После правки носа (заговорил костоправ зубы и вдарил с маху резиновым молотком) Лида несколько часов приходила в себя. Вечером пришел Белов с шоколадкой и сказал, что надо выздоравливать — послезавтра будет вертолет, и надо лететь на участок с Савватеичем, главой маркшейдерского отдела.
— Он кричал в Управлении, что на штольнях завышен уклон, и странно, что до сих пор ни один состав не улетел в отвал. И теперь начальник экспедиции посылает на участок комиссию. "Обратного рейса, — сказал, — не будет, пока этот тип не подпишет бумагу, что существующие уклоны не опасны".
— Ну-ну... Савватеич опять в строителя коммунизма играет... — Лиде хотелось отлежаться в больнице, а тут такое.
— Ничего он не играет. Надо, говорит, уклоны сделать нормальными и все тут.
— То есть проходить все штольни заново. А это нам не надо, да?
— Факт. Так что даю тебе тридцать шесть часов на выздоровление, и вперед и прямо, как говорят проходчики. Поговори с ним, уговори как-нибудь. Он ведь может в Госгортехнадзор пойти. Начнутся разборки — отчет в срок не сдадим, премию не получим.
— И я в котлован не упаду... — печально улыбнулась Сиднева.
…Узнав, что Лида летит на законсервированный на зиму участок, Житник пошел к Белову.
— Слушай, начальник! Полечу-ка я с ними. По пятой штольне анализы хорошие пришли, но пробы из руды не вышли — надо добрать, — сказал он, самодовольно улыбаясь (как же, классный резон придумал!).
— Да ладно придумывать. С Лидой, что ли, полететь хочешь?
— Нет, начальник, неправда твоя. Подсчета запасов ради алчу полета, клянусь.
— Ну, ладно, лети. И привези тубус со старыми планами опробования — я его в спешке забыл.
— Пузырь с меня! — обрадовался Житник, но Белов уже не слушал: грызя карандаш (сотрудники только-только натерли его хвост перцем), он думал, что делать с 3-ей штольней.
Четыре часа Сиднева ходила с рейкой по штольне. Савватеич не доверил ей нивелира и правильно сделал — у Лиды получилось бы не что есть, а как надо. Остальные члены комиссии в гору не пошли, они сели думать.
— Это Черствов, начальник отдела кадров виноват... — покачал головой инженер по технике безопасности Владимир Аржанов, доставая из видавшего виды портфеля свертки и банки с закусками.
— Не понял? — выкатил белесые глаза начальник участка Владимир Куликовский, сто пятидесяти килограммовый по натуре человек.
— Надо было ему в милицию позвонить, в которой Савватеич работал. Узнал бы тогда, что его оттуда за принципиальность выперли.
— Маркшейдер, а в милиции работал! — хохотнул Владимир Абрамчук, горный мастер. Его взяли, чтоб обобрал заколы, но он любил начальство и не смог его покинуть.
— Может Сидневу ему подпустить, пусть обработает? — Аржанов, разливая водку, подумал вслух витавшую в воздухе идею.
— А она согласится? — Абрамчук попытался представить маркшейдеров в постели. Получились, правда, с теодолитом между ними.
— Нальем — согласится, — махнул рукой Куликовский. — Только вот этот морж хреновый, Житник… По-моему, он на нее неровно дышит.
— А на кой ты его взял? — Аржанов забыл о поднятом стакане.
— Сказал, что Белов его посылает.
— Вечно эти геологи под ногами путаются. Давайте, что ли, за все хорошее и пусть наши враги подавятся.
Савватеич с Сидневой, замученные, залепленные рудничной грязью, явились в восьмом часу. Лида, не увидев на столе водки, расстроилась. Куликовский, показав ладонью "Счас будет!" вытащил из-под стола две бутылки «Столичной».
Житника к столу не пригласили — техническое начальство геологами брезговало. Он явился сам и встал в дверях. Савватеич, испытавший от этого неловкость, жестом предложил ему сесть рядом. Тот сел.
— Ты бы рассказал, как баня у тебя сгорела, — не посмотрев на него, попросил Аржанов Куликовского. — Все по-разному смеются.
— Он до утра рассказывать будет, давайте я! — загорелась захмелевшая Лида. — Идет, значит, Куликовский по лагерю и видит, что баня нештатно дымиться. Ну, пошел к проходчикам в землянку и говорит: "Ребята... баня горит..." А те в «тысячу» режутся и на такой малохольный призыв ноль внимания. Постоял, постоял Куликовский, выглянул, увидел, что вовсю уже полыхает, и опять тянет: "Ребята... баня горит..." А те отвечают: "Ты что, начальник, стоишь? Садись, наливай, вон, чаю". И опять за карты. Куликовкий сел и опять свое тянет: "Ребята, баня горит..." А проходчики торгуются: 80, 100, 140... И тут дверь землянки срывается с петель — это Генка Кабалин заорал снаружи: ... … вашу мать ... ... горит!!!
