Всё-таки колоритной личностью был этот Гриша, мой одноклассник, объект насмешек и восхищения, человек ни на кого не похожий, с очень непростым характером и трагической судьбой.
Мать воспитывала Гришу одна, и было им нелегко – и морально, и материально. Работала она в трамвайном депо уборщицей, и Гриша этого очень стеснялся.
Ещё будучи ребенком, он обнаружил страсть к деньгам и накопительству. К наукам же Гриша не питал особого интереса, но стоило учительнице поменять условие примера или математической задачи на что-нибудь, связанное с денежными расчётами, как глаза Гриши тут же загорались любопытством и довольно скоро он эту задачу решал. Литературу Гриша не любил и книг не читал, поскольку «там одно враньё», – как он сам говорил. К истории у него был чисто марксистский подход. В любых исторических событиях он искал чью-то выгоду и всегда её находил, правда, и не поднимался никогда до высоты марксовых умозаключений.
Он вообще не любил философских рассуждений и сложных умозаключений. Гриша считал, что доверять в жизни можно только опыту и собственным глазам, а всё остальное придумано лишь для того, чтобы обмануть других людей. Мир для Гриши был прост и понятен, и, наверное, именно благодаря этой простоте и ещё железобетонной уверенности в собственной правоте решения по любому поводу и в любой ситуации он принимал всегда мгновенно и никогда не сомневался в их правильности.
Уже в зрелом возрасте, став владельцем банка, он выходил из себя, если кто-то из подчинённых начинал долго, во всех деталях излагать ему путь к своим умозаключениям.
– Выводы! – орал Гриша. – Что правильно, а что нет, это я и без тебя разберусь!
Решения его были всегда просты и не столько эффективны, сколько дерзки. Самым ненавидимым для него словосочетанием было «а если...».
– Это не твоя забота – рассуждать о том, что и как будет! – орал Гриша. – Для этого есть я! А твоё дело выполнять ту работу, за которую я тебе плачу!
Самоуверенность Гриши подпитывалась успехом, который очень долго ему сопутствовал. До поры до времени им восхищались и почитали его за финансового гения даже в кругах аналитиков.
А начиналась его карьера ещё в школе, когда Грише было от роду всего семь лет.
В нашем классе наряду с такими, как Гриша, детьми из неблагополучных семей, учились и дети, чьи родители имели возможность щедро баловать своих чад.
Чада эти вне школы, где все были обязаны ходить в школьной форме, щеголяли красивой импортной одеждой, а непременным атрибутом достатка и более высокого статуса среди сверстников была американская жевательная резина, попросту «жвачка».
Жвачку упаковывали в красивые обёртки с рисунками из мультфильмов, и поскольку доступна она была далеко не всем, спекулянты возле универсама продавали её довольно дорого и не все родители, жившие на зарплату, были готовы баловать своих детей такой «роскошью». Ну, а уж если не сама «жвачка», то хоть этикетка от нее!.. Красочные этикетки выпрашивались, обменивались, собирались. Рыночные отношения на детском уровне.
Так вот, финансовая карьера Гриши началась именно с этих этикеток. Завладел он этикетками с помощью раскрашенных звеньев из пластиковых бус, которые мать не решалась выбросить. Гриша выдал их за полудрагоценные камни и, заимев этикетки, в течение одного дня вовлёк в процесс обмена всю школу, вернее, ту её часть, которая училась в первую смену, то есть, учеников младших классов.
Причём участвовали в организованном Гришей рынке не только первоклашки, но даже два придурка-шестиклассника.
В процессе обмена он создал прейскурант, где мерой всех вещей стали упомянутые выше этикетки. Домой он вернулся к вечеру, с полными карманами этикеток и двухколёсным велосипедом впридачу.
Мать ахнула и заволновалась. Но на все её расспросы Гриша твёрдо отвечал, что «это всё его». А на следующий день к ним в дом заявились разгневанные родители жертв «махинации», как они назвали труды Гриши, и потребовали велосипед обратно. Мать готова была уступить, но Гриша, как настоящий бойцовский кот, загородил собой угол, где стоял велосипед и даже зубы оскалил, как свирепый хищник, готовый до конца сражаться за добычу. Когда отец ребёнка, одного из тех незадачливых шестиклассников, велосипедом которого завладел Гриша, попытался силой отнять «всё нажитое непосильным трудом», Гриша впился ему зубами в ладонь так, что едва не прокусил руку до кости. Папаша был в ужасе и вместе с супругой вылетел из квартиры «сумасшедшей семейки», как пуля. В конце концов, общими усилиями учителей и родителей Гришу таки уламали вернуть велосипед в обмен на щедрую компенсацию, уже в денежном эквиваленте.
