С восьмого по десятое июня в Воронеже проходил Второй Платоновский фестиваль. Литературная часть разместилась на площади Ленина. В стороне от указующего перста Ильича разбросались книжные киоски. «Время», «Хит-Книга», «Слово», «Ад Маргинем», «Азбука»… Издательства на издательстве наперебой толкали новинки «современики». А лучше расходилась «классика» - Зощенко исчез еще до официального открытия. Придумали наивный отмаз – мало завезли.
Жара за тридцать. Плавится брусчатка. Рядом со сценой разложился матерчатый павильон, продуваемый всеми ветрами, душный от набившегося люда. Инвентарные стульчики в десять рядков на время «встреч с читателями» мгновенно заполнялись, многие стояли на «галерке», проход занимала камера. Столик с креслами для «почетных гостей», мини минералка, таблички с именами ораторов.
Я немного припозднился, пришлось по ходу въезжать в слова заместителя главного редактора журнала «Знамя» Натальи Ивановой:
- …Конечно, сегодня толстые журналы влачат жалкое существование – тиражи резко упали. Наш максимум сегодня – это тысяча экземпляров, и хорошо, если так. Аналогичная ситуация в других изданиях. Мы часто общаемся, авторы кочуют из журнала в журнал, так что можете мне поверить. Куда же ушел наш читатель? Конечно, в Интернет. И чтобы как-то поспеть за этим процессом, мы на сайте «Журнального зала» открыли страничку «Знамени», где публикуем все произведения каждого номера. Наш адрес знаете? Нет? Записывайте…
Я знал, поэтому кисло взирал на далеко забальзаковских дам, выводивших в блокнотиках «даблю», «даблю», «даблю». Рядом с Ивановой скучал Лев Данилкин – молодой, но известный в литкругах критик. Странно, что он уже здесь, для него зарезервирован целый час после Ивановой. Данилкин - критик, с репутацией человека, который читал все, что опубликовано, не опубликовано и даже не написано.
- А какие у нас замечательные авторы, - улыбнулась Наталья Борисовна, - Роман Сенчин. В июньском номере мы напечатаем его новый роман «Зима». О мертвом сезоне курортного городка. Потрясающий мастер. Он будет завтра после Ерофеева, обязательно приходите, это интереснейший человек. Да, неореалист, но не такой наглый, как Михаил Елизаров. Я б его… - Иванова сжала кулачки, - ну да ладно. Хотя нет, почему ладно. То как он написал об одном из моих любимых писателей Пастернаке… Вообще, какое он имеет право?!..
Елизаров. Эдакий растолстевший гот, передумавший умирать. С длинными волосами и советскими подтяжками на брюках. С удовольствием поучил вместе с ним «Итальянский за 16 часов» по «Культуре». Даже поинтересовался творчеством «скритторе» - рассказом «Жизнь радостна». На четыре балла. Герой – извращенный тип садиста. О чем еще писать певцу маргиналов?
- …У нас печатается Михаил Шишкин. Сложная проза. Поначалу тяжело поддается, но если войдете в авторскую колею, то уже обратно и не захочется выходить. Мы напечатали «Асан» Маканина. О Чечне. Владимир Семенович ни одного дня не был на чеченской войне, но написал роман. Точно так же, как Лев Толстой не был на Отечественной войне 1812 года, однако о ней мы судим, во многом, именно по «Войне и миру»…
Слабый аргумент. У Льва Николаевича и шанса не было - родился в 1828. А вот Маканин мог бы и съездить в командировочку. Буду ли я читать этот роман? Нет. По двум причинам. Первая – не пиши о том, о чем не знаешь. Вторая – хватило прочтения непутевой «Однодневной войны». На четыре балла.
- …Сергей Гандлевский. Уникальный поэт. За ним мы очень пристально следим. Дело в том, что он пишет очень и очень мало. Буквально три-четыре стихотворения в год. Приходите на встречу с ним, он будет в пять часов, не пожалеете. Чрезвычайно интересный человек. По-разному у нас складываются отношения с писателями. Например, Дмитриев. Всегда печатался только у нас. Но прислал свой последний роман «Крестьянин и тинэйджер». Я ему говорю: «Андрей, ну что это за название?» Обиделся. Отдал в «Октябрь», те с удовольствием напечатали. Но думаю, все равно у нас с ним будет и дальше плодотворное сотрудничество. А вот дали бы мне… этого, как его? Илличевского. Знаете? Лауреат «Русского Букера» и «Большой книги»… я бы его, - женские кулачки сдавили воображаемую глотку.
«Зря она так. Даже небольшая «Кефаль» не оставляет сомнений в мастерстве автора, хоть и поделка. Но все б гнали такую «халтуру» на шесть баллов. А вот крестьянин с тинэйджером, действительно, плохо сочетаются, тем более в названии».
- Кстати, когда мы организовывали премии «Букер» и «Книгу», нам казалось, авторы получат признание, книги станут лучше продаваться. Не тут-то было! Все равно это воспринимается как некая литературная тусовка и присуждение премии никак не влияет на продаваемость книг, - Наталья Борисовна вздохнула, склонила голову, скосила взгляд. – У вас, наверное, накопились вопросы. Я и Лев Данилкин с удовольствием на них ответим.
Первым микрофоном завладел лысый мужик в малиновой рубашке с широко распахнутой грудью, «златой цепью на дубе том». Браток как будто выпал из девяностых:
- Раз речь зашла о Пастернаке. Как вы относитесь к роману «Доктор Живаго»? Отвратительный роман, я б его вообще запретил, а автора отправил бы в места не столь отдаленные.
«Смело! Задавать такой вопрос автору двух книг о поэте… И хотя я, в принципе, согласен, но зачем же так грубо и в лоб? Что ж, парируйте, мадам».
- Дело в том, что Борис Леонидович очень тяжело переживал свое благополучие. Когда его друзья - Ахматова, Гумилев… были загнаны, отвержены и выброшены на помойку, Пастернака власть обласкала. В надежде на лояльность. И он понимал это, и старался как-то возражать, бороться. Например, отказался подписывать письмо с одобрением расстрела Тухачевского. А письмо все равно вышло с его подписью. Демонстративно посетил дом репрессированного Бориса Андреевича Пильняка и много что еще. Власть смотрела на эти проделки снисходительно, просто как на бредни выжившего из ума писателя. И он пишет «Доктор Живаго». Как протест, так, чтобы заметили и поняли. И вот после этого, конечно же, началась травля. Настоящая, дикая. Исключение из Союза Писателей... Но и Нобелевская премия. И опять же, по большому счету, власть и это ему простила – он не был изгнан из СССР, продолжал печататься и получать гонорары. Кстати, многие стихи из «Доктора Живаго» напечатал наш журнал. Не все, конечно. Но тоже не побоялись в то страшное время.
«Что ж ты на меня все смотришь, Данилкин? Или я торчу, как статуя Свободы?»
Я подхватил микрофон слегка дрожащей рукой:
- Наталья Борисовна, а как вы относитесь к литературным и окололитературным Интернет-сообществам, таким как ПрозаРу, СтихиРу, Самиздат? Следите ли за ними? Может, пора использовать новые технологии по полной: завести собственный сайт, а не использовать сервер «Журнального зала», принимать рукописи по электронной почте, а не на бумаге? И вообще, завести свою страничку на известных литературных ресурсах – публиковать свои номера и искать талантливых авторов?