— Да, командного голоса тебе не хватает, — посмеявшись, сказал Аржанов.— Имей ввиду, Мазитов об этом знает...
— На участке 351,5 - 472,8м уклон штольни завышен на 50%, — встрял Савватеич.
— В самом деле? — просиял Аржанов. — Что ж, придется снимать рельсы и задирать почву выработки.
И зашептал на ухо Сидневой. Та, меланхолично кусая яблоко, покивала. Житник, заподозрив неладное, прислушался, потерял бдительность и механически выпил стакан водки, протянутый Куликовским.
— В восточном штреке уклоны также завышены, — продолжал Савватеич.
— Да ладно, заладил — уклоны, уклоны. — На, лучше поешь курочки жареной.
Савватеич стал есть ножку, протянутую Аржановым.
Житник мужественно считал круги перед глазами.
Сиднева курила, разглядывая непосредственного начальника.
Абрамчук смотрел в ночное окошко и думал о жене и двух мальчиках, дожидавшихся его в четырехметровой барачной комнате.
Куликовский, раскинув в стороны ноги в ботинках 47-го размера, флегматично подозревал, что ему не удастся удержаться в начальниках до первого смертельного случая, и придется соглашаться на горного мастера или опять устраиваться в домоуправлении.
Аржанов смотрел на часы — он знал, что дизелист в 10-30 вырубит свет. Когда свет погас, он зажег керосиновую лампу и налил на посошок. Выпив, члены комиссии подхватили Житника и, пожелав спокойной ночи маркшейдерам, ушли.
Оставшись наедине с женщиной, Савватеич растерялся. Лида, не обращая на него внимания, переоделась в ночную рубашку и пошла в сени чистить зубы.
Когда она вернулась, Савватеич уже лежал в постели. Лида села к столу, порылась в рюкзаке, нашла бутылку пива, обрадовалась и, открыв о край стола, попила из горлышка. Вообще-то она давно была на автопилоте и все, что ей хотелось, так это лечь к Савватеичу и с клубящихся облаков опьянения насладится любимым своим десертом, то есть обычной для мужиков шестого десятка неуверенностью: "Получится? Не получится? Встанет? Не встанет?". Ей с детских лет нравились лежать рядом с такими мужчинами. Хотя воспитатель детского дома и бил ее, если у него не получалось, но боль от побоев никогда не перебивала этого удовольствия.
— Слушай, ты, верный ле.. лелинец, — начала она, оставив на потом пива на донышке. — Знаешь, что в экспедиции о тебе говорят?
— Пусть говорят, — пробурчал верный ленинец.
— Так вот, люди говорят, что ты это затеял, чтобы стать главным диспетчером экспедиции.
Савватеич дернулся, но продолжал молчать.
— И, похоже, ты на правильном пути. Но люди сомневаются: может, ты и в самом деле коммунист? Назначат тебя, а ты за старое?
Он продолжал молчать и после того, как Лида легла к нему. Это неприятно ее удивило: Неужели не будет десерта?
Она приподнялась на локте, посмотрела коллеге в глаза. "Нет, мой!" И прижалась к нему упругой, не кормившей еще грудью.
Когда Савватеич поверил, что получится, в дверь забарабанили. А когда он увидел себя и Лиду глазами начальника Управления, щеколда сорвалась, и в комнату ворвался свирепый Житник. Лида поняла, что спектакль по охмурению главного маркшейдера продолжается. Взяв с тумбочки пачку "тушки", перевалилась к стене через оцепеневшего Савватеича и с удовольствием закурила.
"Житник — самец, — думала она, отправляя колечки дыма к заплесневевшему фанерному потолку. — Утром буду в синяках". Проводив глазами уходившего начальника — Аржанов, появившийся в двери приманил того пальцем, — вспомнила однокашников, насиловавших ее на полу физкультурного зала. "Маты ведь были. А они — на полу. Мальчишки..."
Житник молотил всю ночь. Лида, курила, откинув голову назад, просто смотрела в потолок. Между третьим и четвертым разом вырвалась к столу, выпила стакан водки и, кое-как добравшись до кровати, рухнула замертво.
Утром Аржанов радировал в экспедицию о победе и просил кинуть в вертолет водки. Лида валялась в постели, Житник что-то точил на токарном станке, Абрамчук лепил снежную бабу, Куликовский говорил поднявшимся из кишлака рабочим, что если они будут красть солярку такими темпами, то весной он их на работу не возьмет».