчанных снегом. Агаша споткнулась и нырнула лицом вперёд в целую снежную крепость. Володя свалился сверху. Рядом упал Матвей.
- Стой, девушка, я вампир с кладбища! - прорычал Володя. - Я хочу твоей крови!
Он хватал Агашу за плечи, шею, они боролись, хохотали, орали. Матвей не выдержал. Отобрал у вампира жертву, отряхнул её от снега и, наконец, напялил на неё шапочку.
Домой троица шла, весело болтая - Агаша посредине, парни вели её под обе руки.
- Надеюсь, нам удалось немного ослабить твою депрессуху, - сказал Володя.
- Спасибо вам, - сказал Матвей, - по крайней мере, сегодня я избавлен от бессонницы. Слишком устал. Агаша, ты дашь мне свой телефон?
- Между прочим, когда мы приезжаем в Волчанск, она спит со мной в одной постели, - сказал Володя.
- Конечно, дам, - ответила Агаша, - он всё врёт, Матвей. Я сплю с ним платонически.
Глава 20. "... любовь - ещё более абстрактное понятие, чем библейское божество..."
Курсы английского языка "English World" были удобны во всех отношениях - находились недалеко от Володиного дома, стоили недорого и начинались в девятнадцать ноль-ноль, когда Володя заканчивал работу. Он в это время подрядился сделать ремонт соседке по подъезду. Делал его совершенно один, старательно, и с увлечением слушал плеер, где бормотали англоговорящие дикторы. До половины шестого Володя вкалывал с небольшими перерывами на еду и перекур, потом запирал квартиру (соседка на время ремонта переселилась к дочке) и шёл к себе - помыться, переодеться, захватить учебники.
Народ на курсах был всё больше молодой, весёлый. Преподаватели тоже молодые и симпатичные. Занятия приносили пользу с несколькими позитивными результатами. Во-первых, Володя завёл массу приятных знакомств с юношами и девушками с курсов. Мобильник пополнился множеством номеров, в числе которых имелся, между прочим, и телефон Ирины Алексеевны, преподавательницы грамматики, которая была старше Володи всего на полгода. Благодаря курсам Володя совершенно бросил пить (до занятий - нельзя, а после - неохота) и научился довольно бойко вести беседы на обиходные темы: "Магазин", "Погода", "Улица", "Кафе".
Дополнительным и самым ярким штрихом к счастью была Нонна. В начале марта её выписали из клиники. И она сама пришла к Володе - без звонка, без предупреждения, в половине десятого вечера, когда на улицах черно, сыро, ветрено и небезопасно.
- Нонна, ты? Что же ты без звонка? Я бы встретил, вина купил...
- Мне алкоголя пока нельзя, - ответила она, застенчиво, непохоже на себя, улыбаясь. - Я пока на таблетках. Держи. Это тебе.
Она протянула Володе букетик тепличных фиалок, пахнущих влажной землёй.
- Это я тебе должен цветов купить...
- Чепуха. Условности. У нас на набережной бабки торгуют, и мне так захотелось, чтобы у нас тут была весна...
От этого "у нас тут" Володя не выдержал, схватил возлюбленную в объятия и чуть не задушил. Они целовались в прихожей, упершись в вешалку с Володиными куртками, пропахшими краской и растворителями, и мир плавно покачивался под ногами. Где-то там, на круглых боках этого мира таяли снега, дули ветры, шумели поезда, взрывались снаряды, шли срочные операции и стремительные роды, скакали кенгуру и летали розовые фламинго. А двое в тёмной прихожей уходили в параллельное пространство, где всегда жарко, радостно и пахнет фиалками.
Сама Нонна сняла плащ, шляпу и сапожки или Володя с неё снимал - они забыли. Они забыли также поставить фиалки в воду и выключить мерзкий телевизор, бормочущий искусственными голосами:
"... с этого места ещё раз и поподробнее..."
"... отпечатки пальцев абсолютно идентичны..."
"... убийство - оно и в Африке убийство..."
- Подожди, - шептала Нонна, - не торопись. Я хочу показать тебе высший пилотаж.
Она сползла с Володиных колен на пол, расстегнула молнию на его джинсах, не разъединяя го губ со своими, осыпала мелкими и быстрыми ласками пик желания, а потом переместила туда горячее кольцо своих губ. О, это Володя запомнил. Он будет хранить это в потайных отделах мозга до самой смерти. Ведь наша память капризно-избирательна, словно гламурная дева - убирает моменты страданий и боли, хранит приятное и радостное. Поэтому большинство людей, как идиотики, до старости верят в сказки.