- Вы знаете, сколько там писателей? Более ста сорока тысяч! Вы представляете себе?! Сто сорок тысяч писателей!
«Я каждый день себе представляю, и эта цифра давно меня не пугает. На лотке издательства «Время» лежит талмуд главного редактора «Знамени» Сергея Чупринина «Русская литература сегодня. Малая литературная энциклопедия», восемьсот рублей. По рублю за страницу. Всего лишь чуть больше одной тысячи авторов. Интересно, кто-нибудь оценит деньгой сей титанический труд?»
- Это если каждого прочесть… А потом как отделить зерна от плевел? Я не спорю, может, там, действительно, есть талантливые ребята, которые могли бы войти в наш золотой фонд. Но это сумасшедшая работа! А журналы сейчас, честно признаемся, не живут, а выживают. И у нас просто нет ресурсов, чтобы переработать такой пласт информации. Вы понимаете, толстый журнал, издающийся с 1931 года, имеет богатые литературные традиции. Мы даже в девяностых годах, когда всем стало худо, про себя решили – лучше закроемся, чем будем печатать рекламную чушь, коммерческую беллетристику. Всех этих киллеров, простиГосподи, фэнтези…
«Ладно, почему рукописи принимаются только на бумаге? Единственный аргумент, который я слышал – графоманы не пойдут на почту, а вот скинуть на е-мэйл для них как два байта об асфальт».
- Мы не принимаем рукописи по электронной почте, потому что… мы просто разоримся на бумаге и картриджах. Вы представляете, ежемесячно приходит по шестьдесят-семьдесят романов! А читать с монитора мы так и не научились, да уже и не научимся. Мы из того поколения, которое всегда будут получать удовольствие от веса книги, шуршания страниц, запаха типографской краски… Ну а почему, не заводим собственный сайт? «Звезда» и «Новый мир» завели, и что им это дало? С другой стороны, в «Журнальный зал», где все толстые журналы собраны вместе, заходит очень много людей. Читают, скачивают. По тридцать-сорок тысяч человек ежедневно!
«А толстые журналы не так сильно мертвы, как я думал».
- …Люди у нас по-прежнему, хотят читать хорошие «вещи». Мы долго думали, как капитализировать этот процесс. Взимать деньги за скачивание и подобное. Но так ничего путного и не придумали, поэтому публикуем все номера, как есть. И любой желающий может прочесть все наши выпуски совершенно бесплатно. Начиная, если мне не изменяет память, с 1933 года.
- Молодой человек, передайте, пожалуйста, микрофон, - поднялся к стойке старичок-бодрячок в голубой рубашке.
- Еще вопрос, - не отдавал я микрофон, - вот вы написали интересные работы о Пастернаке, Фазиле Искандере, вашем любимом Юрии Трифонове… А расскажите о замечательном писателе… Анатолии Рыбакове! По-родственному. На правах невестки. Как он творил? Запирался в своем кабинете и не подходи, а то укушу? Или наоборот, выскакивал в гостиную после каждого абзаца – зачитывал, ловил восторженные отклики?
- Дело в том, что мы практически не жили вместе с Анатолием Наумовичем. А познакомилась я с его сыном уже после того, как он написал «Дети Арбата»… Хотя нет, могу рассказать! Был период, когда мы жили под одной крышей. Просыпался он часов в десять, полчаса зарядки, потом пробежка по лесу, легкий завтрак и за работу. Обед. И снова за работу. Трудился до поздней ночи. Потрясающая работоспособность! Я – счастливый человек, сейчас я работаю за столом, на котором были написаны «Кортик», «Бронзовая птица»…
- А почему бы вам не написать следующее эссе о нем?
- Память об Анатолии Наумовиче принадлежит не только мне и тут есть ряд нюансов. Например, я написала небольшую работу о Валентине Петровиче Катаеве, а Павлик, Павел Валентинович сказал: «папа мне рассказывал не так». Затаил, и с тех пор мы в контрах… Так что подходить к писанию о писателях нужно очень и очень осторожно.
- Молодой человек, отдайте уже микрофон, - снова приказал боровичок.
- И последний вопрос, Наталья Борисовна, раз уж вы сами затронули тему «отцов и детей». Рядом с вами сидит Лев Александрович Данилкин, гламурный критик, который прошелся по роману вашей дочери Марии Рыбаковой «Братство проигравших» следующим образом, - я выудил из нагрудного кармана заготовленный листок, процитировал: «Глазу зацепиться не за что: язык — бесцветный, сюжет похож на случайно смётанный в кучу плавун, персонажи путаются, как комки водорослей». Как вы уживаетесь вместе?
- Пусть Лев сам ответит на этот вопрос, - с улыбкой редактор присела к критику.
- Ну-у, - начал Данилкин, - во-первых, мы с Марией одноклассники…
«А-а, все понятно, можешь не продолжать».
- …поэтому я могу говорить ей все, что думаю. А во-вторых, по-моему, эта рецензия была не на «Братство проигравших», а на первый ее роман «Анна Гром и ее призрак». Но следующие работы мне понравились… в общем и целом.
Микрофон уплыл к даме, занявшей два стула, пропыхтела сквозь гипертонию:
- Как вы считаете, на какой стадии находится сегодняшняя литература? Падения, взлета, равновесия? Спасибо.
Перехватил вопрос боровичок:
- Позвольте мне. На правах ведущего. Вы задаете вопрос в стиле биржевых сводок. Вырастем мы, упадем, или будем стоять в боковике. Я как профессионал фондового рынка со всей ответственностью заявлял, заявляю и буду заявлять – есть только один актив, который следует приобретать всегда. Это русская литература.
«Я хоть и не биржевой профессионал, но, пожалуй, задам тебе парочку вопросов. Кулуарно. Не зря же я перелопатил столько финансовой литературы, работая над «Ротшильдом». Сам торгую на бирже. Интересно, на какой срок брать лит-ру, когда фиксировать прибыль?»
- …И этот актив принесет доход в течение ближайших десяти лет. А теперь спасибо большое за беседу, Наталья Борисовна, Лев Александрович, но время общения с благодарными читателями вышло. Нас еще ждет ряд запланированных мероприятий.
Народ засобирался к выходу. Заскрипели стулья, зашуршали юбки, закашлялись курильщики. Догадались распахнуть шатровые занавески - свежий ветерок разбавил потную духоту.
- Господин ведущий, - подошел я, - а когда вы говорили о русской литературе, как об активе, что вы имели в виду?
- Молодой человек, вам еще не надоело задавать вопросы?
«Я сделаю тебя, но красиво»:
- Пока держусь. Уж больно интересно. Надеюсь, это не для красного словца? Вы, действительно, считаете приобретение книг активом?
- Конечно. Торопитесь, вон там находятся лотки, а то все активы разберут, - боровичок любил смеяться над собственными шутками.
«Ты хоть раз ставил свои деньги? Хоть одну акцию купил? Или проработал аналитиком, и только советы раздавал? Или просто книжек начитался?»
