Кушка
© Антон Санченко
© перевод Виктора Лукинова.
Один командир роты… Хотя какой там один, если лишь за первый год в нашей роте их сменилось шестеро?
Ровно на половину песенки про двенадцать негритят. «Шесть командиров роты пошли купаться в море, шесть командиров роты ныряли на просторе…»
И далее целиком в духе классического сюжета, все на нашей одиннадцатой роте погорели. Или почти все.
Первый… ну, первый! – первый и был единственным, кто сделал на нас карьеру и ушёл на повышение. Вовремя от нас избавился. Мы ещё не успели как следует перезнакомиться, передраться на кулачках, усвоить полу-блатной курсантский жаргон и расставить каждого из сотни башибузуков, которых взбалмошная судьба свела под общей крышей ротного помещения, на надлежащее ему место в строю. Я не про уставное место говорю. С этим как раз просто. Наш первый собрал нас, стриженных под нуль и затурканных количеством свежих впечатлений новоб(а)ранцев, выстроил посреди плаца и скомандовал:
- Красивые налево, умные направо, кто не успел – на месте стой раз-два.
- По ранжиру, весу и жиру – становись!
И разделил, таким образом, на три отары по тридцать с хвостиком голов, как и советует в своём мануале пастух Макиавелли. Назначил старшин в каждой группе. Загнал в автобус. Мы уселись насупленные и молчаливые, держались за свои чемоданы, и так, преимущественно молча, разглядывали друг друга всю дорогу через город, делая вид, что нас больше интересуют достопримечательности Херсона за окном.
Ну и рожи! Все в идиотских кепочках от солнца, все небритые там где нужно, и обритые там где не надо, лопоухие, насупленные, поглядывают исподлобья. И с этими головорезами мне жить рядом долгие годы? Как я сюда попал и где мои вещи? Впрочем, вещи были как раз уже собраны и готовы к бою.
На окружной, уже на выезде из города, возле Учхоза, выяснилось, что наш автобус с гармошкой не может развернуться по кругу. То есть влево он поворачивал нормально, а вправо его почему-то заклинивало и заносило кормовую часть прямо на тротуар, перепуганных пешеходов, и, что значительно эротичнее, – на постовых ГАИшников в мотоциклетке с коляской. Мы проехали по кругу вокруг клумбы дважды, прежде чем водила догадался, что что-то тут не то, и менты свистят, махают жезлами и чуть не стреляют в воздух именно ему.
Одновременно в салоне «Икаруса» началась драка. Один бритоголовый хлопец (из Феодосии), тузил другого бритоголового хлопца (из Харькова) чемоданом, а харьковчанин лишь ставил блоки и уклонялся, потому как боевого чемодана почему-то не имел. Как всегда бывает в орбиту драки скоро были втянуты все окружающие стриженные курсанты, из Киева, из Чернигова и даже из Вилково. Я специально не пишу имён-фамилий, потому что мы друг дружку ещё не знали и знакомились по ходу драки. Командиру роты, который решительно, как князь Свидригайло, кинулся в самую гущу чемоданного побоища, чтоб держать и не пущать, тоже несколько раз перепало чьим-то чемоданом.
Оба события – и «вынужденная посадка» автобуса и чемоданная драка – оказались взаимосвязанными. Ведь именно пластиковым, с металлическим ободком, чемоданом харьковчанина, оказывается, и заклинило шарнир Икаруса. А кинул харьковский чемодан в глубину резиновой гармошки как раз тот феодосиец Макс, так как тот чемодан трижды падал ему на ногу в греческой сандалии на крутых виражах, а харьковчанин Михайль в кирзачах лишь нагло ржал вместо того чтобы держать свои вещи при себе. Что-то я таки начал называть имена, но это неправильно. Потому что впервые услышали мы их, лишь когда наш командир роты выстроил всех успокоенных транспортных бойцов возле автобуса и переписал наши фамилии в записную книжку. Милиционеры едва сдерживали смех, глядя на это воинство Котовского, давали ротному советы и безоговорочно амнистировали неудачника-водителя ещё при первых па этого марлизонского балета. Водитель наконец извлёк пожеванный чемодан из гармошки, бузотёры снова заняли свои места в автобусе, и уже почти без приключений мы добрались до того помидорного рая. Разве что пришлось переносить автобус на руках через оросительный канал, из-за того что водитель не там свернул с накатанной дороги, в процессе вся рота налопалась ещё зелёного технического винограда, так как была без намордников, а другого способа остановить курсанта в винограднике не существует, и весь следующий день рота провела со спущенными штанами в лесопосадке, а совсем не на полях отчизны, как планировалось партией и правительством.
