Вечером я поел анчоусов, а ночью у меня разболелись зубы. Я буквально лез на стены своего родового поместья, но зубы болели даже и там. Обезболивающие таблетки боль не сняли. Не помогла и лошадиная доза виски, рома и коньяка. Я на вертолёте отправил дворецкого за семейным стоматологом. Тот прибыл с отечественной аппаратурой, превосходящей лучшие образцы мировых стандартов, и положил конец моим страданиям.
Утром прилетела из Парижа невообразимо прекрасная Сюзанна. Она поцеловала меня, ласково потрепала по щеке и слегка пожурила за связь с дюссельдорфкой Катрин. Потом Сюзанна приготовила мой любимый тонизирующий коктейль, и, после бесподобной гастрономической увертюры, мы закружились в головокружительном танце любви.
Но тут припёрлась Зинка, и Сюзанна мгновенно испарилась. В моей девятиметровке Зинка чувствовала себя, как рыба в воде. Она бухнула на стол бутылку первача, плюхнула целлофановый пакет переквашенной капусты и предложила шандарахнуть за присвоение ей третьего разряда чесальщицы. Кого она там чешет у себя на производстве, я не знал, но чешет, видимо, хорошо, если за один год ей дважды повышали разряд.
Шандарахнуть я отказался. Зинка замахнула полную кружку мутного зелья, запихала в рот полпакета вонючей капусты, похотливо повизгивая, вылезла из штопанного шмотья и, забыв стянуть сапоги, плюхнулась на скрипучий диван.
Я заметил, что в приличном обществе культурные леди в обуви любовью не занимаются. На что она стащила один сапог и швырнула его мне в лицо. Я успел увернуться, но от резкого движения у меня вылетели вставные челюсти и, упав на пол, разбились в мелкую крошку. И почему мне так не везёт?!
Я рассвирепел и выкинул Зинку в общий коридор, а сапог выбросил в окно, угодив им в проходящую мимо роту десантников. Рота невозмутимо подняла сапог, зашла в подъезд и полтора часа оказывала Зинке посильную помощь. После чего Зинка до полудня бегала под моими окнами и орала, что она этой долбёжнице Люське вырвет все волосы до единого. Мне она тоже обещала что-то вырвать, но я уже не слушал её, так как из Дюссельдорфа прилетела умопомрачительная Катрин.
Папа Катрин был канадским миллионером, мама – итальянской кинозвездой, а муж – немецким мыльным магнатом японского происхождения. Может, поэтому в Германии она почти не жила, а всё время проводила в Ницце, на Ривьере и у меня. Катрин с порога заявила, что хватит мне валять дурака и надо немедленно отправляться в Сингапур, на Берег Слоновой Кости и к подножью Килиманджаро. Она вызвала из Лондона моего адвоката, из Швейцарии – моего банкира, а с Ближнего Востока – знакомое подразделение войск ООН. После этого она повалила меня на шкуру леопарда, и реальность растворилась для нас в беспредельной любви.
Но тут притащилась долбёжница Люська. Она где-то так уже надолбалась, что с трудом ворочала языком. Тем не менее, она сказала мне пару ласковых относительно Зинки. Слава Богу, Катрин не слышала этой гадости, так как вовремя куда-то пропала. Люська так чесала Зинку, будто не Зинка, а она была чесальщицей третьего разряда. А потом она прорыскала всю квартиру, нашла в духовке ливерную колбасу, вытащила из-под комода бутылку пива, сосредоточенно это заглотила и, сыто икая, начала посвящать меня в премудрости долбёжного мастерства. При этом она так откровенно намекала на отнюдь не бездуховную близость, что я тоже непроизвольно начал икать. Такой поворот мне не понравился, я быстренько оделся, посулил долбёжнице пива и зельца и, натыкаясь на косяки, выбежал из так называемой квартиры.
Где-то на Монмарте томно вздыхала Сюзанна. Катрин ждала меня на яхте у берегов Сицилии. Я телекинезировал им свои пылкие поцелуи, послюнявил палец, проверил направление ветра, поднял воротник и поплёлся в малосемейку к однокашнику Юрке, о котором Зинка и Люська пока ещё не пронюхали.