- Правильно ли я понимаю, актив – это то, что кладет деньги в мой карман, пассив – то, что вынимает?
- Очень поверхностно, но где-то так.
- То есть, если я сейчас куплю книгу за двести рублей, через десять лет я ее продам за пятьсот или хотя бы за двести пятьдесят? Уверены? И на самом ли деле это хороший доход?
- Молодой человек, вам нечем заняться? Подождите Прилепина и задавайте ему свои вопросы.
- Я так и сделаю, но, надеюсь, он не будет называть себя профессионалом фондового рынка. А вообще, чтоб вы знали, «Всемирная история» 1896 года стоит тысячу-тысячу двести рублей. Но нам ведь сто лет не прожить, да и доход мизерный. А если еще посчитать инфляцию…
Боровичок кинул меня – удалился хлопотать по сбору пустых бутылок, опорожненных выступавшими.
На выходе из павильона праздно шатался Данилкин.
- Лев Александрович, - не преминул я подойти, - по сценарию сейчас должен быть ваш час…
- Видимо, он и был, только говорила, в основном, Наталья Борисовна.
- А как вам удается так много читать?
- Я не так уж и много читаю. В неделю два-три романа. Но много начинаю…
- Не мешает? Перескакивать с одного на другое…
- Очень мешает, - прервал, улыбаясь, - но пишу не для себя…
- Ну, а вы-то, как относитесь к литературным сайтам?
- Интернет надо запретить, как класс.
- О-о! И это говорит человек, который, во многом, известен благодаря Интернету. И до сих пор пишет рецензии для инетной «Афиши». Заявивший, что толстые журналы мертвы. А сейчас встали на сторону толстых журналов?
- Я никогда не утверждал, что не буду умнеть.
Подкатила бочкообразная дама в тонированных стеклах, улыбаясь чеширской кошкой, сунула Данилкину книжку с ручкой.
- Как я вам благодарен, - расписывался критик на «Гагарине».
- Нашли-таки, - поддержал я.
- Последний экземпляр! - щебетнул «ангельский должно быть голосок».
- И Льву Санычу роялти присветит.
- А-а, - махнул рукой Данилкин, - какое там роялти…
- А по каким критериям вы оцениваете прочитанное? Есть что-нить приближенное к объективности?
Данилкин пожал плечами:
- Каждый критик оценивает по-своему.
- То есть кто во что горазд? Нравится, не нравится?
- В общем-то, да. А какие могут быть критерии?
Зря он спросил. «ТЕСТилище ПрозаРу».
- Интересная система. И кто укладывается в семь баллов?
- Тестятся не авторы, а их творения. А так… практически вся «классика». Причем, понятное дело – они не могут соответствовать современной писательской технике – придумана позже, а это как раз три критерия. И если название не подкачало, то набирают…
- А современика?
- Более-менее приближенная к нам, три-четыре «вещи» из «Одесских рассказов» Бабеля, культовый роман Замятина «Мы», Бондарев «Выбор»…
- А как мой любимый графоман?
- Вы все про «человека с яйцом», товарища Проханова?
- Ага. Если Бондарев на вершине, что понятно, то Проханов должен быть где-то в конце списка…
- Ну почему же… взять хотя бы дебютный рассказ «Свадьба», с которым Проханов ворвался в литературу, был замечен и протежирован Трифоновым. Рассказ, который известный в некоторых кругах критик Данилкин назвал «яйцом, из которого выросли все прохановские романы». Вполне на приличном уровне, шесть баллов.
Появился старичок-с-ноготок, в клетчатой кепке, черном пиджаке. Этакий скукоженный подберезовик, сразу пошедший вкривь и вкось, оттого и проигнорированный грибниками.
- Лев, я - член Союза Писателей с тысяча девятьсот… - старичок упирался взглядом в ремень критика, просил полушепотом, - и никак не печатают, прям выстроили какой-то забор - не пробиться. Я отдал свои рукописи Наталье Борисовне, очень вас прошу также поучаствовать в этом процессе. Помочь.
- Я постараюсь, чем смогу, но от меня мало, что зависит.
- Давайте я пришлю вам свои произведения на электронную почту.
Данилкин надиктовывал латинские буквы, а я смотрел на мужичка. Хотел бы я быть таким? Ни в коем случае. Но электронный адрес, на всякий, запомнил.
- Вам все равно, что читать? – вновь поинтересовался я. – Вдруг окажется полная чушь.
Данилкин лишь вздохнул, пожал плечами, работа, мол, такая. Хотя никто не заставляет.
Я прошелся по издательским лоткам. Хорошо подготовились. Даже привезли московских продавцов – и навыками продаж владеют, и непринужденно расскажут тайны биографии любого автора.
От Пелевина ломились полки. «SNUFF». После «Встроенного напоминателя» даже открывать не хочется, но. «Бывают занятия, спасительные в минуту душевной невзгоды. Растерянный ум понимает, что и в какой последовательности делать — и обретает на время покой. Таковы, к примеру, раскладывание пасьянса, стрижка бороды с усами и тибетское медитативное вышивание. Сюда же я отношу и почти забытое ныне искусство сочинения книг». Нда-а… и правильно делал, что не хотел.
Прилепина читал и трогать не буду. Менее гурманистые расхватывали под автографы.
Елизаров. «Бураттини. Фашизм прошел», «Мультики», «Pasternak»… А вот букероносного «Библиотекаря» что-то не видно.
Дина Рубина. Конечно же, «Белая голубка Кордовы» - название с претензией на культовость. Но «вещи» с такими названиями из принципа не открываю. Небольшой рассказец «Терновник» понравился, шесть баллов. А вот «Душегубица» на четыре, совсем нет. Нестабильный писатель, а жаль.
Людмила Улицкая. «Даниэль Штайн, переводчик» - на редкость тягомотная «вещь», как впрочем, и остальное творчество. Так что в «Зеленый шатер» даже не загляну. Пролистал файлик на коммуникаторе: «Бедные родственники», пять баллов. Чудо!
Сергей Шаргунов. Очень пиаристый парень. В последнее время не сходит с экранов. Литература – давно уже шоу-бизнес, а тиражи упали, так как издатели, по-прежнему, наивно полагают, что делают искусство. Впрочем, «Скандал», четыре балла. Есть задатки. Даже мистику расставил по углам, однако не докрутил. Лень, наверно.
Елена Катишонок. «Жили-были старик со старухой», «Против часовой стрелки», «Когда уходит человек». Для меня названия звучат, как для некоторых «Крестьянин и тинэйджер». Андрей Немзер – главный конкурент Данилкина на критическом Олимпе, очень хвалит. Раскрыл последний роман: «Старый дощатый забор, тянувшийся между двумя высокими каменными домами, сломали быстро и аккуратно, точно сдернули занавес. Зрителям — вернее, прохожим — открылась трава с проплешинами земли, развесистые лопухи и молодое каштановое дерево в правом дальнем углу будущего двора». Явная склонность к гусеничности и уточнениям, но картинка очень даже…
Народ ломанулся к павильону. Кричащий шепот: «Прилепин, Прилепин!». Катишонок на место. Занимать места. Позняк метаться! Придется выглядывать с улицы, благо рост позволяет.