Мало-помалу, уже в колхозе, наш первенький переписал в свою памятную книжечку и выучил все наши фамилии из разных на то причин. Кто-то прятался в бурьянах и давал храпака, пока остальные собирали на полях вечнозелёные помидоры. Кто-то стащил у старшекурсников б/ушную шинель, пока те, утратив бдительность обедали в тракторной бригаде. Кто-то кидался с открытого кузова грузовика помидорами в доярок. Кто-то подрался с местными ковбоями на танцах. Кто-то методично «одалживал» ящики с помидорами у Тернопольского пединститута, ежедневно переставляя целые штабели от хрупких филологинь и математичек на нашу сторону дороги. И так далее и тому подобное. Лишь несколько курсантов, которые в памятку так и не попали, он всегда потом путал по имени уже до конца учёбы. Потому что, говорю же, пошел на повышение и вовремя стал начальником именно нашей, радиотехнической специальности. Впрочем таких, дисциплинированных и безымянных, не знаю, с полдесятка наберётся ли.
Наш ротный Куинджи, который среди нас в конце концов отыскался, потому как в каждой роте рано или поздно отыскиваются и художники для стенных газет, и поэты для торжественных собраний, и гитаристы для хорового пения в умывальнике после отбоя, нарисовал шариковой ручкой шарж на первенького с надписью «Подводник». Через чур щекастый, губастый и усатый, однако узнаваемый объект сатиры, который действительно в предыдущей своей жизни был подводником на атомной лодке, сидел, как Вы уже наверное догадались на аутентичной подводе, которой нам на поле подвозили воду. Умостился верхом на бочке и орал в рупор: «Водичка-водичка!». Вместо курсантов на помидорных полях этот карикатурист нарисовал негров на виржинийских плантациях, поэтому в другой руке Подводник целиком оправданно держал хлыст, а вместо обычной морской фуражки имел на голове ку-клукс-клановский колпак.
Как я уже сейчас себе думаю, наш Первый тянул даже на позитивного героя для какого-нибудь военно-патриотического сериала – он не был через чур старым, хотя и проходил по разряду ветеранов: какая-та там засекреченная история с облучением на лодке и ранней комиссией и пенсией. И всё это в двадцать семь лишь лет (да у нас курсант такого возраста даже был, кстати, из шахтёрского Новокузнецка). Первый ведь попал на флот из киевского суворовского, дойдя с рапортами аж до самого сухопутного министра обороны, чтобы ему только разрешили поступать именно в военно-морское училище. И на каждом этапе подания челобитных отцы-генералы советовали суворовцу-отличнику выкинуть глупости из головы и поступать в любое сухопутное училище. Переломил, настоял на своём. Распределился не греть задницу на Чёрном море, а мёрзнуть на Баренцевом, в «подплав», где год считают за два. Блестящая карьера морского офицера уже как будто начала набирать обороты, он прошел все ступени до капитана третьего ранга со скоростью сторожевого катера «Гриф» на подводных крыльях. И тут судьба выкинула такой фортель с комиссованием – «подлянка», как это называлось на бурсацком жаргоне. А человек ведь проверяется на человечность вовсе не во времена «прухи» (тем же жаргоном), а как раз тогда, когда судьба повернулась к нему невыразительным своим затылком. Наш первый переносил удары судьбы с достоинством, и даже не отыгрывался на подчинённых, как это обычно бывает. Но кто из нас, бритоголовых чудовищ без намордников, обращал тогда внимание на такие сантименты? Ведь других начальников мы ещё не знали, этот был первым. Потому-то Первому просто повезло, что он избавился от нас ещё до того, как по возвращении в училище всем нам выдали три комплекта формы, бушлат, шинель, по две тельняшки и по одному синему матросскому воротнику (гюйс курсантским языком) который мы, однако, не имели права носить до присяги, и чувствовали мы себя кумовьями королю и сватами министру. Мы даже кличку Первому так и не успели придумать. В училище роту уже принимал Второй. У этого с кликухой срослось сразу. Во всех курсантских разговорах он проходил под кодовым названием Жоржик.
