1
Третья палата галдела даже после отбоя. Пост дежурной медсестры был совсем рядом. Из приоткрытой двери палаты долетали до Марии Денисовны голоса и смех, но она спокойно продолжала переносить из историй болезни назначения врачей на отдельный лист – для дневной смены. Пусть себе болтают. Вон даже смеются, хотя завтра трое лягут на операционный стол. Лишь бы не плакали.
Никто не обязывал Марию Денисовну дежурить ночью. Она сама вызывалась: дома выспаться было невозможно. Там был ад, о котором знали в отделении почти все, хотя сама Мария Денисовна семейные проблемы ни с кем не обсуждала.
Вот сейчас она закончит бумажную работу, еще разок пройдется по палатам, сделает болеутоляющий укол кому положено и скроется до шести утра в комнатке для медсестер, где и пульт для вызова имеется, и старый телевизор с маленьким экраном, и даже допотопный самовар.
Дежурный врач, Игорь Иванович, не перегруженный излишками совести, уже дрыхнул в ординаторской. Работать в одну смену с Марией Денисовной было безопасно. Эта не подведет и даже послушно взвалит на себя обязанности за двоих, не сильно доверяя ему, недавнему интерну.
Мария Денисовна встала, чтобы прикрыть дверь в третью палату, но не успела – услышала испуганный голосок Анюты, самой молодой среди остальных, и остановилась:
– Девочки, а вдруг у меня рак?
– Молчи, дуреха! Придумала тоже – рак! Слышала, что Дина сказала? Бывают и у молодых затвердения всякие на груди. Забыла, как называется. Вроде бы мастит. А ты – «рак, рак!». Вот еще накаркай!
Мария Денисовна узнала голос Лены-почтальонши, боевой особы лет сорока. Высокая и худая наподобие . жерди, горластая Лена одних пугала своим напором, другим этим же нравилась. Историю ее болезни знали все в отделении, хотя палата существовала в хирургии всего третий день. Лена упала, поскользнувшись на обледеневшем тротуаре, ударилась грудью о собственную сумку с газетами. И только через полгода на месте ушиба прощупала затвердение.
– А в сумке еще были судки со жратвой, – рассказывала Лена всем любопытствующим. – А они ж, гады, твердые. Я об них и стукнулась!
– А зачем – судки? – спрашивали непонятливые.
– Так не будешь же в столовку с сумкой соваться? Я на бегу и кушала. А судок среди газет, чтоб вы знали, тепло держит. Вот и таскала, дура. Об эту самую коробку, набитую картошкой, и ударилась. А потом, как нащупала эту заразу – в груди которая… И бегом к врачу. Справочки всякие, анализы собирала чуть не месяц. А они мне говорят: раньше надо было! Чего тянула, дурища? Вот. Теперь грудь оттяпают. Так мне онколог и сказал. Ничего, пробьемся!
Странный оптимизм почтальонши одни считали тупостью, другие героизмом.
– Так вы, тетя Лена, сами же говорили: грудь вам отрежут, – напомнила Анюта.
– Так не твою же, а мою. А твою еще будет тискать твой муженек. Был бы у меня мужик, он бы давно эту опухоль нащупал. А сама этим не занимаюсь!
– Мысль – материальна, – назидательным тоном произнесла школьная учительница Вера Ефимовна Глущенко, обладательница такого зычного голоса, что сразу становилось понятно, кто она по профессии. Привыкла поучать и командовать.
Мария Денисовна уже хотела тихо удалиться, но ее вернул такой отчаянный плач в ближнем углу палаты, что пришлось войти и зажечь свет.
И Лена-почтальонша громко прошлепала босиком к месту очередной паники. У двери лежала Инна, такая всегда накрашенная, что возраст ее можно было определить только из истории болезни.
Мария Денисовна знала: Инне тридцать три года, и она даже без краски на физиономии была внешне яркой. Эта красивая женщина смотрела на окружающих так заносчиво, словно попала не в больницу, где все валялись и ходили в застиранных халатах, а на подиум, и готовилась к выходу. А теперь она выла, как простая напуганная баба, и Мария Денисовна молча присела к ней на койку. Лена затопталась рядом:
– Эй, а ты чего, Инка?! У тебя же обычная киста! Тебе ее вырежут – и все! Ну, шрамик останется, так подумаешь? Ты чего ревешь? Скажите ей, Мария Денисовна!