Смахивающий на Гошу Куценко, Захар Прилепин прилип к микрофонной стойке. Кресло не поднесли.
- У вас есть улица Лизюкова? Или не у вас?
- Есть! У нас! – расстроенный хор голосов.
- Слышал про нее. Надо будет съездить, может, там дом какой-нибудь… красивый.
«Детство прошло мимо. Так не знать «классику» советской мультипликации! Там же памятник Котенку. А ведь у самого четверо детей…»
- Давайте я вам кое-о-чем наговорю, а как появятся вопросы, смело перебивайте, спрашивайте. Осенью выходит моя новая книга «Книгочет» - читайте! Получите массу удовольствия. Здесь я постарался обобщить весь свой жизненный опыт, книжка получилась интересной. Чем я сейчас занимаюсь? Недавно снялся в сериале. Все спрашивают, кого я там играю. Посмотрите на меня. Конечно, убийцу!
Собравшиеся поддержали смехом. «Молодец! Грамотно. Вовремя пошутить – обязательный атрибут оратора».
- Причем первый день съемок не забуду никогда. Кинематографисты решили снимать с конца, где меня убивают. И я должен был десять раз перекувырнуться, успеть нажать на кнопку на груди, чтобы у меня всю спину разворотило от взрыва, в общем, полный мрак… Я проклял все на свете, начали снимать в восемь утра, закончили ближе к полуночи. Двадцать шесть дублей! Я понял – хуже актерской профессии нет. Причем, когда мне позвонили, я сразу отказался, но дети сказали: «Папа, ты должен быть на экране», и когда перезвонили – я согласился. На второй съемочный день было уже получше, потому что я ходил и всех убивал. Я ж убийца. Был забавный эпизод. Когда пришли в милицию получать разрешение на съемки эпизода, где я лежу на крыше со снайперской винтовкой и так далее, милиция сказала: «А вы, вообще, знаете, кто такой Прилепин? Где гарантия, что он не принесет боевые патроны и на самом деле всех не перестреляет?» Для тех, кто не знает, я всего восемь лет, как писатель, до этого служил в ОМОНе, командиром подразделения. В общем, нашли какое-то старое, полуразвалившееся здание, где-то на окраине, на пустыре. Где я, если бы даже очень захотел, никого б не смог убить. Зачем я вам все это рассказываю? – Захар изобразил задумчивость. – Чтоб вам было веселее.
- Как вы стали писателем?
- Очень просто. Отправил роман в издательство и его напечатали. Но сначала Быкову…
Павильон разразился хохотом.
- Да, тому самому Быкову, который сейчас митингует в Москве, гуляет с Акуниным и читателями. Быкову мой первый роман «Патологии» понравился, он честно пытался его продвинуть, но на самом деле он ни при чем. Сейчас расскажу почему. Дело в том, что литература – не шоу-бизнес. Здесь не через постель или по связям, по-родственному. Хорошего автора с руками оторвут. Даже могу рассказать такой эпизод. Я как-то был на передаче Жандарева на первой кнопке. Не помню, как называется. И вот он меня спросил, а я составляю антологии разных понравившихся мне авторов, готов ли я помогать тем, кто хотел бы печататься, но пока не получается? Я сказал: «Конечно!». На следующий день, на мой электронный ящик пришло семьдесят романов… Я, если бы все прочитал, у меня б ушло года три, при этом ничего другого не читая. Но я кое-что почитал, что-то понравилось, некоторые отослал издателям. Но как относятся издатели к таким посылкам от известных авторов – мы сами с усами, кто там, что нам прислал? Быков? Прилепин? Да ну их! И удаляют, не читая. Поэтому лучше отправлять свои творения не мне, а сразу в издательства, толстые журналы, они до сих пор живы, как это ни странно. И если «вещь» качественная, напечатают обязательно.
Захар схватил со стола минералку, крутанул крышку, засосал из горла.
- …Тоже был забавный эпизод. Стояли мы с Быковым у меня в Нижнем Новгороде, а я как жил, так и живу в Нижнем и никуда переезжать не собираюсь. Стояли мы на слиянии Оки и Волги, попивали пивко. А я в то время очень сильно увлекался Леонидом Леоновым, вообще, считаю его гениальным, но недооцененным писателем. И Быков воскликнул: «Как?! Ты тоже считаешь Леонова гением?», а Дмитрий, когда выпьет, сразу решает все вопросы. Смотрю, он уже звонит в Москву в ЖЗЛ, и кричит в трубку: «Прилепин будет писать биографию Леонова!» А оттуда: «Какой Прилепин?» У меня к тому моменту был написан только один роман, я был никто и звали меня «Никак». «Какого Леонова? Космонавта? Артиста?»
- Написали?
- Написал. Очень трудная была работа. Дело в том, что биография Леонида Леонова не исследована, там столько белых пятен…
«Так все-таки шоу-бизнес или не шоу-бизнес? Сам или Быков?»
Микрофоном завладел неухоженный тип, лет под пятьдесят, с авоськой:
- Захар, хотел вас спросить. Вот, Воронеж – родина Бунина, Платонова, Маршака. Какое влияние на вас оказали эти писатели?
- Ух как у вас! Сильная полярность. Вот у нас в Нижнем – Горький. И все. Сразу понятно, Горький и Горький. Ну что я могу сказать? Бунин нравится, но не «Окаянные дни» - это творение терпеть не могу. На дух не переношу. Но нравится Бунин, даже не «Темных аллей», а вот… «Жизнь Арсеньева», например. Платонова, вообще, считаю великим…
Бурно-продолжительные аплодисменты.
- …великим русским писателем. Ну, а Маршак, это, конечно же, родом из детства. Потрясающие стихи. Шекспир, опять же! Благодаря Маршаку я, собственно, и знаю Шекспира. В том числе по экранизациям, которые были поставлены, опять же, по переводам Маршака. С экранизациями мне, вообще, повезло. Практически все мои романы экранизированы. Кроме двух – «Патологий» и «Санькя». Причем права для экранизации покупали у меня уже два раза. А когда несут утверждать, им высокие начальники говорят – про Чечню нельзя, у нас мир, дружба, жвачка. Никакой войны. И вот один из режиссеров мне говорит: «Давай перенесем действие куда-нибудь в другое место. Например… в Африку или Латинскую Америку». А я ему говорю: «Давай сразу во Вьетнам!»… В общем, посмеялись и разошлись. Для меня такая ситуация очень хороша – и деньги у меня, и права. Так что только на этих двух романах буду жить долго и счастливо. На днях звонил Федор Бондарчук. Он парень богатый, отчаянный. Спросил: «У кого права на «Санькя»?». Я говорю: «У меня». Он сказал: «Отлично», и повесил трубку. Продам, отчего ж не продать.
Зал рассмеялся.
- А как вы относитесь к митингам несогласных… - продолжил мужик.
«О-о, да он оказывается из оппозиции! Странная у нас какая-то оппозиция – сплав бомжей и студней», - разглядывал я окружавших студентов, перевязанных белыми ленточками.