Когда они стали перед строем рядом и рассчитались на первого-второго, мы сразу же поняли разницу между военным и гражданским флотом – Жоржик был из наших, из рыбаков. Ходил до этого рефмехаником на каком-то траулере.
Видели ли Вы когда-нибудь рядом свежевыкрашенный ко Дню Флота эсминец и ржавый траулер после шести месяцев промысла? Это я не к тому, что у военных моряков есть поговорка «А для чего тогда на флоте матросы?», а у рыбаков как раз наоборот – «Краска рыбу не ловит». И меня не волнует, что в трюмах щёголя-эсминца в самых неожиданных шхерах прячутся от мичманов голодные затурканные матросы, чтоб наконец спокойно подрыхнуть без кисти в зубах, а помещения траулера похожи на музыкальную шкатулку, из каждой каюты слышаться какие-то магнитофонные записи запрещённой группы электриков AC/DC (судно только что после захода в Сингапур), по коридорам летают контрабандные попугаи и последний матрос-приборщик нахально цыкает зубом выколупывая остатки «министерской» рыбки клыкач, которой он закусывал экзотическую греческую метаксу. Нет, я лишь сравниваю внешнее впечатление, картинку. Сверкающий стройный эсминец и немного неуклюжий ржавый траулер.
Подтянутый, стройный, холёный строевик, одетый по последней североморской моде, в мичманке с тугой пружиной, на которой можно было играть, как шаман на бубне, в форменном чёрном плащике и строевой надраенной обувке («гладко выбрит, напомажен, на боку пистоль прилажен» одобрительно говорил о таких начальник ОРСО Куриленко, который как раз лично удостоил обоих ротных своим присутствием), и рядом с ним – худенький Жоржик в заломленной бананом «мице», поля которой свисали на самые уши, в клешах метровой ширины, ими можно было мести причалы без веника (флотским языком – без голика), руки в карманах уже немного потёртой лётной кожанки с поднятым воротником, явно нездешнего фасончика, в ковбойских туфлях с острыми носками и скошенными каблуками. Высокий сутулый, и немного как будто скомканный и скрюченный на Глаголь, словно в ожидании роты он спал на стульях в аэропорту. Пока тот начальник ОРСО Куриленко без особого восторга представлял его роте, и косился на всё то штатское разгильдяйство с плохо скрываемым раздражением, Жоржик продолжал жевать жвачку, а когда настала очередь сказать что-нибудь ему самому, он ту жвачку наконец выплюнул и приклеил за ухом. И что-то таки плакатно-официальное сказанул. Типа, пуля-дура, штык-молодец, ура! Но главный месседж прозвучал уже тогда, когда начальник ОРСО и экс-Первый ушились, оставив рефмеханика со строем радистов наедине:
- Ну, что, корефули, погребли в роту, – «скомандовал» наш новый «кэп» и пошел себе, шагая с правой. Даже не обернулся. Левою ногой он действительно немного «загребал». После строевых издевательств Первого, которыми он каждый вечер развлекал нас после помидоров, после всех этих «правое плечо вперёд», и « слева по одному», такой строевой минимализм нас ужасно воодушевил и мы, действительно как стадо баранов, беспорядочно двинули в экипаж. И половина роты уже как будто тоже загребала левою ногою, сутулилась, втянув голову в плечи, и сплёвывала под ноги на плац, засунув руки в карманы бушлатов. Типичные жоржики. Так на флоте когда-то называли сильно декольтированных декоративных матросиков. Если хотите получить визуальное воплощение этого типажа, посмотрите при случае на картину Кустодиева «Матрос и милая».
Начальник ОРСО Куриленко наблюдал за всем этим кустодиевым через окно, так как наша рота находилась как раз над строевым отделом, и обойти его наблюдательный пункт мы не могли, как траулер не может обойти Сингапур, когда идёт из Индийского океана в Тихий.
- Вот уже… Жоржик!- ругнулся в сердцах начальник. Как припечатал. Мы, может, и не знали ещё ни одной буквы из азбуки Морзе, но слух уже неожиданно имели радистский. Поэтому и проблема клички для нового кэпа решилась сама собою.