Блаженство включало в себя множество стадий и поворотов. Была стадия полного слияния, когда Володя, устав уже от напряжения всех мускулов, не мог слезть с Нонны - лежал и слушал мелкую пульсацию её тела, а возлюбленная гладила его взмокшую шею и шептала:
- Не уходи... останься так навсегда...
Была стадия восторга, когда Нонна подавалась к Володе - да что там подавалась, сама надевалась на него - легко, как кусок сыра на шпажку, и вершина приближалась, но альпинисты, смеясь, оттягивали финал, нарочно скатывались со склонов...
Была стадия нежности, когда Володины поцелуи покинули все пределы приличий, стали медленными и хранили в себе как будто возбуждающий эликсир - Нонна постанывала, волосы её свесились с края дивана, глаза закрыла мутная поволока.
Странное помутнение глаз неоднократно происходило в эту ночь. Володя старался не замечать, как и самопроизвольно подрагивающего края губ любимой. Когда в сладостном перерыве счастливчики отправились на кухню - покурить и пожевать чего-нибудь, Нонна при Володе достала из сумочки пузырёк с мелкими желтоватыми пилюлями.
- Надо принять. Доктор сказал - секс в моём состоянии не вреден, а даже полезен. Но если будет колбасить, надо выпить таблетку.
- Я не заметил, чтобы тебя колбасило.
- А этого не заметишь внешне.
Он пожалел свою дорогую девочку, свою бесценную любовь - несколько минут носил на руках по кухне и прихожей.
- Ты милый. Ты меня понимаешь. Не то, что большинство... считают, что я крезанутая, и меня надо держать в смирительной рубашке...
Они перекусили тем, что Володя хаотично выбросил из холодильника: разогретым овощным рагу с тушёнкой, сырным соусом из яркой упаковки, копчёной рыбой, куриным рулетом. Потом вернулись к своему дивану и увидели - фиалки рассыпаны по всему журнальному столику, но не увядают, сверкают в мутном свете телевизора жёлтыми сердцевинками. Влажный запах цветов наполнил комнату.
- Я же говорила. Запах весны, - сказала Нонна. - Есть у тебя ваза или банка?
Коротким стеблям фиалок хватило и ведёрка из-под майонеза.
- А завтра, пока ты будешь на работе, я выйду в сквер и наломаю веточек. В воде они быстро распустятся. Меня подавляет эта чёртова зима.
Володя не смог не спросить осторожно:
- Нонна... а где твой муж?
- Объелся груш, - ответила Нонна.
Володя уже знал - это значит: "Уехал по делам".
Назавтра Нонна принесла веточек и расставила их по всем банкам и бутылкам, какие нашла в Володиной квартире. Ещё она вырезала из зелёной бумаги красивые буквы и приклеила их на кухонной двери. "Hello, spring!" - гласила надпись.
- Концептуальный дизайн? - спросила Нонна со смехом.
Помимо дизайна Нонна сделала генеральную уборку, выбросила весь Володин ужас, рассованный по углам - засохшие в краске футболки, пакеты с остатками шпаклёвки, жёлтые от времени газеты и пустые банки.
- Господи, надо тебе было возиться! - воскликнул он. - Лежала бы, отдыхала!
- Трудотерапия, - ответила она, - с моим заболеванием нельзя бездельничать. Я приготовила тебе весенний обед.
Она сварила зелёные щи с яйцом - обожаемая Володей еда, о чём он никогда не говорил Нонне. Она угадала. Как угадала и его собственную жадную жажду весны и радостных эмоций.
"Это моя женщина. Моя, на всю жизнь", - думал он, - " я больше никогда её не отпущу".
- Во сколько ты заканчиваешь? - спросила Нонна.
- В половине шестого. Сегодня у меня нет курсов, и я весь вечер буду с тобой.
- Нам надо съездить за Альфом, - сказала Нонна, - конечно, домработница с утра выгуляла его и накормила. Но я не могу оставлять бедного пса в одиночестве надолго.
- Как скажешь, любовь моя.