Прилепин долго рассказывал о бурной деятельности, но, в последнее время, все больше склонялся к нейтральности:
- …Ибо бывшие враги стали вдруг друзьями, а в политике это происходит сплошь и рядом. Мне, например, некомфортно находиться на одной сцене с Ксенией Анатольевной Собчак. В нее последнее время много плевали, плюну и я…
И разглагольствования вперемежку с воспоминаниями о настоящей борьбе.
- Вы поймите, главное в России не коррупция или честные выборы… Вот, я недавно был в Норвегии, по всем показателям это лучшая страна для проживания. Какие-то фонды все это считают и оценивают. Ну да, жить там хорошо, но ужасно скучно. И это именно наш путь, по которому мы сейчас движемся. За счет чего живет Норвегия? Они в свое время наши нефть и с тех пор…
- Неправда?! – оппозиция и здесь не согласилась, выкрикивая с задворок.
- Кто хочет защитить Норвегию, может выйти сюда.
Памятую об ОМОНовском прошлом оратора, выйти постеснялись.
- Понимаете, все эти прогулки, это так. Вот, например, в Англии, если Джулиан Барнс, а это крупный британский писатель, выйдет на площадь и начнет что-то там втирать, насчет того, что английский парламент надо бы распустить, а королева выжила из ума… То его, мягко говоря, не поймут, и скорее самого посчитают за сумасшедшего. Аналогично во Франции, хотя у Бегбедера больше влияния, но его тоже никто слушать не будет. Не твое это дело, парень. У нас же ситуация несколько иная…
Студенты также задавали оппозиционные вопросы, зазывали на прогулку до памятника Андрею Платонову. Сопровождающий писателя показал пятерню.
- Понял, - молниеносно отреагировал Прилепин, - пять минут.
Я под шумок завладел микрофоном:
- Господин Прилепин, я отношусь к вам так же, как французы к Бегбедеру…
Оппозиция от меня отшатнулась. Захар впервые улыбнулся.
- В последнее время широкое распространение получил такой литературный прием, как «фокальный персонаж». Злые языки утверждают, что английские издательства даже не возьмутся за публикацию, если книга написана не с точки зрения «фокального персонажа»…
Прилепин схватил со стола пластиковую бутылку, крутанулась крышка, засосал из горла. Глядя на эти манипуляции, я задал вопрос, который не собирался:
- Вы знаете, что такое «фокальный персонаж»?
- Нет, - сплюнул в микрофон Прилепин.
Оппозиция аплодировала. Аплодировал и я, в душе. Так как я против обожествления любого литературного приема. Воспользовавшись моим нечаянно нагрянувшим восхищением, микрофон перехватил студент-очкарик в черной майке с черепом и костями:
- Вы читали последний роман Коноплева? Если нет, я вам вкратце расскажу…
«Молодец! Не стал повторять моих ошибок».
- Не надо, я читал.
- И как вам?
Писатель трехминутно поделился впечатлениями.
Сопровождающий отстранил Прилепина от микрофона:
- У меня короткое объявление. Приглашаем вас в пять часов в «Петровский пассаж» на автограф-сессию, где вы сможете, в том числе и задать вопросы, которые не задали.
А народ уже мчался с книгами наперевес за вожделенным росчерком пера. Я – не фанат. Из творчества Прилепина понравился только… «Карлсон». Да и тот всего лишь на пять баллов. Автограф мне без надобности, но еще один вопрос задать хотелось. Без посещения другого конца проспекта Революции.
Прилепин впервые присел, спрашивал имя, ставил в дательный падеж. Подпись, дата.
- Евгений Николаевич… - начал я издалека.
Писатель вздрогнул, застыл, как охотничья собака в стойке, но сознался:
- Да…
- У меня к вам еще один вопрос.
- Сейчас закончу, выйдем, покурим. И я отвечу на все ваши вопросы.
Оппозиция снова зазывала гулять, подали газету. Первую страницу прикрыл мобильник и смятая пачка «Парламента». Протянули белую ленточку. Под смешок Прилепин тут же накинул на шею, неподдельный восторг застыл в глазах студентов.
- Захар, воронежское телевидение, - журналист сунул в зубы писателю микрофон, - несколько слов…
Рука инстинктивно потянулась к шее, но в последний момент отказалась.
«Да-а, не очень красиво будет выглядеть – одел, а для телевидения снял. Смалодушничал. Зато теперь в новостях скажут – Прилепин на стороне оппозиции».
Захар выскочил на улицу, затянулся. Сопровождающие указали направление к автобусу.
- Евгений Николаевич, - поспевал я, - а о важности первой фразы знаете? Она должна цеплять читателя, заставлять его читать дальше…
- Конечно. Помимо всего прочего, задавать общий тон произведению.
- Тогда скажите мне, хороши ли эти фразы: «Их не пустили на трибуну», или «Когда я потерялся – вот что интересно…»? – я намеренно не стал озвучивать, что это первые строчки «Санькя» и «Черной обезьяны».
Но Прилепин то ли вспомнил, то ли догадался:
- Нормальные фразы.
- А вот мне почему-то сразу захотелось закрыть книжки…
Я немного поотстал. Мало ли, рефлексы, наверняка, сохранились.
- Полутора миллионам читателей, которые купили мои книги, нравится.
- Значит, главное, деньги и рейтинги? А лучшие писатели Донцова и Акунин?
- Ну почему, деньги и рейтинги? А-а…
Прилепин с удовольствием скрылся в автобусе. А я заспешил через дорогу в Никитинскую библиотеку, на встречу с Гандлевским и Шаровым.
Взлетев на четвертый этаж, на входе получил воронежский журнал «Подъем», под заунывные вирши Гандлевского присел далеко позади. Полистал, «О-о, есть электронный адрес. Пожалуй, я вам что-нить отправлю». Поднялся на строчки вверх: «Издательство принимает рукописи по электронной почте с обязательной пересылкой обычной почтой. С указанием…» - «Нет, извиняйте, ребяты».
Хрупкими аплодисментами встретили последние строчки Гандлевского. Поэт поднялся, выказав седой бобрик волос, умные очки, жесткие усы и бороду. Пригласил задавать вопросы. После длительной паузы решился бодрый старичок из первого ряда, по всей видимости, тоже член Союза Писателей.
- Сергей Маркович, а кто из поэтов для вас является кумиром?
- Так чтоб кумиром, наверное, никто. Но наибольше значение, я, наверное, не буду оригинальным, если скажу Пушкин.
Задававший вопрос подошел, пожал руку:
- У меня больше нет вопросов, как только вы сказали, что наибольшее влияние на вас оказал Пушкин…
- Я не сказал, что влияние. Я уже сам давно творю. Просто, если кого-то и выделять, о ком-то говорить, то лучше, если это будет Пушкин.
Вопросов больше не последовало. Зал пребывал в библиотечной дреме. Но уходить с одним вопросом было бы не комильфо, и Гандлевский задал себе:
- Меня часто спрашивают, а почему вы по примеру того же Пушкина не пишете прозу? Я пишу. Правда, единственное, по большому счету, на что меня хватило, это роман «НРЗБ». Это было некое вдохновение, которое ко мне пришло, и я жадно записывал. После чего оно меня покинуло, и, к сожалению, больше не возвращалось…
«НРЗБ». Помню-помню. Захотелось закрыть после первой же строчки: «Долго плутал он, Лев Криворотов, по коммунальной захламленной квартире в поисках выхода». Но взглянул на следующую: «Жилье было, по всему судя, пустым». Пожалел, что не закрыл после первой».