Эта победа в конце концов и погубила Гришу, потому что с тех пор он буквально помешался на деньгах. По случаю победы была куплена специальная копилка, и Гриша педантично наполнял её всё новыми монетками, а потом и ассигнациями. Дома и на уроках он постоянно что-то подсчитывал, а в перерывах торговал раскрашенными ракушками, за которыми нырял всё лето. Наловив раковин, он варил их дома на газовой плите, чистил и покрывал лаком, а затем продавал в школе и во дворе. Бизнес его шёл неплохо, до тех пор пока рынок сбыта не насытился. К тому же, у Гриши появились и конкуренты, занявшиеся похожим промыслом. Конкуренция росла, и вот уже между добытчиками раковин вспыхнули первые ссоры, а за ними начались настоящие войны с применением холодного оружия, как-то всего острого и дубасящего. Когда рынок и все делянки были поделены вдоль и поперёк, Гриша решил, что пора придумать что-нибудь новое.
Подсчитав свой первоначальный капитал, Гриша рискнул и вложил часть своих средств в фотографии модных заграничных певиц и актёров. Где он всё это покупал, неизвестно, но и этот бизнес шёл у него на ура. Желающих повторить успех Гриши было много, и он охотно помог своим конкурентам наладить собственный бизнес, «подарив», как он выразился, все наработанные связи и клиентуру, а сам снова вложил накопленные капиталы в покупку фотоаппарата и всего необходимого для домашней фотолаборатории.
Фотография стала его первой в жизни профессией.Это же занятие позволило ему наладить столь необходимые для любого бизнесмена доброжелательные отношения с окружающими.
До этого над ним смеялись, презирали за жадность, за тучность и неуклюжесть, за еврейскую внешность и фамилию и называли не иначе, как «жидом» или спекулянтом. Словом, ему завидовали, его ненавидели и презирали, хотя в то же самое время охотно пользовались его услугами. Если бы мы могли обойтись без Гриши, то с радостью это сделали бы. Но в стране всеобщего дефицита через Гришу можно было достать всё что угодно. И если бы кто-то из школьников заказал ему атомную бомбу по хорошей цене, Гриша наверняка бы раздобыл и её. Так что его попросту вынужденно терпели.
Но с тех пор как Гриша занялся фотографией, отношение к нему изменилось. Гриша моментально оценил произошедшие изменения и постарался из всего этого извлечь максимум выгоды, на этот раз «политической», как он сам говорил и без которой не делается ни один бизнес.
Он стал желанным гостем на всех школьных вечеринках, фотки у него получались классные, я бы даже сказал, высококлассные. Изменился до неузнаваемости и сам Гриша. В старших классах он был уже совсем не похож на того Гришу, который угрюмо глядел исподлобья на учителей и общественных активистов из числа одноклассников, ругавших его на чём свет стоит на пионерских собраниях – за полное отсутствие интереса к общественным делам, как то сбор макулатуры, металлолома или помощь инвалидам. Его обвиняли чуть ли не в антисоветчине, при этом в сердцах высказывали досаду по поводу того, что он никогда и ни с кем ничем не делится, а только спекулирует. За последнее его грозились исключить из пионеров, но Гриша был твёрд как скала и от своих принципов никогда не отступал. Его можно было убить, но не заставить поделиться или отказаться от собственной выгоды.
Гришу знала вся школа, и если ему нужно было с кем-то договориться, он умел найти подход к каждому. Отмычкой к человеческим душам для него служило умение разгадать, что человеку нужно. Узнав это, он говорил с человеком на понятном тому языке, и собеседник выслушивал его всегда до конца и с живым интересом. Была ещё одна черта у Гриши: пообещав что-то «достать», он всегда «достава», и за это его волей-неволей уважали все.