Нужно ли говорить, что назавтра половина нашей роты выкинула пружины из фуражек и засунула «мицы» под матрацы на ночь, чтоб придать нужных изысканных форм, настолько Сингапур показался нам привлекательнее Североморска?
И вот мы уже имели первую из серии Куриленковских ночных лекций на тему «Сто пружин – одна ракета». Жоржика как раз не было, а начальник ОРСО не поленился поднять нас всех по тревоге, выстроить на плацу, переписать и целый час развивать свою тему о пружинах и ракетах, красивом и полезном, всё под мелким дождиком. Тогда же мы понесли и первые потери в личном составе. До присяги рота была ещё на карантине, любые увольнения в город исключались, и несколько херсонских пацанов, удравших ночевать домой, таки вылетели из бурсы.
Во внутреннем распорядке Жоржик тоже не оказался цербером. Хочешь смотреть телевизор после отбоя, смотри себе, если он у тебя есть. А нет, так и не смотри. У нас в роте как раз не было. В училище испокон веков существовала традиция в ночь перед выпуском выбрасывать из окон экипажа купленные на общие деньги телевизоры, утюги, наглядную агитации и прочее. Это я не к тому, что не советовал бы никому ходить под окнами обоих экипажей в ночь выпуска, хоть и действительно не советую, но я больше про то, что наши предшественники из прославленной одиннадцатой роты придерживались курсантских традиций в полном объёме: в роте был полный голяк (не голик, а именно голяк). Даже койки панцирные мы ремонтировали и собирали по новой, с помощью молотка, зубила и какой-то матери, а в некоторых кубриках даже стёкол в окнах не хватало, так те старшекурсники весело выпускались.
Потому и телевизор был лишь в командирской, да и тот маленький. Его Жоржик из дому припёр и смотрел сам, когда ему приходилось ночевать в ротном помещении, не озабочиваясь чем там занимаемся после отбоя мы. Нужно сказать, что ночёвки эти были нечастыми, лишь когда наш кэп дежурил по училищу, и была на то своя причина, о которой будет сказано позднее. Когда Жоржика в училище не было, собственно еженощно, баталер роты, как раз тот двадцатисемилетний шахтёр Мамин из Новокузнецка, которому Жоржик легкомысленно доверял ключи от командирской комнаты, заносил тот телевизор в свою баталерку и пускал желающих смотреть «Что? Где? Когда?» с Бурдою и Друзем за мзду сигаретами, чаем или водкой.
Остальные же после отбоя дурели кто как мог, про песни в умывальнике под гитару (две гитары) я уже писал, и это было самым миролюбивым развлечением, которое мешало разве что жильцам дома напротив, особенно когда нам начинали подвывать все собаки в округе.
Когда к «рябкам» с улицы Подпольной присоединялись «бровки» из Кузней, а потом и «сирки» со всей Забалки, с верхнего этажа экипажа обычно спускались недовольные старшекурсники, раздавали всем молодым талантам тумаков и подзатыльников и всяческие концерты на сегодня завершались. Но только на сегодня. Ведь что делать без телевизора, в самом деле, кроме как петь или слушать травлю тех же старшекурсников, которые только что надавали всем тумаков, а потом степенно закурили папиросы марки «Чужие» и начали о своём, старшекурсничьем.
- Вот раньше молодых гоняли так гоняли, а мы Вас что? Разве это подзатыльники? Разве это тумаки? Это ж по свойски. Ни единого зуба никому не выбили даже! Вот одиннадцатая рота бывшая!... Вот то бойцы были! Всё училище вот где держали!
И сегодняшние старшекурсники махали нам перед носами кулаками с зажатыми папиросками, демонстрируя, как бывшая одиннадцатая рота держала всю бурсу, когда они, нынешние дедушки, были ещё молодыми, страшно сказать – целых два года тому назад.
- Но Вы, молодые, – ну и наглые! Мы такими не были, нет, не были!
Вот так мы и узнали, в какую славную роту попали.