На другой день всё было столь же гармонично, а на третий Нонна пошла встречать Володю с курсов. Было девять вечера, романтическая фиолетовая темнота, разбавленная электрическим светом. Володя с крыльца увидел Нонну в светлом пальто, с Альфом на поводке. Помахал ей рукой.
- Бай, до завтра, - сказал Рудик, с которым Володя всегда курил и болтал на крыльце.
А девушка Лиза привстала на цыпочки и поцеловала Володю в щёку. Просто по-дружески, так многие девушки с курсов прощались.
- Альф! - крикнула Нонна, - взять!
Альф кинулся, как стрела, пущенная из лука, вонзил зубы в сапог Лизы, повалил её на ступени, а подбежавшая Нонна схватила вопившую от ужаса девушку за горло. Рудик и ещё несколько ребят с курсов бросились на помощь Лизе. И Володя - он легко вытащил из мешанины тел Альфа и прицепил его поводок к оградке. Нонну оторвали ребята. В отличие от Лизы, лепетавшей: "Я в порядке... я нормально...", Нонна дёргалась и то выла, то рычала, то рыдала.
- Володька, это твоя - такая чокнутая? - крикнул Рудик. - Держи её сам, она мне всю рожу разодрала своими когтями!
Володя взял Нонну на руки. Его она не царапала и не била, вообще не сопротивлялась, но продолжала устрашающе выть.
- Лиза, - крикнул Володя, - прости, пожалуйста! Она больная, она ещё на таблетках. Я сейчас вызову тебе такси, Лиза.
- Ничего страшного, - ответила Лиза, - она не успела мне повредить...
Володя видел, что Лиза смотрит на Нонну не с гневом, а с презрительной жалостью, и так же - все, кто оказался в злосчастное время на крыльце. Они разбежались от Володи с его безумной возлюбленной, как от чумных. Рудик продержался дольше прочих - он благородно предложил помочь Володе отвести собаку.
- Не надо, спасибо, - сказал Володя, - она уже успокаивается. Я сам.
Он посадил Нонну на мокрую лавочку. Она больше не выла, была обмякшая и вздрагивала всем телом.
- Как ты, солнце? - спросил Володя осторожно. - Может, принести тебе воды?
- Нет. Я хочу домой. Голова очень болит, Володенька...
- Давай, я тебя понесу.
- Я сама дойду... поведи Альфа.
Они шли молча, Нонна всхлипывала, пошатывалась, прижималась к Володе. А ему было жутко. Прежде он не видел проявлений болезни Нонны... ничего, кроме беспричинной истерики однажды и странного выражения лица в больнице. А она, значит, настоящая сумасшедшая, буйная, опасная?
"Нет", - возразил сам себе Володя, - "если бы она была опасная, врачи не выпустили бы её!"
- Ты, наверное, думаешь, что я - совсем чокнутая, да, Вовка? - спросила Нонна, когда он уложил её на диван и стал снимать с неё свитер и джинсы.
- Ничего такого я не думаю.
- Думаешь. Ты бледный, будто привидение увидел. Честное слово, я не знаю, что на меня нашло. Я всегда была кошмарно ревнивая. Однажды я прокусила Виктору ухо за то, что он поцеловал другую бабу. А тебя я ревную в тысячу раз сильнее Виктора.
- Лучше бы ты сказала, что любишь меня в тысячу раз сильнее.
- А разве ты сам не чувствуешь, дурачок?
Он поцеловал её, и ужасный инцидент растаял в любовном огне, ничего не осталось, кроме плеч, пальцев, колен, вздохов, стонов, быстрого шёпота. Разве что мутноватый порошок на самом дне бокала с волшебным напитком. Но Володя старался не допивать до дна. И на курсы, конечно, больше не ходил.
В четверг Володе пришёл имейл от официального учреждения, сообщавший, что его загранпаспорт готов, и забрать его можно в любой день, кроме воскресенья. В пятницу Володя отправился за паспортом, Нонна последовала за ним.
Они немножко не выспались - половину ночи ныряли в любовь, выплывали и долго лежали без сил на берегу, но не спали, нет, не спали, загорали в жарких лучах, исходящих друг от друга. Под утро Володе приснился постер, который он должен будет сделать. Чёрный фон, в середине - узкая полоска моря, сужающаяся в пространстве, вдоль неё - дугообразная песчаная коса, и на песке - обнаженная девушка, Нонна. Она лежит на правом боку, лицо открыто зрителю только на четверть, волосы вытянуты параллельно морю, и правая рука - так же. Чуть поодаль, за спиной девушки, на том же чёрном фоне, горят церковные свечи. Сверху - белыми буквами, готическим шрифтом, надпись: "Бог есть любовь". Володя так ясно представил этот постер, что стал описывать его Нонне по дороге в официальное учреждение.