Став фотографом, он вдруг превратился в улыбчивого обаятельного толстяка, без конца со всеми шутившего и отпускавшего бесчисленные комплименты в адрес прекрасной половины нашей школы. Но, главное, он стал необычайно щедрым и дарил понравившимся ему школьницам фотографии, которые другим он продавал не меньше чем за рубль, а то и за три. Если девушки просили его сделать портрет в рамке, он всегда охотно выполнял просьбу, при этом ещё и одаривая своих клиенток каким-нибудь подарком, вроде раскрашенных ракушек.
Впрочем, не менее чутким он был и в отношениях с авторитетными личностями нашей школы из числа учеников, выполняя любые их просьбы, если речь шла о фото или «достать». Заработок его не только не пострадал от такой щедрости, но ещё и выиграл.
– Он такой услужливый! – ахали девчонки.
А отношение парней точнее всего можно было выразить знаменитой фразой: «Он, конечно, сукин сын, но наш сукин сын!»
Между тем Гриша занялся ещё и записью музыки. Для этих целей он в течении довольно долгого времени приобретал всё необходимое оборудование, но в результате в их с матерью крохотной квартире появилась, вдобавок к фотолаборатории, ещё и студия звукозаписи. Клиентов у Гриши было много, и на доходы он не жаловался, довольно быстро окупив капиталовложения, да к тому же он сделался нашим школьным, а потом и городским дискжокеем, и равных ему в этом деле не было. Называли его теперь Винни-Пухом, или попросту Винни, за его тучность и добродушие. С лица его не сходила улыбка, и от этого она казалась маской, скрывавшей его маленькие хитрые глазки.
После школы в армию Гришу не взяли, как единственного кормильца, мать его к тому времени сильно болела, и он устроился на работу фотографом в фотоателье.
Равных ему в этом деле не было, и в начале восьмидесятых он «сшибал» бешеные бабки, останавливая прохожих прямо посреди улицы, и, заболтав, вручал им квитанции. Была у него и масса заказов по всему городу, но приезжал он не ко всем, а только к нужным и «уважаемым» людям уже на своем собственном «Жигулёнке».
Уже перед самой «Перестройкой» он вдруг устроился снабженцем на большой завод и вскоре стал правой рукой директора, который вечно держал его при себе. Вместе они мотались по всей стране, о чём-то договаривались, что-то постоянно обсуждали между собой, а работникам обещали, что вот-вот всё наладится и все они заживут как в Америке. А потом вдруг выяснилось, что завод на грани банкротства, потому что его продукция «не рентабельна», и что скорее всего завод в ближайшее время закроется. Тогда Гриша со своим директором и его семьёй выкупили весь завод за ваучеры, а его залежавшуюся продукцию – по себестоимости. Потом всё это они продали как лом, как постройки и как участки земли.
Получив свою долю в долларах, Гриша открыл собственный банк и сделался банкиром. Бизнес у него шёл неплохо вплоть до Великого Дефолта. Что-то он там не подрассчитал и сел в лужу, вернее, прогорел. А может, и не из-за дефолта, а по какой-то другой причине – история тёмная.
От всей его головокружительной карьеры осталась лишь крохотная старая квартирка, где он по-прежнему живёт с матерью. Гриша так и не женился, хотя женщин любил, но так ни на одной из них не остановился. Хотя слово «любил» вряд ли к нему применимо. Он был со всеми в приятельских отношениях, но друзей у него никогда не было. Наверное, единственным человеком, кого он любил в своей жизни, была его мать. Когда ему было всего десять лет, он ходил вместе с ней в трамвайное депо и по ночам помогал ей мыть машины и убирать площадку парка. Он тщательно это скрывал и ни с кем не делился, просто один из одноклассников, отец которого тоже работал в депо, поведал нам об этом. Разумеется, мы ни разу об этом с Гришей не обмолвились.
Ещё говорят, что была у него настоящая любовь, когда он уже стал финансовым воротилой.
Когда мы учились в старших классах, одна из наших девчонок как-то презрительно бросила о нём:
– Не представляю, кто мог бы его захотеть!
Но такая девушка нашлась. Гриша ей очень нравился, только он, со свойственным ему цинизмом отверг её любовь. Ему нужны были только «модели», как он сам выражался, а чувства другого человека его совершенно не интересовали. Женщин он презирал, но тщательно это скрывал под маской любезности. В душе он всех их ненавидел и презирал, потому что они не соответствовали его эталону женщины, а эталоном была мать – гордая, неприступная женщина, так и не создавшая семью после ухода отца.