Та в ответ погладила голое плечо молодой женщины, прикрыла его простынкой, вытерла краем полотенца ее зареванное лицо.
Другая бы приняла это молчаливое утешение, но Инна резко села, отталкивая руку медсестры:
– Что вы все понимаете?! Он меня бро-осит? Яшка только пристраивается к моей… квартире, я же зна-а-аю! Жить ему негде! Не я ему нужна, а моя хата в центре!
– Так зачем тебе такой?! Пусть катится! – крикнула Лена. – Скажите ей, Мария Денисовна! Другого найдет, правда? Она ж у нас красотка! А Яшка твой… обыкновенный кугут сельский!
– А без груди кому я буду нужна?! – с новой силой завопила Инна.
– А кто тебе сказал, что отрежут?
В тихом голосе Марии Денисовны было такое удивление, что Инна захлопнула рот.
– Ты мне дашь слово сказать, паникерша? – продолжала Мария Денисовна, поднимаясь с постели. – Так кто тебе это сказал? Я, например, не слышала.
– Вот дура, да?! – шумно обрадовалась Лена.– Обе твои сиськи при тебе останутся.
– Запомните, дорогие женщины: паника перед операцией вреднее самой болезни. Никакой наркоз не возьмет. Точный диагноз знают только небеса. Никому из вас диагноза окончательного не поставили. А сейчас спать. И помните: Григорий Осипович так почистит, что не оставит ни одной зловредной клеточки. Вы будет жить долго и счастливо, запомнили?
– Но вы же не врач, а всего лишь медсестра, – кинула Инна.
– Добавь: операционная. И насмотрелась за три десятка лет такого… Ладно, вы мне все отделение разбудите. Я ухожу, но дверь оставляю открытой, учтите.
Возле двери она еще раз оглянулась:
– Я не слышу – Резниковой и Дубенко. Наверное, уснуть пытаются. А вы мешаете.
– Не сплю я, – откликнулась Резникова.
Она была старше всех и толще. Она сама призналась, что весит почти сто килограммов. Лежать на узкой кровати ей было тяжело, и бедняжка обычно вертелась с такими вздохами и охами, что слышала вся палата. Но сегодня она лежала тихо, замерев. Страх перед завтрашним днем точно парализовал ее. Хорошо, что пришла эта славная сестричка, Мария Денисовна. Ее удивительно спокойный голос потихоньку снял напряжение. Хотелось сказать что-то ласковое этой симпатичной пожилой сестричке, но Резникова постеснялась.
– Вам, Галина Кимовна, завтра с утра поставят другую кровать, пошире. Потерпите еще эту ночку. Вы же знаете, у нас для этой палаты вообще ничего не было, с миру по нитке собирали, каждое отделение отдавало … не самое лучшее. Все, спокойной ночи, дорогие женщины.
Мария Денисовна не стала рассказывать, как сегодня долго торговалась с сестрой-хозяйкой из терапии, пытаясь выцыганить более удобную кровать для Резниковой. Ей это удалось, но даже сама Мария Денисовна не догадывалась, что главную роль в этом словесном поединке сыграло ее обаяние: никому не хотелось огорчать операционную сестричку, которую за глаза называли матерью Терезой.
Она покинула палату, уже не слыша, как Анюта сказала про нее:
– Какая тетенька хорошая, эта Мария Денисовна.
– А добрая какая! – подхватила Лена
– Все у тебя добрые, – хмыкнула Вера Ефимовна. – Ей положено всех успокаивать.
– Но не все это делают, – откликнулась Резникова.
– Ей-то хорошо, это не ей грудь отпанахают! Можно и успокаивать всяких…дурочек, – добавила Инна.
– И чего вы такие… злючие? – с сердцем спросила Лена и накрыла голову подушкой
Этим она всегда удивляла палату. Как можно спать не на подушке, а под?
– Ну и нервы у нашей почтальонши, – подала голос молчавшая до сих пор Зинаида Кирилловна Дубенко. – Обзавидуешься. Ей уж точно грудь отрежут, а она дрыхнет. Слышали, что профессор сказал? Радикально. Это значит – сами понимаете, что!
– Женщины, совесть имейте, замрите все, – недовольно оборвала ее Вера Ефимовна.
Продолжение будет, если того захочет хотя бы один читатель и скажет об этом.
http://www.proza.ru/2012/06/16/1005