- Странно, - сказала Нонна, - ты что, веришь в Бога?
- Нет, конечно, - ответил он, - то есть, да, конечно. В том смысле, как верит моя мать, которая считает, что количество поставленных свечек прямо пропорционально благосклонности к ней Бога - нет, не верю. Но отрицать Бога, как моя сестра, на основании того, что нет сил абстрагироваться от грядок с помидорами или признать, что Бог не обязан выполнять все мои заказы, я тоже не могу.
- Вероятно, я верю в существование неких высших сил, - сказала Нонна, подумав, - но это никак не библейский Бог с его тысячами убитых и замученных.
- Аналогично.
- Постер будет очень красивый, но я не верю, что Бог есть любовь.
- Почему?
- Потому что любовь - ещё более абстрактное понятие, чем библейское божество.
- Не понял. Как это?
- Ты любишь меня. Но это нечестно по отношению к Виктору. Для него эта любовь не может быть благом, следовательно, какой это Бог?
Володя спросил глухим отравленным голосом:
- Ты всё время упоминаешь его - зачем? Ты что, скучаешь по нему?
- Честно? Да. У меня нет к нему страсти, как к тебе, но я привыкла к нему. Это не скоро пройдёт.
Володя утешил себя словом "пройдёт" - оно было в Нонниной речи, значит, она планирует, чтобы Виктор "прошёл", как проходят болезни, дожди и дурные сны. Он поцеловал Нонну, хотя они уже вошли в подвал, где располагалось официальное учреждение, а в нём толпилась куча разнообразного народа.
- Девушка, вы за паспортом? - спросила Нонну старушка, внешний вид которой располагал поместить её скорее в очередь к табличке "Благотворительные обеды для малоимущих", чем за загранпаспортом.
- Нет. Мой муж, - спокойно ответила Нонна.
Володю окатило таким потоком счастья, как не было даже после письма Маши с приглашением в Америку. Он обнял Нонну за талию и начал самый долгий за время их романа поцелуй. Маргинальная бабка не дала поставить рекорд.
- Запишитесь в список, - она сунула едва не в лицо Володе длинный лист в клеточку.
- Твою мать, - возмутился Володя, - как в СССР за мебелью!
Он оказался в очереди восемнадцатым, но не расстроился. Они с Нонной продолжали обниматься, держаться за руки, время от времени целовались и посмеивались над всеми идиотствами, которыми так и кишело официальное учреждение. И над тем, что оно находилось в подвале, и над его сотрудниками, ежеминутно бегавшими в комнатку с надписью "Служебный", и над получателями паспортов, среди которых были раззолоченные и оборванные, четырнадцатилетние и восьмидесятилетние, офисно-деловые и благодушно-пьяные.
- Классный эпизод для фильма, кстати, - сказала Нонна, - сюрреализм абсолютно в моём стиле.
С паспортом в кармане Володя предложил пойти в ресторан.
- А работать сегодня не пойдёшь?
- Нет. У меня будет выходной. Пойдём в ресторан, а потом завалимся в койку до самого утра.
- А сил хватит? - насмешливо спросила Нонна.
- Некорректный вопрос, мадам!
В ресторане Нонна казалась абсолютно здоровой. Юмористически коверкала названия французских блюд в меню, смешила официантов, первая пригласила Володю на медленный танец. Они были первой и единственной парой, пожелавшей танцевать посреди полупустого зала среди бела дня. Володе почему-то вспомнились Матвей и Агашка, их дурацкое притяжение, основанное на уязвлённом самолюбии и болезненном одиночестве.
" А ведь так часто женятся - от отчаяния, на том, кто подвернулся под руку. Я-то сам, идиот, чуть с Агашкой не закрутил".
Он стал рассказывать Нонне. Она не только не обиделась, наоборот - смеялась.
- Я плохо представляю тебя в паре с бедняжкой Агафьей. Она очень милая, но такая инфантилка.