Мать была, наверное, единственной его святыней.
А тут к нему на практику в банк пришла молоденькая девчонка, и он собирался купить её, как и многих других до неё. Но девушка отвергла все его ухаживания, а когда он обещал ей щедро заплатить, резко бросила: «Найди себе проститутку!»
Гриша преследовал её и после того, как она ушла из его банка, предлагал квартиру, дом, райскую жизнь за океаном, но она была равнодушна ко всем его посулам, и он впервые в жизни почувствовал, что мир, который он построил для себя, и где достаточно обмануть, украсть или купить, чтобы всё иметь, вдруг качнулся, как от землетрясения, и вот-вот рухнет. И тогда взыграл его неукротимый нрав:
– Возьми всё! – крикнул он Майе. – За одну ночь! Такая цена тебя устроит?
Это был вызов неприступной фейе. Он всё ещё тешил себя надеждой, что она лишь набивает себе цену, хотя сердцем чувствовал, что это не так.
– Убирайся! От тебя воняет! – бросила она ему. – Меня тошнит от одного твоего вида!
Это был удар ниже пояса. Он сразу вспомнил, как в детстве его не пускали в свои игры другие дети, потому что он жид и от него воняет. Он действительно всегда ходил, утирая пот, лишний вес душил его, но с той поры Гриша был помешан на воде и дорогих дезодорантах... Ему всё время казалось, что от него и правда воняет, и он постоянно боролся с этой воображаемой вонью.
Всю жизнь он преодолевал этот страх, и вот когда преодолел, поднялся наконец над всеми, когда ему уже не нужно было изображать из себя добродушного Винни-Пуха, ему снова нанесли этот страшный удар.
На следующий день у него перекосило лицо, и он долго потом лечился. На работе его отсутствие восприняли с облегчением: за глаза его называли Гитлером, за постоянный истерический крик и ненависть к евреям.
Подобно многим людям, которые долгое время вынуждены были улыбаться и заискивать перед другими, будучи хамами по натуре, Гриша, поднявшись на желанную высоту, дал волю своим эмоциям, и его хамство уже не знало границ.
А его отношение к евреям было скорее не ненавистью, а фобией, потому что евреев он больше боялся, нежели ненавидел. Если его потенциальным партнёром был еврей, он всегда отказывался от сделки, какой бы выгодной она ни казалась.
– Почему?! – возмущались иногда его партнёры.
– Кинет! – коротко бросал Гриша. – Обязательно кинет. Я цыган так не боюсь, как «их».
Сам Гриша имел не только еврейскую фамилию, но и характерную, как принято выражаться, внешность, и такое отношение к своим соплеменникам забавляло партнёров и сотрудников. Хотя по-настоящему Гриша ненавидел только одного еврея – своего собственного отца, который бросил его мать, лежавшую с новорождённым в роддоме.
Ещё маленьким Гриша поклялся найти отца и убить. Но отец сам пришёл к сыну, когда тот уже был очень известным в городе человеком. Выглядел отец крайне жалко: женщина, ради которой он бросил мать Гриши, выгнала его, состарившегося, больного и безденежного, из дома. Так получилось, что всё имущество было записано на новую жену, а детям безденежный отец оказался не нужен. Отец попросил денег на срочную операцию.
– Больше мне обратиться не к кому, – печально сказал старик. – Знаю, я очень виноват перед тобой, но я ведь ещё и не жил...
Гриша выгнал отца, а спустя полгода сам же и нашёл в больнице, но тому уже ничем нельзя было помочь. Гриша всю жизнь спорил с отцом, ругался, проклинал и... жалел старика.
По иронии судьбы, «кинули» его вовсе не евреи, после чего Гриша совсем свихнулся. Сейчас он живёт в своей клетушке вместе с матерью, из дома не выходит и всё время что-то рассчитывает. Мать Гриши, похоже, тоже уже не в себе, всё ещё надеется, что сын «поднимется». Несмотря на слабое здоровье и возраст, она волочет на себе весь дом. Если с Гришой пытаются говорить, то он никого не слушает и бесконечно, как мантру, повторяет: «Жизнь удалась, жизнь удалась».
Всю эту историю я узнал от той самой девушки, которая когда-то его любила. Она единственная, кто постоянно навещает нашего Винни, хоть он и не узнает никого, кроме матери.