От Жоржика же, окончившего экзотическую Тобольскую мореходку, мы осведомились, что весь тот нестойкий элемент, который добровольно дал дёру из бурсы ещё в колхозе, а таких беглецов таки немного нашлось, – паникёры и слабаки. На флоте таким не место. И суровая помидорная жизнь как раз и должна была таких «железнодорожников» выявить. В Тобольске, например, колхозов вообще не было: вечная мерзлота не та. И весь новый набор курсантов просто грузили на какую-то самоходную баржу и месяц катали Иртышем без сообщения с берегом, чтобы добиться подобного эффекта.
Наверное это была жизненная философия Жоржика. Разгильдяй и демократ, он почему-то считал своей обязанностью отсеять тех, кому на флоте не место. И оставить тех, кому на флоте место. Потому что на флоте бабочек не ловят. Хотя что можно уверенно утверждать о шестнадцатилетних лоботрясах? Ну носили мы в бурсу молодое вино с Забалки прямо через КПП в ведре с надписью «11 РОТА ПАЛУБА», чем доводили Жоржика чуть не до бешенства, ведь он своим рефмеханическим носом различал чудесно, но ни на горячем поймать, ни догадаться, что всех брезгливых уже отсеял или перевоспитал училищный камбуз, ума не хватило. И что, отчислять из-за этого ребят из училища? Море само разберётся, кто его стоит. Может как раз вот такой небрезгливый изобретатель топливо на вкус будет пробовать, перед тем как заправляться.
Вот шахтёр-Мамин. Случайный он человек на флоте или нет? Когда сибирско-шахтёрское житие довело его уже до белой горячки, он вовремя вспомнил, что служил когда-то на тральщике в Николаеве, и Украина тогда ему очень понравилась, тем, что у нас в автобусах никто велосипедными цепями не дерётся, как то было заведено в Новокузнецке. Хотят морду набить, попросят выйти на остановке. А если с девушкой, ещё и подождут, пока её домой проведёшь, а уж тогда… Джентльмены да и только. И тогда Мамин, плюнув на свои шахтёрские премии и прогрессивки, приехал в Николаев, выкинул свою меховую шапку и велосипедную цепь в Днепро-Бугский лиман, чтоб назад пути не было, и уже там добрые люди посоветовали ему поступать не в николаевскую морскую школу, а в херсонскую мореходку. Вот он и поступил, и спал теперь в баталерке посреди всех тех десятков бушлатов, шинелей, клешей и чемоданов. Чифирил, глушил водку ночью, при малейшем случае пропускал лекции, ходил строем и харчился ежедневно пшенной кашей на курсантском камбузе, хотя был ровесником ротного Жоржика и даже начальника специальности, которого мы так и оставили без клички. Так на флоте он, или бабочек ловит?
Похоже определённого мнения о Мамине не было и у Жоржика. Иначе зачем же почти каждый раз когда приходилось ему ночевать в роте, они с Маминым уединялись в командирской и вели какие-то полуночные разговоры «за жизнь». Сибиряк сибиряка узнает издалека. Чем они там угощались, чифирем или беленькой, нас не касается. Впрочем, как и о чём именно говорили. Про что-то абсолютно молодёжи неинтересное. К тому же это бывало не часто (уже дошел я до причины, о которой было обещано рассказать позднее). Жоржику было абсолютно нестерпимо торчать с нами в училище и нас контролировать всё время, потому что… потому что… потому что…
Потому что у него была непристойно, как для моряка, красивая жена. Ну знаете, такая, на которую все встречные приматы подсознательно оглядываются, даже если ты с нею под ручку дефилируешь, выгибаешь грудь колесом и надуваешь щёки как Кинг Конг. А ещё как она глазками стрельнет… А ещё как ты в море на полгода ушел и не гайки и вентили крутишь в своей рефмашине, а у самого тебя уже гайки с резьбы потихоньку срываются от ревности… Потому-то наш Жоржик не для того списался на берег, чтобы денно и нощно с нами в роте надсмотрщиком торчать. Даже посреди дня мог через забор сигануть, совсем как курсант в самоволку, лишь бы убедиться что всё на месте, Красавица ждёт возвращения Чудовища, и ни один нахальный херсонский живжик ещё клинья к ней не подбивает.
