В степи ветер и веселье… Ханов собралось много, много старших ханов. Веселятся. Свадьбы играют. Выбирают Великого. Осенняя ночь раскинула звездный полог, отразившийся в степи сотнями костров. Юрта Кончака отличалась от остальных только тем, что понизу была обшита куньим мехом, да еще двое воинов и день и ночь у входа… Игоря втолкнули в юрту головой вперед, ханы загоготали, что, вероятно, обозначало смех. В юрте пир, ковры на полу залиты жиром и вином, уже ни один баран или молочный жеребенок съеден. Стражники дали князю подняться, но только для того, чтобы метким ударом кожаного хлыста, со вплетенным свинцовым шариком, под колено, уронить вновь. Что вызвало новый приступ веселья. Кто-то кинул Игорю обглоданную кость, кто-то плюнул и все смеялись и тыкали грязными жирными пальцами…
Но Игорь опять поднялся.
Вчера, когда его арканом сняли с коня, половчанин, наверное, ханский нукер, долго таскал князя, не давая опомниться, привязав аркан к луке седла и пустив коня вскачь. Сознание быстро оставило князя.
Его привели в чувство, окатив ведром воды. Его – второй день не пившего на степном солнцепеке просто взяли и облили целым ведром воды. Сознание возмутилось и вернулось. Но лучше бы не возвращалось. Без меча и кольчуги Игорь ощущал себя раздетым. И еще он начал видеть. Пусть слегка, пусть через разбухшие от побоев веки, но он начал видеть.
Он видел, как часть половчан неторопливо, с надлежащим усердием раздевают избитых ковуев, как раскладывают кучами кольчуги, мечи, сабли, шлемы, трупы. Как ловят коней. Как методично осыпают русичей стрелами. Оттесняют от низких берегов реки к скалам. Всеволод правильно мыслит, спешил дружины, прикрывает щитами и людей и коней. Но кони – не люди, коню не объяснишь, что нужно потерпеть, конь хочет пить и есть. А воды нет. Второй день нет воды. И даже травы под ногами нет, всю вытоптали. И сама земля пышет жаром. Земля истолклась под ногами в мелкую пыль и сейчас застилает глаза воинам – дружине и смердам, соблазнившимися пойти с ним за добычей, и князьям, всем одинаково. Чужая земля, половецкая.
А потом также на аркане приволокли сына. И Игорь уже не смотрел, как погибало его войско, как до последнего бился Всеволод, опять посадивший на коней всю дружину, но не для того, чтобы уйти верхами к Дону, а чтобы прикрыть отступление пеших. Игорь смотрел только на сына. Зачем он повел его сюда, в безводную степь? Зачем пошел сам? Почему не повернул коней тем весенним днем, когда солнце вдруг скрылось на небе, превратившись в месяц? Кто ответит?
- Ай-яй, князь! Прошлым летом только гостил у тебя в тереме, а нынче ты ко мне в гости пожаловал?
Кончак не издевался, у него не было ненависти к Игорю, просто их жизнь так сложилась. Позови его Игорь в поход на тех же булгар, Кончак с радостью бы согласился. А еще лучше, помочь какому-нибудь князю сесть в Киеве. Ханы привыкли вмешиваться в русские дела. Ни одна княжеская распря уже не обходилась без половецких наездников.
Но Игорь не позвал, Игорь пришел сам, еще и торков привел. И теперь стоит перед ханом, всеми оплеванный и осмеянный. Стоит и молчит. Смотрит и не видит. И не слышит.
- Ну что молчишь, князь? Заплатят стыри за тебя?
Но Игорь молчал, чем раздражал хана.
- Как вы говорите, лучше быть убиту от меча? Так вот, князь, смерти я тебе не дам! Слушайте все! – голос хана отвердел, глаза протрезвели, ухмылка выветрилась с раскосого лица. – Прошлый год мы писали с русскими вечный мир, и не кумыцкий хан его нарушил, но русский князь! Быть походу.
И ханы затихли было, но потом начали кричать…
Игорь сидел у костра, безразличный ко всему, ко всему готовый. Костер пленнику развели подальше от степняков, пьяные от победы, от веселья, от подготовки к походу, те могли просто его убить. Хан Кончак не хотел кровной мести, он хотел повода для набега, хотел выкупа за русского князя. Зачем ему мертвый Игорь? Вот и спрятали пленного подальше в степь.
Игорь сидел, даже не моргая, сам себе казался камнем. Рубаха, женкин подарок, изорвана. Рукавом Игорь перевязал рану. Не осознанно, скорее по привычке. Просто промыл, остановил кровь и перевязал.
И теперь просто сидел, не зная, что делать, как теперь быть. Игорь просто представил, что через две-три седмицы будут вытворять половцы на Руси. Их там сейчас никто не ждет. Еще бы, ведь он сам повел в поход в степи. Дома и мужчин почти не осталось, в полях бабы убирают хлеба. Ждут мужей с добычей, с победой. А придут половцы с бедой…
- Не молчи, князь, говори хоть что-нить, а то ума лишишься тут…
Игорь слабо повел головой на голос. Раб. Видно, что не родился в неволе, год, может два у половцев. Огромный мужик, даже при неверном свете костра видно, что очень грязный.