- Если вопросов больше нет, я передаю слово моему коллеге, - Гандлевский направился в зал, присел передо мной.
Тотчас же устремились охотники за автографами, в качестве подложки использовался «Подъем». Я тоже воспользовался близостью:
- А напишите – «начинающему автору», вам – все равно, а мне… - «Мне тоже все равно, но в данном случае не страшно поддаться стадному чувству».
Я слегка привстал, дабы разглядеть следующего писателя. Копна волос, зачесанная направо, маленькие глазки, роскошная борода – рясу надень и вылитый батюшка!
- Зовут меня Владимир Александрович Шаров, - голос, как у чтеца на клиросе. - Я – ваш, можно сказать - местный. Окончил в 1977 исторический факультет Воронежского университета. Кандидат исторических наук. Пишу романы, как вы понимаете, на исторические темы. И сейчас хочу вам зачитать небольшой отрывок из моего нового романа…
«Только не это! Я пробовал читать. Ничего художественного! Сплошная документалистика, страниц на шестьсот».
- Роман называется «Письмовник», состоит из писем, написанных героями друг другу… - писатель достал зеленую папку с исписанными листами.
«Очень плохо. Скучнее занятья нет, да и как-то непрофессионально по нынешним временам. Такие романы могли писать в XIX веке, когда, действительно, любой грамотный мог сойти за писателя. «Письмовник», «Письмовник»… Михаил Шишкин! Конечно! Уже издал роман с аналогичным названием. Хоть бы поинтересовались, господин писатель».
Началось монотонное чтение в идеально-библиотечной тишине. Минут через пятнадцать, мужчина в пиджаке громко всхрапнул и проснулся. Вжался в кресло, готовый провалиться сквозь четыре этажа.
- Ну, наверное, достаточно, - отреагировала библиотекарь.
Шаров искоса глянул:
- Еще три странички…
Но не найдя потерянного места, махнул рукой. Пригласили задавать вопросы. Микрофон по залу не пустили, а вопрошающие очень стеснялись. Я практически не слышал вопросов, а ответы поражали.
- Я никогда не пишу о том, что знаю… Писательство для меня – это исследование, вот заинтересуюсь какой-нибудь темой, начинаю ее изучать, одновременно записываю в роман…
«Сегодняшние авторы потрясают мое воображение. Еще немного и я поверю - чтобы стать писателем, нужно просто окончить среднюю школу. Надо бы предложить - вместе с аттестатом выдавать писательский диплом».
Я не удержался:
- Владимир Александрович, а как у вас происходит процесс написания? Поставлена последняя точка, что дальше? – намеренно не употребляю слово «черновик», если писатель, должен догадаться - работа только начинается.
- Ее сразу печатают.
Я еле устоял на ногах, хотя чего, собственно, ждал? Зачем заморачиваться, если «сразу печатают». Но нужно произвести «контрольные выстрелы». Может, я что-то где-то упустил, и передо мной на самом деле большой писатель, а я никак недопойму.
- То есть не редактируете, не даете отлежаться, чтобы вновь приступить к правке?
- Нет, редактирую, конечно. Сам. Но у меня практически нет черновиков, рукопись фактически готова.
Я упал в кресло. «Нда-а… что мы имеем? Почему он писатель? Известное дело - сын писателя. Единственный аргумент… Может быть, в отсутствие Пикуля читатель истосковался по документально-историческим, но все-таки художественным романам?.. Аргумент явно притянут за уши».
- Я печатаю свои вещи на машинке, потом слегка подправляю. Компьютер так и не освоил, если надо - набирает жена. Всегда с собой беру в дорогу крепкую поверхность – обложку советского атласа, на него очень комфортно и хорошо ложатся листы…
«Нет, но нельзя же так вот просто признаваться, что ты ничего не умеешь. Дожил до старости, а все едешь по отцовской колее. Может, не разглядел?» Я подошел, когда всех просили расходиться:
- Михаил Александрович, а есть какие-то литературные приемы, которые вы используете в работе?
- Если есть, то они не видны изнутри, по-моему, они не видны и снаружи.
«Это точно!»
- А не проснулось ли у вас желание передать свой опыт другим? Написать книгу, типа «как писать книжки»?
- Нет.
- Спасибо. Всего доброго.
«Не-е, ничего не упустил».
На следующее утро я встал пораньше, закосил под Рыбакова – выскочил на пробежку. Легкий завтрак. Машина. Центр. Полуденное солнце уже допекало.
Ерофеев задерживался. Пришлось развлечься наблюдением за эстафетой чтения повести Платонова «Сокровенный человек». На сцену выходили деятели разного пошиба, молодежно-воронежское правительство, актеры и преподаватели театральных вузов. Зачитывали по страничке и скрывались. Редко кто читал, действительно, вдохновенно. В основном, скучно и неразборчиво.
Побрел к лоткам. Что я там еще не видел?
Ольга Славникова. «Любовь в седьмом вагоне» даже смотреть не буду. А вот закос под Оруэлла – «2017», откроем. «Крылову было назначено на вокзале, в половине восьмого утра». И сразу «было», ужасно! Потерпим еще строчечку. «Непонятно как, но он проспал и теперь спешил бегом среди извилистых луж, похожих растянутыми позами на перепутавших «лево» и «право» Матиссовых танцоров». Как и с Пелевиным, зря терпел. Редко, когда автор может себя превзойти. А где же «Легкая голова»? Не видать.
Олег Павлов. Наталья Иванова нахваливала. Глянем. «Дневник больничного охранника»: «Врачи-реаниматоры спасли жизнь богатенькому. Тот в благодарность подарил видеомагнитофон». Нормально. Не растягивает. Неужто могет? «Один на всех, всей отличившейся бригаде». Э-э, «всех, всей». «И вот из реанимационного отделения по ночам раздаются каждую ночь стоны, — но это смотрят порнуху» - Очень корявая, банальная и напоследок пошлая фраза. Павлов вернулся на место.
Подозрительно много развалилось Сенчина. Выкинули под автографы?
А это что? Майя Кучерская! Собственной персоной. Правда, в книжном варианте. Почитываю ее рецензии в «Ведомостях», после чего не читаю книги. Хотя она преимущественно хвалит. Неужели сама решила показать «как надо»?
- Да, и за первую книгу «Современный патерик», что у вас в руках, получила Бунинскую премию, - улыбнулась плюшевая продавщица.
«Неужели я последнюю фразу произнес вслух?.. Когда получила? Аж в 2006-ом… нда-а, «не думал, не гадал я, никак не ожидал», что уже давно пишет. А с премией понятно. Круговая порука».
Полистал. Миниатюрки, но талантливые.
- А что-нибудь подлинней у нее есть?
- Вот, пожалуйста. Вторая книга. Она всего-то две и написала.
