Борис Бельский «Игра краплёными картами»: http://www.proza.ru/2007/05/03-163.
Рассказ Б. Бельского из тех, которые ввинчиваются не просто в память, а в подсознание. Как в случаях с мушкетёрами и подвесками королевы у Дюма (было – не было?..) или с Иешуа Га-Ноцри у Булгакова (такой – не такой был, и Он ли вообще?), – когда достоверность хоть и важна, но не сейчас, не в момент чтения.
Был ли Достоевский такой, каким описал его автор, или такой, каким его сухо представляют в энцикло- и вики- педиях, – не суть важно. Важно, что мне интереснее тот образ, какой нарисовался в голове при чтении рассказа «Игра краплёными картами».
Упоминание о подвесках пришло случайно, но о незримом присутствии Булгакова в тексте вспоминалось по ходу чтения. Эпизод с влетевшим в окно двойником («В окно, воспользовавшись распахнутыми шторами, влетел двойник»…) напомнил мне почему-то сцену со Степаном Лиходеевым в квартире 50. Та же атмосфера фантасмагории, та же аура чудесного, необъяснимого, почти ужасного, но в итоге – всё-таки смешного.
Вообще, весь рассказ, который закончился, к слову, неожиданно (хотелось ещё читать), припаял меня к этому удивительному калейдоскопу «узнаваний», который мне так нравится в «Мастере и Маргарите».
В «Игре…» я узнала, что писатель (Фёд Михалыч) мнения о себе невысокого, что мучается он сомнениями, присущими и нам, современным писакам; что так же, как и мы, «совр.писаки», недолюбливает коллег по перу и, не читая, выносит вердикт посмевшему сунуться в печать: «Дело ваше – табак». А роман, соответственно, «никуда не годится».
Писать об исторических личностях всегда чревато: не туда мысль вывернешь, не так о гении отзовёшься, – и всё, заклюют знатоки обвинениями, что «ничего, де, ты о нём не знаешь, а лезешь со своим толкованием, когда не просят». В данном случае автору это вряд ли грозит. Потому что никто не запрещает видеть ту или иную историческую личность (здесь – Достоевского) по-своему, через призму собственных восприятий, симпатий и характера. Б.Бельскому удалось избежать литературщины, чем частенько грешат литераторы, «пиша» о великих – тогда стиль невольно становится сверхизысканным, претенциозным и пафосным.
Что не понравилось в рассказе, точнее, в изложении.
Когда повествование, казалось, было в самом разгаре, оно закончилось. То есть читателя в гору подняли и бросили. Что там должно ещё быть, не знаю, но что-то такое, отчего как с вершины понесёшься, замирая, или вздрогнешь изумлённо, а не просто скажешь «Ах вот оно что!»
В самом начале, там, где перечисляется, что лежит на столике, мне показалось неуместным слово «толкались»: в беспорядке толкались <…> бутылка, <…> пепельница и стопка <…> карт. «И больше ничего», – добавляет автор. Довольно пусто на столе для толкания.
Ну и мелочи, вроде местоимения «вы» с заглавной буквы в обращении, которое в художественных текстах пишут с маленькой, потому что не в документе и не в личном письме к человеку обращаются.
__
© мой. С удалённой страницы