После танца Володя поцеловал Нонне руку, а она притянула его к себе за талию и поцеловала в губы. Кавказская семья за столиком у окна - пожилые муж с женой, их сын и невестка дружно зааплодировали.
- Можно, я им пошлю бутылку вина? - спросила Нонна.
- Лучше себе закажи, хотя бы бокал шампанского. Неужели до сих пор нельзя?
Нонна послушно выпила бокал шампанского, потом ещё один, и никакой беды с ней не случилось. Они отправились домой пешком, чтобы насладиться сырым весенним воздухом и прогулкой рука в руке.
- Знаешь, я не помню, когда мне в последний раз было так хорошо, - сказал Володя.
- Думаю, осенью, - отозвалась Нонна, - когда мы были вместе.
- Нет. Тогда - не так. Тогда всё было... неопределённо.
- Определённость - мечта обывателей. Не уподобляйся им, Володя. Жизнь тогда имеет смысл, когда в ней есть непредсказуемость.
Было шесть утра. Володя проснулся от голода - здорового голода молодого, утомлённого физической любовью организма. Розовый свет из окна падал на диван широкими полосами, и одна полоса вытянулась вдоль тела Нонны. Она лежала точно, как в Володином сне - на боку, головой - на вытянутой правой руке, волосы рассыпаны по подушке. Абсолютно нагая, нечеловечески изящная... Володя немедленно схватил мобильник. Сфотографировал несколько раз. Включил компьютер, чтобы сбросить фотки. Голод был забыт - полтора часа подряд Володя, не отрывая глаз от монитора, собирал коллаж, смешивал виртуальные краски. Что-то холодное ткнулось ему в ногу. Это Альф. Снова ткнул Володю в ногу и застучал об пол хвостом.
- Ах, ты на улицу хочешь? Сейчас. Пять секунд.
Володя оделся быстрее, чем учили в армии, поставил на газ чайник и прицепил поводок к ошейнику Альфа. Улица просыпалась неохотно. Суббота, выходной, алкогольный сон добропорядочных граждан, истово исполнивших завет "пятница - развратница".
- Блин, Альф. А мне ведь вкалывать сегодня. Нельзя продолбать два дня подряд.
Перед глазами стоял только будущий постер - белое тело Нонны, кудри морской пены, песчаная дуга, уходящая в вечность... Бог есть любовь. Надпись Володя не успел добавить.
Когда он вернулся, Нонна не спала. В голубых детских шортиках и маечке с цветочками она заправляла свежесваренную овсянку изюмом и сливками.
- Доброе утро, любимый. Ты будешь кашу или сделать тебе яичницу с помидорами?
- Буду кашу.
Они ели молча, глядя друг другу в глаза, посмеиваясь, читая взаимно ленивые утренние мысли.
- Ты сейчас работать?
- Да. Жаль, я разбудил тебя. Ты будешь скучать.
- Нет. Я сама проснулась - мне снился новый сюжет. Ей-богу, гениальный.
- О чём?
- О тебе.
- Артхаусный фильм обо мне? Вообще, ты знаешь, мне иногда самому кажется, что я живу не на планете Земля, а в каком-то артхаусном пространстве. Все события как будто выдуманы больным на голову сценаристом, - Володя сказал, и тотчас смолк испуганно.
Улыбка Нонны погасла.
- Я помню, что я сумасшедшая, - тихо произнесла она, - нет необходимости напоминать мне об этом каждую минуту.
Володя вскочил, обнял её, стал просить прощения, в конце концов, даже на колени встал. Нонна засмеялась совершенно добродушным смехом.
- Брось, Вовка! Я не обиделась. Вернее, обиделась на пару секунд. Сядь, допей кофе.
Но он не допил, и Нонне допить не дал - подхватил её на руки и уволок на диван. Короткая жаркая схватка добавила телам приятной усталой дрожи, а лицам придала расслабленные улыбки.
- Как теперь я буду писать, дурачок? Как ты будешь работать?
- Легко. После этого больше вдохновения.
Нонна вытолкала его, но ровно через полчаса он вернулся - забыл сигареты. Нонна отматерила его, не вставая из-за ноутбука, а через час сама поднялась в ремонтируемую квартиру - принесла Володин мобильник, на который пришла СМС от Бука. И каждую встречу они целовались, обнимались, обменивались мыслями и пугались тому, как совпадали иногда эти мысли.