Всё бы ничего, но во время одного из таких прыжков в гречку через училищный забор Жоржик приземлился прямо в объятья начальника ОРСО Куриленко. Уже когда возвращался. Куриленко как раз свой зелёный Жигуль под тем забором в училищный гараж от злых курсантов прятал. История получила огласку, дошла до чифа Камчатки, и на разводе на занятия наш училищный царь и бог уже взирал исподлобья на нашу роту с командиром Жоржиком во главе. Чиф неодобрительно качал головой и небо над Жоржиком, как и полагается, хмурилось.
При таких метеорологических условиях Жоржику лучше всего было бы просто поверить наконец в добропорядочность супруги и успокоиться. Однако дудки. Он под тем или иным предлогом стал посылать к себе домой подневольных курсантов, чаще всего сибирского Мамина. То плоскогубцы отнеси, то свёрла забери – что-то да выдумывал. Что там дальше между ними произошло врать не буду, но однажды, когда мы как раз пообедали и шатались по роте перед следующей парой, в баталерке послышался какой-то грохот, шум борьбы и выкрики Жоржика и Мамина. Через некоторое время двери баталерки распахнулись и сорвались с петель. Это Жоржик вынес их своим затылком. А поскольку баталерка находилась как раз над кабинетом начальника ОРСО, бывало, и гирю не дадут потолкать, только грохнешь пару раз об палубу, Куриленко или его зам Гарик уже тут, то моментом явился начальник ОРСО и в этот раз. Но Жоржик даже подняться и в себя прийти не успел, а Мамин всё продолжал наскакивать и махать кулаками. Под глазом у ротного уже наливался шикарный синячище.
Потом, уже с бегунком на руках, в который нужно собрать подписи перед отчислением из училища, Мамин всё продолжил сокрушаться, что засадил ротному как-то не так. Не так как в школе учили и умел бывший шахтёр. Мы его успокаивали:
- Да плюнь Димка, и так хорошо, - но он был неумолим к себе.
- Вот если бы я хук слева кинул…
А Жоржика мы увидали снова лишь через два года. Уже на практике, на Балтике, в Лиепая. Его транспортный рефрижератор только что привёз груз рыбы из Центрально-Восточной Атлантики. Он услыхал, что на соседний пароход прислали курсантов из Херсона и не мог не наведаться. Он снова был рефмехаником, отпустил рыжую бородку, развёлся с женою, и, похоже снова был счастлив. Мы даже не стали напоминать ему, что именно при его руководстве наша рота сократилась чуть ли не на треть.
Всё это хорошо. Но сразу по увольнении Жоржика нас снова посадили на карантин. Это значит – в город ни ногой, даже днём, даже до ближайшей почты или за сигаретами «Ту-134» в гастроном. Хочешь курить – покупай в курсантском буфете побитые шашелем «Смерть на болоте» или «Гибель эскадры» из запасов на случай термоядерной войны. Никаких тебе танцулек в клетке в комсомольском парке возле пединститута. Никаких концертов заезжей группы «Круиз» в киноконцертном зале «Юбилейный». Никакого тебе кина про Маленькую Веру в кинотеатре «Коминтерн». Про пиво в пивбаре «Анна Каренина» в день стипендии уже молчу. Так и молодость пройдёт.
А чтобы мы совсем не загрустили за стенами училища, временным командиром нам назначили заместителя начальника ОРСО Гарика вместе с его мегафоном. Команда «Рота подъём!» если прокричать её над ухом не просто так, а в матюгальник, способна разбудить медведя посреди зимней спячки, а не то чтобы какого-то сонного курсанта из койки катапультировать. Хорошо ещё, что Гарик командовал нами на полставки и орал над ухом в 06.00 не каждое утро, а через день. А когда каждый день, то на полставки выкрикивал лишь половину приказа:
- На месте… (стой, раз два)
- Кругом… (марш)
- Равнение на… (а вот тут уж и гадай, направо или налево).
Потому и своё ротное прозвище Полтора землекопа Гарик получил целиком заслуженно. Хотя представить с лопатой человека, в подчинении которого было две тысячи землекопов-любителей, готовых копать траншеи отсюда и до обеда за миску каши геркулес, было трудно. Холёный, чернявый, всегда тщательно выбритый и подстриженный, в сшитой на заказ так называемой «ллойдовской» мице, укороченном коричневом плащике, с неизменным мегафоном, он демонстрировал разумный компромисс между военным помешательством на униформе, «безобразно зато однообразно», и крайним гражданским индивидуализмом торгового флота, когда одинаковые брюки воспринимаются, как два одинаковых платья киноактрис на вручении Оскаров. Его будто бы форма была такой лишь у него одного, это уж мастер Гриша из ателье на улице Суворовской гарантировал.