- Не молчи, князь, давай, хоть со мной поговори чтоль. – мужик не унимался, стараясь расшевелить Игоря. – Ща мы с тобой подхарчимся малость, тока не обессудь, не богаты мы тут…
Мужик говорил и говорил, казалось, что никогда не замолчит. Так разговаривая за двоих, мужик разломил на две части краюху серого, плоского хлеба, достал откуда-то из темноты кожаное ведерко с водой и жестом, каким хлебосольная хозяйка зовет гостей в трапезную, пригласил князя ближе к костру. Прежде чем взять кусок хлеба у мужика и подсесть к огню Игорь, бесцветным, без интонаций, голосом:
- Имя как твое?
Сильны обычаи предков, русичи-христиане, как язычники, не могли делить трапезу с незнакомым, хотя бы имя нужно было знать.
- Хват – бодро ответил мужик, радуясь, что Игорь наконец заговорил, - а в крещении – Петр.
Петр замолчал, занятый пережевыванием хлеба, что дало Игорю несколько мгновений тишины.
- А я тебя, князь, другим совсем помню, молодым, удалым. Помнишь как вы с братом Андреем Киев на копье брали? Помнишь? Я-то сам киевлянин, да… Крепко тогда мы бились, не одолели. А теперь ты старый стал, совсем старый. Седой, как лунь…
Когда это он успел поседеть? Весной, еще когда выезжал из родного Новгорода, ни единой ниточки седой в волосах не было…
- А меня в тот год и продали поганым. А мы б отбились, кабы не так много вас было – Хват говорил без злобы, без затаенной обиды, ну вот просто так получилось, что он попал к половцам тогда, а князь Игорь через несколько лет. – Помнишь, как было там, князь?
Конечно, он помнил. Он помнил, как манил его Киев детской мечтой, красотой золотых куполов, шумным торгом, строгим вечем. Мальчишкой Игорь впервые побывал в стольном и навсегда остался душою в этом прекраснейшем русском городе. А потом через несколько лет была поездка с отцом к дяде Юрию к какой-то захудалый Москов. Где-то на краю земли дядя откопал этот Москов, отобрал силой у воеводы, срубил на месте старого села городок. Отец Юрия побаивался, потому и не отказался от дальней поездки, когда Юрий позвал. Да еще и подарков повез уйму. А оттуда в Суздаль, потом в Ростов, а уж потом, вместе с братом Андреем под Киев, прогнать Давыда. Уже во главе огромной рати. Владимирской, суздальской, северской, еще и половецкой. И он тогда увидел другой Киев, ощетинившийся копьями и рогатками крепостных валов, освещенный заревом пожарищ, залитый кровью. Совсем недавно он бродил по подолу, смеялся вместе с молодыми, переругивался и зубоскалил с хозяйками, гнавшими мычавшую скотину домой. А теперь все не так тут. Некому было мычать и хохотать.
На яблонях сидели вороны. Раньше он относился к этим птицам совершенно равнодушно, но сейчас зябко поежился и поднял воротник подкольчужной рубахи. Вороны неотрывно смотрели вниз. На щедро накрытый стол.
Брошенное посреди дороги коромысло с ведрами, от которых тянулись ледяные дорожки. Опрокинутая телега с безголовой лошадью в оглоблях, вытянувшей закостеневшие ноги. Ворохи рассыпавшегося по всей улице сена, клоки висят даже на смородиновых кустах за заборами. Вышибленные окна, проломленные двери. Зияющие дыры в соломенных крышах. И повсюду — кровь, кровь, кровь... алая, багровая, черная... каплями, пятнами, широкими полосами в снежных бороздах... потеками и сгустками на бревенчатых стенах...
А прямо посреди улицы, за заборами, поперек порогов, на белых простынях уходящих вдаль полей — черные бесформенные груды, груды мертвых. Неестественно скрюченные или, наоборот, словно распяленные на невидимой дыбе. Разорванные пополам. Выпотрошенные, с растянутой на несколько саженей требухой... А на горе, в Святой Софии служба, во славу нового Великого князя Юрия…
- Ладно, князь, засиделись мы с тобой, дело-то не ждет…
Игорь непонимающе посмотрел на своего собеседника…
- Видишь в степи балка, в устье ручья? Видишь?
Конечно, Игорь не видел, чтобы видеть небольшой овражек ночью в степи, за несколько сотен шагов, нужно или родиться в степи, или очень долго прожить здесь. Но вот, на расстоянии нескольких перестрелов от их костра что-то блеснуло в степи.
- Видишь, князь, огонек в степи? Это Ивашка-варнак знак шлет, тихо все у него, покойно. Там кони вам с ним, оружие, припас в дорогу. Половчане перепились все, караульщики твои тоже. Я сейчас уйду, а ты ползи на огонек, а там с Ивашкой сами решите, в какую сторону податься, чтоб не нашли вас.
- Сын… - Игорь только и успел произнести это слово, как где-то на другом конце половецкого стана послышались крики. Русская брань вперемешку с половецкой.
- Давай, князь, тут сейчас такой шум поднимется, до утра тебя не хватятся, наши за оружье взялись, будут резать сонных половцев. Пора! Давай, князь! Пора!
Хват уже довольно ощутимо толкал князя подальше от костра, толкал в сторону невидимой балки ручья.
- Давай, князь, иначе все зря! За сыном сам вернешься! Давай!
И Игорь рванул к спасительному огоньку в ночь, бежал так быстро, как позволяли избитые ноги, бежал к коням, бежал к казавшейся утерянной, а потому вдвойне желанной, свободе… Бежал на Русь..