- Мы живём сейчас в одном биополе. Интенсивно обмениваемся энергией. Ничего удивительного, что мысли совпадают, - сказала Нонна.
Володя закончил как обычно - около шести. Переоделся, оставив испачканные краской джинсы и рубаху на мешках с ремонтными материалами, и через минуту уже стучался в дверь своей квартиры. Нонна не открывала.
- Эй! Спишь там, что ли! - крикнул Володя.
И постучал уже кулаком. Дверь открылась сама по себе. Альф не залаял. Сердце у Володи страшно застучало - сначала в ритме хард-рока, а потом - хард-н-хэви. В квартире горел свет, и было абсолютно пусто. Володя обежал ванную, кухню, комнату - ни Нонны, ни Альфа.
- В магазин пошла, наверное, - сказал Володя вслух.
Но тотчас заметил, что на диване нет ноутбука, на котором Нонна писала, когда Володя спускался на обед. Нет её косметики на журнальном столике. В ванной на верёвке нет её трусиков. Зато на мониторе Володиного компьютера (туда несчастный взглянул в последнюю очередь) была приклеена записка: "Володя, за мной приехал Виктор. Какое-то время мне надо пожить дома. Не сердись. Всё остаётся в силе. Я позвоню вечером".
Володя не стал ждать звонка. Его трясло, но он приказал себе не пить, оделся и поехал к ней. Да, в дом Виктора, на набережную. Раз Виктор знает, где Володя живёт и спокойно забирает свою жену от него, как из санатория, что его стесняться? Пора расставить все точки в этом дебильном сценарии - не артхаусном, увы, а до тошноты мелодраматическом.
- Здравствуйте, - сказал Володя, глядя прямо в глаза Виктору. - Позовите Нонну, пожалуйста.
Виктор выдержал взгляд. Володя вспомнил, как познакомился с ним в своём подъезде посредством болевого заламывания руки, пинков и удара в грудь. Он вложил в мысли всю насмешку и ненависть. Виктор то ли не почувствовал, то ли стойко перенёс.
- Здравствуйте, Володя. Нонну я не позову. Да она и сама не хочет с вами встречаться. Ей это больно. Она вас любит.
- Тогда какого чёрта! - крикнул Володя. - Вы что, вдвоём сговорились надо мной издеваться?
- Не кричите, - сказал Виктор. - Вы в чужом доме.
- Срать я хотел на твой дом с тобой вместе! Где моя девушка? Куда ты подевал её, сволочь? Снова засунул в дурдом?
- Наконец, - покачав головой, сказал Виктор, - наконец, вы вспомнили, что она больна. Вам она нужна, говоря с грубой откровенностью, чтобы потрахаться. Её здоровье вас не беспокоит. Вы зачем давали ей вчера алкоголь? Вы знаете, что она на сильнейших психотропных? У неё были галлюцинации. Нездоровое возбуждение. Вам хочется, чтобы она погибла, стала хроником?
- Какие галлюцинации, когда? - испуганно спросил Володя.
- В старинные года! Научитесь сначала любить женщину по-настоящему, душой, а не членом. Тогда я вам её уступлю. Если она захочет, конечно, что очень сомнительно.
- Я сейчас ей позвоню, - сказал Володя, - и спрошу, кто ей нужен. И тогда ты меня не удержишь, старпёр несчастный.
Он позвонил. Мобильник тщетно пиликал в никуда - вызов сбрасывали, один раз, два, пять... Виктор усмехнулся презрительно.
- Иди, клади свою туалетную плитку... любовничек.
Володя замахнулся было, сам себя удержал, плюнул яростно в сторону:
- Руки марать об тебя... извращенец... импотент... нянчи дальше свою шизофреничку... передай ей, чтоб больше не показывалась мне на глаза... а то я её прибью своими...
Володя не смог договорить - рыдания рвались из горла, а показать их при Викторе - лучше сдохнуть. Он повернулся и побежал прочь. Тёмная река поблёскивала под фонарями, зазывала, как проститутка - иди ко мне, бедный мальчик, я утолю твои печали...
- Ещё чего! - крикнул Володя. - Не дождётесь, суки!
Он пошёл на другую сторону дороги, где горела вывеска "Такси". Но тотчас вернулся. Сел на каменный парапет и, глядя на реку, расплакался - как это бывало только в раннем детстве, до школы, то есть - по-настоящему.