«Бог дождя». Название зачетное. Посмотрим, посмотрим. «Она успевает. Втискивается в ближайший вагон, он забит, пятница, вечер, последние предзимние работы, закутанный, толстый от одежды народ. Духота. Она пробирается по вагонам дальше, вперед, туда, где людей наверняка меньше и есть места. Проходит сквозь густые дымные облачка тамбуров, сквозь скопившихся в них мужиков, запах пота и перегара. Вот он, пустой лакированный край скамейки, она садится, сумку бросает в ноги. Электричка трогается. За окном плывут хрущевки, облупленные железки детских площадок, гнутые столбы от качелей, качелей давно нет. Чахлые деревца, розовый квадратик одеяла сушится на балконе – единственная яркая точка в студне вечера; дома исчезают, начинаются пустыри, тянется бетонный забор, на нем написано синей краской: «Светка, я тебя люблю». Лес. В темной, зрелой зелени мелькают желтые прядки». Интересное сочетание рубленности и гусеничности. Уточнения. Но картинка! Просто кино. 5D! Наверняка, страниц на сто-двести «растекания мыслею по древу», но явно прослеживается умение. Возьмем.
Краем глаза ловлю приготовления в павильоне, шебуршание кресел, занимание мест. Надо поторопиться, дабы не вышло, как с Прилепиным. Застываю по стойке «вольно» на «галерке» – неудобно сидеть, когда женщины стоят. Через пару минут появляется Ерофеев. Всегда каменное лицо. Желтая куртка. В столице холода? Сопреете, господин писатель, по нашей-то затридцатиградусной жаре. Развалился в кресле, взял микрофон, начал вещание:
- Сейчас в Москве проходят митинги… за честные выборы, за борьбу с коррупцией, отставку Путина. На мой взгляд, гораздо важнее нам определиться с вопросами: «Кто мы? Что мы?». Вот самые важные вопросы, стоящие сегодня перед нами. Без этого определения мы не поймем себя, не двинемся дальше. Каждый новый правитель так и будет переписывать историю…
Лекция минут на сорок. О примирении с историей. «Вот так бы писал, читали бы только из жалости. А ведь можешь, курилка».
- Классическая русская литература, к сожалению, донесла до нас, что это не человек виноват, а власть, внешние обстоятельства. И мы думаем, вот заменим Путина, и все пойдет, как по маслу. Также думали и в семнадцатом – сбросим царя и заживем. Также думали и Горбачев, потом про Горбачева, потом о Ельцине и про Ельцина. Ничего не изменится. Все изнутри. От нас. Не внешние обстоятельства определяют наше существование, а мы сами. Каждый день. Своими действиями. И в этом плане русская литература сыграла с нами злую шутку. У каждой Наташи Ростовой должен быть свой бал. Все должны быть такими же статными и бесстрашными, как Андрей Болконский. Если не вышел ростом, рожей, то, как Пьер Безухов – умный, который все знает… И это было сделано правильно. Задумывались о создании хорошей жизни для всех. Но для этого люди должны соответствовать. Нельзя же делать хорошей жизнь для разных там маргиналов и ублюдков… но получился обратный процесс. Это вызвало лишь большую агрессию в обществе. Вот на Западе люди менее агрессивны, более открыты. Почему? Они все то, что мы проходим сейчас, прошли уже сто лет назад…
«Агрессия. После наездов в первой серии одного из «Последних героев», препирательств с Прохановым на «Поединке», вы можете целую книгу написать… Надо поаккуратней задавать вопросы, а то навлеку гнев, как русский бунт».
- Вот обо всем об этом я рассказываю в своей новой книге, которая появится ближе к осени. Название называть не буду. Такого слова нет ни в одном языке. И нужно время, чтобы и мне привыкнуть к этому названию, и вам…
«А Ерофеев-то более тонкий маркетолог. Идет скрытая реклама, напускается завлекательная таинственность».
- А, вообще, я вам скажу, все писатели – бабники! Ваш, наш Платонов – тоже был бабник, у-у… еще какой!..
Резкая смена темы! Озираюсь в поисках виновницы. Вот она – Афродита, как будто только что с фитнеса. Брюнетка, выдающаяся грудь, загорелые плечи с капельками пота. Хотелось бы мне побыть писателем.
- Вообще, я считаю, что наши женщины лучше мужчин!
Женский коллектив павильона искупал в овации. Ерофеев поймал косые взгляды сильной половины.
- А мужчинам тяжелее…
- Виктор Владимирович, - отвлек мужчина в джинсовой рубашке, захвативший микрофон.
- Да-да, - приосанился Ерофеев, прерывая нирвану.
- Вот, в своих книгах вы практически предсказали наше будущее, вплоть до сегодняшнего дня. Дайте, пожалуйста, ваш прогноз, скажем, на десять, двадцать лет вперед.
«Потрафил. Молодец! Пусть расслабится, глядишь, и агрессия не выльется наружу».
- Сейчас очень трудно предсказывать. Время такое, с одной стороны понятное, с другой – неясное…
И минут на десять уход от вопроса. Павел Глоба дает более точные прогнозы. На каждый день.
Поднялся хохол в солнцезащитных очках и белой рубашке:
- Я – создатель нанофилософии. Четвертого июня была моя лекция в Филармонии. Кто был?.. Никто не был... Пришло всего девять человек! Девять человек, действительно, интересующихся историей, что было, что будет… Я это все знаю наперед. И про календарь майя, и про 2012 год…
Зал зашуршал:
- В чем вопрос? Задайте вопрос! Что вы хотите?!
- Я хочу сейчас вкратце изложить нанофилософию…
Поднялся гул негодования. Мужики пытались усадить хохла, женщины отбирали микрофон.
- Мы можем с вами об этом переговорить позже, - разрулил Ерофеев, - а сейчас народ хочет вопросы… Тем более мне подсказывают, что времени осталось не так много. Что? Совсем не осталось? Давайте последний вопрос.
«Черт! Где микрофон? О-о, рядом со мной у мужика с черной сумкой через плечо. Наверняка, не отдаст. Придется кулуарно, как с Прилепиным. Но тоже может сбежать».
- Если у вас есть с собой мои книги, я подпишу. Я в последнее время очень аккуратно отношусь к этому процессу. Как-то ко мне подошла одна женщина: «Ой, я вас так люблю, так люблю! Подпишите мне, пожалуйста», и протягивает… «Москва-Петушки»!
Воронежский читатель – знающий, павильон прыснул от смеха.
- Я думаю, слава Богу, есть Венечка! И нашу фамилию уже никогда не забудут.
- Господин Ерофеев, - все-таки взял слово сосед, - вот вы сказали, что в России сейчас есть от силы всего пять писателей?
- Да.
- Тогда назовите еще четырех!
Всех улыбнуло.
Ерофеев загнул мизинец и задумался.
- Ну, Пелевин… Ольга Славникова… неплохо пишет… Пу-пу-пу-пу-пу-пу-пуууу… Сколько у меня, - взглянул на пальцы, - три. И уже трудно что-то сказать… Татьяна Толстая. В молодости хорошо писала…
«Кстати, да. «Ночь» понравилась. Еще бы поменьше восторженных вскриков от автора».
