Так начиналась книжка, найденная мною на дне чемодана, сундука, на чердаке, в подвале. Как же деликатно нас воспитывали тогда, бедолажек, ведь я даже слова такого не знала, и только-только постигала процесс, в самом начале того постижения была, и вот обнаружила книжку. Захлопнула и бросила на дно чемодана-сундука. Порнография! Забилось в мозгу слово, и кровь прилегла к щекам. И не только, как деликатно выражается мой бойфренд нетогдашний. И никогдашний, но это к слову. Словом, кровь прилегла не только к щекам. Я протянула руку к книге, осторожно, словно боясь обжечься. Словом и смыслом. Ощупала книжку. Маленькую, тоненькую, в мягкой обложке, обернутую на всякий случай газетой. Отечественной. Книжки часто оборачивают, если чужие. Или если такие? Когда я училась в четвертом классе, а, может, в пятом, у родителей была одна такая обернутая книжка. “Дочь профессора” называлась. Мы поглядели с сестрицей, пожали плечами: чего они от нас прячут? Вроде ничего такого! Но я потом тайно перечитала, конечно, некоторые сцены, и все думала, неужели родители именно их имели в виду, когда от нас прятали. А мы с сестрицей охочие до книг были, на новое чтиво набрасывались, как коршуны на цыплят. Бывало, понатащим из детской библиотеки по пять штук на каждую, потому что больше не выдавали, за десять дней эти десять томов проглотим, и уже бежим за следующей порцией. Вот родители и прятали от нас дочь профессора, а мы все равно ее нашли внутри дивана, обернутую в газету. Трагическая судьба была у нее, бедненькой. То насиловали ее, то обманывали и бросали. В общем, простецкий американский вариант тэсс-из-рода-дэрбервилей.
- Have you ever f-d in the ocean?
Тьфу, черт! Вот она опять, эта фраза. Но что там дальше? F-d или не f-d? Лихорадочно пролистываю несколько страниц. Возвращаюсь к началу. Читаю. Перечитываю, читаю дальше. Читаю весь вечер. F-d, f-d, f-d. Так вот оно что такое, порнография. Оказалось: обычная литература. В смысле сюжета, характера героев, переживаний там всяких. Роман как роман. Про любовь, брак, измену. Еще раз про любовь. Про это. Только трахаются все время. Нет, я не употребляла тогда это слово. Может быть, не знала его даже. Получается, что слово f-k я узнала раньше, чем слово трах? Получается, так. Но, увы, никогда не трахалась в океане.
Некоторые сцены из того великого покета навсегда отложились в моей подкорке. Всплывают во снах. И наяву тоже. Ну, во-первых, великая океанская сцена в конце первой главы. Они сливаются в поцелуе, переплетаются ногами, руками, и то уходят с головой под воду, то выныривают воздуху глотнуть и чтоб совсем с ума не сойти от желания, и непонятно, руки ли ласкают ли, ноги ли, или – вода, не просто обволакивающая, а поглощающая, откуда пришли, туда и зовет. И вот уже чуть не тонут, а бьются, бьются друг в друга, или друг в друге, и вот победа, экстаз, cum, по-американски, или, смешно сказать, климакс. Она ему говорит, вынырнув окончательно: жжется, мол, там. А он ей, смеясь: это соль.
Когда я описывала деликатному моему другу другую океанскую сцену, сцену с китихой – я видела по телеку, как рожала китиха – и вот это океанское, мощное, вода поглощающая, стихия, водоворот – она рожала, бешено вращаясь, а кит неподалеку, встревоженный, тоскующий, одинокий – и все это: океан могучий и китов счастливых, когда уже помчались втроем с новорожденным, я описывала своему другу, то, конечно, вспоминала ту сцену другую океанскую, но не сказала об этом, конечно, из деликатности.
А один однажды предложил мне поехать с ним и дом построить на берегу океана. И тут магическое слово сыграло злую шутку, так в меня этот океан въелся. Стоит ему сказать: океан, а у меня уже взор туманится и ноги подкашиваются, и я готова ехать за ним на край света, так на меня это слово действовало. А он, конечно, не знал, почему, думал, наверно, что вранье его фантазийное так на меня действует, говорил, мол, дом построим в двадцать комнат, и будет у нас сад и бассейн на берегу океана. Зачем бассейн на берегу океана, смеялась я. А это образ такой, гвидон салтаныч, выброситься на берег океанский, и дом воздвигнуть мановением лебединого крыла, или емелюшка, что ли, так радовал свою милую, бишарашку общежитскую, чтоб нам не в парке по скамейкам обжиматься и не в роще разбойничьей плащ на траве стелить, а чтобы сразу двадцать нам комнат, и чтоб бассейн, а лучше – океан, океан, океан.
И чуть не уехала и не пропала в тоске, в песке, в песках.
Другая сцена в той книжке подкорочная: что-то она со своим мужиком поругалась и в сердцах из дому ушла, а он искать ее бросился, а куда? конечно, на берег того океана. И вот идет он, бредет по берегу, и слышит звук. Как тот Винни-Пух. ВОРРРАВОРРАВОРРА… Незнакомый звук слышит, нечеловеческий. Вглядывается и видит. Далее вуайеристски описывается, что он видит. Жена его лежит - на спине, на песке, на берегу. И издает незнакомое ему ВОРРАВОРРАВОРРА. Цепляясь за песок, вцарапываясь в песок ногтями. А меж ног ее – голова черная кудрявая, голова негра, тогда, в те годы так и было просто написано и неполиткорректно: голова негра. И негр тоже урчит между ее ног: ВОРРАВОРРАВОРРА. Очень самозабвенно. А этот муж находится близко-близко, и так это зрелище его захватывает, и так на его слух это урчание утробное действует, и так он жену свою словно в первый раз видит, что тоже ВОРРАВОРРАВОРРА издавать начинает и производить определенные действия. Потом тот негр встает на какое-то время во весь рост, и мощь его видна грандиозная, и муж тоже трепещет от такого зрелища, а уж жена вообще кричит, зовет, и потом уже могучее действо начинается, а муж в смятении домой отползает.
Там много было разных еще сцен, в той книжке, но всякие диванно-бедрумные меня как-то не очень вдохновляли, душные были больно, скушные. После океана-то. И все равно запомнились. Прелюдии особенно всякие. Как говорят-говорят, вроде, ни о чем, то ли о погоде, то ли отношения легонечко выясняют. “Ты меня еще любишь?” А он при этом любуется на ее нипплз, а те торчат, и вот он уже их пальчиками легонечко, тут, главное, легонечко, легонечко, а она уже на носочки встает, натягивается стрункой, кровь приливает к щекам и не только. Диво просто! А дальше какое-нибудь диво диванное и бедрумное. Безумное, в смысле.
Вот что я думаю насчет порнографии. Пусть ее будет мало. Но пусть она будет. В гениальных гомеопатических дозах, в укусах – засосах, не сходящих потом всю жизнь. С его плеча и с моей шеи. Тогда в нужный момент – когда он станет, наконец, моим бойфрендом, - мы разденемся догола и встанем друг перед другом, как Адам и Ева, нам будет тридцать пять на двоих, и мы прибегнем к спасительной английской речи, он тронет длинными фингерз мои торчащие нипплз, и я натянусь, как корд, и встану на тоуз, и он обнимет жаркими хэндз мой хладный боттом, и ткнется в меня, как бычок, бодливым коком. И даже скушный диван и душный бедрум не смогут испортить нам того великого первого свидания, и ничто никогда уже его не испортит. Мы будем плыть и смеяться, как дети.