Ох и накопались мы канав и траншей за время командования этих полторых! Если бы только в бурсе. Сколько там того периметра, больше километра не накопаешь, если только не подкоп. Но была ещё так называемая АХЧ, куда каждое утро на разводе выделяли курсантов на хозяйственные работы в городе. Какая-то сложная система взаимозачётов, в которой без высшего бухгалтерского образования не разберёшься. Где-то там экскаваторщик наткнулся на высоковольтный кабель под трансформаторной будкой и копать дольше отказывается, а подать сюда двоих курсантов! Где-то нужно строительный мусор из новостройки убрать. А подать сюда десяток курсантов! Херсонская мебельная фабрика план недовыполнила – одиннадцатая рота на выход! Мебельная фабрика отдавала партами, строители кирпичом на ремонт первого экипажа и так далее. Никак не придумаю лишь, чем училищу мог отдавать Антоновский мост, но до сих пор различаю несколько «своих» фонарный столбов вдоль трассы на Цюрупинск. И всем этим заведовал Гарик.
Но почти заключённые в бесконечном карантине, мы сами рвались попасть в ту АХЧ, мы эти работы воспринимали как подарок судьбы. Добровольцы каждое утро стояли на низком старте, когда Гарик, словно милиционер-Басов в фильме про Шурика «оглашал весь список».
Знаете, как КУРСАНТ расшифровывается? Квалифицированная Универсальная Рабочая Сила, Абсолютно Не желающая Трудиться. В нашей соцстране неритмичного труда, когда настоящие землекопы были то с бодуна, то перекуривали это дело, то вообще ещё из запоя не вышли, десант из курсантов на стройки коммунизма все начальники принимали на ура, и легко соглашались на наши просьбы отпускать нас, если мы будем выполнять дневную норму до обеда. А тут уж нам карта и повалила.
Девушки в парке Ленина самые красивые именно тогда, когда вся твоя рота словно штрафная торчит за училищным забором. И небо тогда над головой самое синее, и дуб посреди парка самый дубовый, и где те шутки - прибаутки сами собою находятся чтобы с девчонками теми познакомиться и назначить свидание как раз под этим реликтовым дубом? Наилучшие фильмы в кинотеатре Павлика Морозова крутят тоже тогда, когда все твои корефули пересказывают друг другу Тарковского устно в ротном умывальнике. А пельмени в пельменной на площади Свободы наивкуснейшие, когда все друзья-приятели именно в это время грызут гранит наук.
Площадь Свободы вообще имела как нельзя кстати для нашего положения название. Сам воздух её пьянил.
И вот один из таких курсантов, пусть он останется инкогнито, так опьянел от той свободы после АХЧ, что возвращался в роту уже на бровях. А поскольку прошмыгнуть ОРСО под носом у Куриленко ему не удалось из-за нарушения правил маскировки в тёмное время суток, попал он сразу не в коечку, а на ковёр к начальнику.
У курсантов вообще существовало лишь две степени опьянения. Если ещё сам способен передвигаться – «два бокала пива». Если уже товарищи под руки волокут – «стакан вина». Если же попался, каждый из курсантов как-то абсолютно независимо начинал рассказывать начальнику историю про бывших выпускников, встретившихся ему в городе, и которые силой затянули его в пивбар «Фрегат» и заставили пить за процветание ХМУ РП под возгласы « Всё пропьём но флот не опозорим!» и обязательный третий тост «За тех кто в море!». Куриленко выслушал уже не один десяток вариантов этой истории, поэтому когда ему попытались пересказать её ещё раз, просто спросил у залётчика:
- Ну вот что с тобой делать? По-отцовски наказать, или на дисциплинарный совет завтра отправить?
- По-отцовски! – обрадовался залётчик. Ну и был уложен на лавку и отстёган по мягкому месту флотским ремнём с медной бляхой. Без обид.
Однако история на этом не закончилась.