- …Вообще, я вам скажу, когда приезжаешь на международные писательские тусовки, там пара французов, турок, итальянец, два-три немца… англичан, англичан побольше. У них сейчас неплохая плеяда. И нас человек пять-шесть. Но это совсем не то, что было раньше. Раньше нас ездило не меньше десятка, а сейчас… измельчал писатель на Руси.
Я перехватил микрофон:
- Виктор Владимирович, еще один последний вопрос, если позволите.
Ерофеев кивнул.
- Хотелось бы от содержания спросить и о форме. В ваших произведениях обычно очень мало сорнячных слов, типа «ему, ее, что, который». Уточнений настолько нет, что порой теряется нить повествования. Всегда яркая картинка…
В свое время, прочтя «Галоши», я долго ломал голову – почему она в конце падает с лестницы? Это ж очень больно. А героиню жалко. Потом осенило! Вместо того чтобы описывать шок – все эти «ахи», «охи», заламывание рук, причитания… просто урони учительницу с лестницы, и все понятно, и лучше не придумаешь!
- …практически не встречаются четыре глагольные формы в одном предложении. Что это? Современная писательская техника и так и нужно писать. Или это тот самый пресловутый авторский стиль, о котором все говорят, но мало кто видел?
- Ух! Вы задаете такой сложный вопрос в самом конце. Ну, раз пошла такая пьянка, я вам так скажу – и то и другое. Вообще, что такое писатель? Это старый советский радиоприемник на лампах. Вот, крутишь ручку, настраиваешь… хоп! Поймал волну и пошло. И тебе нужно не просто транслировать все это через себя, но и зафиксировать, и желательно, без потерь. Вообще, у писателей есть понятие «поляны». Когда ты творишь на своей «поляне» все получается, только диву даешься – откуда что берется? И слова, и фразы все выскакивает как по наитию. Точно, правильно. А чуть заступил в сторону, на чужую, незнакомую «поляну» и все… и язык уже не тот, и слова приходится выдавливать из себя, и вообще, уже не пишется. Так что и то, и другое. Это и определенные навыки, приобретенные за долгие годы сочинительства. И стиль.
Прозвучали аплодисменты. Народ потянулся с книжками. Защелкали фотоаппараты. Ерофеев закурил, не отходя от кресла. Организаторы распахнули матерчатую стенку павильона за спиной писателя. Южные дуновения слегка разрядили духоту. На боковую стенку запоздало водрузили плакат Платоновского фестиваля. Хлипкий скотч едва удерживал от порывов.
На смену Ерофееву пришел Сенчин. Небольшого росточка, тростникового телосложения с распущенной косичкой. Ссутулился над столом, зашептал мимо микрофона:
- Родился я в городе Кызыл Тувинской АССР. Сейчас это Республика Тува. После окончания школы мы переехали в Ленинград. Потом армия. Неподалеку. В Карелии. Окончил Литературный институт. Еще учась, начал публиковаться в журналах «Октябрь», «Дружба народов», «Новый мир», «Знамя». На текущий момент, написано четыре романа, повесть «Минус», рассказы, вошедшие в сборник «Афинские ночи». Также недавно в «Знамени» вышла или выйдет, не знаю, моя новая повесть «Зима»…
«Прям выдержка из Википедии. Скучновато рассказывает, да и еле слышно… А плакат, не ровен час, слетит».
- О себе можно рассказывать долго. Если есть вопросы, задавайте. Я постараюсь на них ответить.
Затяжная пауза. В павильон залетел голубь. Видимо, надоело просиживать перья на темечке дедушки Ленина, решил приобщиться к литературной жизни. Гоголем заходил взад-вперед, поклевал пыль в надежде на семечки. Сенчин вполоборота внимательно рассматривал. «Кыш!» - спугнула птицу зрительница первого ряда. Вновь воцарилась затяжная.
Я взял микрофон:
- Роман Валерьевич, в вашем рассказе «Новый реализм» присутствуют лоснящиеся кошки, женщина с выкидышем, отваливающаяся штукатурка. Ироничный взгляд на себя от третьего лица. На мой взгляд, все это сделано лишь для того, чтобы хоть как-то раскрасить, в общем-то, скучный день малогонорарного писателя. Просто, чтоб читателю было интересно читать. А какие еще литературные приемы вы используете? Может, есть излюбленные?
«Кстати, хороший литературный прием, надо взять на вооружение. Когда пишется о чем-нибудь скучном, вставить в рассказ какое-нибудь из ряда вон событие и будет веселей».
Сенчин выдержал МХАТовскую паузу. И так после каждого вопроса.
- Собственно, на самом деле, так все и было. Жизнь порой более интересна, чем вымысел. Я просто записал эту историю…
«И сказать, «шо так и було».
- …Никаких литературных приемов особенно не использую в своей… в общем-то, малосюжетной прозе.
«Не хочет делиться секретами. Или кокетничает. А может признание считается моветоном? Мол, пишу так, как пишется. А ведь должны же были чему-то научить в ЛитИнституте».
- Вот… так бы я ответил на этот вопрос.
Микрофон у меня попросила высокая девушка предбальзаковского возраста в розовой кофточке:
- Роман Валерьевич, в самом известном вашем романе «Елтышевы» у вас было несколько вариантов концовки. Почему вы выбрали именно тот, который и вошел в окончательную… кцию… Спасибо.
- Ну, тут меня, наверное, могут опять обвинить в использовании литприемов. Но концовка была такой, как в жизни. Да и прототипы носили похожую фамилию. Елтышьевы.
Встала женщина, прогнавшая голубя:
- Роман, я – воронежская писательница… - глубоко вздохнула.
«Теперь мы знаем, у нас по-прежнему есть писатели».
- Я прям не знаю, как и быть. Помните, я к вам обращалась. Вы же помогаете молодым авторам. И меня напечатали тиражом всего в тысячу экземпляров, но потом весь тираж сожгли. Так как не было денег его выкупить. Вот в соседней Белгородской области помогают авторам, а у нас…
Всхлипы перешли в рыдания. Со словами «Простите!», наша писательница выбежала из павильона.
- Ну что тут скажешь, - вздохнул Сенчин, - сейчас, действительно, очень трудно напечататься, особенно начинающим. А тысяча экземпляров – это предел мечтаний даже для известного толстого журнала…
После длительной паузы кто-то еще спросил, больше из сострадания:
- А у вас есть какие-нибудь хобби, помимо литературы? Ну там, рыбалка, например.
- Рыбалку люблю, - без энтузиазма в голосе, - но у нас в Москве, даже если удастся поймать рыбку, то употреблять ее не рекомендуется не только себе в пищу, но и давать кошке. Плохая экологическая обстановка…
От налетевшего порыва ветра фестивальный плакат задрался вверх. Скотч не выдержал, и бумага спикировала вниз.
Пора сваливать. Я брел к машине и размышлял: «Разные пути приводят авторов в литературу. Но нужно мерять по-нашему, по воронежскому счету. Кто из них останется в истории, как Бунин, Маршак, Платонов? Или хотя бы как Гавриил Троепольский с «Белым Бимом Черное ухо»?